Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Фундаментальная реальность 3 страница




Из всех наших инструкторов Толстяк вызывал у меня наибольшую симпатию. В отличие от церемонного и вычурного Барбароссы, зловещего Упыря, ироничного Скандинава, отстраненного и вечно холодного Доктора или излучавшего коварство Черногорца, от него исходила человеческая теплота и заинтересованность в собеседнике. Заинтересованность не как в магической единице или экспериментальном материале для деев, а как в живом и таком же теплом, как и он сам, существе. Ему я задал самый интригующий вопрос: кто был тот мужик, который, по словам Локки, передал технику связи с потусторонними сущностями.

– На самом деле это был не мужик, а линия передачи. Ты не можешь ничего передать словами – только телом. Чтобы передать знание, нужно перемешать соки тел передающего и принимающего. Ты ничего не поймешь сознанием – только телом.

– А Помощник говорит, что сознание должно стать сильнее и мощнее материи, как быть с этим?

– Ты не Помощника слушай, а свое тело. Прислушивайся к нему, помогай ему. Сознание – огромный океан, а в каждом из нас содержится лишь его капля. Поэтому вытащить себя из того дерьма, в котором каждый из нас сидит, можно только при помощи тела. И тело нужно вытащить туда же – к свободе. Вся эта раскачка сознания Змеем и Троллидором должна происходить одновременно с работой с телом и его соками. Ты москвич? – спросил он неожиданно.

– Да, – ответил я, не понимая назначения вопроса.

– У вас на Фурманном эти соки называют биополями. Но это не поля, у них природа соков. Если я передам тебе сок дерева, ты почувствуешь дерево, если передам сок существа, для восприятия которого у тебя нет органов чувств, ты почувствуешь это существо. Нам был передан сок некоторых существ, позволяющий их воспринимать. Но это не потусторонние сущности.

– А Троллидор – это такое же существо?

– Нет, Змей живет в сознании отдельных существ, а Троллидор выше любого существа во Вселенной. Троллидор создает соки и снабжает ими деревья, животных, кристаллы и тех существ, для которых у тебя нет названия. То, что питается соками, становится видимым. Как ты почувствовал дерево? Я передал тебе его сок. Упырь передал тебе свой сок, и ты метнул нож.

– А кто, все‑таки, был тот мужик, что передал соки?

– Да говорю я тебе, не было никакого мужика, была линия передачи. Некоторые соки движутся по линиям, которые протянуты между немногими людьми. Если твое тело подключается к линии, оно получает сок. Вот ты получил сок дерева и можешь почувствовать его снова уже без моей помощи. И вся наша линия – это передача соков. А соки извлекаются из тел и вливаются в тела.

– Хорошо, но Змей живет в сознании, и его восприятие не является результатом передачи соков?

– Нет, конечно. Манипуляции с сознанием – это особая форма работы. Более того, она может выделиться в совершенно отдельную линию, но тогда она утратит жизненность.

Дальше наша беседа пошла по кругу. То ли я не до конца понимал Толстяка, то ли он не хотел говорить что‑то существенное.

Но соотношение передачи телесных соков и форм сознания я так для себя и не уяснил. В конце концов я поблагодарил Толстяка за беседу и отправился к Черногорцу.

Черногорец был для меня сплошной загадкой. Вся интрига со Светящимся Змеем началось с его карт.

Я вкратце напомнил ему всю свою историю от моих медитаций над картами до встречи с Троллидором.

– В твоем сознании есть семена, готовые прорасти. Но их нужно подтолкнуть. Карта нарисована так, что она подталкивает только одно семя. Карта – это семя, превратившееся в рисунок. Поэтому рисунок очень точен. Он – живое существо, застывшее на карте и пробуждающее семя. У меня набор из 256 карт. Это наше число, число нашей линии. На самом деле карт бесконечно много. Есть карты для других линий. Но нас интересуют только наши карты.

Пробуждение семени вначале проявляется в желании смотреть на карту. Затем оно набухает, и в этот момент ты видишь живую сцену в своем воображении. Сцена – это набухание семени. Но если семя не прорастет, оно начнет загнивать. Нужно, чтобы семя соприкоснулось с третьим элементом, живущим в реальности. Тогда оно начинает прорастать в сознании и принимает свою истинную форму – так ты увидел Змея.

– А потом семя притянется к четвертому элементу и разовьется в Троллидор, – продолжил Черногорец. – Троллидор – это твое проросшее семя, которое получило толчок от элемента, живущего в сверхреальности. В реальности, которая сверху. Тебе нужно теперь заняться только одним – обнаружить все четыре элемента такими, каковыми они есть на самом деле, то есть не отраженными в семени, стадии прорастания которого ты видел.

Теперь смотри, как это было с тобой. Карта пробудила первый элемент – семя. Второй элемент – живая сцена. Сцена должна соприкоснуться с другой картой – Голубым Каньоном. И ты соприкоснулся с третьим элементом – Змей проник в твое сознание. Третий элемент должен соприкоснуться с новой картой – это и есть картинка, которая выбросила тебя в Троллидор.

Черногорец пристально посмотрел на меня и продолжил:

Троллидор – это твое проросшее семя, соответствующее четвертому элементу. У этого элемента нет формы в твоем понимании.

– Но ведь мы все видели одно и то же, – засомневался я.

– Мы отбираем в группу лишь тех, у кого прорастают семена, ведущие к Троллидору. Поэтому и его вид одинаков для всех. Остальные могут попасть в другие группы, к Рыцарю, например. Мы с ними обмениваемся иногда семенами.

– А можно ли прорастить семя без карт?

– Толчок все равно должен быть. Карты ведь не только в моей стопке. Они рассеяны повсюду. Кто‑то взбирается в горы. Вид, открывшийся перед ним, подтолкнет его семя. Кто‑то увидит карту в пустыне, а кто‑то – в музее. Почти все гениальные картины – карты. Потому их выделяют из всей массы. Ведь они ничем не лучше других. Но у некоторых людей они пробуждают их семена. У большинства толчок ни к чему не приводит, они не сталкиваются с другими элементами, их семена загнивают и не прорастают больше никогда. Но некоторым везет, и те, кто доходит до четвертого элемента, начинают путь. Либо как мы – к волевой Вселенной, либо в другие края. Кое‑кто из пробудивших семена создает свои линии. Но это бывает редко, раз в двести лет.

– А если бы я не пошел в Каньон и не увидел Змея?

– Тогда бы ты уехал с остальными. И опять бы приехал. И снова глазел бы на точки и рисунки. И растворял бы восприятие. А потом бы тебе все это надоело, и ты опять стал бы обычным человеком. А может, ты стал бы союзником Локки.

Он помолчал.

– А знаешь, почему ты не с Локкой?

– Почему?

Локка устроен так, что он все время спрашивает: «А что, если я ошибусь?» Для него ошибка – катастрофа. Страх ошибки – то, что отбрасывает очень многих от нашего пути. У тебя ведь нет уверенности, что все, чему тебя учат, – правда, а не ложь. Но ты идешь по сомнительному пути, не обращая внимания на то, что все может быть и иначе. Ты не боишься ошибки лишь потому, что у тебя нет препятствия – органа под названием «бы». В словаре деев нет фразы «что было бы, если бы…». И нет даже вопроса «что будет». У деев только один орган: «Я это сделаю». И ты такой же. В глубине души ты знаешь, что за все, что ты делаешь, отвечаешь только ты сам, и никто не виноват в твоих ошибках. Тебе некого винить. Поэтому ты с нами.

Скандинав огорошил меня словами:

– Расскажи сначала, как ты какаешь.

Потом он стал расспрашивать о подробностях моей сексуальной жизни, окончательно вогнав меня в краску.

– Вот смотри, – сказал он наконец, – ты краснеешь, когда рассказываешь, как подтираешь свою попу, а хочешь, чтобы тебе рассказали о самой интимной вещи в космосе. Если ты будешь настаивать, тебе расскажут о Троллидоре холодными словами, которые помогут подменить понимание иллюзией. Ты вспомни восторг, который тебя охватил, когда ты увидел его, улови тонкие составляющие своего восторга и через него ты начнешь его понимать. А схемы вроде «Управитель Вселенной» тебе ничего не дадут. Управители у тебя в университете, а тут другое – вселенский кайф. И что такое Змей не поймешь, если тебе скажут, что он обслуживает Троллидора. Змея ты можешь понять только ужасом. Восторг и ужас создают растяжку, которая помогает ощутить Реальность.

– Ты сейчас в восторге или в ужасе? – спросил он после некоторого молчания.

Я был не в восторге и не в ужасе. Я одновременно был и возбужден, и находился в отупении.

– Ну, тогда ты поймешь слова, но не поймешь реальность, – поставил диагноз Скандинав.

Аудиенция закончилась.

Барбаросса как всегда был изыскан в выражениях.

Троллидор – это мировое дерево, но вы увидели его снизу, с корней. Кобра увидела его со стороны листьев.

– А Змей?

Змей – это омела на дереве.

Я вздрогнул. Слова Локки о любимом образе Барбароссы сбывались с поразительной быстротой. Я отметил, что предсказания Локки в отношении поведения инструкторов сбываются буквально через несколько часов.

– Вы обратили внимание на то, что Змей вел вас к Троллидору? В этом вся тайна. Змей – не часть Троллидора, а лишь омела на его ветвях. Я хочу быть такой же омелой на теле Вселенной.

– Но омела – паразит.

– И дерево паразит. Оно паразитирует на почве, на Солнце, поглощая его лучи, на Земле, питаясь солями и углекислотой. Но, с другой стороны, Земля – порождение Солнца, почва и углекислота – порождение Земли, дерево – порождение почвы и углекислоты, а омела – порождение дерева. Омела вобрала в себя их всех.

– Смотрите, – продолжил он после небольшой паузы, – Змей – омела на Троллидоре, мы – омела на Змее. Поэтому в иерархии существ мы выше Троллидора.

– Выше, но слабее, – добавил он после небольшого раздумья, – а надо встать вровень с ними.

Я вспомнил слова Помощника о том, что материя сильнее, но сознание выше.

Упырь был непривычно радушен. Он налил из термоса душистого крепкого чая, дружелюбно улыбнулся.

– А почему мы все называем Троллидор одним именем? – спросил я, предчувствуя банальный ответ, что, дескать, семя так проросло.

Но Упырь остался верен себе. Резким движением он ухватил меня двумя пальцами за грудную мышцу и крепко сжал. От внезапной боли я издал громкий вопль.

– Вот видишь, ты назвал боль так, как ее назвал бы любой из вас. А почему? Настоящее имя боли – твой крик. Вот и с Троллидором так же. Ты увидел его и от неожиданности закричал: «Троллидоооор!»

Возразить было нечего: я действительно не придумывал этого слова. Оно не поднималось во мне из глубины моего сознания, я просто крикнул: «Троллидоооор!»

– У тебя есть тело, это твой главный ресурс. Оно все знает, нужно только подружиться с ним. Ты спокойно наблюдай, не мешай ему действовать, и увидишь, как оно дает правильные имена вещам и событиям. Крик боли, стон оргазма, рычание ярости – это правильные имена. Когда ты изучишь этот язык, то сольешься с телом в одно целое.

– Вот вы, инструкторы, одна команда, – осторожно начал я, – но вы все время противоречите друг другу. Толстяк тоже говорит, что главное – тело, а Помощник, Художник и Доктор – что сознание. При этом Доктор считает, что воля должна установить контроль над телом, а его самостоятельная активность – помеха, с которой нужно справиться. Они учат, что нужно осознавать все и что неосознанное не имеет никакой ценности. Как это все у вас совмещается?

– Понимаешь, у нас совмещаются не слова, а практика. Мы ведь Деи, а не профессора. Мы – слаженная команда. Мы играем в сложную игру, в которой каждый стоит на своем месте, защищает свой фланг. Мы с Толстяком занимаем фланг тела, Доктор с Барбароссой – фланг сознания, Скандинав и Черногорец – фланг символов, Помощник и Генерал – особый фланг наблюдения Иного, Локка – фланг отрицания.

– Так Локка – тоже член команды?

– Он отрицательный член команды, он то, чего нет. Он сознательно отрицает нас и потому является членом команды.

– А Меченый?

Меченый – наша Неудача.

Упырь произнес слово «неудача» с таким нажимом, что стало ясно – это особый жаргонный термин.

– В нем концентрируются все наши проигрыши.

Доктор выслушал меня и сказал:

– Занимайся дальше. Но как только кто‑то влезет в твое сознание, поймай его и заставь подчиниться своей воле. Понимание того, что такое Троллидор, дадут не слова, а способность управлять и Змеем, и лентами в Троллидоре. Но только лентами – Троллидор, в отличие от всех других сил, неуправляем.

– Слушая Упыря, я понял, что нужно, наоборот, отдаться телу и не навязывать ему свои представления.

Доктор лишь подтвердил слова Упыря:

– Каждый в нашем обществе занимает свое место. Оно должно быть упругим, наше общество, а для этого в нем должны быть свои напряжения. Есть два соблазна – напряжения выдуманные, когда мы в них только играем, и напряжения, проистекающие из нашей смутности.

Мы боремся за первенство, за привлекательность для девочек, распускаем павлиний хвост – и это такая же ложь, как выдуманные напряжения. Общество живо тогда, когда в нем есть разные существа с разной природой. Поэтому мы используем природные напряжения, но осознанно.

Природа Толстяка и Упыря иная, чем Скандинава или Черногорца, а тем более – чем природа Барбароссы. Мы это понимаем и не боремся с ними, а используем наши различия как генератор энергии. Мы очень разные, общее у нас только стремление к свободе. Прав каждый из нас. Даже Локка.

Меченого я застал у своей палатки. Он беседовал с Локкой. Я не понимал статуса Меченого. По возрасту он был ближе к нам и не мог входить в группу наших инструкторов. Я отвел его в сторону.

– Они уже сделали тебе предложение? – поинтересовался он. – Мне тоже делали, но я отказался.

– Почему?

– Я не хочу быть игрушкой ни в чьих руках. У меня есть свое умение, я его показываю. А играть в их игры – не хочу. Собрались взрослые дяди, возбуждают себя своими сказками и вовлекают в них остальных. Мне их техники интересны, я им даю карате, они мне – растворение и всю остальную хрень, но когда начинаются разговоры о практиках, магиях и волевых Вселенных – увольте. Нету никакого Троллидора, есть троллейбусы и дороги, – довольно засмеялся он над своим каламбуром. – Я поступаю честно: никого в сомнению не ввожу, об их предложении никому, кроме принявших его, не рассказываю.

– А кто у них за главного?

Эта мысль мне не давала покоя. Я не мог уловить иерархию деев, а ведь такое общество не могло существовать без командира.

Меченый с интересом посмотрел на меня:

– Я тоже долго пытался понять, кто руководитель, и так и не понял. Не Барбаросса, я думаю, он работает у них витриной, не Доктор – он их защита, не Скандинав и не Черногорец, об Упыре с Толстяком, а тем более Мавке, я и не говорю. Кто‑то, кого мы не видим.

Генерал?

– Нет, Генерал, как и Доктор, скорее связник с социальной системой.

И тогда я выпалил предположение, сформированное по всем законам детективного жанра:

Локка?

Эта странная идея появилась у меня только сейчас. Локка вроде бы и был их врагом, но был посвящен во многие их тайны. Его злые слова скорее возбуждали мой интерес. Эти слова вполне могли быть частью игры, вовлекающей в общество деев.

Меченый ошарашено замолчал, бросил взгляд на сидящего у костра в метрах в пятидесяти от нас Локку. Потом пробормотал:

– Никогда не задумывался об этом… Хрен его знает… У меня другая дурацкая мысль, еще дурнее твоей…

– Какая?

В глазах Меченог о мелькнула безумная искра:

Рева, – с придыханием сказал он.

 

Глава 4

Сгустки сознания

 

Приехала новая Дневная группа. Их предводитель – рыжий верзила ростом под два метра – обнялся с Толстяком и Черногорце м. Было видно, что он принадлежит к их обществу. На вид ему было лет сорок. Судя по тому, что к нему обращались по имени‑отчеству, он пользовался особым уважением. За спиной у него торчал спортивный лук со стрелами. Я подумал, что предстоят занятия наподобие метания ножа Упырем. Впоследствии, увидев, как он виртуозно владеет своим оружием, я назвал его Стрелком.

Нам – мне, Пауку, Волку и Кобре – Инструктор поручил изучать искусство маскировки. Мы должны были определить расстояние, на которое можно приблизиться к группе, оставаясь невидимыми.

Группа рассредоточилась вокруг площадки, на которой растягивали свои палатки вновь прибывшие. Я лежал в траве и раздумывал, как поближе подползти к хате, ничем не выдав себя.

Сверху площадка была видна как на ладони. Хата, пригорок, открытая территория, удаленный метров на семьдесят сарай, шест с лошадиным черепом, высокая трава… Я с интересом высматривал своих товарищей, но не смог увидеть никого из них.

Вдруг близлежащий холмик зашевелился и из него появилась голова Упыря. Как всегда при его появлении, я испытал жуткий страх.

Упырь свернул плащ‑палатку с приклеенными к ней листьями бурьяна – именно это нехитрое приспособление изображало холмик. Я вспомнил, что еще полчаса тому назад никакого холмика рядом со мной не было.

Упырь набросил на меня свое маскировочное приспособление. Теперь я должен был, изображая небольшой бугорок, приблизиться к одной из палаток, потом переползти к следующей и ничем не раскрыть себя.

В целом это была довольно нудная практика. Ее значение через несколько дней разъяснил Доктор: нужно построить пространство параллельное пространству Дневной группы так, чтобы не допустить ни малейшего шанса встретиться с ее членами. Мы должны были жить в этом пространстве так же свободно, как и они, но не пересекаться ни с одним из их группы.

Могу сказать, что эта практика развивала колоссальную концентрацию на окружении. Выполнить ее без Растворения было бы невозможно.

Сначала я постоянно прислушивался и приглядывался к местности, будучи готовым при появлении дневников броситься в заросли травы, но потом однажды произвел Растворение и стал чувствовать странное изменение лесного окружения, когда те, кому нам нельзя было попадаться на глаза, приближались ко мне. Тогда‑то я и понял значение этой, казалось бы, детской игры в «казаки‑разбойники»: постоянная бдительность и осознание себя и своего места в пространстве и событиях.

Я вдруг понял, что такое гурджиевское «самовоспоминание». Малейшая потеря внимания привела бы к моему обнаружению. Через несколько дней такой практики я чувствовал Дневную группу целиком, каждого человека, его местонахождение, направление его движения.

Доктор посоветовал отслеживать, как из внимания исчезает кто‑либо из наших подопечных и, уловив этот момент, тут же делать Растворение.

Сначала это получалось с большим трудом. Я обнаруживал потерю только через несколько минут, рискуя наткнуться на того, кто выпал из внимания. Растворение ставило все на свои места, опять чувствовалась вся группа целиком. Через три‑четыре дня я стал воспринимать Дневную группу не как множество отдельных людей, а как единое существо, напоминающее насекомое с множеством лапок.

Между членами группы существовали связи, которые непосредственно не были видны. Люди перемещались по местности очень согласованно, хотя функция, описывающая их перемещения, была очень сложна. Я ее чувствовал, эту функцию, но не строил никаких формул. Я просто знал, какую траекторию нужно выбрать, чтобы не встретиться ни с кем.

Потом я начал чувствовать пути своих товарищей. Они переживали такой же опыт. Время от времени мы собирались вместе и возникали из травы в тот момент, когда на нашей площадке не было посторонних. Я понял, что решая задачу почувствовать Дневную группу как реальное единое целое, мы выполнили несравненно более важное задание – мы реально стали единой группой – Ночной группой. Это умение – быть вместе, оставаясь невидимыми для всех остальных, – выделило нас из мира, сделало противопоставленным всем другим людям сообществом. Это был прообраз сообщества деев, невидимо живущих среди структур жестко организованного государства. Сейчас я понимаю, что подобной практикой и последующим ее расширением до невидимой жизни в тоталитарном обществе нас (а до нас и наших инструкторов, и инструкторов наших инструкторов, и поколения деев до них) готовили к Времени Перемен.

Солнце стояло в зените. Ночная группа, уловив момент, когда участники Дневной разошлись по своим делами: кто на занятия, кто на сбор продуктов, кто просто отправился пошляться по лесу или позагорать на берегу, собралась возле шеста с черепом. Появился Инструктор.

– А теперь я вас буду учить делать сгустки сознания, освобожденные от контроля материи.

Инструктор наклонился и поднял лежавшую у его ног полутораметровую палку – очищенную от листьев и отростков ветвь дерева. Поставил ее вертикально и вдавил в мягкую почву.

– Проведите Растворение, – скомандовал Инструктор.

Я выполнил знакомое действие.

– Чувствуйте палку своим телом, не выходя из Растворения!

Вся сцена леса вместе с торчавшей из земли палкой распалась на множество частей, которые потом снова соединились, но уже в однородный студень. Я не воображал себе предмет нашей работы, это бы сразу разрушило Растворение, я просто знал о его существовании всем своим телом. Некоторое время я находился в Растворении. Вдруг из «глицеринового студня» резко выделился торчащий вертикально шест и вторгся в мое сознание. Он оставался той же палкой, длинным шестом из свежей древесины, но одновременно он был внутри меня, распирая мое сознание. Я ощутил его тяжесть, но продолжал Растворение. Все предметы растворились в «глицериновом студне», но палка оставалась жестким стержнем, торчащим в моем сознании и не подчиняющимся моему вниманию. Потом внезапно тяжесть исчезла, шест растворился в общем студне.

– Хватит пока, – Инструктор растормошил меня и вывел из Растворения остальных.

– Вы все сумели втащить палку в свое сознание, – пафосно сообщил он нам.

– С моей помощью, конечно, – добавил он ехидно.

– Вам нужно научиться делать это самостоятельно с любой вещью. Нужно понять одну такую сложную штуку: любая вещь из обычного мира двойственна, она принадлежит каждому из ваших сознаний, и сознанию всех, кто видит ее. Двойственность в том, что она единична и существует только для тебя, но она же существует и для всех. Обычные люди не подозревают об этой двойственности, но деи умеют расщеплять вещи на общезначимую часть и на ту, которая принадлежит только им. Ту часть, которая принадлежит тебе, ты можешь втащить в свое сознание, а потом втолкнуть в сознание другого человека. Ты можешь вырастить в своем сознании такую вещь, которой нет ни у кого. Тогда ее будешь видеть только ты и тот, кому ты ее передашь. Вы можете вырастить ее всей группой и тогда это будет вещь для вас, и больше ни для кого.

Я понимал его слова, но все это не укладывалось в моей голове. Недоумение было написано и на лицах моих товарищей.

– Смотрите, – продолжил Инструктор, – пока вы были в Растворении, я отодрал от палки то, что принадлежало только каждому из вас, и оно вонзилось в ваши сознания.

– Что, все пять кусков сразу? – со злостью спросил Паук.

Было видно, что он злился на Инструктора. Я хорошо понимал его. У меня его странные слова тоже вызывали раздражение, но я был более сдержан и предпочитал ждать, что же будет дальше.

– Хороший вопрос, – с внезапным оживлением сказал Инструктор, – значит, до тебя все‑таки дошел парадокс: вторая часть палки принадлежит только каждому из вас, но она одна‑единственная и не принадлежит никому кроме тебя, тебя и тебя… – он показал на каждого из нас.

Паук озлился еще больше:

– Я не понимаю этой белиберды, – закричал он. – Как это может быть, что моя половина палки принадлежит только мне, другая всем остальным, но при этом мою половину можно воткнуть в голову и всем остальным сразу?! И при этом у каждого есть своя половина, и она воткнулась и в мою и во все остальные, и при этом осталась моей! Так она одна или их много?!

Волк мрачно сказал:

– Давайте попробуем еще раз, может, тогда станет ясно.

– Попробуем, – согласился Инструктор, – но только если в первый раз я оторвал вашу часть палки и вбросил в ваши сознания, то теперь я только оторву ее, а втяните ее в себя вы сами. На пике Растворения, когда почувствуете палку своим телом, телом ее и втащите в себя.

Снова лес растворился, снова я почувствовал палку своим телом, почувствовал ту «мышцу», которой нужно потянуть шест на себя, напрягся, но ничего не произошло, только Растворение разрушилось.

Мы повторяли это раз десять, потом Кобра радостно взвизгнула, потом это получилось у Волка, и, наконец, я вдруг неожиданно втянул шест в себя, ощущая его тяжесть внутри своей головы и одновременно видя его перед собой… Это длилось лишь несколько секунд, потом шест опять ушел в Растворение.

Паук сидел нахохлившись. Было видно, что задание раздражало его.

Эта практика стала для нас главной и на оставшиеся две недели, и на следующие пару лет. Мы должны были выполнять ее в условиях ночной работы и скрыто, во время пребывания в Дневной группе. Ночью мы это делали с Инструктором, а днем самостоятельно, во время дневных занятий. Мы «втягивали» в себя (Доктор обозвал это ученым термином «интроекция») и окружающие стволы деревьев, и лист ватмана с кружочками и абстрактными рисунками, а потом и сами рисунки без бумаги, на которую они были нанесены. Первый раз это получилось у меня самостоятельно только через год после зачисления в Ночную группу.

– Это сумасшедшие, – закричал Паук, когда мы заползли в шалаш, – они морочат нам головы, гипнотизируют, делают опыты! У них там закрытый институт, они превращают людей в зомби!

– Обсуди это с Локкой, – зло бросила ему Кобра, – он тебе еще и не такое расскажет.

– И обсужу, – распалился Паук и так резко покинул шалаш, что сделанные из веток стены едва не завалились.

– Я тоже таким был недавно, – флегматично сказал Волк.

Оказалось, что неутомимый Локка вел свои беседы и с ним. До своего решения войти в Ночную группу Волк был почти убежден, что все чудеса Бучака специально разыгрываются для каких‑то неведомых экспериментов. На эту мысль наводила таинственная фигура Генерала, о котором говорили, что он на самом деле работает в каком‑то военном институте.

Я вспомнил, что именно Генералу я отвез послание из Москвы. Как рассказывала мне моя мама, он работал в каком‑то институте, где разрабатывались методы интенсивного обучения иностранным языкам, но это был явно гражданский институт.

Паук вернулся часа через три. От злости его не осталось и следа. Он действительно говорил с Локкой, и тот его почти уговорил покинуть Ночную группу. Но Локка совершил роковую ошибку: он попросил Паука повторить все то, что мы делали с шестом, надеясь уловить момент, с которого начался гипноз. Паук исправно это выполнил с «тотемным» шестом – лошадиным черепом, что возвышался возле хаты. И к собственному удивлению втянул его в себя, как и требовалось…

Второй раз он сумел это сделать, как и я, только через год. Он долго еще оставался мятежным элементом группы, но никогда больше не помышлял о том, чтобы ее покинуть.

А через год и у меня, и у него случилось следующее. Стрелок пришел в наш шалаш вместе с Толстяком и Черногорцем сразу после обеда.

– Я буду учить вас стрельбе, – сказал он без долгих предисловий.

Стрелок положил лук на пол, затем – пять стрел параллельно друг другу поверх его. Получившаяся фигура напоминала иероглифы Барбароссы. Напротив наконечников стрел и по бокам лука Черногорец разложил свои карточки‑ семена.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных