Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Ночь седьмая. Часть 5 3 страница




Маленький Чжан Исин по обыкновению в это время уже находился в своей кровати. Утопая в мягких подушках, он полулежал, обиженно надув губки, и, опустив глаза, перебирал и комкал в пальчиках край одеяла. Рядом с ним, вальяжно развалившись на кровати и облокотившись спиной об изголовье, сидел Чондэ, предусмотрительно свешивая ноги в сверкающих чистотой невысоких казаках. Руки его, сцепленные пальцами в замок, спокойно покоились на животе. Задумчиво созерцая складки на одеяле где-то в районе своих колен, он выглядел немного отстраненным, погруженным в свои мысли. Взгляд его был пустой, но при этом Чондэ внимательно слушал все, что говорит Исин, и изредка кивал. Выражение его лица было застывшим, не столько спокойным, сколько не выражающим эмоций, оттого казалось, что он ни капли не заинтересован в истории, которую ему рассказывают, однако скрещенные ноги, чуть выходившие за кровать как раз выше голени, там, где заканчивались казаки, недовольно покачивались, выдерживая особый ритм раздражения. По мере того, как история приближалась к кульминации, их покачивания становились все заметнее, и, будто хвост кота, выражали нарастающее недовольство.

— А она такая… — Исин захлебнулся возмущением, не найдя подходящего слова, чтобы описать эту таинственную, но определенно нехорошую, персону, — брала без спросу мои карандаши! Новые! Которые мне мама на прошлой неделе купила! Такие яркие, красивые! Я с ними таким аккуратным был, они же новые… а она взяла и мне их испортила!

Исин тихо всхлипнул. Видно было, что он сильно расстроен из-за этого. Может быть, кому-то могло показаться, что это пустяк, но для него это было настоящей трагедией. И переживал он не столько из-за испорченных карандашей, сколько из-за несправедливости ситуации, которая выжигала его обидой.

— И потом еще назвала мой рисунок уродским! А он не уродский! Он красивый! — захныкал Исин, утыкаясь в одеяло.

Это, казалось, довело Чондэ до точки кипения. Его потускневшие глаза вновь зажглись и, кажется, от злости стали еще чернее, чем были обычно. Он в последний раз резко качнул ногой, и раздраженно выдохнул.

— Ну и дурочка она, — будто ставя жирную точку, оборвал он, — ничего она не понимает.

— И еще она говорит, — сквозь утихающие всхлипы проговорил Исин, — что тебя не существует!

— Ну точно дурочка, — выдохнул Чондэ, — не общайся с ней больше. Больно надо тебе с дурочками общаться. Еще заразишься от нее глупостью.

— Так я и не общаюсь, но ее это не останавливает, — Исин поднял полные слез глаза на молодого человека. — Что же мне делать? Я ведь ничего с ней сделать не могу, она ведь девочка! Мне ее ни бить, ни обзывать нельзя.

— Сломай ей все карандаши, — предложил Чондэ, — и скажи, что даже слоны хоботом рисуют лучше, чем она.

— Нельзя, Оле! — мальчик обескураженно расширил глаза, будто Чондэ только что сказал что-то невероятное. — Нельзя так с чужими вещами! И с людьми так тоже нельзя!

— Ей можно, а тебе нельзя? — удивленно вскинул бровь молодой человек.

— И ей нельзя, просто она немного дурочка, вот и не понимает, — вздохнул Исин, и всхлипнул, вытирая лицо от слез.

— И что же, теперь ей все прощать, раз она дурочка? — поинтересовался Чондэ.

— Оле, ты дурачок, что ли? Нельзя отвечать злобой на злобу, — мудро произнес Исин, печально опуская взгляд, — глупенькая она, что поделать. Ее нужно пожалеть.

— Как будто от этого она станет меньше пакостить…

— Ты точно дурачок! — воскликнул мальчишка. — Никто просто не будет с ней делиться своими вещами, даже если ей очень надо будет. И общаться тоже не будет. И это будет хуже, чем сломанные карандаши…

Чондэ вздохнул и с нежностью, переполнявшей его до самых краев, посмотрел на Исина. Он очень гордился мальчиком. Не все дети и уж тем более взрослые понимают это, а Исин понимал. Он говорил порой слишком правильные вещи. Это немного пугало. Не по годам много он понимал.

— Ну и черт с ней, — произнес Чондэ, сгребая Исина в объятия, — и черт с ними с карандашами. Я подарю тебе новые, ты только не переживай из-за этого.

— Не ругайся, Оле, — пробурчал мальчик, утыкаясь Чондэ в грудь, — и карандашей новых мне не надо. Мне и эти нравятся.

— Так они же испорченные…

— Все в порядке, — Исин вскинул вверх руку, чтобы наощупь коснуться головы Чондэ и погладить его, — пусть немного испорченные, и уже не такие красивые, но все еще рисуют, значит все в порядке.

— Тогда я тебе что-нибудь другое подарю. Чего ты хочешь? Новую игрушку? Может чего-нибудь сладкого? Или…

— Ничего не надо, — оборвал его Исин, — у меня все есть.

— Странный ты, малыш Син…

— Почему?

— Разве такое возможно, чтобы у тебя все было?

— А разве нет? У меня есть все, что мне надо и даже больше. Поэтому мне не нужно еще что-то…

— Просто поразительно, — улыбнулся Чондэ, — ты первый ребенок, который отказывается от моих подарков и ничего у меня не просит.

— Как это не прошу? — удивленно вскинул голову Исин, утыкаясь молодому человеку подбородком в грудь. — Конечно прошу! Постоянно что-нибудь прошу.

— Разве?

— Ну да, — моргнул мальчик. — То поиграть, то поговорить, то сказку рассказать, то колыбельную спеть… ты, наверно, устал уже.

— Нет, — мотнул головой Чондэ. — Вовсе не устал.

Исин расплылся в довольной улыбке, и его глаза хитро блеснули в тусклом свете. Где-то в глубине сознания промелькнула мысль, что последняя часть разговора больше походила на манипуляцию, но Чондэ тут же попытался от нее отмахнуться. Не мог он признать, что позволяет ребенку так открыто собой манипулировать. И тем не менее, он позволял.

— Тогда спой мне колыбельную, Оле!

— Эм, — растерянно пробормотал Чондэ, — знаешь, я сегодня не в голосе.

Если быть честным, сегодня у него не было настроения петь, да и известные ему колыбельные заканчивались, а повторяться он не любил.

— Ну, Оле! — закапризничал Исин. — Как же я теперь усну без твоей колыбельной?

— Молча, — отрезал молодой человек, пожалуй, немного грубо.

— Ты злой, — обиженно надул губки мальчик, — Оле злой! Не буду молча спать! Обижусь на тебя!

И с этими словами Исин перекатился на кровати, поворачиваясь к Чондэ спиной. Всем своим видом он пытался выразить смертельную обиду и пристыдить тем самым молодого человека. Чондэ вздохнул.

— Малыш Син, — позвал он, когда понял, что ребенок не подает никаких признаков жизни, — ты спишь?

— Нет.

— А что делаешь?

— Обижаюсь на тебя.

— В самом деле?

— В самом деле.

— Ну ладно. Тогда спи.

— Не буду.

— Совсем?

— Совсем.

— Совсем-совсем?

— Совсем-совсем.

— Что, вообще никогда?

— Вообще никогда. И разговаривать с тобой не буду.

— И разговаривать не будешь? — пораженно ахнул Чондэ. — Тоже совсем?

— Совсем.

— Совсем-совсем?

— Совсем-совсем. Вообще никогда.

— А когда начнешь?

— Что начну?

— Не разговаривать со мной.

— Прямо сейчас начну!

— Сейчас? Вот прямо сейчас?

Исин ничего не ответил, видимо решив воплотить угрозу в реальность.

— Ну вот теперь, когда ты замолчал… спи.

И тут Исин понял, что его подловили. При чем очень обидно. Исин был не единственный, кто умел манипулировать, только Чондэ проделывал это с особым мастерством, отточенным годами тренировок. Все же, не первый день он укладывает детей спать.

— Дурак ты, Оле! — обиженно вскрикнул Исин, с силой пиная Чондэ в ногу. — Не прощу тебя никогда!

Он уткнулся в подушку, изображая этим крайнюю степень обиды. Он бы мог еще и заплакать, но это, на его взгляд, было глупым и недейственным методом. Чондэ не любил слез, но еще больше он не любил, когда их лили попусту.

— Эй, малыш Син! — засмеялся Чондэ, и словно медведь набросился на Исина, зажимая его в объятия. — Ты не можешь на меня обижаться.

— Почему это?

— Потому что я Оле-Лукойе, вот почему…

— Ты дурак, поэтому могу…

— Малыш Син, — обиженно буркнул Чондэ, — ты что же… совсем меня не любишь?

— Люблю, — печально вздохнул Исин.

— Тогда перестань обижаться на меня.

— Разве у меня есть выбор?

— А разве нет?

— Нет.

— Почему?

Исин повернул голову, чтобы бросить печальный взгляд на Чондэ. Будто сейчас он собирался открыть ему истину, которую сам Чондэ еще не знал. И это казалось неправильным. То, что ребенок учит таким простым вещам человека, который прожил уже больше ста лет.

— Потому что люблю…

Почему-то эта фраза поразила Чондэ. Она окатила его словно холодной водой. Он был поражен и испуган. То, как смотрел на него сейчас Исин и то, какие глубокие и связные вещи он говорил, просто не укладывалось в голове.

— Если я люблю тебя, значит я готов прощать тебе все, и в тот момент, когда я не смогу сделать этого… я больше не буду тебя любить.

Чондэ не мог поверить в услышанное. Он по кусочкам выпадал из реальности. Столь простая, и в то же время сложная мысль, выбивала его из колеи. Если ребенок способен излагать подобные вещи, значит с миром что-то не так.

— Есть вещи, Чжан Исин, — еле смог проговорить Чондэ, не отрывая взгляд от переполненных вселенской мудростью детских глаз, — которые не можешь простить даже человеку, которого любишь.

— Нет, Оле, — спокойно произнес Исин, — есть вещи, которые не можешь простить человеку, которого не любишь, а тому, кого любишь, можешь и готов простить все.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, — мотнул головой Чондэ, и резко выпрямился, усаживаясь на кровати спиной к ребенку. Он больше не мог выносить этот пристальный взгляд детских глаз, который, казалось, видел его насквозь. Заглядывал в самые потаенные уголки его души. Туда, куда бы Чондэ и сам не хотел заглядывать.

— Ты так думаешь?

Определенно. Что-то определенно шло не так. Чондэ чувствовал это. В манере речи, в том, как Исин выстраивал предложения, какие использовал слова — во всем этом было что-то неправильное. Не свойственное детям. Будто бы это говорил не Исин, а кто-то другой. Кто-то, кто знал Чондэ так же хорошо, как и он сам.

— Я в этом уверен.

Чондэ не мог сказать, к чему был задан этот вопрос и к чему предназначался ответ. Говорили ли они все еще о любви и прощении, или же о невозможности Исина говорить и осознавать такие сложные вещи. А может быть речь шла о том, что осталось в мыслях Чондэ, но так и не было озвучено.

— Я понял.

— Что? — Чондэ забылся на мгновение и повернул голову, чтобы посмотреть на Исина.

Мальчик повернулся на кровати и рывком сел. От взгляда, которым он рассматривал одеяло на своих ногах, у Чондэ по спине пробежали мурашки. В сердце нарастала тревога. Еще никогда у Исина Чондэ не видел такого пустого взгляда. Смотрящего куда-то сквозь пространство и время, не перед собой, а внутрь себя.

— Ты боишься…

— Боюсь? — переспросил Чондэ. Да, он был встревожен, немного напуган, но с людьми, особенно с детьми, как с животными. Дай им лишь на секунду почувствовать твой страх, твою слабость, и они тут же, воспользовавшись этим, сломают тебя.

— Я чувствую твой страх, — прошептал Исин, — всегда чувствую. Кого ты боишься, Оле?

Мальчик повернул голову и посмотрел пустым взглядом на Чондэ так, будто не видел его вовсе. Молодой человек молчал. Он не был уверен, что ему стоит отвечать на этот вопрос. Слишком он был провокационный.

— Ты боишься меня? — до опасного мягко и фальшиво невинно спросил Исин. — Или себя?

Глаза Чондэ округлились. Было в лице ребенка сейчас что-то зловещее, с оттенком садизма. Это было выражение лица свойственное только взрослым людям, которые прекрасно осознают, что давят на больные места собеседника, и им это даже нравится.

— Тебе пора спать, Чжан Исин, — торопливо и очень холодно произнес Чондэ, порывисто вставая с кровати и запахивая пальто. — Мне нужно бежать, так что…

— Ты можешь убежать от меня, Оле, — продолжал мальчик, спокойно, очень четко проговаривая слова, — но не от себя…

— Быстро спать! — рявкнул Чондэ, не сумев сдержаться. Ему вовсе не нравилось направление, в котором развивался разговор. Было стойкое ощущение, что кто-то решил повеселиться таким способом. Каким бы ребенком не был Исин, он не был способен говорить такие вещи, излагать их столь связно и понятно. Создавалось ощущение, что кто-то говорил все это за него.

— Ты не убежишь от своего прошлого Чондэ, — голос Исина изменился, превращаясь почти что в змеиный шепот, и губы его противно изогнулись, когда он произнес имя, знать которое не мог, — рано или поздно оно тебя настигнет. И если ты хочешь и дальше бежать от себя и заниматься саморазрушением отвергая то, кем ты являешься, тебе лучше делать это как можно дальше от этого ребенка. Его неопределившаяся душа слишком подвержена влиянию внешней среды. Он еще один ноль, и я не хочу, чтобы вслед за тобой он стал абсолютным минусом.

Лицо Чондэ превратилось в застывшую маску. Он спокойно слушал каждое слово, злобно поджимая губы. Он знал, что его вмешательство в жизнь Исина не останется тайной, но ему вовсе не нравилось, что в их отношения так бесцеремонно вмешивались.

— Это все, что ты хотел сказать? — в голосе Чондэ слышались металлические нотки.

— Это все, что я говорю тебе уже много лет, — проговорил Исин. — Видимо прошлый урок ты так и не усвоил. Держи дистанцию с детьми, Чондэ. У тебя не будет будущего, пока ты не разберешься с самим собой. И пока ты этого не сделаешь, ты будешь отравлять этого мальчика. Оставь его, о нем есть кому позаботиться. И начни уже выполнять то, что я говорю тебе, даже если тебе кажется, что я неправ, потому что, когда ты поймешь, что я был прав, будет уже поздно. Для тебя. Для меня. Для Исина. А теперь уложи его спать и возвращайся к своим делам…

Кажется, он хотел добавить что-то еще, но не успел. Последнее слово резко оборвалось, утопая в гортанном стоне. Взгляд ребенка стал привычно осмысленным, но испуганным. Из носа медленно, очень лениво потекла кровь. Исин вцепился пальчиками в пижаму на груди, в районе сердца. Лицо его исказила гримасой боли. Он испуганно смотрел на Чондэ, пытаясь что-то произнести, но с его губ срывался только хрип. Мальчику было тяжело дышать. Он жалобно хватал воздух ртом.

Чондэ был в ступоре. Он замер, с ужасом глядя на ребенка, и никак не мог заставить себя пошевелиться. Мысль, что нужно что-то сделать, опаздывала. И те мгновения, что Чондэ наблюдал за страданиями мальчика, были для него настоящим кошмаром.

— Оле, — почти беззвучно проговорил Исин, — мне… больно…

И эта фраза будто опустила какой-то рубильник, позволяя Чондэ двигаться. Он, больше ни секунды не мешкая, кинулся к ребенку, сгребая его в свои объятия и крепко прижал к себе.

— Дыши, — торопливо зашептал он, обеспокоенно вглядываясь в бледнеющее лицо ребенка, — постарайся успокоиться и дыши. Глубокий вдох и выдох. Давай, Исин. Вдох и выдох.

— Больно…

— Давай, малыш Син, вдох и выдох, — Чондэ обхватил дрожащие руки ребенка своими, и прижался губами к его мокрому лбу, продолжая шептать, чтобы тот дышал.

Исин покорно выполнял. Он делал глубокий вдох до предела, замирал, дрожа от боли, а потом выдыхал, расслабляясь, и начинал все с начала, только никак не мог успокоиться. Дыхание было прерывистым, тело, в приступах боли, замирало в изломанных неестественных позах. Чондэ понятия не имел, что он может сделать. Если бы была хоть какая-то возможность помочь, он бы обязательно помог. Однако ни он, ни тем более Исин, не имели ни малейшего понятия, что происходит. Все, что Чондэ мог, это крепко обнимать ребенка, укачивая его словно младенца, и напевать песенку, слова которой, поначалу, было сложно разобрать из-за дрожания голоса.

Ребенок стоически терпел. Он пытался сосредоточить свое внимание на песне, чтобы хоть как-то отвлечься, но выходило плохо. Слова втекали в его сознание, разливаясь там мерзкой лужей. Всплывали нечеткие, мутные картины. Боль резала их, словно тупая пила, и не давала стать четкими, захватить все сознание.

Мальчик закрыл глаза, уходя в темноту. В пустоту. Внутрь себя, где, как ему казалось, среди тишины мог отыскать спокойствие. Это место, будто окруженное высокими толстыми невидимыми стенами, не давало боли пробиться внутрь. Она пульсировала, ломилась, старалась пробить преграду, искала в ней брешь, но тщетно. А в этой пустоте, в спокойствии, вдруг начали прорастать яркие картинки. Они словно цветы ростками пробивались сквозь темноту и распускались.

И вот уже воображение в полной мере было способно видеть то, о чем поет Чондэ. Капли краски, расползающиеся по черной ткани сознания, сливались в единое целое. Перед глазами Исина возник золотой город, окруженный высокими стенами. Он черепахой раскинулся посреди бескрайней пустыни, ослепительно сияя в свете яркого палящего солнца. Над ним, будто раскрытый зонтик Оле-Лукойе, нереальным нежно-голубым цветом переливалось небо. Цвет этот был настолько приятным, вкусным, что хотелось откусить кусочек, глотнуть хоть капельку этого неба.

Мальчик в нерешительности замер у прозрачных ворот города, пораженный этим великолепием. Он не смел идти дальше, не был уверен, что ему это дозволено. Он бы хотел знать, можно ли ему дальше, но нигде не было ни табличек с указаниями, ни людей, у которых можно спросить.

Исин поджал губы и зачем-то вскинул голову к самому небу, будто бы там были какие-то подсказки. И к своему счастью, он кое-что обнаружил. То, чему сначала он не придал особого значения. На небе было два солнца.

Точнее не так, там было два светила. Одно желтое, обжигающее своим сиянием, находилось где-то в стороне, а второе, которое он ошибочно принял за солнце, горело холодным белым светом, но оттого не менее ярким, прямо над самым городом. Исин удивленно замер, пытаясь отыскать в этом хоть какой-то смысл. Его астрономических знаний было недостаточно, чтобы разгадать эту загадку. Он знал лишь то, что два солнца быть просто не может. И если бы кто-то рассказал ему, что есть миры, где такое вполне себе может быть, он бы, пожалуй, чувствовал себя менее растерянным.

Но даже не это было самым странным. Что-то с этим местом было точно не так, вот только что. Исин никак не мог этого понять. Все его мысли упирались в два светила на небе, однако на подсознательном уровне он понимал, что дело вовсе не в них. Кроме золотого города посреди пустыни, кроме неба нереально-голубого цвета, было здесь еще что-то.

Ответ пришел постепенно. Кругом не было ни души. Ни в городе, ни за его пределами не было никого. Ни людей, ни животных, ни даже насекомых. Никого. Пустота. Будто бы все разом решили покинуть это место. Но что было еще удивительнее, так это тишина. Ни дуновения ветра, ни шороха песка. Ничего. Исин вслушивался в эту тишину, но слышал лишь вибрации своего сердца. Отсутствие звуков настолько напугало мальчика, что он тут же поспешил что-нибудь сказать, и этим что-нибудь почему-то было его собственное имя.

— Чжан Исин, — твердо, но очень осторожно произнес ребенок, будто боясь, что его могут услышать и это повлечет за собой страшные последствия.

Однако, ничего не произошло. Два слова собственного имени словно мыльный пузырь отделились от губ и тут же лопнули, растворяясь в тишине.

— Оле. Оле-Лукойе, — зачем-то произнес Исин громче и увереннее. Ему будто было интересно, что случится, если он произнесет вслух именно это. И что-то произошло.

Как будто был озвучен пароль, кодовое слово, которое открывало все двери. Реальность начала вибрировать, пошла волнами. Прозрачные ворота города пришли в движение и с надрывным звуком начали открываться. И сквозь маленькую щель между створок вдруг полились звуки. Исин начал слышать щебетание птиц, тихие завывания ветра в улицах, шорох листвы, и голос, звонкий, но при этом мягкий, как журчание ручья, настолько привычный и знакомый. Это был голос Чондэ, и он шел из города. Исин пошел прямо на него.

Было страшно. Мальчик ощущал волнение и трепет. Он вступал в неизвестный ему город, чужой, пустынный. А над самой головой подрагивала белая звезда, сверкающая своим холодным светом. Она всегда была чуть впереди, будто указывала путь, и Исин последовал за ней, потому что это казалось ему правильным.

С каждым пройденным шагом, мальчик заходил все дальше в город. Звезда вела его лабиринтами улиц пустого города, и незаметно спускалась все ниже и ниже, пока не оказалась прямо перед ребенком. Она летела вперед, освещая путь, защищая своим светом. Вопреки ожиданиям она не была холодной, Исин чувствовал ее мягкое тепло. Оно было слабым, вовсе не обжигающим. Нежно касалось кожи, обволакивало мягкой тканью.

Исин безропотно следовал за ней, не допуская и мысли, что это может быть опасно. И он был прав. Чем дальше заходил мальчик, тем больше этот город, сверкающий изобилием и богатством, казался ему пугающим. Он был чужим. Отсюда хотелось уйти. Было в его приветливости что-то отталкивающее. Исин с интересом оглядывал пустынные улицы. Казалось, что еще недавно здесь кипела жизнь, но по какой-то причине все жители разом исчезли. От этой мысли по спине бежали мурашки, и мальчик ускорял шаг, опасаясь, что и он может исчезнуть.

Золотые стены домов начали отступать, уступая. Они расходились в разные стороны. Улица становилась шире. Звон каждого шага мальчика стал стихать, теряясь в пространстве. И вдруг на горизонте появился сад. Он был словно оазис в пустыне. Яркое пятно среди однородных вычурных строений. Сад словно был пропитан жизнью. Одно его существование дарило надежду. Исин тут же поспешил к нему.

Десять шагов. Двадцать. Потом пятьдесят. Мальчик ускорял шаг, но сад не становился ближе. Он был недосягаем. До этого спокойная звезда вдруг стала трепетать. Она металась как израненный зверь, волновалась. Будто пыталась сбежать. Исин почувствовал, что вместе с ней в бешеном ритме заходится и его сердце. Стало страшно. По-настоящему страшно. И этот город, пугающий своей кажущейся вежливостью, будто устремился ввысь, смыкая стены, отрезая пути к отступлению.

Исин побежал. Он понимал, что ему нужно в сад. Там его спасение. В этом полном жизни месте его не тронут, но звезда оставалась на месте. Она не хотела лететь дальше. Она трепыхалась, переживала, и все равно оставалась на месте. Идти дальше без нее Исин не видел смысла. Она вела его все время и оставить ее здесь было неправильно. Тогда мальчик предпринял единственное верное на его взгляд решение. Он протянул к звезде руки, без страха обхватывая ее пальцами, и прижал к груди, будто желая успокоить.

И стоило мальчику это сделать, как звезда, будто отыскав свое убежище, просочилась в его грудь, в самое сердце, и осталась там. Сердце стало покалывать, но это было не больно. Скорее даже приятно. В груди стало тепло. Чувство спокойствия разливалось в ней. Куда-то исчез страх, все тревоги остались позади. Исин все еще чувствовал сияние звезды, только теперь оно было в нем. И голос, тихий, успокаивающий голос Чондэ, звучал в голове.

Исин слышал его и повиновался. Он понял, что теперь ему не нужно бояться. Город перестал угрожающе наступать. Мальчик спокойно двигался к саду. Ему туда. Он знал и предвкушал.

С каждым шагом Исин неосознанно ускорялся. Он будто больше не мог ждать. Ему хотелось туда попасть. От одной мысли о том, что он окажется в этом саду, он чувствовал себя счастливым. Голос Чондэ лишь подгонял его.

Исин буквально ворвался в сад, разрывая ткань пространства как ленту на финише, а после замер. Дышать было сложно, а еще сложнее понять почему. То ли от восхищения, то ли от бега. Но было не важно, потому что было хорошо.

Сад был наполнен жизнью. Именно здесь пели птицы, именно здесь дул мягкий ветерок, именно здесь шуршала листва деревьев. По мягкой траве пятнами пошли невиданные цветы, словно кто-то рассыпал конфетти. Таких цветов Исину видеть еще не доводилось. Они были невообразимых цветов, но были прекрасны.

Исин чувствовал, как капля за каплей в него втекает жизнь. Это было ни с чем несравнимое чувство. Он пил ее жадно, впитывал всем своим существом. Как дерево пускал невидимые корни, чтобы напитаться водой. Это ощущение дарило ему счастье. Он радовался, как не радовался никогда. Ему было легко, будто он мог прямо сейчас воспарить. Хотелось смеяться, хотелось кричать, хотелось поделиться этим чувством и просто жить.

Из-за ощущений, переполняющих Исина, он не сразу понял, что он здесь не один. Мягкой поступью, кто-то двигался по траве. Медленно, царственно, кто-то шел прямо к Исину, скрываясь в тени деревьев. Это был не кто-то один, кажется, их было двое. Один вышагивал осторожно, другой же очень грузно. Сверху послышались глухие удары, тень промелькнула над головой мальчика.

В тот момент, когда Исин обернулся, чтобы увидеть тех, кто шел к нему, с неба послышался гортанный приветственный клич.

— Тебя там встретит огнегривый лев и синий вол, исполненный очей, — слышался голос в голове, — с ними золотой орел небесный, чей так светел взор незабываемый…

Чжан Исин спал. Боль больше не терзала его. Уставшее за день тело, измученное сильными переживаниями, просто провалилось в сон. Мальчик неосознанно жался к Чондэ, утыкаясь носом в грудь, пачкая белоснежную рубашку кровью. Он будто искал спасения в объятиях, и он его нашел. На еще бледных губах застыла слабая улыбка.

Чжан Исин видел сон. Впервые в жизни он видел сон. Настоящий. Такой, какой бывает у других детей, когда Оле-Лукойе открывает над ними свой цветной зонт. Но в этот раз Оле не открыл над ним зонт. Ни цветной, ни даже черный. Этого и не было нужно. Исину не нужны были посторонние предметы, чтобы видеть сны. Они нужны были для того, чтобы он их не видел.

Возможно, это была одна из роковых ошибок Чондэ. Он беспечно позволил этому случиться, стал для Исина проводником в мир снов. Показал то, чего у мальчика не должно было быть никогда. Только Чондэ не считал это преступлением. Сны волшебное явление. Чондэ знал, что значит не видеть снов, и, если честно, все бы отдал, чтобы закрыть глаза и увидеть хотя бы один. И оттого ему так хотелось, чтобы Исин тоже мог их видеть. Хотя бы один. Он заслужил.

Чондэ осторожно положил ребенка на кровать, укутывая одеялом, невесомо поцеловал в лоб, и растворился в воздухе, не смея более тревожить покой. Он хотел дать Исину возможность в полной мере насладиться единственным в его жизни сном.

Сложно было сказать, откуда в Чондэ было это неповиновение. Его желание сделать как лучше не раз ударяло его в ответ тяжестью последствий, но все равно делало это недостаточно сильно, чтобы он остановился. Ему почему-то казалось, что все запреты и предостережения существуют лишь для того, чтобы по ложке заполнить полупустую бочку меда дегтем. Он не учился на своих ошибках, считал, что если расплата не будет мгновенной, то может и не наступить вообще, а счастье… счастье вот оно, прямо перед тобой, только руку протяни. Лучше быть счастливым пять минут, чем не быть вообще. Так думал Чондэ. Словно компенсируя свое безрадостное прошлое, он хватался за счастье, абсолютно не думая о последствиях, хотя должен был. Неопределенная длительность его жизни сама по себе намекала на осторожность. Многие последствия действий могли растянуться на долгие годы, и вовсе не стояли пятиминутной блажи. Только Чондэ почему-то не смотрел в будущее. Оно было туманным и неопределенным. Когда каждый день может стать последним, думать о долгоиграющих планах бессмысленно. Именно поэтому он не боялся последствий, просто не думал о них, хотя в его случае, их масштаб был огромен. Возможно, виной такой беспечности была слабая дисциплина. Ему вечно грозили пальцем и рассказывали страшные сказки о вещах, которые могут произойти, стоит нарушить правила, обещали наказать за непослушание, но все это так и оставалось словами. Когда Чондэ плевал на все эти угрозы и пренебрегал правилами, ничего не происходило, и оттого создавалось ощущение, что все с самого начала было бессмысленно. Не более чем страшилки, какими пугают детей. И потому он продолжал без зазрения совести, снова и снова делать все наперекор тому, что ему говорил.

Сколько бы лет не прошло, Чондэ оставался ребенком, который не понимал смысл предостережений, пока высшие силы не ткнут его носом в болезненные последствия, от которых он взвоет волком.

После случившегося, Чондэ должен был остановиться, должен был задуматься о том, что он делает, но он этого не сделал. Вместо этого он, прекрасно понимая, что родительский контроль Смерти усилился, стал осторожничать, нарушая запрет. Он знал, что ему не могут полностью запретить приходить к Исину, ведь открывать над мальчиком черный зонт было его работой, и никто другой сделать этого попросту не мог, поэтому он пользовался этим преимуществом. В противном случае, он всегда мог развести руками и сослаться на свою работу. Тем не менее, остерегаясь новых поползновений со стороны Смерти, он не задерживался надолго. Вовсе отказаться от Исина он попросту не мог. Для Чондэ Исин был слишком значим. За годы, проведенные рядом с этим мальчиком, он прикипел к нему, и теперь просто не мог заставить себя прервать эти длительные отношения. Какими бы ни были последствия, они пугали его меньше, чем необходимость отказаться от Исина. Мальчик был спасением, был единственным лучом света, он стал причиной значительных изменений, причиной для Чондэ существовать. Даже думать о том моменте, когда Исина больше не будет в его жизни, было страшно, еще страшнее было знать, что момент этот может настать очень скоро. Чондэ не был готов, он оттягивал это событие как мог, цеплялся за время, что еще у него было, но тщетно. Не важно, когда бы это случилось, это все равно произошло бы слишком внезапно, очень некстати, когда впереди еще было много времени, возможностей, столько несделанных дел и несказанных слов.

— Я повторял тебе много раз, — Смерть меряла шагами расстояние от одного стеллажа до другого, расхаживая перед столом Чондэ, скрестив руки за спиной, — и искренне верил в твою сознательность, но видимо тщетно. Ты не из тех, кого сдерживают доводы разума, чтобы приучить тебя жить по правилам, просто необходимо лупить тебя по заднице каждый раз, когда ты их нарушаешь.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных