Продажа с торгов! Негры!

По судебному решению, во вторник, 20 февраля, в городе Вашингтоне,[22]штат Кентукки, у здания суда будут продаваться негры:

Агарь – 60 лет;

Джон – 30 лет,

Бен – 21 года;

Саул – 25 лет;

Альберт – 14 лет.

Торги назначены для удовлетворения кредиторов и наследников мистера Джесса Блетчфорда, эсквайра.

Судебные исполнители

Сэмюэл Моррис,

Томас Флинт».

– Этих не мешает посмотреть, – сказал Гейли, обращаясь к Тому за неимением других собеседников. – Я, видишь ли, хочу подобрать хорошую партию. У тебя будет приятная компания, Том. Значит, первым долгом поедем в Вашингтон. Я займусь там делами, а тебя на это время отправлю в тюрьму.

Том покорно выслушал это приятное известие и только подумал: «У этих обреченных людей, вероятно, тоже есть жены и дети, и они не меньше меня горюют, разлучившись с ними». Надо сказать также, что брошенные мимоходом слова Гейли о тюрьме никак не могли произвести отрадного впечатления на Тома, который всегда гордился своей честностью. Как бы там ни было, день прошел, и вечер застал Тома и Гейли в Вашингтоне, где они с удобством устроились на ночлег – один в гостинице, другой в тюрьме.

На следующее утро, часам к одиннадцати, у здания суда собралась пестрая толпа. В ожидании торгов люди – каждый сообразно своим вкусам и склонностям – курили, жевали табак, поплевывали направо и налево, бранились, беседовали. Негры, выставленные на продажу, сидели в стороне и негромко переговаривались между собой. Женщина, по имени Агарь, была типичная африканка. Изнурительный труд и болезни, по-видимому, состарили ее прежде времени. Она почти ничего не видела, руки и ноги у нее были скрючены ревматизмом. Рядом с этой старухой стоял ее сын Альберт – смышленый на вид мальчик четырнадцати лет. Он единственный остался от большой когда-то семьи, членов которой одного за другим продали на Юг. Мать цеплялась за сына дрожащими руками и с трепетом взирала на тех, кто подходил осматривать его.

– Не бойся, тетушка Агарь, – сказал ей самый старший из негров. – Я попросил за тебя мистера Томаса, он обещал, если можно будет, продать вас одному хозяину.

– Кто говорит, что я никуда не гожусь? – забормотала старуха, поднимая трясущиеся руки. – Я и стряпухой могу быть, и судомойкой, и прачкой. Почему такую не купить по дешевке? Ты им так и скажи. – И добавила настойчиво: – Так и скажи им.

Гейли протолкался сквозь толпу, подошел к старому негру, открыл ему рот, посмотрел зубы, заставил его встать, выпрямиться, нагнуться и показать мускулатуру. Потом перешел к следующему и проделал то же самое с ним. Наступила очередь мальчика. Гейли ощупал ему руки, осмотрел пальцы и приказал подпрыгнуть, проверяя его силу и ловкость.

– Он без меня не продается, – заволновалась старуха. – Нас вместе надо покупать. Смотрите, хозяин, какая я крепкая! Я еще вам долго послужу.

– На плантациях-то? – сказал Гейли, смерив ее презрительным взглядом. – Как бы не так! – Он отошел в сторону, удовлетворенный осмотром, заломил шляпу набекрень, сунул руки в карманы и, попыхивая сигарой, стал ждать начала торгов.

– Ну, что вы о них скажете? – обратился к нему какой-то человек, видимо, не полагаясь на правильность собственной оценки.

– Я буду торговать тех, что помоложе, да мальчишку, – сказал Гейли и сплюнул.

– Мальчишка и старуха идут вместе.

– Еще чего! Кому нужны эти мощи? Она только даром хлеб будет есть.

– Значит, вы ее не возьмете?

– Нашли дурака! Старуха вся скрюченная, полуслепая, да к тому же, кажется, из ума выжила.

– А некоторые все-таки покупают таких. С виду будто и рухлядь, а на самом деле выносливые, крепкие.

– Нет, – сказал Гейли, – мне такого добра даром не надо.

– Жалко разлучать старуху с сыном: она, кажется, души в нем не чает. Может, ее по дешевке пустят?

– Швыряйтесь деньгами, если у вас есть лишние. Мальчишку можно продать на плантации, а со старухой возиться – благодарю покорно, даже в подарок ее не приму.

– Ох, и будет же она убиваться!

– Это само собой, – спокойно сказал работорговец.

На этом их разговор закончился, так как толпа загудела навстречу аукционисту, суетливому приземистому человечку, деловито пробиравшемуся на свое место. Старая негритянка охнула и обеими руками обхватила сына.

– Не отходи от матери, сынок, держись ко мне поближе, тогда нас продадут вместе.

– Я боюсь, мама, а вдруг не вместе! – сказал мальчик.

– Не может этого быть, сынок. Если нас разлучат, я умру! – вне себя от волнения проговорила старуха.

Аукционист зычным голосом попросил толпу податься назад и объявил о начале торгов. Дело пошло без заминки. Негры продавались один за другим и по хорошим ценам, что свидетельствовало о большом спросе на этот товар. Гейли купил двоих.

– Ну-ка, юнец, – сказал аукционист, дотрагиваясь молоточком до Альберта, – встань, пройдись, покажи себя.

– Поставьте нас вместе… вместе… Будьте так добры, сударь! – забормотала старуха, крепко уцепившись за сына.

– Убирайся! – грубо крикнул аукционист, хватая ее за руку. – Ты пойдешь напоследок. Ну, черномазый, прыгай! – И с этими словами он подтолкнул Альберта к помосту.

Сзади послышался тяжкий стон. Мальчик оглянулся, но останавливаться ему было нельзя, и, смахнув слезы со своих больших черных глаз, он вспрыгнул на помост.

Глядя на его прекрасное, гибкое тело и живое лицо, покупатели стали наперебой набавлять цену. Он испуганно озирался по сторонам, прислушиваясь к выкрикам. Наконец аукционист ударил молоточком. Мальчик достался Гейли. Его столкнули с помоста навстречу новому хозяину. На секунду он остановился и посмотрел на мать, которая, дрожа всем телом, протягивала к нему руки.

– Сударь, купите и меня, богом вас заклинаю… купите! Мне без него не жить!

– У меня тоже долго не протянешь, – сказал Гейли. – Отстань! – и повернулся к ней спиной.

Со старухой покончили быстро. Ее купил за бесценок собеседник Гейли. Толпа стала расходиться.

Негры, сжившиеся друг с другом за долгие годы, окружили несчастную мать, которая так убивалась, что на нее жалко было смотреть.

– Последнего не могли мне оставить! Ведь хозяин столько раз обещал, что уж с ним-то меня не разлучат! – горестно причитала она.

– Уповай на господа бога, тетушка Агарь, – грустно сказал ей старик негр.

– А чем он мне поможет?! – вскрикнула она с рыданием в голосе.

– Не плачь, мама, не плачь! – утешал ее сын. – Ты досталась хорошему хозяину, это все говорят.

– Да бог с ним, с хозяином! Альберт, сынок мой… последний, единственный! Как же я без тебя буду?

– Ну, что стали? Возьмите ее! – сухо сказал Гейли. – Все равно она своими слезами ничего не добьется.

Старые негры, действуя и силой и уговорами, оторвали несчастную от сына и повели к повозке ее нового хозяина.

– Ну-ка, идите сюда, – сказал Гейли, подталкивая купленный товар.

Потом он вынул из кармана наручники, надел их на негров, пропустил через кольца длинную цепь и погнал всех троих к тюрьме.

Несколько дней спустя Гейли благополучно погрузил свои приобретения на пароход, ходивший по реке Огайо. Эти негры должны были положить начало большой партии, которую он и его подручные намеревались составить по пути.

Пароход «Красавица река», вполне достойный той прекрасной реки, в честь которой он был назван, весело скользил вниз по течению. Над ним сияло голубое небо, по его палубе, наслаждаясь чудесной погодой, разгуливали расфранченные леди и джентльмены. Все пассажиры чувствовали себя прекрасно, все были оживлены – все, кроме рабов Гейли, которые вместе с прочим грузом поместились на нижней палубе и, по-видимому, не ценя предоставленных им удобств, сидели тесным кружком и тихо разговаривали.

– Ну как, молодцы? – сказал Гейли, подходя к ним. – Надеюсь, вы тут развлекаетесь, чувствуете себя неплохо? Кукситься я вам не позволю. Гляди веселей! Нет, в самом деле! Будете со мной по-хорошему, и я у вас в долгу не останусь.

«Молодцы» хором ответили ему неизменным «да, хозяин», которое уже много лет не сходит с уст несчастных сынов Африки. Впрочем, вид у них был далеко не веселый. Они любили своих жен и детей, матерей и сестер, тосковали о потерянных семьях, и «глядеть веселей» им было не так-то легко.

– Моя жена, бедная, и не знает, что со мной случилось, – сказал один из этих «молодцов» (обозначенный в списке как «Джон – 30 лет»), кладя Тому на колено свою закованную руку.

– Где она живет? – спросил Том.

– Неподалеку отсюда, у хозяина одной гостиницы, – ответил Джон и добавил: – Хоть бы разок ее повидать, пока жив!

Том тяжело вздохнул и попробовал, как мог, утешить несчастного.

А наверху, в салоне, царили мир и уют. Там сидели отцы и матери, мужья и жены. Веселые, нарядные, как бабочки, дети резвились между ними.

– Мама, знаешь, – крикнул мальчик, только что прибежавший снизу, – на нашем пароходе едет работорговец, везет негров!

– Несчастные! – вздохнула мать не то горько, не то с возмущением.

– О чем это вы? – спросила ее другая леди.

– На нижней палубе едут невольники, – ответила та.

– И они все закованы, – сказал мальчик.

– Какое позорное зрелище для нашей страны! – воскликнула третья леди.

– А мне кажется, можно многое сказать и за и против рабства, – вступила в разговор изящно одетая женщина, сидевшая с рукодельем у открытых дверей своей каюты. Ее дочка и сын играли тут же. – Я была на Юге, и, доложу вам, неграм там прекрасно живется. Вряд ли они могли бы так жить на свободе.

– Вы правы до некоторой степени, – ответила леди, слова которой вызвали это замечание. – Но надругательство над человеческими чувствами, привязанностями – вот что, по-моему, самое страшное в рабстве. Например, когда негров разлучают с семьями.

– Да, это, конечно, ужасно, – сказала изящная дама, разглядывая оборочки на только что законченном детском платье. – Но такие случаи, кажется, не часты.

– Увы, слишком часты! – с жаром воскликнула ее собеседница. – Я много лет жила в Кентукки и Виргинии и столько там всего насмотрелась! Представьте себе, сударыня, что ваших детей отняли у вас и продали в рабство.

– Как же можно сравнивать наши чувства и чувства негров! – сказала та, разбирая мотки шерсти, лежавшие у нее на коленях.

– Следовательно, вы их совсем не знаете, сударыня, если можете так говорить! – горячо воскликнула первая леди. – Я среди них выросла. И поверьте мне, эти люди способны чувствовать так же, как мы, если не глубже.

Ее собеседница проговорила, зевнув:

– В самом деле? – и, выглянув в иллюминатор, в виде заключения повторила: – А все-таки в неволе им лучше.

– Сам господь бог судил африканцам быть рабами и довольствоваться своим положением, – сказал солидного вида джентльмен в черном священническом одеянии.

Тем временем «Красавица река» продолжала свой путь. Пассажиры развлекались кто как мог: мужчины беседовали друг с другом, гуляли по палубе, читали, курили, женщины занимались рукодельем, дети играли.

На третий день, когда пароход остановился у пристани одного небольшого городка в Кентукки, Гейли сошел на берег, так как у него были здесь кое-какие дела.

Том, которому кандалы не мешали понемножку двигаться, стоял у борта, рассеянно глядя вдаль. И вдруг он увидел Гейли, быстро шагавшего к причалу в сопровождении какой-то негритянки. Она была очень прилично одета и несла на руках маленького ребенка. За ней шел негр с небольшим сундучком. Оживленно переговариваясь со своим носильщиком, женщина поднялась по трапу на пароход. Зазвонил колокол, машины охнули, закашлялись, и «Красавица река» отчалила от пристани.

Новая пассажирка пробралась между ящиками и тюками, загромождавшими нижнюю палубу, нашла себе место и весело защебетала, играя с ребенком.

Гейли прошелся раза два по всему пароходу, потом спустился вниз, сел рядом с женщиной и начал что-то говорить ей вполголоса.

Вскоре Том заметил, что она изменилась в лице и стала взволнованно спорить с работорговцем.

– Не верю, ни одному вашему слову не верю! – донеслось до него. – Вы меня обманываете.

– Не веришь? А вот посмотри, – сказал Гейли, протягивая ей какую-то бумагу. – Это купчая, вот тут внизу подпись твоего хозяина. Я за тебя немалые деньги заплатил.

– Не мог хозяин так меня обмануть! Не верю! Не верю! – повторила женщина, волнуясь все больше и больше.

– Попроси любого грамотного человека – пусть тебе прочтут… Будьте любезны, – обратился Гейли к проходившему мимо пассажиру, – прочитайте нам, что тут написано. Она мне не верит.

– Это документ о продаже негритянки Люси с ребенком, – сказал тот. – Подпись «Джон Фосдик». Составлено по всей форме.

Горестный плач женщины привлек к ней всеобщее внимание, вокруг нее собралась толпа. Гейли в нескольких словах объяснил, в чем дело.

– Хозяин сказал, что я поеду в Луисвилл и меня возьмут поварихой в ту же гостиницу, где работает мой муж. Это его собственные слова. Не мог же он лгать мне! – говорила женщина.

– Да он продал тебя, бедняжка, тут и сомневаться нечего, – сказал ей добродушного вида джентльмен, читая купчую. – Продал – и дело с концом!

– Тогда не стоит больше об этом говорить, – отрезала женщина, сразу овладев собой.

Она прижала ребенка к груди, села на ящик, повернувшись ко всем спиной, и устремила безучастный взгляд на реку.

– Ну, кажется, обойдется, – сказал работорговец. – Видно, не из плаксивых, с характером.

Женщина сидела совершенно спокойно, а в лицо ей ласково, словно сочувствуя материнскому горю, дул летний ветерок, которому все равно, какое овевать чело – белое или черное. Она видела золотую под солнцем рябь на воде, слышала доносившиеся со всех сторон довольные, веселые голоса, но на сердце у нее лежал камень. Ребенок прыгал у матери на коленях, гладил ей щеки, лепетал что-то, словно стараясь вывести ее из задумчивости. И вдруг она крепко прижала его к груди, и материнские слезы одна за другой закапали на головку бедного несмышленыша. А потом женщина мало-помалу успокоилась и снова принялась нянчить его.

Десятимесячный мальчик, не по возрасту крупный и живой, скакал, вертелся во все стороны, не давая матери ни минуты покоя.

– Славный малыш! – сказал какой-то человек и остановился перед ними, засунув руки в карманы. – Сколько ему?

– Десять месяцев с половиной, – ответила мать.

Человек свистнул, привлекая внимание мальчика, и протянул ему леденец, который тот схватил обеими ручонками и отправил в рот.

– Забавный! Все понимает! – Человек свистнул еще раз и, обойдя палубу, увидел Гейли, который сидел на груде ящиков и курил.

Он чиркнул спичкой и, поднося ее к сигаре, сказал:

– Недурная у вас негритянка, любезнейший.

– Да, как будто в самом деле ничего, – подтвердил Гейли и пустил кольцо дыма.

– На Юг ее везете?

Гейли кивнул, попыхивая сигарой.

– Думаете продать там?

– Мне дали большой заказ на одной плантации, – сказал Гейли. – Она, говорят, хорошая повариха. Пристроится там на кухне или пойдет собирать хлопок. Пальцы у нее длинные – в самый раз. Так или иначе, а такой товар не продешевлю. – И он снова сунул сигару в рот.

– А кому нужен ребенок на плантации?

– Да я его продам при первом же удобном случае, – сказал Гейли и закурил вторую сигару.

– Цена, вероятно, будет невысокая? – спросил человек, усаживаясь на ящик.

– Там посмотрим, – сказал Гейли. – Мальчишка хоть куда – крупный, упитанный, не ущипнешь!

– Это все правильно, да ведь пока его вырастишь! Сколько забот, расходов…

– Чепуха! Какие там особенные заботы? Растут себе и растут, как щенята. Этот через месяц уж бегать будет.

– Есть одно место, куда его можно отправить на воспитание. Там у стряпухи на прошлой неделе мальчишка утонул в лохани, пока она вешала белье. Вот бы к ней его и пристроить.

Некоторое время оба курили молча, так как ни тому, ни другому не хотелось первому заговаривать о самом главном. Наконец собеседник Гейли нарушил молчание:

– Ведь больше десяти долларов вы за этого мальчишку не запросите? Вам, так или иначе, надо сбыть его с рук.

Гейли покачал головой и весьма выразительно сплюнул.

– Нет, нет, не подходит, – сказал он, не вынимая изо рта сигары.

– А сколько же вы хотите?

– Я, может, себе его оставлю или отдам куда-нибудь на воспитание, – сказал Гейли. – Мальчишка смазливый, здоровенький. Через полгода цена ему будет сто долларов, а через год-другой и все двести. Так что сейчас меньше пятидесяти. И смысла нет просить.

– Что вы, любезнейший! Это курам на смех!

Гейли решительно мотнул головой.

– Ни цента не уступлю.

– Даю тридцать, – сказал незнакомец, – и ни цента больше.

– Ладно! – И Гейли сплюнул еще более решительно. – Поделим разницу – сорок пять долларов последняя цена.

Незнакомец минуту подумал и сказал:

– Ну что ж, идет.

– По рукам! – обрадовался Гейли. – Вам где сходить?

– В Луисвилле.

– В Луисвилле? Вот и прекрасно! Мы подойдем туда в сумерках. Мальчишка будет спать, а вы его потихоньку… так, чтобы обошлось без рева… и дело в шляпе. Я лишнего шума не люблю. Слезы, суматоха – ну к чему это?

И после того как несколько ассигнаций перешло из бумажника покупателя в бумажник продавца, последний снова закурил сигару.

Был ясный, тихий вечер, когда «Красавица река» остановилась у луисвиллской пристани. Женщина сидела, прижав спящего ребенка к груди. Но вот кто-то крикнул: «Луисвилл!», она встрепенулась, положила сына между двумя ящиками, предварительно подостлав под него свой плащ, и побежала к борту в надежде, что среди слуг из местной гостиницы, глазеющих на пароход, будет и ее муж. Она перегнулась через поручни, пристально вглядываясь в каждое лицо на берегу, и столпившиеся сзади пассажиры загородили от нее ребенка.

– Пора! – шепнул Гейли, передавая спящего малыша его новому хозяину. – Только не разбудите, а то раскричится. Не оберешься хлопот с матерью.

Тот осторожно взял свою покупку и вскоре затерялся с ней в толпе на берегу.

Когда пароход, кряхтя, отдуваясь и пофыркивая, отвалил от пристани и начал медленно разворачиваться, женщина вернулась на прежнее место. Там сидел Гейли. Ребенка не было.

– Где… где он? – растерянно забормотала она.

– Люси, – сказал работорговец, – ты его больше не увидишь, так и знай. Все равно на Юг с ребенком ехать нельзя, а я продал твоего мальчишку в хорошую семью, там ему будет лучше, чем у тебя.

Полный муки и безграничного отчаяния взгляд, который бросила на него женщина, мог бы смутить кого угодно, только не Гейли. Он давно привык к таким взглядам, к искаженным мукой темным лицам, к судорожно стиснутым рукам, прерывистому дыханию и считал, что в его ремесле без этого не обойдешься. Сейчас ему важно было только одно: поднимет женщина крик на весь пароход или нет, ибо Гейли терпеть не мог лишнего шума и суеты.

Но женщина не стала кричать. Удар обрушился на нее слишком внезапно.

Она как подкошенная упала на ящик, устремив вперед невидящий взгляд, руки ее бессильно повисли вдоль тела. Людские голоса, непрестанный грохот машин доносились до ее слуха точно сквозь сон. Раненое сердце не могло исторгнуть ни стона, чтобы облегчить невыносимую боль. Внешне она была совершенно спокойна.

Работорговец, обдумав положение, счел нужным выказать приличествующее случаю участие.

– Знаю, Люси, знаю, на первых порах тяжело, – сказал он. – Но ведь ты у нас умница, не будешь попусту убиваться. Что же тут поделаешь, иначе нельзя!

– Перестаньте, хозяин, не надо! – сдавленным голосом проговорила она.

– Ты умница, Люси, – продолжал работорговец, – я тебя в обиду не дам, подыщу тебе хорошее местечко на Юге. Ты там и другого мужа себе найдешь. Такой красавице…

– Оставьте меня, хозяин, не говорите со мной!

И в этих словах послышалось столько боли и тоски, что Гейли подумал: «Нет, тут никакими уговорами не поможешь» и решил отступиться от нее.

Он встал, а женщина повернулась к нему спиной и с головой закуталась в плащ.

Работорговец прохаживался по палубе, то и дело останавливаясь и поглядывая на нее.

«Убивается… но хоть не голосит, и то хорошо, – рассуждал он сам с собой. – Ничего, отойдет, со временем все образуется».

Том был свидетелем этой сделки, и ему с самого начала было ясно, чем она кончится. Сердце его обливалось кровью при виде несчастной женщины, при виде этой живой страдающей вещи, равной, согласно американским законам, тем ящикам с товарами и кипам хлопка, на которых она лежала теперь, точно сломанная тростинка.

Он подсел к ней, пытаясь хоть как-нибудь утешить ее, но она только стонала в ответ на его увещания.

Настала ночь – спокойная, величавая ночь, сияющая множеством прекрасных золотых звезд. Но далекое небо безмолвствовало, от него нельзя было ждать ни помощи, ни даже сочувствия. Веселые, оживленные голоса умолкли один за другим; все уснуло на пароходе, и в наступившей тишине было явственно слышно журчанье волны у борта. Том лежал на ящиках; изредка до него доносились глухие причитания несчастной женщины:

– Что же я теперь буду делать? Боже мой, боже! Помоги мне!

Но потом и эти звуки стихли.

Среди ночи Том проснулся, будто от толчка. Темная тень промелькнула между ним и бортом, и он услышал всплеск воды. Этот всплеск никого не потревожил, кроме него. Он поднял голову – место, где лежала женщина было пусто! – потом встал, осмотрелся по сторонам… ее нигде не было! Несчастное, истерзанное сердце наконец-то нашло покой, а волны, сомкнувшиеся над ним, как ни в чем не бывало покрывались рябью и весело журчали.

Работорговец проснулся чуть свет и тут же отправился посмотреть на свой живой товар. Настала теперь его очередь растерянно осматриваться по сторонам.

– Куда она девалась? – спросил он Тома.

Том, давно убедившийся, что в таких случаях лучше молчать, решил не делиться с работорговцем своими подозрениями.

– Не могла же она сойти ночью на берег! Я на каждой остановке просыпался и сам за ней следил. В таких делах ни на кого нельзя полагаться.

Это признание было обращено к Тому, как будто оно могло заинтересовать его. Но Том молчал.

Работорговец обшарил пароход от носа до кормы, искал между ящиками, тюками, бочками, заглянул даже в машинное отделение – все напрасно.

– Слушай, Том, не таись, – сказал он, оставив наконец свои бесплодные поиски, – ты все знаешь. Нечего вилять, меня не проведешь. Я же смотрел и в десять часов, и в полночь, и между часом и двумя – она была здесь, вот на этом самом месте. А в четыре ее и след простыл! Ты же рядом лежал, значит, все видел. Ну, не отпирайся!

– Вот что я вам доложу, хозяин, – сказал Том, – под утро я услышал сквозь сон, будто мимо меня кто-то проскользнул. А потом вода сильно всплеснула. Тут я проснулся, гляжу – женщины нет. Вот и все, больше я ничего не знаю.

Услышав это, работорговец не испугался, даже не удивился, ибо, как мы уже говорили, он был человек привычный, не чета нам. Грозное присутствие смерти и то не заставило его содрогнуться. По роду своего почтенного ремесла он сталкивался со смертью не раз и был с ней на короткой ноге, хоть и считал, что эта злая старуха сплошь и рядом портит ему всю коммерцию. Так и теперь – ничего другого от него не услышали, кроме проклятий по адресу негритянки и жалоб на свою незадачливость: «Так, пожалуй, за всю поездку ни цента не заработаешь!»

Короче говоря, Гейли считал себя несправедливо обиженным судьбой, но помочь горю не мог, ибо женщина ушла от него в такой штат, который никогда не выдает беглецов, какие бы строгие законы этого ни требовали. Крайне раздосадованный, он вынул из кармана записную книжку и внес погибшее человеческое существо под рубрику «убытки».

ГЛАВА XIII

В поселке квакеров [23]

ГЛАВА XIV

Евангелина

Косые лучи заходящего солнца бросают золотые блики на трепетный камыш, на высокие сумрачные кипарисы, увитые траурно-темными гирляндами мха, и дрожат на широкой, как море, глади реки, по которой идет тяжело груженный пароход.

Загроможденный сверху донизу кипами хлопка, собранного на многих плантациях, он кажется издали квадратной серой глыбой. Нам придется долго бродить по его тесным закоулкам в поисках Тома. Но мы найдем его – вот он сидит на верхней палубе в самом уголке, потому что здесь тоже тесно от хлопка.

Хороший отзыв, который дал своему невольнику мистер Шелби, и на редкость безобидный, кроткий характер Тома внушили доверие даже такому человеку, как Гейли.

Сначала работорговец целыми днями не спускал с него глаз, а по ночам не разрешал спать без кандалов, но мало-помалу, видя его безропотную покорность, он отменил строгости, и Том, отпущенный, так сказать, на честное слово, мог свободно ходить по всему пароходу.

Матросы и грузчики не скупились на доброе слово тихому, услужливому негру, который никогда не отказывался помочь им в трудную минуту и работал иной раз по нескольку часов кряду с такой же охотой, как и у себя дома, в Кентукки. Когда же помощь Тома была не нужна, он отыскивал укромное местечко среди кип хлопка и погружался в чтение библии. За этим занятием мы и застаем его сейчас.

Последние сто миль до Нового Орлеана уровень Миссисипи выше окружающей местности, и она катит свои мощные воды меж наносных валов в двадцать футов вышиной. С пароходной палубы, точно с башни плавучего замка, можно видеть окрестности на многие мили вокруг. Перед глазами Тома, как на карте, расстилалась плантация за плантацией, и теперь он ясно представлял себе ту жизнь, которая ждала его в недалеком будущем.

Он видел вдали невольников, гнувших спину на полях, видел их лачуги, сбившиеся кучкой на почтительном расстоянии от великолепных господских домов и парков. И по мере того как эти картины проплывали мимо, его бедное неразумное сердце все больше тосковало по ферме в Кентукки, осененной тенистыми буками, по просторном, полном прохлады хозяйском доме и маленькой хижине, увитой бегонией и розами. Он видел перед собой знакомые с детских лет лица товарищей, видел свою хлопотунью жену, занятую приготовлением ужина, слышал заливистый смех разыгравшихся ребятишек, щебетанье малютки, скачущей у него на коленях. И вдруг все это исчезло. Перед ним снова тянулись камыши, кипарисы, хлопковые плантации, в ушах снова раздавался грохот машин, и он вспоминал, что прежняя жизнь ушла от него навсегда.

В такую минуту вы бы взялись за перо и послали бы весточку жене и детям. Но Том не умел писать – почта для него все равно что не существовала, и ему ничто не могло смягчить боль разлуки с близкими – ни теплое слово, ни привет из родного дома. Поэтому нет ничего удивительного, что слезы капают у него из глаз на страницу, по которой он терпеливо водит пальцем, медленно переходя от слова к слову. В былые дни дети мистера Шелби, а чаще всех Джордж, читали Тому вслух эту книгу, и он отмечал в ней любимые места, чтобы сразу находить их, и теперь каждое из этих мест напоминало ему дом, семью, а сама библия была единственным, что осталось у него от прежней жизни.

Среди пассажиров на пароходе был богатый и знатный джентльмен из Нового Орлеана, по имени Сен-Клер. Он путешествовал с дочерью – девочкой лет шести, за которой присматривала немолодая леди, очевидно, их родственница.

Девочка постоянно попадалась Тому на глаза, ибо ее, вероятно, так же трудно было удержать на одном месте, как солнечный луч или летний ветерок. А увидев эту крошку, на нее нельзя было не заглядеться.

Представьте себе детскую фигурку, в которой нет и следа ребяческой неловкости, личико, пленяющее не столько совершенством черт, сколько выражением мечтательной задумчивости, легкие, как облако, золотисто-каштановые волосы, глубокий, одухотворенный взгляд синих глаз, оттененных густыми, длинными ресницами, – представьте себе все это, и вы поймете, что выделяло дочь Сен-Клера среди других детей и заставляло взрослых оглядываться и смотреть ей вслед, когда она порхала среди них по всему пароходу.

Отец и наставница только и знали, что бегать за ней. Но стоило им поймать ее, как она снова исчезала, точно летнее облачко. Ей прощалось все, и, пользуясь этим, девочка носилась где вздумается. Белое платьице легкой тенью появлялось в самых неожиданных местах, оставаясь все таким же свежим и чистым. Не было такого уголка на пароходе, где не раздавались бы легкие шажки этой феи, где не мелькнула бы ее золотистая головка.

Разгибая усталую спину, кочегар ловил взгляд ее широко открытых глаз, устремленных сначала на яростное пламя топки, потом – с ужасом и жалостью – на него, словно ему грозила страшная опасность. Штурвальный улыбался, глядя в окно рубки, где, как на картине, появлялась на миг ее фигурка. При виде этой девочки по хмурым лицам скользили необычно мягкие улыбки, суровые голоса слали ей вслед благословения. А когда она бесстрашно подбегала к опасным местам, черные от сажи, мозолистые руки протягивались к ней со всех сторон, оберегая каждый ее шаг.

Том с интересом наблюдал за девочкой, ибо негры, со свойственной им добротой и впечатлительностью, всегда тянутся ко всему чистому, детскому. У него было наготове множество бесхитростных приманок для нее. Он умел выпиливать крохотные корзинки из вишневых косточек, вырезать забавные рожицы из орехов, делать прыгунчиков из бузинной мякоти, а уж что касается свистулек всех сортов, так другого такого мастера, как Том, не нашлось бы на всем свете. Его карманы были полны всяких интересных вещиц, которые в свое время предназначалась для хозяйских детей, и теперь он извлекал эти сокровища одно за другим, стараясь с их помощью завязать знакомство и дружбу с девочкой.

На первых порах малютка дичилась, и приручить ее было не так-то легко. Она усаживалась, словно канарейка, на каком-нибудь ящике или тюке, смотрела, как Том мастерит свои произведения искусства, и застенчиво принимала их в подарок. Но в конце концов они подружились.

– А как зовут маленькую мисс? – спросил однажды Том, решив, что время для более близкого знакомства настало.

– Евангелина Сен-Клер, – ответила девочка, – хотя папа и все другие зовут меня просто Евой. А тебя как?

– Меня зовут Том. А в Кентукки детвора называла меня дядей Томом.

– Тогда я тоже буду звать тебя дядей Томом, потому что ты мне нравишься, – сказала Ева. – А куда ты едешь, дядя Том?

– Сам не знаю, мисс Ева.

– Не знаешь?

– Нет. Меня везут продавать. Кому еще я достанусь, бог весть…

– Мой папа может купить тебя, – живо сказала Ева. – А если он купит, тебе будет хорошо у нас. Я сегодня же попрошу его об этом.

– Благодарю вас, моя маленькая леди, – сказал Том.

Пароход остановился у небольшой пристани погрузить топливо. Ева, услышав голос отца, сорвалась с места и убежала. Том пошел помочь грузчикам и вскоре принялся за работу.

Ева стояла с отцом у поручней, глядя, как пароход отваливает от причала. Колесо сделало два-три поворота, и вдруг девочка потеряла равновесие от сильного толчка и, не удержавшись, упала за борт. Отец, едва сознавая, что делает, хотел броситься за ней, но стоявшие позади удержали его, ибо у девочки уже был спаситель, и куда более надежный.

Падая, Ева пролетела как раз мимо Тома, стоявшего на нижней палубе. Он видел, как она ушла под воду, и кинулся за ней не раздумывая. Ему ничего не стоило продержаться на воде несколько секунд, пока девочка не всплыла на поверхность. Тогда он схватил ее и поплыл назад, к пароходу. Десятки рук протянулись им навстречу. Через секунду Ева была уже в объятиях отца, и он понес ее, мокрую, бесчувственную, в дамскую каюту, обитательницы которой засуетились и, казалось, делали все от них зависящее, чтобы помешать друг другу привести девочку в сознание.

* * *

На следующий день, в духоту и зной, пароход подходил к Новому Орлеану. На палубах и в каютах царила обычная в таких случаях суматоха. Пассажиры складывали вещи, стюарды[24]и горничные чистили, скребли, убирали красавец пароход, приготовляя его к прибытию в большой город.

Наш друг Том сидел на нижней палубе и время от времени с тревогой посматривал на корму.

Он видел там Евангелину, чуть побледневшую после вчерашнего происшествия – никаких других следов оно на ней не оставило. Возле нее, небрежно облокотившись на кипу хлопка и положив перед собой открытый бумажник, стоял элегантный молодой человек. Достаточно было одного взгляда, чтобы признать в нем отца девочки. Та же благородная посадка головы, те же золотистые волосы, большие синие глаза, только взгляд другой – не мечтательный, а ясный, смелый; в уголках красиво очерченного рта то и дело мелькает горделивая, насмешливая улыбка, в каждом движении сквозит непринужденность и вместе с тем чувство собственного достоинства.

Этот молодой джентльмен насмешливо, но добродушно слушал Гейли, расхваливавшего качество своего товара, из-за которого у них шел торг.

– Словом, полный каталог всех христианских добродетелей, переплетенный в черный сафьян! – сказал мистер Сен-Клер, когда Гейли умолк. – Ну хорошо, любезнейший, ближе к делу. Сколько вы за него заломите? Довольно тянуть, говорите!

– Что же, – сказал Гейли, – если назначить тысячу триста долларов, я на этом негре ничего не заработаю. Честное слово!

– Бедняга! – воскликнул молодой джентльмен, насмешливо щуря свои синие глаза. – И все-таки я надеюсь, что вы отдадите негра за эту цену исключительно из особого уважения ко мне.

– Что ж поделаешь! Да и маленькой барышне, как видно, очень хочется, чтобы вы его купили.

– Ну разумеется! Мы только на ваше бескорыстие и рассчитываем. Итак, если вы такой уж бессребренник, говорите, сколько вам не жалко уступить, чтобы сделать одолжение маленькой барышне.

– Да вы посмотрите на него! – воскликнул работорговец. – Грудь колесом, сильный, как лошадь. А лоб какой высокий! По такому лбу сразу видно, что негр смышленый. Я уж это не первый раз замечаю. Да если б такому молодцу бог ума не дал, он и то стоил бы больших денег. А Том, ко всем своим прочим достоинствам, умнейшая голова. Поэтому и цена на него выше. Ведь он – да будет вам известно – управлял у своего хозяина имением. У него сметки на все хватит.

– Скверно, совсем скверно! Что может быть хуже умного негра? – сказал молодой джентльмен с той же насмешливой улыбкой. – Такие умники только и знают, что бегать от хозяев да заниматься конокрадством. И вообще от них, кроме неприятностей, ничего не жди. Придется вам скостить сотню-другую, принимая во внимание его ум.

– Это вы правильно говорите, но ведь он ко всему прочему и благонравный. Я вам покажу, какие у него рекомендации от хозяина. Там сказано, что другого такого смирного, набожного негра днем с огнем не сыщешь.

– Значит, его можно будет использовать и в качестве домашнего проповедника? Недурно! Тем более что избытка набожности в нашем доме не наблюдается.

– Вы шутите!

– Откуда вы это взяли? Ну хорошо, покажите, какие там у вас бумаги.

Если б работорговец не приметил лукавых искорок, игравших в больших синих глазах джентльмена, и не понял, что в конце концов все эти шутки обернутся звонкой монетой, терпение у него давно бы лопнуло. Так или иначе, он извлек из кармана засаленный бумажник и начал озабоченно рыться в нем под насмешливым взглядом молодого джентльмена.

– Папа, купи его! Не все ли равно, сколько он стоит! – тихонько шепнула Ева, взобравшись на ящик и обняв отца за шею. – Ведь я знаю, у тебя много денег, а мне он очень нравится.

– Зачем он тебе, крошка? Что ты с ним будешь делать – играть, как с погремушкой, или скакать на нем, как на деревянной лошадке?

– Я хочу, чтобы ему хорошо жилось.

– Нечего сказать – своеобразный довод!

Но тут Гейли выудил из бумажника рекомендацию, подписанную мистером Шелби. Джентльмен взял ее кончиками своих длинных пальцев и небрежно пробежал глазами.

– Почерк образованного человека, и написано без грамматических ошибок. Однако набожность этого негра меня смущает, – сказал он, снова бросив насмешливый взгляд на Гейли. – Набожные люди – я говорю о белых – привели нашу страну почти на край гибели. Благочестие сейчас в таком ходу среди кандидатов на предстоящих выборах и среди столпов церкви и государства, что просто не знаешь, кому верить, на кого полагаться! Ну, во сколько вы цените набожность своего товара?

– Вам только бы шутить! – улыбнулся Гейли. – Но в ваших словах есть доля правды. Набожный, честный негр ни за какие коврижки не пойдет против собственной совести, а про Тома в письме так и сказано.

– Ну хорошо, приятель, – и молодой джентльмен протянул работорговцу пачку денег, – получите и пересчитайте.

– Правильно! – Гейли просиял от восторга, вынул из кармана чернильницу, и через минуту купчая крепость на Тома была готова.

– Пойдем, Ева! – Сен-Клер взял дочь за руку, подошел с ней к Тому, тронул его за подбородок и сказал добродушно: – Ну, как тебе нравится твой новый хозяин?

Том поднял голову. Какое иное чувство, кроме удовольствия, можно было испытать, глядя на это веселое, красивое молодое лицо? На глазах у Тома навернулись слезы, и он проговорил с чувством:

– Да благословит вас бог, хозяин!

– Будем надеяться, что благословит. Как тебя зовут? Том? А ты сможешь быть за кучера, Том?

– Я смолоду при лошадях. У мистера Шелби была большая конюшня.

– Ну так вот, сделаем тебя кучером, но при одном условии: напиваться не чаще одного раза в неделю, за исключением особо торжественных случаев.

Том ответил ему удивленным и обиженным взглядом.

– Я непьющий, – сказал он.

– Слыхали мы эти сказки, Том! А впрочем, посмотрим. Если ты говоришь правду, выгода будет обоюдная. Не обижайся, дружок, – добавил он добродушно, глядя на омрачившееся лицо Тома. – Я не сомневаюсь, что ты будешь стараться.

– Да, хозяин, – сказал Том.

– И тебе будет хорошо у нас, – добавила от себя Ева. – Папа всегда над всеми подшучивает. Но на самом деле он добрый.

– Папа весьма тебе обязан за такую рекомендацию, – со смехом сказал Сен-Клер и отошел от Тома.

ГЛАВА XV

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: