Глава X. Литва поворачивается к Западу 2 страница

Тайные переговоры с поляками начались еще в 1383 году и 14 августа 1385 года увенчались подписанием в Крево, близ Вильно, документа, по которому Ягайло обязывался жениться на одиннадцатилетней дочери Людовика Венгерского Ядвиге (которая 15 октября 1384 года была коронована на польский престол; ее отец умер 11 сентября 1382 года) и стать королем. Ягайло обещал также, что он сам, его братья, родственники и вся знать примут католичество. Ягайло давал слово «навеки воссоединить свои собственные земли — Литву и Русь — с короной царства Польского». [698]

В феврале 1386 года в Кракове состоялся ряд торжественных церемоний: 15 февраля Яков–Ягайло, будучи православным христианином, был перекрещен и получил имя Ладислас (Владислав); 18–го он женился на королеве Ядвиге; 4 марта он был коронован. [699]Новый режим формально не устранял феодальной раздробленности, характерной для Литвы: русские и литовские князья, которые считались вассалами литовского князя, теперь присягнули ему как польскому королю. [700]Из братьев и кузенов Ягайло были перекрещены только Витовт, Скиргайло и Свидригайло, а остальные Гедиминовичи остались православными. [701]Скиргайло стал королевским наместником в Литве.

Здесь нет возможности подробно анализировать сложившуюся в результате новую политическую ситуацию; укажем только на очевидные последствия Кревской унии для сохранности византийской культурной традиции и православной церкви, которая как раз и была основным проводником этой традиции в Восточной Европе: господствующая католическая монархия вскоре начала оказывать на русскую и литовскую знать культурное, политическое и экономическое давление с целью заставить ее принять польские обычаи и нравы. Привилегиями наделялась только католическая знать. Более того, как мы видели, практика, усвоенная в XIV веке воинствующим латинством в Центральной и Восточной Европе — особенно венгерским и польским королями, — состояла в отождествлении схизматиков с язычниками и перекрещивании перешедших из православия, так что православное население Литвы немногого могло ждать в отношении сохранения своей религиозной и культурной самобытности. [702]Все историки признают религиозное рвение новообращенного короля Ягайло, даже те, кто считает Кревскую унию шагом культурно–прогрессивным: «Ягайло, — пишет О. Галецкий, — осуществил обещанное им обращение своего [литовского] народа… В Вильно… он основал католический собор, в 1387 году щедро наделил разными привилегиями епископа, создал несколько приходов и запретил на будущее смешанные браки между литовцами, о которых предполагалось, что все они должны стать католиками, и православными русскими, которым разрешалось исповедовать свою веру». [703]Когда в 1385–1386 годах готовилась Кревская уния, митрополит Киприан находился в литовских землях, но, по всей видимости, не имел возможности изменить ход событий. Можно, однако, быть почти уверенным, что в 1387 году Киприан отправился на запад, чтобы нейтрализовать эффект, произведенный браком Ягайло и его изменой православию. Киприан вел переговоры с Витовтом и готовил союз между ним и великим княжеством Московским. Посетив в 1387 году Киев, он встретился со старшим сыном и наследником Дмитрия Ивановича Василием Дмитриевичем, которого в 1382 году послали в Орду заложником, но в 1385 году он либо бежал, либо его освободили. Длительное пребывание Василия на территориях Литвы (1385–1387 гг.) было, конечно, подготовкой к будущему союзу с Витовтом, который устраивал Киприан. В любом случае, в 1387 году Василий, при посредстве «старейшего боярина», был вызван отцом назад и в январе 1388 года прибыл в Москву в сопровождении литовских чиновников. [704]Эти факты говорят о том, что велись переговоры, которые 9 января 1391 года, уже после возвращения Киприана в Москву, завершились браком между Василием, который сменил отца на престоле великого княжения Владимирского, и дочерью Витовта Софьей. [705]

Витовт, ставший впоследствии великим князем Литовским, до самой смерти (1430 г.) добивался независимости Литвы, вынашивая также широкие экспансионистские замыслы. [706]Изначальное соперничество с Ягайло заставило его прибегнуть к помощи Тевтонского ордена. Там он был крещен в католичество, но впоследствии принял православие с именем Александра. В 1386 году его вместе с Ягайло опять перекрестили в католичество. В 1392 году польский король был вынужден признать его автономию в качестве хозяина Литвы. Витовт, в тесном союзе со своим зятем Василием Московским, мечтал освободить Русь от татарского ига и осуществить замыслы Ольгерда — объединение Руси под литовской эгидой. Приютив у себя изгнанного из Орды Тохтамыша, он выступил против Тимура, но в 1399 году был разбит на реке Ворскле. Эта катастрофа заставила его удовольствоваться независимым положением в рамках польско–литовского сообщества, главой которого считался король Ягайло. Витовт и Ягайло совместно нанесли сокрушительное поражение Тевтонскому ордену в битве при Танненберге (или Грюнвальде) — 1410 год. Но сближение с Ягайло означало для Витовта разрыв с Москвой. Поэтому Витовт, как когда–то Ольгерд, попытался добиться автономии православных епархий своего государства от митрополита Киевского, находившегося в Москве (см. посвящение Григория Цамблака, 1415–1419 гг.). Но сепаратизм Витовта оказался нежизнеспособным, и в XIV веке польско–литовское сообщество стало развиваться в направлении к монолитной католической монархии.

3. Митрополит Киприан и упрочение связей с Византией

Кревская уния радикально изменила расстановку сил в Восточной Европе. История длительного и бурного правления Витовта показывает, что Литва больше не могла претендовать на наследие Киевской Руси: культурная и религиозная зависимость от польской короны устраняла Литву как серьезного соперника Москвы. При этом усилия митрополита Киприана, как главы церкви «всея Руси», не дали развиться в Москве узко–эгоистическим настроениям, которые возникли в правление Дмитрия Донского. Митрополит был глубоко озабочен судьбой Православной Церкви в Польше и Литве и всегда настаивал, что «Русь» включает Галич, Владимир–Волынский, Луцк, Смоленск, а также Новгород, Москву и Владимир на Клязьме. Для него это единство было прежде всего церковным, сохранить его и укрепить можно было только мирным путем, при возможности — заключив союз между Москвой и Литвой. Поэтому для него естественно было способствовать брачным связям потомков Ивана Калиты и Гедимина. В то же время, будучи ставленником Константинопольского патриархата, Киприан проводил ту идею, что повсюду и везде православные христиане должны хранить верность универсальному христианскому содружеству с центром в Византии. Личная преданность этой идее позволяла, по крайней мере символически, апеллировать к высшему авторитету. К несчастью, Константинополь редко мог предложить какую–либо реальную помощь или административные указания: Киприан был более способным и опытным деятелем, чем любой из византийских патриархов после Филофея. Авторитет «царицы городов» стал в основном символическим, но Киприан прекрасно умел использовать символы. Прибыв в Москву, Киприан скоро сумел примирить своих сторонников со сторонниками Пимена. В июне 1390 года, в Твери, он низложил тверского епископа Евфимия, поставленного еще святителем Алексием, — его сопровождали не только два греческих митрополита, приехавших с ним из Константинополя, но также епископы Михаил Смоленский и Стефан Пермский, которых поставил Пимен. [707]На тверскую кафедру Киприан поставил своего протодиакона Арсения. В первые годы пребывания на московской митрополичьей кафедре Киприан трижды обращался за прямой поддержкой к Константинопольскому патриархату: речь шла о церковных делах Новгорода, Суздаля и Галича. Во всех трех случаях местные епископы использовали административные неурядицы предыдущих лет, чтобы получить от патриархата определенные привилегии и тем добиться большей независимости от митрополита. Киприан намеревался положить этому конец.

Как мы видели ранее, предстоятелю новгородской церкви Василию Калике был пожалован сан архиепископа и право ношения полиставриона. [708]Таковы были драгоценные внешние символы фактической автономии Новгородской епархии, где архиепископ избирался по жребию из трех кандидатов, выдвинутых местным духовенством и мирянами. [709]Впрочем, некоторые признаки церковной зависимости Новгорода от митрополита еще оставались, например, митрополиту принадлежало право апелляционного суда. В 1385 году новгородцы отказали Пимену в осуществлении этого права и поклялись не обращаться больше к суду митрополита. Это означало значительный денежный ущерб для митрополичьей казны, но шаткое положение Пимена не позволило ему тягаться с новгородцами. А митрополит Киприан в 1389 году, еще в Константинополе, испросил у патриарха Антония увещательную грамоту к новгородцам, в которой им предписывалось соблюдать установленные обычаи. [710]Прибыв в Москву, он в начале 1392 года посетил Новгород, но встретил унизительный отказ. Новгородцы только что заключили выгодный торговый договор с Тевтонским орденом и решились примириться с неудовольствием митрополита и даже отлучением. [711]Киприан немедленно отправил к патриарху с жалобой специального посла Дмитрия Афинянина, со своей стороны отправили в Константинополь некоего Кирилла и новгородцы, просившие признания их автономии. Новгородцы угрожали даже в противном случае принять латинскую веру. [712]В ответ патриарх Антоний прислал два суровых письма. Оба были доставлены осенью 1393 года византийским посольством, с которым прибыли архиепископ Вифлеемский Михаил и Алексий Аарон, член ближайшего окружения императора Мануила II. [713]Патриарх обращался к Иоанну Новгородскому как к простому «епископу» (επίσκοπε του Μεγάλου Νοβογραδί ου), подчеркивал вселенский характер своей власти (ή σύνοδο?… προνοουμένη των απανταχού τη? οικουμένη? χριστιανών), подтверждал наложенное Киприаном отлучение и призывал новгородцев к покаянию. [714]Если новгородцы и подумывали «принять латинскую веру», то осуществить это намерение возможности у них не оказалось: не только на их земли вторглось московское войско, так как «Великий Новгород написал грамоту не ездить к Московскому митрополиту» (речь идет о решении новгородцев не обращаться к митрополиту за апелляционным судом), но вскоре между Василием и Витовтом был заключен новый союз, который обеспечивал присутствие в Новгороде князей обеих правящих династий. Новгородцы отослали спорную грамоту Киприану, который снял отлучение. [715]Однако когда на Пасху 1395 года Киприан вместе с патриаршим послом надолго отправился в Новгород, он так и не сумел добиться своего, однако на этот раз воздержался от применения канонических санкций. [716]Москве угрожал Тимур, и от князя Василия Дмитриевича нельзя было ждать политической или военной помощи. Новгородского архиепископа Иоанна несколько раз вызывали в Москву, даже продержали его там три года, но упрямые новгородцы сумели отстоять свои свободы. Еще и преемник Киприана митрополит Фотий безуспешно добивался своих судебных прав. [717]Так что свободолюбивый торговый Новгород не уступал чрезвычайной власти Киприана, опиравшейся на княжеские дома Москвы и Вильны, а также престиж вселенского патриархата.

Второй случай, потребовавший прямого вмешательства Византии в русские дела, был связан с Суздальской епархией. Киприану явно не нравилось, что в 1382 году патриарх Нил, в качестве привилегии Дионисию Суздальскому, присоединил к Суздальской епархии такие значительные города, как Нижний Новгород и Городец, и что преемник Дионисия Евфросин в 1389 году получил подтверждение этой привилегии. Киприан написал в Константинополь, что притязания Дионисия в 1382 году были необоснованны, что Нижний Новгород и Городец никогда формально в Суздальскую епархию не входили, что управление ими было только временно поручено Дионисию святителем Алексием и что в 1382 году патриарх Нил утвердил это решение только потому, что не было «единого, общего митрополита русского» (έπει ouu μητροπολίτη? ουκ ην 'Ρωσία? καθολικό?). Соответственно, теперь Нижний Новгород и Городец должны быть возвращены митрополит. [718]В итоге, Михаилу Вифлеемскому и Алексию Аарону поручили расследование, и они вынесли решение, благоприятное для митрополита. Киприан настойчиво, как в свое время Феогност, утверждал свою власть в качестве единственного «кафолического митрополита» на Руси и постоянно подавлял центробежные тенденции, возникшие в беспокойные времена Алексия и Пимена.

Наконец, Киприан обращался за помощью в Константинополь для решения старой проблемы отдельной Галицкой митрополии. Кафедра пустовала с 1391 года. [719]В это время Православная Церковь в Галиции подвергалась сильному нажиму со стороны католиков: резиденцию митрополита перенесли за пределы Галича, а в городе утвердился католический епископ. [720]Патриархат назначил управлять митрополией (включая также Молдавию) иеромонаха Симеона. Молдавские православные господари Драга и Балица были особо указаны в качестве покровителей православия в Молдавии и Галичине, в предпочтение католическому королю Ягайло. [721]Недуги церкви в этих местах усугубились деятельностью авантюриста Павла Тагариса, который, пользуясь замешательствами времени, разъезжал по Палестине, Сирии, Малой Азии, Грузии и Балканам, посвящая епископов, так как выдавал себя за константинопольского патриарха. [722]Тагарис «посвятил» в епископы и Симеона, и тот позднее вынужден был в этом покаяться. [723]Конечно, расстояние и разные политические препятствия исключали управление этой областью из Константинополя, так что, учитывая обстоятельства, легко понять желание Киприана вновь подчинить Галич юрисдикции митрополита Киевского и всея Руси. Но в 1391 году у него неожиданно появился соперник: с согласия Ягайло, Галицкой митрополией стал управлять луцкий епископ Иоанн Баба, несмотря на протесты соседнего епископа Владимира–Волынского. [724]

Киприан написал об этом в Константинополь, а в 1393 году отправился в Византию и сам Иоанн. «Галич дан мне королем, — писал он синоду, — который есть местный государь и властитель, мне недоставало только благословения патриарха». [725]Самозванец был наказан и низложен и патриархом, и Киприаном. Последний, посетив Литву в 1396 году, посвятил нового епископа Луцкого Феодора. [726]Но Иоанн Баба еще несколько лет пользовался как будто в Галиции поддержкой Ягайло. Однако в 1397 году патриарх Антоний назначил митрополита Вифлеемского Михаила, — который, насколько известно, знал славянский язык, — экзархом Галича и «Мавровлахии». [727]Патриарх просил также короля Ягайло прогнать Иоанна Бабу из Галиции и признать временные полномочия Михаила Вифлеемского, имея в виду перспективу назначения на Галицкую митрополию другого кандидата. Тем временем, Киприан пытался присоединить Галич к Киевской митрополии и даже распространить свою власть на Молдавию. За это Антоний сделал ему выговор и вновь подтвердил решение патриарха Филофея 1370 года: обе провинции — Мавровлахия и Галич — должны управляться архиереями, назначаемыми из Константинополя, а не из Киева или Москвы. [728]

Нереалистический консерватизм патриарха Антония должен был разочаровать Киприана. Разве патриархат мог защитить интересы церкви в Восточной Европе лучше, чем он сам? В любом случае, решение патриарха о Галиче осталось мертвой буквой: из источников исчезают упоминания о «митрополии», и только в 1414 году епископ Галицкий Иоанн, — который, очевидно, был лишен титула митрополита, — присутствовал на соборе, созванном Витовтом для избрания особого митрополита Киевского Григория Цамблака. [729]Очевидно, силы Киприана и его преемника Фотия, при том, что оба были убежденными поборниками морального престижа Византии, оказалось достаточно, чтобы распространить свою власть на Галицию, даже и в разрез с пожеланиями патриархата.

Лучше всего этот дух инициативы и фактической независимости, соединенной с верностью символическому значению византийской имперской системы, виден на примере отношений митрополита Киприана с Ягайло и Витовтом. Характерно, что за шестнадцать лет пребывания на кафедре в Москве (1390–1406 гг.) Киприан ни разу не посетил ни Золотой Орды, ни Константинополя, зато дважды подолгу бывал в землях королевства Польского — в 1395–1397 гг. и в 1404–1405 гг. [730]Главной его заботой явно было сохранение там православия, и, преследуя свою цель, Киприан действовал смело и даже дерзко, используя свои личные отношения с польским королем и литовским князем, которые продолжали уважать его, несмотря на обращение в католичество.

На пасху 1396 года великий князь Василий Дмитриевич мирно посетил занятый литовцами Смоленск (событие немыслимое в правление Дмитрия Донского), где встретился с Витовтом. Киприан сопровождал московского князя и посвятил для Смоленска нового епископа. [731]В западных и южных областях митрополии Киприана ждали неотложные дела. Со времени Кревской унии там нагнеталась политическая и религиозная напряженность. Афонский монах Фома, наместник митрополита в Киеве, был замешан в убийстве князя Скиргайло, совершенном зимой 1397 года. Скиргайло, обратившийся в католичество брат короля Ягайло, потерял свою власть в Литве и в качестве компенсации получил Киев, где сел на место православного князя Владимира Ольгердовича. [732]Может быть, он пал жертвой православного фанатизма, может быть тут была политическая интрига, но Киприана, находившегося тогда в Литве, это никак, по всей видимости, не коснулось, он продолжал, пользуясь своей дружбой с польским королем, добиваться распространения своей юрисдикции на Галич и даже Молдавию, где церковные дела были в большом беспорядке. Именно в это время, также по соглашению с королем Ягайло, он выдвинул чрезвычайный проект созыва «в России» — т. е. почти наверняка в Литве — вселенского собора для соединения церквей.

Здесь не место пересказывать унылую и тягучую повесть разных попыток начать переговоры о соединении византийской и римской церквей, имевших место в эпоху Палеологов. В общем шаблон был один и тот же: за военную помощь против турок папы требовали объединения церквей без всяких предварительных условий. Это требование было принято императором Михаилом VIII и, на короткое время (1369–1370), Иоанном V, но желанной помощи так и не последовало. Большинство византийцев, мнение которых выражали главным образом император Иоанн Кантакузин и паламитская монашеская партия, смотрело на торопливые политические попытки достичь соединения церквей очень скептически и предлагало созвать собор, на котором обе стороны смогут свободно высказаться. Но идея собора, который подвергнет обсуждению вероучение римской церкви, не нравилась папам. [733]Так что Киприан, предлагая провести собор в «России», поступал в полном согласии со взглядами своего наставника, покойного патриарха Филофея, и византийских монахов–исихастов. Кроме того, сокрушительное поражение, которое потерпел под Никополисом (сентябрь 1396) венгерский король Сигизмунд, отозвавшийся на византийский призыв о помощи, должно было породить ощущение неотложной необходимости такого собора: если христианский мир не объединится против наступающего ислама, то Константинополь обречен. Действительно, в том же 1395 году султан Баязид начал прямую осаду города, которая длилась восемь лет, так что созвать собор в Константинополе было невозможно, и «Россия» могла показаться вполне приемлемым вариантом.

Мы знаем об этом проекте благодаря посланиям патриарха Антония королю Ягайло и самому Киприану. Оба датируются январем 1387 года. [734]Ответ Константинополя был отрицательный: Россию не сочли подходящим местом для созыва вселенского собора, кроме того, следовало прежде всего снять осаду Константинополя. Патриарх торопил Ягайло соединиться в новом крестовом походе с Сигизмундом Венгерским, который, после Никополя посетив Византию, обещал вновь выступить в марте. Киприана патриарх поощрял оказывать влияние на «друга» митрополита — польского короля (φίλο? σου πολύ? έ'στιν ό κράλη?). [735]

Здесь видна, с одной стороны, лишенная реализма, трагическая беспомощность константинопольских правителей, а с другой — вновь обретенная уверенность киевского митрополита, который высоко ставил свою церковь и отводил ей роль естественного центра христианского мира. В ярком воображении Киприана — тоже, как оказалось, нереалистичном — даже неприятный факт перехода Ягайло в латинскую веру обращался ко благу православия, ибо благодаря этому факту на территории Польского королевства, где православие и римский католицизм жили бок о бок, можно было созвать собор, на котором встретятся восток и запад. На таком соборе, как вместе с ведущими константинопольскими богословами думал Киприан, победа православия над латинскими «новшествами» по крайней мере становилась возможностью, и поэтому положение православия в королевстве Польском — как и в других местах — могло коренным образом измениться. [736]Возвышаясь над местными политическими интересами Москвы, Польши и Литвы, Киприан думал вселенскими категориями, в высокой традиции византийской мысли.

Во время кризиса, который помешал ему занять митрополичью кафедру в Москве (1381–1389 гг.), Киприан, по всей видимости, пользовался деятельной личной поддержкой Иоанна V. [737]В престарелом императоре, — а позже, когда тот умер (16 февраля 1391), в его прославленном сыне Мануиле II (1391–1425 гг.), который «имел все данные для того, чтобы во многих отношениях стать одним из величайших византийских императоров», [738]Киприан продолжал видеть олицетворенного вождя православной ойкумены, без которого не могло осуществиться единение христианских сил против ислама. Избрание патриарха Антония и последовавшее назначение Киприана были, по всей видимости, обусловлены личным вмешательством императора Иоанна V: соборный акт 1389 года неоднократно напоминает, что «высочайший и святой самодержец» заботится о единстве русской митрополии, управляемой Киприаном, и издал по этому поводу специальный хрисовул. [739]Именно в этом контексте следует понимать известное послание патриарха Антония московскому князю Василию Дмитриевичу, написанное и привезенное в Москву в 1393 году ¡Михаилом Вифлеемским. [740]Патриарх получил известие (несомненно, через Киприана), что московский князь противится поминовению византийского императора за литургией. «Говорят, — писал патриарх, — ты не позволяешь митрополиту поминать божественное имя царя в диптихах… и говоришь: «Мы–де имеем церковь, а царя не имеем и знать не хотим». Это нехорошо». Патриарх напоминает, какую роль императоры прошлого играли в созыве соборов и установлении церковных правил, и заключает так: «За все это они имеют великую честь и занимают высокое место в церкви. … До настоящего дня царь получает то же самое поставление от церкви, по тому же чину и с теми же молитвами помазуется великим миром [741]и поставляется царем и самодержцем ромеев, то есть всех христиан. На всяком месте, где только именуются христиане, имя царя поминается всеми патриархами, митрополитами и епископами… И самые латиняне, не имеющие никакого общения с нашей церковью, и те оказывают ему такую же покорность, какую [оказывали] в прежние времена, когда находились в единении с нами. Тем более обязаны к этому православные христиане; и если язычники окружили землю царя, то христианам не следует презирать его за это; напротив, это самое да послужит для них уроком смирения… Невозможно христианам иметь церковь, но не иметь царя. Ибо царство и церковь находятся в тесном союзе и общении между собою, и невозможно отделить их друг от друга. Тех только царей отвергают христиане, которые были еретиками, неистовствовали против церкви и вводили развращенные догматы, чуждые апостольского и отеческого учения. А высочайший и святой мой самодержец [Мануил II], благодатию Божию, есть [государь] православнейший и вернейший поборник, защитник и отмститель церкви; поэтому невозможно быть архиереем и не поминать его [имени]».

Правда ли, однако, что послание Антония, — которое до сих пор (и вполне резонно) цитируется в качестве яркого образчика византийского политического и религиозного универсализма, — было спровоцировано новым всплеском русского сепаратизма, как то следует из буквального прочтения текста? Со стороны Василия Дмитриевича такой идеологический выпад был бы весьма неожиданным. Вот его отец, Дмитрий Иванович, действительно постоянно сопротивлялся провизантийской политике Киприана и монашества; более того, отношения Дмитрия Донского с греками в период смуты 1378–1389 гг. могли изгладить в нем представление о Византии как центре христианской вселенной. Но Василий только что принял Киприана и одобрил его политику; он использовал поддержку Константинополя против мятежного Новгорода и враждебной Литвы. Поэтому, скорее всего, Василий никаких новшеств не вводил, а просто попытался восстать против нововведения, сделанного Киприаном.

Для того, чтобы уверенно обосновать такое понимание послания, следует, конечно, тщательно изучить славянские церковные книги, употреблявшиеся на Руси с X века. Но некоторые факты известны: в нескольких русских рукописных служебниках (евхологионах) XII и XIII веков содержится только поминание «благоверного князя». [742]В XIV веке тоже не поминали императоров; это видно, например, из чина освящения воды 1 августа. [743]Сам Киприан в послании к преп. Сергию и Феодору (июнь!378 года) говорил, что за божественной литургией первым он поминает Дмитрия Московского, а не императора. [744]Однако в личном Киприановом списке Служебника, сделанном для него в 1397 году, находим упоминание «нашего благочестивейшего и благовернейшего императора». [745]Более того, в грамоте к псковскому клиру, написанной в одно время со Служебником, Киприан специально упоминает — наряду с другими литургическими новшествами, которые он вводил на Руси в соответствии с обычаями Константинополя, — предписание «поминать православных императоров наряду с великими князьями… как мы то делаем здесь, в митрополии». [746]Эти факты показывают, что когда Киприан вводил поминание императоров в диптихах, то вводил новшество, не пользовавшееся общим признанием. Они же свидетельствуют, что Киприан, пользуясь поддержкой патриарха, в силах был превозмочь неодобрение великого князя и что в Москве его решение поминать императора твердо исполнялось, по крайней мере, в течение некоторого времени. [747]

Легко понять, почему для Киприана после 1390 года столь важно было напоминание о высшей и вселенской власти византийского императора: она наделяла его самого неким символическим нелицеприятием в отношении Василия, Витовта и Ягайло. Его важнейшей целью было сохранить непосредственный личный контроль над всей митрополией. Во время первого посещения Литвы (1375–1378 гг.) он мог поминать первым имя великого князя Дмитрия Ивановича, потому что Ольгерд еще был язычником. Но после 1386 года невозможно стало поминать московского князя прежде короля Ягайло, не нанеся тем самым последнему оскорбления. И нельзя же было поминать Ягайло — католика — как «благочестивейшего» и «благовернейшего» самодержца. С другой стороны, планы соединения церквей, которые вынашивал Киприан, могли быть скомпрометированы нарочитым и, следовательно, злонамеренным опущением имени Ягайло. Поэтому не последовательнее ли было установить менее спорное поминание православного константинопольского императора, — номинальное вселенское первенство которого признавали и латиняне, как отмечал патриарх Антоний, — и таким образом продемонстрировать независимость митрополита от «местных» князей и его надежду на грядущий триумф православия на вселенском соборе, который созовут в России или Литве под председательством императора «Нового Рима»? Религиозно–политическая идеология, которую Киприан старался выразить, установив поминание императоров в России, наглядно воспроизведена в необычном иконографическом памятнике: «большом саккосе» митрополита Фотия, преемника Киприана (1408–1431 гг.). В центре этого замечательного произведения русско–византийской вышивки изображено Сошествие Христа во ад, и по одну сторону от него, в полный рост, император Иоанн VIII Палеолог (1425–1448 гг.) и его первая жена Анна, дочь Василия Дмитриевича, а по другую — великий князь Василий Дмитриевич (1389–1425) и его жена Софья, дочь Витовта. [748]Композиция ставит ударение на узы родства, связывающие Палеологов с княжескими династиями Москвы и Литвы и возникшие благодаря браку Иоанна VIII и Анны (1414 г.), при этом подчеркивается верховное и вселенское значение Византийской империи. Более того, значение этого главенства для местных русских интересов подчеркнуто совершенно неожиданным изображением трех святых, помещенным между фигурами Василия и его дочери Анны. Это трое святых «виленских мучеников»: Антоний, Иоанн и Евстафий, казненные Ольгердом в 1347 году и канонизированные патриархом Филофеем в 1374–ом. [749]Иконография саккоса выражает вполне определенную идею: верность «византийскому содружеству» есть условие сохранности и развития православного христианства во всей Руси, как в Московии, так и в литовских землях. Именно в этом заключался смысл программы, которую проводил митрополит Киприан, особенно в 1396–1397 гг. в Литве, она же по наследству перешла к преемнику Киприана Фотию.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: