В которой сны, коммерция и птица-фрегат 2 страница

Но как же мне было вчера хорошо сидеть здесь с Дюленом… Правда, хорошо! Он внимательно слушал, поил коньяком и вовсе не разозлился, как Пат, когда я заплакала.

Я еще отпила вина, оно мягко потекло по пищеводу, а по моим щекам — мгновенно появившиеся от воспоминания слезы. Плаксивая алкоголичка — вот кем я теперь стала… Вполне вероятно, что жалость и деликатность Дюлена — просто продуманное поведение опытного торговца. Ну и что? Мне же было хорошо плакать на его широкой горячей груди и чувствовать ласковое прикосновение его рук, когда он гладил меня по волосам и спине. Молча гладил! И не болтал всяких глупых сочувствий и поучений!

И ни тени насмешки или иронии, когда я, почти ничего не видя от слез, чуть не свалилась на него на лестнице. Только ласковые и уверенные руки. И совершенно замечательное путешествие по крепостной стене к жилому корпусу: рука об руку, без слов, каждый в своих мыслях… И аромат каштанов из сада, и звезды над нашими головами…

В бутылке оставалось еще больше половины, но я уже валялась на лавке и рыдала в голос. Ну и что? Кто меня услышит? Кому я нужна? Вот возьму и спрыгну на скалы с башни! Кто меня хватится? Всем без меня будет только лучше! Я же знаю, что не нужна никому!

Нет, в рваной шубе и ночном халате не стоит кончать с собой. Надо переодеться, расчесать волосы, привести в порядок лицо и прыгнуть так, чтобы упасть на спину. Тогда сломается позвоночник, а лицо останется нормальным. Я не собираюсь лежать в гробу с перекореженной физиономией…

«Глория» — полутонник, двенадцать метров в длину, грот — семнадцать метров — приветственно позвякивала снастями, как кокетливая женщина позвякивает тонкими браслетами.

— Хороша? — гордо поинтересовался Жероньи; он держал обе бутылки, из кармана торчали пластиковые стаканчики. — Просто невеста на выданье.

Люк опять почувствовал обиду: он должен был первым спустить ее на воду, первым ступить на ее палубу! А кто-то без него уже посмел воспользоваться «правом первой ночи»! Он ожидал встречи с невинной девочкой, а вовсе не с кокеткой в браслетах. Ну да, скидка — три с половиной процента: все продается и покупается…

Жероньи протянул ему одну из бутылок, вторую поставил на пристань и принялся отвязывать концы.

Ничего, Гло, ты не виновата, протелепатировал яхте Люк, я должен был приехать раньше. И, размахнувшись, швырнул бутылку о борт.

— Это для вас, мсье Нептун! Пожелайте нам с «Глорией» удачи! — Ох, только бы не поцарапать осколками новенькую обшивку, с опозданием испугался Люк.

Но все обошлось. Он перебрался на борт, Жероньи отдал ему концы, подхватил шампанское, неуклюжей тушей перебежал по трапику, втащил его на борт, по-свойски хлопнул Люка по плечу и принялся открывать шампанское. Яхта автономно покачивалась на морской глади. В паре метров от причала.

— А мы не разобьем ее о пристань? Может, поставить парус, выйти в море? — растерянно забеспокоился Люк.

— Успеешь! — хмыкнул Жероньи. — Еще нагуляешься! Ну, если хочешь, можем отойти на пару миль на движке. Горючего под завязку! Держи-ка. — Он протянул Люку пластиковые стаканчики, выстрелил пробкой, побрызгал вином на палубу и начал наполнять стаканы. — Ну, за твою «Глорию» и за тебя, капитан, как тебя по имени-то?

— Люк, — сказал Люк, несколько опешив от панибратства Жероньи. Все было не так! Неправильно! Его первые минуты на собственной яхте должны были быть совсем не такими!

— Стало быть, капитан Люк! А я — Жан-Пьер! — Жероньи чокнулся с ним пластиковым стаканчиком.

— Очень приятно, Жан-Пьер.

Люк сложил губы в улыбку, подумав: ужасно, шампанское из пластиковых стаканчиков! Надо будет завести какие-нибудь приличные бокалы, например, с морской символикой. Нет, картинки на бокалах для шампанского — плебейство. Лучше совсем прозрачные, из хрусталя. Да, обязательно из хрусталя. И чтобы в холодильнике всегда был лед. И серебряное ведерко для льда. Это же невозможно — пить теплое шампанское из-под стола!

— Красавица! Вся кругом — натуральное дерево! Что твоя Колумбова каравелла! — нахваливал свое детище Жан-Пьер Жероньи, «Марсельская чайка», сооружение, реставрация и ремонт судов малого водоизмещения». — А канаты! Чистая пенька! Ты только нюхни, капитан Люк, смолененькие! Амброзия! — Жероньи потянул носом и долил в стаканчики.

Естественно, из пеньки был не весь такелаж, только те канаты, что лежали на виду, придавая особый колорит деревянной лаковой палубе.

— Сумасшедших денег стоит! Я еще было хотел отговорить тебя: на кой шут вбухивать такие деньжищи в средневековую фелюгу? Можно ж купить нормальный океанский двухпалубник, ну не новый, зачем тебе новый? А как строить начали, смотрю: ну тонкий нюх у тебя, парень! В смысле, капитан Люк! Антикварная игрушечка получилась! Ну, за тебя!

Кажется, это была последняя порция шампанского. Пластиковые стаканчики — просто кощунство! А что, если завести не хрусталь, а какие-нибудь антикварные кубки? Вроде тех, что стоят на полках у… Люк растерялся: как назвать зеленоглазую девушку? Госпожа баронесса? Мадемуазель де Бельшют? Но ведь у нее же должно быть имя! Его зовут Люк, Жероньи — Жан-Пьер… Люк допил и выкинул стаканчик за борт.

— А вчера, как мы ее из дока-то выгнали, ждем тебя, — разглагольствовал Жан-Пьер, проводив стаканчик Люка глазами, — я прямо не утерпел. Дай, думаю, спущу на воду нашу Гло, нашу красавицу! Хоть у бережка капельку покачаться… Слышь, Люк, а давай паруса ставить? А? Ход-то, должно быть, легкий! Надо ж ей крылышки-то расправить, морского эфира хлебнуть?

И тут в кармане Люка очень вовремя ожил мобильный. Ему совершенно не хотелось выходить в море вместе с этим болтуном. Люк торопливо полез в карман, но, видимо, теплое шампанское подействовало на него, как бутылка портвейна: вместо телефона он извлек коньячную фляжку. А мобильник пискнул еще пару раз в другом кармане и умолк.

— Ишь ты! — восхищенно произнес Жероньи. — Во теперь фляжки делают! С будильником! Чего за напиток? — И, как будто так и предполагалось, забрал фляжку у Люка, отвинтил крышечку и приложил горлышко к своему рту!

До чего же гнусный тип! — расстроился Люк. Осквернил все: и яхту, и мою фляжку! А ведь к ней прикасались ее губы! Ее! Губы зеленоглазой баронессы!

— Я «Гло» спустил на воду, и тут прям сразу бежит какой-то хлыщ. Ну, не бежит, он на «вольве» приехал. И говорит: «Продай, Жан-Пьер! Сколько, дескать, лодка стоит?» Я говорю, мол, заказ, не продается. А он как сумму назвал, я только что не слетел в воду. Я ж на корме был. Вот. — Жероньи облизнулся и вернул пустую фляжку. — Ничего питье, только мало. Я сейчас побольше нам принесу. У меня свое. Сейчас сбегаю за кувшинчиком. Только доскажу, а то забуду.

Тут Люк впервые в жизни пожелал человеку смерти.

— А ты сегодня пришел. — Жероньи достал смятую пачку дешевого «Житана», предложил Люку, тот отказался; Жероньи покивал. — Спортсмен, я понимаю. Я хотел тебе намекнуть, так и так, дескать, есть покупатель. А ты такой грустный и весь в белом. Чистый ангел. Грустный-прегрустный! Я сразу просек, не продашь ты свою «Гло» никому. Никому не продашь!

— Да, — твердо сказал Люк. — Не продам. Извините, мсье Жероньи, я должен позвонить отцу.

— Хорошее дело. Мне сын тоже звонит. Раз в месяц, пятого, в половине седьмого. Ты звони, я мигом! У меня сегодня выходной — моего плотника жена рожает, а механик с подсобным его поддерживают. На славу посидим с тобой, капитан Люк!

В поисках лучшего места для приземления с летальным исходом я обошла площадку башни по периметру, выглядывая во все бойницы, и с удивлением обнаружила, что прыгать мне в общем-то и некуда! Капустная башня идеально вписана в утес и, можно сказать, висит над Рейном, как и восточная стена крепости, точно повторяющая очертания скалистого берега, практически отвесно уходящего в речные воды, — а плаваю я слишком хорошо. К тому же вода смягчит падение, мало вероятности, что я разобьюсь о какой-нибудь подводный камень.

Можно, конечно, спуститься на северную стену, под которой ров, и прыгнуть оттуда. Высота стены метров семь, пусть — десять вместе со рвом, но ров-то давно зарос кустами и даже деревьями: сомнительно, что я добьюсь чего-то большего, чем полгода пролежать в больнице с переломанными ногами. Остается юго-западное направление. А это — уже двор замка.

Я обвела его глазами. В саду гномами копошились садовники, на галереях женщины выбивали ковры, белые перчатки Герена отдавали распоряжения, а непосредственно под самой башней, на которой стояла я, — многочисленные хозяйственные постройки с откровенно, надо заметить, ветхими крышами. Ну и как будет выглядеть мое «прекрасное падение»? Эти крыши наверняка проломятся подо мной, на шум сбегутся «люди мадемуазель Романи» и обнаружат меня в каком-нибудь курятнике с переломанной спиной, но — сто к одному — живую! Остаток своих дней я катаюсь в инвалидной коляске. Только вряд ли среди пингвинов…

Ох! По спине и по лбу сразу заструился пот от представившейся перспективы; я отерла рукавом лоб. Боже мой, на мне же шуба! Я стянула ее и бросила на лавку. Сделала из бутылки глоток, но стало еще жарче! Избавилась от стеганого халата и в одной ночной рубашке в изнеможении плюхнулась на шубу. Но что-то мешало, что-то твердое. Я провела по шубе руками. Так и есть: это что-то в кармане! Я достала это.

Шахматная фигурка. Слон. Играть в шахматы меня учила мама. Очень давно, мне было лет пять… «Крепость не бросит тебя», — мамины слова. Спасибо, мама, уже не бросила, вернее не дала броситься! Что из того, что я не нужна никому? Какое мне до них дело? Жизнь нужна мне!

Мне! Рано или поздно эта морока закончится, я расплачусь с долгами и вернусь в Антарктиду. Там мои славные Пьер, Матильда, Рыжая Лапка, Бруно, крошка Ясное Утро. И мои друзья-коллеги с научной станции. И мои любимые белоснежные просторы, могучие льды, самое звездное в мире небо, таинственный запах океана… Я прикрыла глаза и увидела все это, но не в ночном освещении, а в ярком солнечном свете! Пингвины бежали мне навстречу: черно-белые плотные фигурки под голубым-преголубым небом…

В погожий день антарктическое небо точно такого же цвета, как глаза Дюлена. Смешно: если бы я все-таки прыгнула со стены и мои намерения осуществились, то к его приезду — через неделю — меня бы уже похоронили… Немыслимая глупость! Нет, конечно, дело вовсе не в голубых глазах какого-то там случайного торговца недвижимостью, но…

Я глотнула вина и призналась себе самой: но и в них тоже! Пусть мы посторонние люди и он конкурент моей Патрисии, но все равно!.. Я бы сейчас отдала многое, чтобы Дюлен вдруг по волшебству оказался на башне. Мы бы сидели на мягкой шубе и молча бы смотрели на реку и облака… А еще я незаметно поглядывала бы на его выгоревшие волосы и загорелое лицо. А он? Поглядывал бы он на меня?..

Да, наверное. Только мне следовало бы тоже немного загореть, а то я бледная, как восковая фигура, я ведь из Антарктиды, там особенно не позагораешь. Но у меня ведь обычно очень красивый загар! И я всегда загорала именно здесь, на башне, на этой самой лавке. И, между прочим, нагишом — никого же нет! — чтобы не оставалось никаких дурацких полосок от тесемок купальника… А что, собственно говоря, мешает мне сделать это сейчас? Они там все внизу заняты своими делами.

Я избавилась от рубашки, от теплых носков и разлеглась на шубе. Ужасно приятно! Мех есть мех, даже вытертый и старый. Он все равно ласковый, живой, нежный и деликатный… Как руки Дюлена, когда он, жалея, гладил меня, рыдающую, по волосам и спине… Стоп, а почему мне не холодно? Я же голая! Или все еще продолжается жар от ужаса оказаться в инвалидной коляске? Или оттого, что я почти прикончила бутылку вина?

Дурочка, сказал папа, ты мечтаешь об этом парне.

— Вовсе нет, — сказала я. — Просто мне хорошо лежать на меховой шубе под солнцем.

Мечтаешь, мечтаешь, настаивал папа. Ты и разделась, чтобы загореть и понравиться ему.

— Он торгует недвижимостью, а я изучаю пингвинов. У нас нет ничего общего. И вообще, не подсматривай, я без одежды.

Ты и родилась без одежды, и я много раз купал тебя.

— Тогда я была маленькая. А теперь — взрослая тетя.

Хочешь, чтобы он тоже без одежды прилег рядом с тобой?

— Это запрещенный прием, папа. Я же никогда не отпускала двусмысленностей про тебя и маму.

Но я вовсе не ваш папа, сказал Дюлен.

Он стоял на борту яхты, за его спиной раздувался белоснежный парус, а яхта двигалась ко мне по льду. И пингвины удивлялись, склонив головы набок, как собаки, потому что на Дюлене ничего не было, кроме белых брюк.

— Вам не холодно? — спросила я.

Мне одиноко. Иди ко мне!

— Но я не знаю, как тебя зовут?

Я тоже. Назови свое имя!

— Анабель! — закричала я, потому что вдруг налетел ветер и его яхту стало уносить в океан. — Анабель! Ты слышишь? Анабель! — И проснулась от звуков собственного голоса.

Но не только собственного.

— Мадемуазель Анабель! Баронесса! Госпожа баронесса! — звал снизу голос Герена.

Я накинула шубу и выглянула из бойницы. Дворецкий стоял на крепостной стене и махал мне рукой.

— Я так и знал, что вы здесь, мадемуазель Анабель! Спускайтесь скорее! Вас к телефону! Мсье Дюлен! Он настаивал, чтобы я разыскал вас!

Давно пора завести нормальный радиотелефон с переносной трубкой, досадливо думала я, натягивая платье на голое тело и на ходу влезая в туфли. И вообще, следовало бы дать ему номер моего мобильного. Нет, сначала надо вставить туда новые батарейки…

— А, Люк! Так и знал, ты перезвонишь ровно через три минуты! — хохотнул отец. — Даже время засек. Что, штаны далеко от постели откатились?

— От какой постели?

— Широкая такая, с балдахином, в баронессиной спальне.

— Папа!

— А что такого, сынок? Дело молодое, житейское! Ладно, ладно, шучу. Был в замке? Почему не докладываешь?

— Был. Но пока рано говорить о чем-то конкретном. Можно сглазить. — Этот довод был всегда самым убедительным для суеверного, как все торговцы, Дюлена-отца. — Па, я вернусь через неделю, тогда и обсудим. Что изменится за одну неделю?

— А предварительные результаты? — не унимался тот.

— Па, а сколько долгов на замке?

— Да ну, сущие пустяки! В переводе на евро вообще тысяч двести, не больше. Твоя игрушечная машинка и то дороже!

Люк промолчал.

— Эй! — завелся отец. — Ты там что еще надумал? Левых клиентов подобрал? Смотри мне! Я не собираюсь упускать заказ культурного министерства!

— Да нет, я просто не понимаю, зачем продавать замок?

— А, по-твоему, она способна выплатить долги? Содержать исторический объект в порядке? Ты что, ее не видел? Это же ходячее недоразумение! Одни пингвины в голове!

— Я так не думаю.

— Зато я думаю, что собственной грудью вскормил себе конкурента! — В ухо полились частые гудки.

От злости Люк чуть не выкинул аппаратик за борт. Но вовремя опомнился, отключил и сунул в карман.

— При чем здесь пингвины? — раздраженно пробормотал он. Так, надо быстро убираться отсюда, пока не вернулся этот невыносимый Жероньи. Я не собираюсь распивать с ним на своей яхте! Мерзавец! Назвать «ничего питьем» коньяк двадцатилетней выдержки! С гротом возиться некогда, сойдет стаксель. Это потом я поставлю грот и обязательно повешу спинакер. Замечательный, сине-бело-голубой…

Проклятье! Но ведь спинакер, как и все остальные паруса, купленные зимой не где-нибудь, а в самой Генуе — совершенно случайно Люк оказался там перед Рождеством, — лежит на заднем сиденье его «ягуара», а тот припаркован возле мастерской старого пустомели. Ладно, решил Люк, можно включить мотор. Он вздохнул. Ужасно, совсем не таким он видел в мечтах первый выход на «Глории»!

Люк спустился в трюм и никак не мог сразу сообразить в темноте, особенно темной после яркого солнца, где тут у него все включается. Проклятье, проклятье, проклятье!

— Эй, на «Глории»! Можно подняться?! Эй, капитан Люк!

Боже мой! Люк схватился за голову и тут же больно ушиб локоть обо что-то неясное в темноте — яхта внезапно качнулась, словно на нее с грохотом плюхнулся слон или даже динозавр.

— Это я! — В трюм из прямоугольника голубого неба заглядывала рожа Жероньи. — Решил осмотреться? Нравится?

— Где рубильник?

— Да вот же, сейчас покажу.

Владелец «Марсельской чайки», кряхтя, полез вниз по трапу. Яхту шатало, как при небольшом шторме. Проклятье, еще раз подумал Люк и поправил прядь.

— Насилу выпроводила этого прохвоста Реми, — пожаловалась Патрисия и добавила прежде, чем я успела подбежать к телефону: — Но я пока не стала бы общаться с Дюленами. Министерство культуры и так никуда не денется.

Я поморщилась и махнула на нее рукой.

— Слушаю вас, мсье Дюлен.

— Добрый день, госпожа баронесса. Счастлив вновь слышать ваш голос. Надеюсь, вы в добром здравии? Мой сын просто в восторге от вас! Вы произвели на него неизгладимое впечатление! Ваша образованность, ваши знания… — Фонтан-Дюлен забил.

— Тоже рада вас слышать, — сухо перебила я.

И вдруг подумала: а почему, собственно, мне не обрадоваться звонку старшего Дюлена? Он же его отец. Живой отец. А иметь живого отца, каким бы велеречивым занудой он ни был, все равно лучше, чем вообще никакого! И даже если речи папаши Дюлена — всего лишь вежливые и не особенно умные комплименты, мне-то все равно приятно, что я произвела на его сына впечатление. Я же не совсем идиотка, я же знаю, что произвела! Поэтому я продолжила совсем с другой интонацией:

— Ваш сын тоже производит самое благоприятное впечатление. И еще я хочу извиниться, мсье Дюлен, что при нашей с вами первой встрече была недостаточно вежлива.

— Помилуйте, госпожа баронесса! Вы излишне строги к себе. Вы — воплощение вежливости и такта! Совершенство! Я решился прислать к вам своего сына, поскольку молодому поколению следует учиться таким вещам. Часы, проведенные в вашем обществе, я надеялся, пойдут ему на пользу. Он еще очень молод, поэтому прошу простить его излишнюю восторженность. Мальчик впервые в замке. Надеюсь, он не посмел оскорбить ваши патриотические чувства, высказав предположение о иных претендентах, кроме Министерства культуры?

— Отчего же, мсье Дюлен. Ваш сын вполне тактично намекнул мне о японском миллионере. Вы бы остались вполне довольны его дипломатией. Но в связи с его отъездом я поняла, что наши с вами переговоры откладываются на неделю.

— То есть вы пока не приняли окончательного решения?

— Потерпите неделю, мсье Дюлен.

— Конечно, мадемуазель де Бельшют! Что изменится за неделю? Тем более что вы так договорились с моим мальчиком.

— Знаете, мсье Дюлен, я не могу относиться к вашему сыну, как к мальчику. Мне показалось, я несколько моложе.

— Ах, госпожа баронесса! Несомненно, вы юны, как сама весна! Но я же отец, для меня сын — всегда ребенок! Мне очень лестно слышать ваши похвалы в его адрес! Вы так порадовали старое отцовское сердце! — И так далее, и тому подобное.

— А ты не безнадежна, Нана, — похвалила меня Патрисия, когда я через четверть часа вернула на рычаги уставшую от словоизвержений Фонтана-Дюлена трубку. — Я так боялась, что ты сболтнешь ему про наши с тобой планы.

Знала бы ты про мои! — подумала я. Нет, не про те дурацкие с летальным исходом, а про совершенно новые и дерзкие до невероятия. Такие дерзкие, что даже сформулировать их словами для самой себя я пока не решалась.

— Я бы пообедала, — сказала я, а тем временем зазвонил телефон.

Патрисия тревожно уставилась на меня, но я, подмигнув, взяла трубку. Через мгновение моя лучшая в мире агентка по недвижимости облегченно вздохнула: звонили никакие не конкуренты — я поздоровалась с Моник.

— Как ты, моя дорогая? Я так переживаю за тебя! Совсем одна в этих ужасных каменных стенах! Я бы не уснула ни на минуту! А этот ужасный старик по недвижимости! Кошмар! Одна-одинешенька! А твой брат — просто ужас! Он запретил мне приехать к тебе! Я говорю, это бессердечно! А он — ей нужно побыть одной! Как можно быть одной в твоем состоянии! Скажи ему, я приеду! Я не могу больше выносить, что ты там одна!

— Я не одна, Моник. Не беспокойся! — Но на самом деле мне было очень приятно, что хоть один человек на свете так переживает за меня. — Со мной племянница Брунара. Патрисия. Помнишь, мы говорили о ней вчера? Она развернула тут бурную деятельность! В замке кипит уборка, в саду — сто человек садовников с лейками и граблями. — Мне доставляло удовольствие расхваливать заслуги Пат, потому что я видела, как ей это приятно. — Патрисия нашла мне кучу покупателей на замок. Да! Кучу! Самых разных. Но она делает ставку на Жозефину Бенорель.

— Жозефина Бенорель! Сама великолепная Жозефина! — восторженно завизжала подруга моего брата на том конце провода. — Она хочет купить твой замок?!

— Пат считает, что так.

— И она приедет к тебе? Сама мадам Бенорель?!

— Да. Послезавтра.

— О! Я всю жизнь мечтала увидеть ее! Можно, я тоже приеду? Пожалуйста, уговори своего брата! — Моник чуть не плакала. — Жозефина — мой кумир! Хотя бы одним глазком! И попросить автограф! О, Анабель! Пожалуйста, пожалуйста!

— Хорошо, Моник. Какие проблемы?

— Ты ангел! Я люблю тебя!

Как здорово, что я не прыгнула с башни! Моник любит меня, Патрисия довольна моей похвалой, старый Дюлен наговорил кучу комплиментов, я произвела впечатление на его сына, тот — на меня, чем порадовал отцовское сердце, а самое главное — этот самый Дюлен-сын появится через неделю! Только плохо одно: я не знаю его имени. Можно было, конечно, спросить у папаши. Но в присутствии Пат? Да и вообще глупо: что Фонтан-Дюлен подумает обо мне? Ничего, встретимся через неделю, тогда и узнаю. Папочка, жизнь продолжается!

Серебристый «ягуар» гордо катил из пригорода к Марселю. Люк был очень доволен собой. Конечно, назойливый старикан обиделся, когда Люк, даже не взглянув на его корзину с провизией, заявил:

— У меня изменились планы, мсье Жероньи. Не могли бы вы сами перегнать «Глорию» в «Золотой фрегат»? Я должен сегодня же зарегистрировать ее в яхт-клубе. Это вам за труды. — И протянул сотню, благородно смягчая нанесенную обиду.

Несомненно, это было очень благородно. Разве Люк обязан развлекать старого пьянчугу только потому, что жена кого-то из его работников рожает?

Но до яхт-клуба Люк так и не доехал, потому что уснул. Естественно, уснул он не за рулем и не сразу, а предварительно пообедал в ресторане, вполне трезво осознавая, что его «ягуар» бежит быстрее, чем «Глория» даже при посредстве мотора. И, естественно, дабы отпраздновать покупку, заказал шампанское приличной марки, естественно, брют и, естественно, в ведерке со льдом. И жизнь Люка вошла бы в нормальное русло, если бы не перезвонил отец, совершенно невменяемый от злости.

— Мерзавец! Скотина! Подонок! — орал он. — Думал, я не узнаю, что ты творишь за моей спиной? Думал, отец — старый идиот? Да? Ты так решил? Я тебя в порошок сотру, ничтожество!

— Папа, о чем ты? Я не понимаю!

— Ты все понимаешь, подлец! Япошке замок толкнуть захотел? Да? За моей спиной? Что молчишь? Я все знаю!

— Ты звонил баронессе?

— А что? Не имею права? Это мой проект!

— Что она тебе сказала?

— Не твое дело, каналья! Я-то думал, могу доверять родному сыну! А ты, ты!.. Ты!.. Произвел впечатление!

— Правда, папа? Я произвел на баронессу впечатление?

— Заткнись, щенок! Впечатление! Он произвел впечатление! Еще бы, молодой, смазливая рожа! И не смей больше появляться там, охмурять старую деву!

— Па, но ты же сам делал ставку на это…

— Ты был обязан действовать в моих интересах! В моих, подонок! А ты предал отца ради каких-то японцев!

— Но почему, па, ты так настроен против японцев? Это же совершенно другие процен…

— Никаких японцев! Замок мой! Узнаю, что ты опять был там, — собственными руками придушу! Понял?

— Но я договорился возобновить переговоры через неделю.

— Какая неделя, кретин? Это же остановить процесс на неделю! За неделю она сто раз продаст замок!

— Замок не галстук, его не продать за неделю.

— Заткнешься ты или нет? Все! В последний раз повторяю: больше в Бельшют не суйся, убью. Свободен!

А потом Люк проснулся.

Он даже не сразу поверил, что проснулся, потому что спиной к нему спала девушка. Густые темные волосы красиво разметались по подушке, точеное плечико, мерно приподнимаясь и опускаясь, выглядывало из-под одеяла… Зеленоглазая баронесса?! Этого не может быть! Люк резко соскочил с кровати.

Потревоженная его действиями девушка зашевелилась.

Вдруг все-таки произошло чудо и это она? Люк на цыпочках обошел вокруг кровати.

— Ты кто? — гневно прошептал он.

Девушка глубоко вздохнула, потянулась и открыла глаза.

— Привет, красавчик. — Сонная улыбка. — Я твоя зеленоглазая баронесса. Твои изумрудные гла…

— Убирайся, шлюха!

— Что? — Улыбка исчезла, девушка села на кровати. Вокруг ее шеи сверкали оправленные в золото изумруды! — Это ты убирайся! Ты в моем доме! Думаешь, заплатил, так теперь можно с утра оскорблять? Я твои деньги отработала! Я честная девушка! Другая бы на моем месте…

— А это? — Изумруды сверкали. — Это я купил тебе?

— Что?

— Камешки! — Люк показал пальцем.

— Ты больной? Это бижутерия! Мне сестра подарила!

— Покажи!

— Не, ты точно псих. Не веришь! — Она с опаской сняла колье и протянула его Люку. — Чего мне тебя обманывать?

Девушка действительно оказалась честной — жалкие стекляшки в потертой и перевязанной нитками оправе…

— Мы хоть пользовались презервативами?

— А то! — Честная девушка брезгливо приподняла подушку. — Пять штук! Можешь пересчитать, жеребец.

От омерзения Люк так долго стоял под душем, что честная девушка начала ломиться в дверь ванной и орать, что здесь не общественные бани и она не обязана платить за него по счетам водокомпании. Она не знала, что Люк воспользовался ее заветным куском мыла, в свою очередь не зная, что оно лавандовое, и теперь просто сходил с ума, не понимая, откуда взялся этот ненавистный запах.

— Я заплачу! — задыхаясь, прокричал Люк.

Он намыливался и смывал, намыливался и смывал… Но лучше от этого становилось только водокомпании.

Весь следующий день я совершенно замечательно провела на Капустной башне. К радости Пат — на все телефонные звонки потенциальных конкурентов квалифицированно отвечала она сама, а вовсе не замирала в тревожном ожидании, что я кому-нибудь сболтну что-нибудь лишнее. И к неудовольствию Герена, считавшего, что госпоже баронессе следовало бы проявлять больший интерес к занятиям «людей мадемуазель Романи».

Но это его мнение. Я же просто наслаждалась майским утром, ароматом цветущих каштанов, яркой синевой неба, сияющим теплом солнечного шара, в полудреме подставляя ему свои бледные бока и спину. Я опять валялась голышом на соболиной шубе и чувствовала себя сказочно богатой! Все это утро было моим и существовало специально для меня! Почему? Неужели не понятно: если бы я вчера покончила с собой, у меня ничего бы этого не было — ни неба, ни каштанов, ни солнца! Ни даже замечательного сна, приснившегося мне сегодня ночью.

Этот сон решительно вобрал в себя все мои туманные и волнительные мечты, желания, потребности и планы. Я как будто заглянула на неделю вперед, в будущее, и оказалось, что иначе просто быть не может и не должно.

Вчера вечером я сладко заснула в своей родной постели, в своих покоях, усилиями тружеников Патрисии волшебно преображенных и наполненных свежим воздухом и светом. Вечером свет был от луны и звезд, но все равно полноценный свет — сквозь чистые стекла, словно распахнувшие окна. Вычищенный камин идеально грел без дыма, и даже ворсинки ковров как будто светились от чистоты.

А потом я проснулась — то есть проснулась во сне — и пошла по замку: мне захотелось посмотреть, что еще успели сделать трудолюбивые «люди мадемуазель Романи». И вдруг дверь покоев напротив раскрылась. Из нее потек теплый свет и как бы от порыва ветра вылетела длинная-предлинная широкая прозрачная занавеска. В полутьме появилась фигура. Высокий человек в белом. Я сразу догадалась, кто это!

Он шагнул мне навстречу. Я тоже. Обняла и прижалась к нему, почувствовала на своих плечах его руки. Подняла лицо.

— Я никогда не уйду от тебя, — сказал он.

— Я знаю, — сказала я и поправила его прядь.

Он наклонил голову и крепко-крепко поцеловал меня в губы. От его лица и волос пахло морем. Переводя дыхание, он отстранился. Голубые счастливые глаза. Потом поцеловал еще раз, заскользил губами по моей шее, плечам, груди, животу, и мы сразу же оказались в моей постели, залитой лунным светом, таким плотным, что им можно было укрыться, как простыней. И я тоже целовала его губы, щеки, шею, плечи, грудь, чувствуя силу и нежность…

— Вот видишь, — сказал мой папа, — а ты не верила!

— А где слон? — спросила мама. Она расставляла фигуры на шахматной доске. — Одного слона не хватает.

— Вот он, мама, — я достала шахматную фигурку из кармана соболиной шубы и протянула ей на ладони. — Я нашла его вчера.

Мама с удивлением посмотрела на мою ладонь. Я тоже посмотрела. Там стоял малюсенький пингвин. Он захлопал крылышками, почесал клювом бочок и, ловко спрыгнув на шахматную доску, засеменил к папе. Мы все засмеялись.

Я проснулась с улыбкой. Правда, я не поняла, куда подевался Дюлен. Его не было с нами, а ведь он обещал не уходить от меня никогда! Ладно, улыбнулась я еще раз, припомнив крошку-пингвина, это же сон! Главное, я увидела папу и маму. Они там играют в шахматы. Все хорошо!

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: