Последняя ночь. Часть 1 1 страница

Чжан Исин открыл глаза в 8:47 утра и понял, что закрыть их больше не сможет. Сон, как старый пыльный занавес, рухнул от неудачно резкого движения чьей-то руки, оставляя лишь апатию. Молодой человек не хотел спать, как не хотел и подниматься. Ничего не хотелось вообще. Ни есть, ни умываться и приводить себя в порядок, ни оставаться в этом доме, ни ехать в город. Абсолютно ничего. Исин просто перевернулся на спину, раскидывая руки, вперил свой взгляд в потолок и стал ждать, когда прозвенит будильник. Неожиданно появилось жгучее желание выпить и закурить.

По какой-то неведомой для себя причине, утром последнего дня своего отпуска, Чжан Исин чувствовал себя уставшим и опустошенным, но причин этому не находил. Никаких стрессов, изнуряющей работы, выматывающих эмоциональных переживаний в его жизни попросту не было. Всю эту неделю медленно и постепенно, можно даже сказать лениво, он приводил дом в порядок, и это просто не могло его так сильно вымотать. Исин решил списать это на сонливость и грусть из-за того, что ему придется навсегда попрощаться с этим домом и вернуться к рутинной городской жизни.

Провалявшись в постели до 10 часов утра в безрезультатных попытках снова уснуть, Исин все же заставил себя подняться с постели. В теле была тяжесть. Руки и ноги неприятно ныли, будто вчера юноша решил убить себя, занявшись спортом. Ко всему прочему, на голых ногах обнаружились проступившие синяки, неведомым образом там появившиеся. Исин лишь повел бровью. Ему было не впервой. Он, будучи по природе своей немного неуклюж, часто неудачно цеплялся своими конечностями за выступающие углы, дверные косяки или просто предметы интерьера, которые материализовались прямо перед ним. А вот то, что на безымянном пальце красовалось неизвестно откуда взявшееся кольцо, немного удивило, но в ту же минуту в голове словно включился какой-то барьер, переключая мысли. Кольцо и кольцо. Не важно. Если оно на пальце, значит так надо. Кому и зачем отчего-то не имело значения.

Утро проходило очень лениво. Исин нехотя впихнул в себя парочку бутербродов, запил все это безобразие остывшим чаем и растворился мыслями в душном воздухе кухни. Было что-то неправильное в этом утре, только Исин не мог понять что. Сидя за столом маленькой кухни, в которую через небольшие окна еле пробивались лучи яркого утреннего солнца, он вдруг почувствовал себя ужасно одиноким. Как будто не только в этой кухне, не только в этом доме, но и вообще во всем мире он был один. И не было больше никого. Ни живых, ни мертвых. Исин никак не мог отделаться от ощущения, что сегодня он проснулся в абсолютно пустом мире. Об этом ему говорила тишина и отставленный стул у противоположного края стола. Словно еще несколько минут назад на нем кто-то сидел, а потом вдруг встал, ушел и пропал. От этого чувства брошенности и одиночества Исину хотелось плакать, но вместо слез он рухнул на стол, отодвигая пальцами полупустую кружку, да так и остался.

Он бы мог пролежать так целую вечность, но в полдень приехал грузчик. Вместе с ним Исин переместил коробки с остатками своих детских воспоминаний в машину, последний раз обошел дом, проверяя, все ли забрал. Дольше положенного он задержался в своей комнате. Сидел на кровати, пытаясь запомнить каждую мелочь покидаемого места. Мысленно прощался. Дернул несколько раз окно, убеждаясь, что оно плотно закрыто, и спустился вниз. На пороге дома его охватила такая тоска, что он был готов передумать и остаться здесь еще на неделю или месяц, а может быть навсегда, но он взял себя в руки, еще раз оглянулся, сбивая ритм сердца, и вышел на улицу, закрывая за собой дверь. Исин дважды провернул ключ в замке, подхватил чемодан со своими вещами и торопливо направился к грузовику, ни разу не оглянувшись на дом.

Дорога до города прошла в молчании. Исин без интереса пялился в окно, созерцая, как стремительно меняется за ним пейзаж. Водитель несколько раз пытался завести разговор, но молодой человек отвечал односложно и невпопад, так что попытки быстро сошли на нет. Заглушая воцарившуюся тишину, водитель сделал радио погромче и больше не тревожил Исина до самого дома.

В город Исин добрался после обеда. Около получаса потратил на то, чтобы затащить все коробки к себе домой, любезно распрощался с грузчиком, в порыве благодарности заплатил больше положенного и заперся в своей небольшой душной квартирке на девятом этаже.

Брошенные в коридоре вещи он разбирать не стал. Мотивации ему хватило лишь на то, чтобы рухнуть на диван. Еще около двух часов он созерцал белый потолок своей гостиной, сопровождая свое подражание бревну грустными треками, звучащими из динамика телефона. Они поразительно точно отражали состояние Исина, хотя пелось в них о любви и расставании, о боли потери и бесконечной вселенской грусти.

Часам к шести вечера, Исин нашел в себе силы, чтобы заняться делами домашними. Он решил, что безделье его развращает. Именно оно является причиной его грусти и апатичности. Ему нужно было себя чем-то занять, чтобы не было времени страдать. Так он бы мог по капле наполнить себя смыслом, который потерялся где-то на отрезке между вчерашним вечером и сегодняшним утром.

Когда солнце скрылось, и дневной зной спал, Исин выполз на улицу, лениво прогулялся до магазина, чтобы закупиться продуктами. Скучающе плавая между стеллажей супермаркета, он без интереса и даже с отвращением смотрел на еду, потому что есть ему не хотелось вовсе. Закинув в корзину продукты, он направился к кассам, задумчиво останавливаясь в алкогольном отделе. Его взгляд привлекла бутылка с белой этикеткой, обрамленной черными полосами по краям, и красной надписью «Red Stag», которую венчали оленьи рога. Исин долго разглядывал ее, а потом торопливо сунул в корзину и пошел на выход.

Уже дома, запустив стирку, молодой человек сготовил себе легкий ужин, который смог осилить с большим трудом. На часах было еле-еле 9 часов вечера, и отправляться спать в такое детское время в последний день отпуска было просто кощунством, но и бесцельно слоняться по дому не хотелось. Заняться было нечем. И делать в целом ничего не хотелось. Исин пролистал все новости, обнаружив, что за время его отсутствия в мире мало что поменялось, полистал книжку, но быстро терял нить повествования и вообще не был заинтересован в происходящем с героями. Слова его просто не цепляли. Слишком скучно. Молодой человек откинул книгу и тяжело вздохнул.

Отправившись на кухню, чтобы выпить немного воды, Исин открыл холодильник и долго смотрел на бутылку виски, которая там сегодня появилась. Она была здесь неуместна. Не у Исина дома. При этом ее существование в холодильнике казалось слишком правильным. Чжан Исин прекрасно понимал, что, если у непьющего человека вдруг появилась в холодильнике бутылка крепкого алкоголя, значит что-то точно пошло не так. Только он не знал нравится ему это или нет. Он с каким-то предвкушением и наслаждением достал бутылку, стакан и завалился на диван смотреть скучные телевизионные передачи, чтобы как-то развеять свое безвольное состояние, которое никуда не хотело пропадать. Оно упрямо продолжало скрестись в сознании, злорадно усмехаясь.

С осторожностью и опозданием Исин откупорил бутылку, плеснул себе виски в стакан, поднял тост за свой дом и официальное окончание отпуска, и приложился к таре. Исин, по глупости сделав большой глоток, тут же скривился. Жидкость обожгла его горло, оставляя на языке неприятный стойкий привкус спирта.

— Какая же все-таки гадость, — с усмешкой произнес Исин и откинул голову на спинку дивана, скучающе созерцая происходящее в телевизоре.

С каждым новым глотком вкус алкоголя становился менее мерзким, а потом и вовсе перестал ощущаться. Чжан даже не заметил, как справился со стаканом, а потом и с половиной бутылки. К тому времени на часах уже было за полночь. Глаза слипались, клонило в сон. Исин отправил опустевший стакан в раковину, поставил будильник и завалился спать.

Из-за непривычно большой дозы алкоголя, пусть и растянутой на долгое время, Исин уснул мгновенно, надеясь, что сегодняшнее состояние лишь блажь и тоска по ушедшему отпуску, а после крепкого здорового сна все вернется на свои места. Однако он ошибся.

Ни на следующий день и ни через неделю ничего не изменилось. Чуть меньше месяца Исин прожил как в тумане. Все было как-то не так. Его не покидало ощущение пустоты. Как будто чего-то или кого-то не хватало. В доме, в жизни, в голове. Исин силился отыскать причину, но ее не было. Все было на своих местах, и все равно чего-то не хватало. Как будто рядом постоянно кто-то был, а теперь на этом месте пустота. И дом от этого казался непривычно большим и пустым. В нем не хватало чьего-то присутствия. От этого Исин чувствовал одиночество и опустошенность. Постоянно. Хуже всего становилось по ночам. Сердце неприятно сводило. Началась бессонница. Вместе с ней приходил беспочвенный почти панический страх. Исин часами лежал в постели, сквозь темноту разглядывая потолок, и вслушивался в учащенное биение своего сердца.

Из-за всего этого Чжан Исин стал рассеянным, постоянно уходил в себя, полностью потерял интерес к окружающему миру. Все попытки наладить с молодым человеком коммуникацию завершались провалом. Такое состояние сильно изматывало. Исин постоянно плавал где-то на грани реальности и небытия. Хуже всего было то, что причин этому он найти не мог. Неопределенность убивала его еще сильнее.

На втором месяце своей затяжной депрессии, Исин обнаружил, что частенько стал выпадать из реальности. Это происходило неожиданно, в любой ситуации. Посреди разговора, за приготовлением завтрака, за чисткой зубов, в общественном транспорте. Это не сопровождалось никакими мыслями. Исин просто проваливался в пустоту, а потом неожиданно выныривал из нее, словно со дна глубокого моря, и снова оказывался в реальном мире. Кроме того, Исин заметил, что в такие периоды отключения сознания, он неизбежно теребит кольцо на безымянном пальце правой руки. Он, конечно, уловил в этом некоторую связь, но не посчитал эту мелочь важной.

На исходе второго месяца состояние Чжан Исина стало критическим и начало вызывать беспокойство у окружающих. На все вежливые предложения сходить к врачу и уделить происходящему должное внимание, Исин лишь пожимал плечами, отмахивался и убеждал, что все пройдет само.

Так начался третий месяц. Депрессия Чжан Исина начала набирать обороты.

***

Ким Чондэ, словно принцесса на горошине, сидел на стопке подушек, уложенных на кресло, и по-детски болтал ногами, скучающе подперев рукой подбородок. Он устало глазел на россыпь бланков, документов и папок с отчетами на своем столе и отчетливо понимал, что если есть где-то в этом мире ад, то выглядит он именно так. Вот уже целую неделю без сна и отдыха Чондэ возился с документами. Целыми днями сидел и заполнял всякие отчеты и официальные бумажки. Ему даже выйти никуда было нельзя. Официально он уже был мертв, остались только детали и условности. Вроде заполнения кучи бумаг, где он заверяет всех, что действительно является мертвым и должность отныне свободна, так что можно подыскивать нового Оле-Лукойе.

— Вот здесь все заполни, — Смерть ткнула железным пальцем в документ, лежащий перед Чондэ, — имя полностью, дату рождения…

— А тут нужно сведения об организации и работодателе, и еще обстоятельства… что мне написать?

— Тут ничего не пиши, я потом все сам заполню, — махнула рукой Смерть, — две последние графы заполни, потом поставь дату и подпись. Дату не сегодняшнюю, а суда.

— Читерство, — хмыкнул в ответ Чондэ и тут же получил по голове свернутой стопкой бумаг, — ай! За что?

— За дело, — парировала Смерть, — пиши давай. Тебе нужно этот и еще два документа в двух экземплярах заполнить.

Чондэ страдальчески простонал и с гулким грохотом нырнул головой в стол. У него уже рябило в глазах от всех этих документов и отчетов, а рука, непривыкшая к самостоятельному письму, ныла, впрочем, как и все остальное тело.

— Не хочу, — начал капризничать молодой человек, дрыгая над полом ногами и ерзая по подушкам, — не хочу писать! Гулять хочу! Я устал, Минсок!

Минсок с новой силой ударил свернутыми документами Чондэ по голове.

— Да за что? — простонал юноша, хватаясь за голову, но не отрываясь от столешницы. — Если ты старший брат, это вовсе не значит, что ты имеешь право меня без причины избивать! Хоть чуточку сострадания можно?

— Да какое сострадание? — раздраженно проговорил Минсок, поправляя маску. — Ты думаешь я не устал? Как сельдь недорезанная мечусь между официальной работой и подработкой в кафе. С одной работы на другую целыми днями! Здесь тебе сопли подтираю, там Лухану. Почему меня вечно окружают некомпетентные идиоты, за которыми приходится все подчищать да переделывать? Устал он… Хорошо тебе, ты хоть умереть можешь, а я даже этого не могу.

Чондэ повернул голову, прижимаясь щекой к прохладной столешнице, и замер. У него больше не было сил на ребячество и шутки. Он боялся думать о том, что будет дальше. Устал мужаться и притворяться сильным. Ему было чертовски страшно. И чем дольше оттягивался конец, тем сильнее становился его страх. Сердце заходилось в панической пляске, оттаптывая внутренние органы, подгоняло к горлу ком и усиливало рвотные позывы. Голова шла кругом. Он уже столько раз сталкивался лицом к лицу со смертью, да что там, каждый день ей в глаза смотрел, и, возможно, со стороны казалось, что умирать для него было чем-то будничным, как пить кофе по утрам, но это было вовсе не так. Сейчас, когда он знал, что это действительно конец, и дальше его ждет только пустота, ничто, абсолютно ничего, ему было жутко страшно. Лучше всего не знать о том, что умрешь. Лучше, чтобы это было что-то случайное и неожиданное, что-то такое, что просто обрушивается на тебя, и нет даже возможности предугадать или попытаться изменить. Потому что сейчас у Чондэ было время и, казалось бы, возможность что-то поменять или исправить, но он не мог. Это было неотвратимо. Пытаться изменить что-то уже поздно. Все, что ему осталось, это просиживать в этом пресловутом, ужасно неудобном и неприятном для умирающего, кабинете, и думать о том, как бы все могло сложиться, поступи он когда-то иначе. Ведь столько всего он сделал не так только потому, что не знал, к чему это приведет. Знай он это, все бы вышло иначе. Он бы нашел лучший способ. Он бы сказал то, что не успел сказать, сделал бы то, что не успел сделать. А сейчас, все, что он может, это ждать и сожалеть. И, если честно, он начинал ненавидеть себя за внушаемую страхом перед смертью мысль, что ничего из того, что привело его к такому исходу, того не стоило. Даже Чжан Исин.

— Как думаешь, — тихо проговорил Чондэ, невидящим взглядом смотря перед собой, — он скучает по мне?

Минсок тяжело вздохнул и присел на край стола, скрещивая руки на груди. Ему не доставляло удовольствия озвучивать очевидные для них обоих вещи.

— Как он может по тебе скучать, если он тебя даже не помнит?

Чондэ болезненно прикрыл глаза. Наверно, он был жутким эгоистом, раз хотел, чтобы в этом мире остался хоть один человек, который будет оплакивать его смерть. Ему просто хотелось, чтобы осталось хоть какое-то доказательство его существования. Хотелось знать, что он был кому-то нужен, кому-то важен. Разве он может просить об этом после всего? Самое страшное наказание для человека — быть стертым из памяти. Это окончательно аннулирует жизнь со всеми достижениями и провалами, со всеми плохими и хорошими поступками. В конечном итоге, от человека не остается ничего, будто и не было его вовсе.

— И каково это? — Минсок осторожно коснулся головы Чондэ. — Видеть собственную смерть?

— Странно, — тихо произнес молодой человек, — и очень метафорично. А знаешь, что еще странно?

— Что? — эхом отозвался Минсок.

— То, что я уже мертв во всех смыслах этого слова. Больше нечему поддерживать во мне жизнь. Я существую только потому, что ты чертов педант.

— Мертва лишь часть тебя, а вторая, моими стараниями, все еще слабо тлеет. К несчастью, я не могу поддерживать тебя вечно. Ты разваливаешься. Это как ампутация. Я постоянно отрезаю от тебя по кусочку, но все это бессмысленно, потому что болезнь распространяется. Ты ведь и сам это чувствуешь.

— Поэтому меня и нельзя назвать живым…

— Тебя уже давно нельзя назвать живым, — хмыкнул Минсок, — но я просто хочу, чтобы ты знал кое-что. У меня нет к тебе ненависти, и я вовсе не жажду твоей смерти. Я тороплю тебя лишь потому, что хочу, чтобы ты ушел, пока от тебя еще хоть что-то осталось.

Чондэ поджал губы. Ему стало совестно и до слез противно от себя и осознания того, что после случившегося Минсок единственный, кто у него остался. Единственный, кто был у него с самого начала. Совесть, которая всегда пыталась направить его на путь истинный, чей голос он всегда игнорировал. Если бы Чондэ мог подобрать слова, чтобы выразить то, как сильно он благодарен Минсоку за все. Если бы он только мог найти в себе силы, чтобы сказать, как сильно любит его, и действительно раскаивается за содеянное. Если бы он только мог, но такие слова никогда не давались ему легко.

— Ты будешь плакать, когда я умру? — еле слышно спросил он.

— Не знаю, как насчет плакать, но определенно буду скучать, — Минсок ободряюще потрепал Чондэ по волосам, словно пса.

— Мне страшно, — рука молодого человека неосознанно вцепилась в черный плащ Смерти. — Мне очень страшно.

— Это нормально. Бояться смерти — нормально, Чондэ. Ты был бы глупцом, если бы не боялся ее.

— После всего, что я знаю, после всего, что видел и что со мной случилось, я продолжаю ее бояться и это глупо. Мне было не так страшно, когда я умирал в первый раз.

— Дело вовсе не в том, сколько раз ты умер. И даже не в том, что это больно. Страшно осознавать, что это конец. Окончательный и бесповоротный. Ты боишься, потому что тебе есть что терять и есть от чего отказываться. Ты боишься перестать существовать.

— Души бессмертны, — протянул Чондэ, отрицательно мотая головой. Он все еще старался сохранить иллюзию того, что его точка опять неловким взмахом руки превратится в запятую и ничего не будет кончено.

— Души — да, а вот ты, — Минсок сделал паузу, чтобы облизать пересохшие губы, — нет. Ты перестанешь существовать как личность. Таким, какой ты есть сейчас, ты больше не будешь. Ты станешь другим. У тебя будет новое лицо, новые воспоминания, новый характер и мироощущение. Ты будешь другим человеком, а это тоже самое, что перестать существовать.

Чондэ поморщился. Ему не нравилось, что Минсок использует местоимение «ты», как будто речь идет о Чондэ, а не о каких-то абстрактных душах.

— Ну, разумеется, не ты, — тут же исправилась Смерть, — ты просто перестанешь существовать. Не будет никаких перерождений.

— Очень ободряюще, спасибо, — недовольно буркнул Чондэ, — ты всегда умел меня поддержать.

Минсок тихо засмеялся и снова потрепал брата по волосам. Ему доставляло удовольствие вести глупые беседы и постоянно подкалывать друг друга. Это отвлекало от неизбежного, ведь по правде, он тоже боялся. Его страх отличался от страха Чондэ, и даже если детали и причины были разными, суть его оставалась неизменной.

— Не переживай, скоро все закончится, — как можно мягче проговорил Минсок, — и отдай мне свой ежедневник.

— Что? — от неожиданной смены тона и темы, Чондэ резко выпрямился и внимательно, чуть нахмурив брови, посмотрел на брата. — Ты же подарил его мне. Неужели хочешь себе забрать и передарить его какому-то другому Оле? Коварный ты начальник…

— Чондэ, — Минсок попытался сказать это серьезно, но скрыть усмешку не мог, как и то, что за попытками отшутиться, он явственно разглядел тревогу, — хватит ломать комедию…

— Ты подарил его мне, значит теперь он мой! Не отдам!

— Мертвым ежедневники не нужны, — мотнул головой Минсок.

— Вот когда умру, тогда и заберешь! — оскалившись как дворовый пес, выпалил Чондэ.

— Ага-ага, — устало протянул молодой человек, помахивая рукой, — чтоб ты его к этому времени успел сжечь или, того лучше, съесть? Ищи дурака.

— С ним меня похорони. Зачем он тебе вообще?

— Читать мне долгими зимними вечерами нечего…

— Да прям нечего, — фыркнул Чондэ, — я конечно понимаю, что жизнь у тебя долгая была, но у тебя все равно не было достаточно свободного времени, чтобы прочитать все существующие книги, так что поищи себе какое-нибудь другое чтиво.

— Чондэ, — с нажимом повторил Минсок, — либо ты отдаешь мне его сам, либо я бесцеремонно его забираю.

— Ты и так забрал у меня воспоминания, так что тебе еще нужно?

— А я не для того их забираю, чтоб ты их утрату восполнял!

Минсок потянулся рукой к ящику стола, но стоило ему дернуть его за ручку, как Чондэ уперся в него ногой, резко захлопывая.

— Я завещаю его Исину после смерти. Пусть опубликует под своим именем. Хорошая будет книга. Определенно бестселлер.

— Ты прям нарываешься, да? — Минсок замахнулся на Чондэ рукой, заставляя младшего отшатнуться назад. — Оставь уже Исина в покое. Он занят спокойным проживанием своей жизни. Ему не до тебя и не до твоих писулек.

— Это обеспечит ему безбедную старость, — пожал плечами молодой человек.

— Если отбросить тот факт, что это невозможно и я просто этого не допущу, ответь мне на один вопрос. Мы оба знаем, что там написано, ты даже лучше, чем я. Так вот скажи мне, ты действительно хочешь, чтобы он это прочитал?

Чондэ серьезно и вдумчиво посмотрел на Минсока, еле шевеля губами, будто в попытке что-то сказать, после чего буркнул тихое «нет» и убрал ногу с ящика.

— Прекрасно, — Минсок дернул ящик за ручку и выудил оттуда потрепанный ежедневник. — И поверь мне, Чондэ, вряд ли там есть то, о чем я не знаю или то, что меня шокирует. Я забираю его вовсе не для того, чтобы рыться в твоем нижнем белье. Я делаю это потому, что-то, что там написано, касается не только тебя, и мне важнее, чтобы это так и оставалось тайной за семью печатями. К тому же, ему будет у меня сохраннее.

Чондэ в ответ лишь дернул головой, отворачиваясь, словно обидевшись. Он прекрасно понимал, что цепляться за эту вещичку не было смысла, когда одной ногой уже в могиле. Минсок был прав, во всем прав. И в большей степени касательно того, что многим вещам в этом ежедневнике лучше бы остаться тайной.

— А теперь заканчивай заполнять документы. У тебя еще много работы, которую нужно поскорее закончить.

И Минсок выпрямился, поправил плащ, посмотрел на обиженную мордашку брата, который принципиально делал вид, что прав и очень оскорблен тем, что так бесцеремонно нарушают его личную жизнь, тихо фыркнул и направился прочь из кабинета.

***

Было 9:23 утра. Ким Минсок стоял на своем привычном месте за стойкой, раздраженно поглядывая на наручные часы, и нервно отбивал пальцами неровный ритм по столешнице. Уже 23 минуты кафе было открыто, но кроме Минсока в нем никого не было. И если полное отсутствие посетителей в такой ранний час было вполне нормальным, то отсутствие других работников не столько настораживало, сколько злило. Речь, в первую очередь, шла о Лухане. Чжан Исин на правах большого начальника мог позволить себе явиться через час или два после открытия, его рабочий день значительно отличался от рабочих часов кафе, но вот Лухан позволить себе такой роскоши не мог. По правде, он должен был явиться еще за полчаса до открытия, все подготовить, спустить стулья, протереть столы, привести себя и помещение в божеский вид. Должен был. Только вот явился он в это время только однажды. В первый день своей работы. После начал пренебрегать и медленно, но верно увеличивать время своего опоздания.

Ким Минсок был весьма терпеливым человеком, особенно по отношению к Лухану, и, тем не менее, сегодня чаша терпения переполнилась и с жутким грохотом опрокинулась. Для человека, который и без того больше вредит этому заведению, чем помогает, такое безалаберное и кощунственное поведение просто недопустимо. Это непрофессионально. Неудивительно, что в свои 25 лет он работает в кафе. Кто же его с таким отношением к работе возьмет? Кто-то, кто не добродушный по своей природе Исин, склонный к благотворительности и сопереживанию всем сирым и убогим. Если бы не эта черта Чжан Исина, ущербный во всех смыслах Лухан уже давно бы ночевал в картонной коробке где-нибудь в подземке.

9:29 утра. Ким Минсок начинал свистеть как закипающий чайник. За эти полчаса он уже мысленно проговорил все возможные варианты очередной нравоучительной тирады об опозданиях, перебрал все угрозы от понижения зарплаты до применения насилия, в особенности средневековых пыток, и даже приготовил швабру, которой бы мог в случае чего ударить.

Ровно 9:30 утра. На горизонте замаячила знакомая фигура. Лухан неторопливо шел прямиком в призывно распахнутые двери кафе. Минсок угрожающе нахмурился и вцепился пальцами в столешницу. Он так и не смог выбрать, какой из вариантов нравоучительной тирады зачитает сегодня.

— Хэй, Минсок, - лучезарно улыбаясь, будто не он опоздал на работу на час, Лухан вскинул руку в доброжелательном приветствии, — доброго ут…

Договорить он так и не успел. Распахнутая входная дверь, конечно же, совершенно случайно захлопнулась именно в тот момент, когда Лухан переступил порог кафе, и заехала ему по его довольной морде. Минсок облегченно выдохнул, самодовольно усмехнулся и молча исчез за дверью с надписью «staff only».

***

Минсок устало потер переносицу, оглядел опустевшее кафе, бросил быстрый взгляд на часы и недовольно поджал губы. Обед уже миновал и пик посетителей, приходившихся на это время, сошел на нет. Это значит, что следующие несколько часов свободы будут разбавляться редкими поползновениями людей.

Молодой человек потянулся, сквозь высокие окна оглядел улицу, чтоб убедиться, что никто даже не думает загулять в открытые двери, и только после двинулся в служебку, разминая руками ноющие плечи.

По пустому коридору, заставленному невысокими стеллажами с коробками, Минсок прошел до конца, прислушиваясь к звукам голоса раздающегося из-за дальней двери. Слышно было только Лухана, который определенно кому-то что-то втирал. Минсок замер у самой двери, сжимая ручку. Он не имел привычки подслушивать, ему просто было интересно, что за разговор он сейчас прервет своим появлением.

— Эй, Лухан, твой обед закончен, — Минсок повернул ручку и толкнул плечом дверь, — возвращайся на пост.

— Да, сейчас, — бросил быстро молодой человек, раздраженно махнув рукой, будто бы Ким Минсок был какой-то надоедливой мухой. Он даже со стола, на котором так некультурно сидел, не удосужился слезть.

— Не сейчас, а сейчас же! — гаркнул в ответ парень и перевел взгляд на сидящего на диване Исина.

— Погоди, сейчас расскажу и пойду, — Лухан скривился.

— Если сейчас кто-нибудь придет в кафе и никого из персонала там не застанет…

— Ага-ага, — торопливо перебил его юноша, — так вот. На чем я остановился?

— Мммм, — задумчиво промычал Исин, хмурясь, — на клубничных полях…

— Да! Точно!

Минсок, как надзиратель, привалился к стене, скрестив на груди руки, и вперил тяжелый, как болон с ацетиленом, взгляд в затылок Лухана.

— И вот знаешь, дальше начался какой-то дичайший трэш! Мне еще такого никогда не снилось! Серьезно, я был голубой овечкой. Ну, в смысле, шерсть у меня была голубая. И я путешествовал с тигром-папой и тигром-дочкой по какому-то страшному миру, где все были враги и почему-то точили на меня зуб. А еще, тигры были антропоморфными, ну, знаешь, на двух лапах ходили и носили костюм, а я был тупо овцой. Как Осел из Шрека, только овца и голубая.

— Забавно, — усмехнулся Исин, — похоже на какой-то мультик. Японский.

— Да, все это было в стилистике мультика. И из-за того, что за мной охотились, папа-тигр всем говорил, что я его ребенок. Как по мне это было жутко подозрительно, потому что у тигра ребенок ОВЦА! И за нами охотились какие-то огромные чуваки, которые походили на Хагрида. Они даже назывались хагридами. Просто куча Хагридов. И мы прятались от них в переулке с каким-то паровозиком, который пел голосом Френка Синатры песни, придуманные моим неадекватным мозгом.

Исин залился бархатным смехом. Ему стало настолько смешно, что в приступе смеха он начал ерзать по дивану, шлепая себя ладонью по ноге. Минсок лишь мягко улыбнулся, наблюдая за реакцией Исина, однако пометочку разобраться с причиной появления у Лухана таких снов, все же мысленно сделал.

— Хагриды, — сквозь смех выдавил Чжан, — боже, я представляю их, знаешь, как в первых компьютерных играх по Гарри Поттеру. Такими пиксельными и угловатыми! Ужас какой…

— А еще я ездил там на лошади, — улыбаясь, продолжал Лухан, болтая ногами. — Не знаю, как и зачем, но ездил…

— Голубая овца на лошади! — Исин согнулся в новом приступе смеха. — Ну приснится же людям такое! Это просто шедевр, мне бы так! А то вообще ничего не снится…

Лухан вдруг изменился в лице. Улыбка слетела с его губ мгновенно. Он тут же стал серьезным и с какой-то опаской посмотрел на Исина. Минсок напрягся.

— Эй, — отдышавшись, проговорил Чжан, когда приступ смеха сошел на нет, — ты чего? Что за выражение лица?

— Исин, — тихо проговорил Лухан, внимательно глядя на парня, — почему ты плачешь?

— Плачу? — непонимающе вскинул брови юноша.

Он коснулся пальцами щеки, ощущая кожей влажные дорожки слез, а потом обратил внимание, что изображение плывет и подрагивает. Исин не заметил, что начал плакать. Как и не заметил накатившую на него неожиданно грусть. Но отсмеявшись, почувствовал ее всем своим существом и поджал губы, стараясь игнорировать ком подступивший к горлу.

— Просто, — дрожащим голосом произнес он, хмуря брови, — история очень смешная. Вот прям до слез смешная.

— Может расскажешь уже, что у тебя случилось во время отпуска, а? — напрямую задал вопрос Лухан, недовольно кривя губы. — Ты как вернулся просто сам не свой. Что произошло?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: