Маслова Н.П. – Контакты с иным разумом 5 страница

Но сюрпризы не закончились— над головой, взявшись не- III < 11, откуда, неожиданно появился прозрачный экран. Япри- Iотпилась к просмотру, отдыхая, как в кинотеатре, но кино им шлось— «учебное», на нем крутили только что «отснятое» печение и предназначалось оно... для двоечников. Мне показали, | шрлтсльно вернув меня в только что завершившееся действие, ■м<> но время операции я допустила много ошибок и различных тчочностей. Неправильные ошибки подчеркнули еще раз так, кик подчеркивает их учитель в письменной работе — конкретно, им'ллипо, беспристрастно.

()шибка была в том, что Шишкин во время лечения лежит не iiiK, как показывали мне на картинке. Отметили также медициною «угку», о которую я спотыкалась, а затем убрала ее, отвлекши, от больного. Что потрачено было лишнее время на тапочки Шишкина. Ошибка, что передвинула телевизор, который мешал щипаться, что нагибалась за портфелем и переставляла его. Но ну же всего было то, что я бросалась в жену Николая Алексеевича lojioi истыми «сгустками» своей энергии и тратила, тратила, без- I vmho I ратила бесценную энергию понапрасну.

Осознать увиденное, осмыслить до конца свои неправильные и Hi шин не получилось. Дальше стало происходить что-то coin I м непонятное—меня больно ударили маленьким, носильным

• I, I гричсским разрядом, укололи в шею! По сути, это было са-

м in устала во время сеанса, что после такого сильнейшего;::: сния я чувствую себя прекрасно. И вдруг ее словно про- Imu hi I она рассказала, что на днях, узнав о диагнозе мужа, примни п страшное отчаяние и стала взывать о помощи, и именно в пт период у нее перед окном зависло НЛО.

Ну почему вы не I *.11 щ hi мно про НЛО? —

•ним v I илась я, вскипев ык мИник. —Это многое Оы I к м.т нило и изменило.

И никак не могла понять, ничему происходит вся-

• 'in «хренотень», а дело-

км плюется— в вас?

• in им усгроили мне эту «I vмтшедшую жизнь»!

Ны нить знаете, что меня пуышньно приволокли, и mu i.i шиворот почти нашими»? По загривку вот in mi.ко что натрескали, н и.1 шли ни за что! По- им\ пы ни словом не обмолвились про НЛО, когда я приходила к ним домой? Возможно, тогда я отнеслась бы ко всему гораздо

• ерм'тиее?!

Пюбовь Александровна развела руками, махая ими бес- ИИМП1ЦНО, как крыльями:

Невозможно было предположить, что произойдет все именно так, — и, вяло отмахнувшись от меня рукой, исчезла в 11о;п>слде.

Как-то очень быстро наступил вечер. Я осталась одна на ночной, пустынной улице. Разом навалилась усталость. За-

• \ Iпишись посильнее в теплую шубку, я неспешно поплелась к ииму, Силы отчего-то стали покидать меня и таяли с каждой мииутй Последние метры я уже преодолевала с невероятным ipvuoM до дома добралась еле живая. Муж еще не спал — ждал hOi.hi нений.

мое настоящее наказание! Как бездарный ученик я получала резкий укол в шейный позвонок за каждую оплошность. Невероятно, но меня наказывали! Очень болезненно и безжалостно меня трескали по шее, по затылку как пацанку, а я при этом сидела без движения, будто связанная по рукам и ногам, и ничего не могла сделать. Удары были злые и жесткие. Они цеплялись в мой загривок как клопы, и схватить, сдержать их было невозможно. Мысленно я стала протестовать, уклоняться от ударов, уворачиваться.

Я все еще отбивалась от мелких подзатыльников, когда из палаты вышла Любовь Александровна. Погруженная в свое трагическое состояние, она даже не заметила, что со мной происходит что-то противоестественное, странное. Желая попрощаться, она еще раз подставила под мою обессилевшую руку свою ладошку и... обожглась! Не успела ее отдернуть, как за этот жест мне тоже треснули по шее как следует, мне снова от НИХ досталось.

«Три дня. Три дня», — зазвучали в моей голове странные слова, и все вдруг разом стихло. Что они хотели сказать фразой: «Три дня»? Надо ли приходить сюда еще раз, но через три дня? Непонятно. «Ну никогда ничего не объяснят по-человечески!» — лениво подумала я. Фраза повисла в воздухе, оставив меня в полном неведении, и в этог день к ней больше не возвращались...

Стоял теплый вечер. Мы неторопливо возвращались из больницы, шагая по улице Посадской «сторону дома Н.А. Шишкина. По дороге Любовь Александровна все говорила и говорила, не переставая, еще не оправившись от потрясения. Она поражалась,

шн ни. Собрав силы, я все же смогла встать, затопить печку.

• 111\ ном дождалась, когда прогорят дрова, и плотно закрыла мн hi mi к v. По комнате поплыло тепло. Взбодрившись и крутанув Ий «мной ноге танцевальное «па», направилась к холодильнику Ий ЯЙЦОМ, по тут же услышала чью-то команду:

(нить!

т Хочу яичницу! — успела прокричать я, изрядно за сутки нММОДНМ.

Пег! Яйцо— нельзя! Достаточно чая! — распоряжался кто- III 1олькочай!

И упрямо прошла к столу, как вдруг навалилась усталость, н|1И1 ну»тело к полу, такая большая и тяжелая, как бетонная пли-!н Уже было не до яичницы. Еле стоя на ногах, покорно выпила

• iiiK.ui горячего чая, прошла к дивану и беззвучно свалилась. Ini мини, совсем без сил, ухватила на лету, что в душе все еще

• плюю обиду к космическим существам.

Обидно! Обидно! — причитала я, уткнувшись в подушку. — 1111 ин да никому не давала себя обижать, а здесь побили, но главное ни за что. Разве можно бить в наказание? Да еще девочек? I г ini бы только могла увидеть, кто это сделал, — обязательно дала пы i дачи, треснула бы как следует! — всхлипывала я. Но никто иг 111 к ткнулся в ответ. Так с обидой и уснула.

(Сквозь сон пробивались воспоминания из детства, в голове проносились картинки безмятежной юности, всплывало лицо мимы, и, стараясь удержать родной образ, я все спрашивала

• г «Что это происходит со мной? Объясни мне, мама, что про- И1 чодит? Как получилось, что эти странные видения пришли именно ко мне? Почему именно ко мне?», и засыпая, я уплывала и i нос недалекое прошлое...

Возвращение к истокам Детство. Маленький бунтарь

11<>жалуй, для того чтобы моя жизнь стала размеренной и

коИной, мне мешало одно качество— по натуре своей, по

чир,о п ру. н была бунтарем.

За время моего отсутствия с ним произошло нечто странное. Именно в 19часов Юминут, когда началось «лечение» Шишкина, муж вдруг отключился и крепко уснул. И спал ровно столько, сколько шла «энергетическая» операция. Возможно, когда с меня забирали энергию, он также был подключен к целебному космическому потоку, выступив в роли запасной базы, поддерживая меня даже на расстоянии не только эмоционально, но и энергетически. Не зря же говорят— «муж и жена одна сатана» или — «один самолет с бензобаком на двоих». Объяснения муж принял, но отнесся ко всему, как обычно, скептически. Свой сон объяснил простой усталостью, отмахнувшись от надуманных, как он считал, несерьезных совпадений.

Ближе к ночи я стала постанывать— было очень тяжело физически: саднило шею, сильно болели руки, поднялась температура. Было мучительно стыдно, что меня бездушно отчитали, и я, вспоминая это, начала реветь. Плакала оттого, что плохо выполнила свою работу, что допустила много ошибок, плакала от боли и горечи обиды. Вспоминала, как учили меня, карая за ошибки ударами, и снова ревела.

Почему ОНИ наказывали меня? Разве они не знали, что подобное со мной происходило впервые, и то, как трудно человеку, впервые столкнувшемуся с необъяснимым явлением, сделать все идеально?— размышляла я. Наказание, которое определили для меня «умные и грамотные космические санитары» расстроило и очень обидело. Измученная сомнениями, зареванная, я, жалея себя, чуть ли не утопала в слезах. Едва успев дойти до постели, я рухнула, словно подкошенная, и уснула.

Спала ровно сутки. В первый день, проснувшись, я не могла встать, не могла сесть, не могла передвигаться, пить, есть. Был уже вечер, когда, превозмогая слабость, я попыталась приподняться с кровати. Во мне проснулся зверский голод, до жути, немедленно захотелось съесть хоть что-нибудь. «Эх, яйцо бы всмятку с поджаренной корочкой хлеба. Да глоток душистого сладкого чая!» затосковало во мне, засосало под ложечкой. Кухня — рядом, подвигаться не было сил. Раздумывала, как же мне себя, беспомощную, дотащи п. до холодильника. В доме стоял сырой холод— муж с утра уехал в командировку, и печка была не

1М*гж‘нькая — и что-то не понравилось мне по дороге и, упав й 9И0Г. и стала бить ногами по сугробу, закатываясь в истерике. Миро I крепчал, щипало нос, холод прокрался под шубку. Я пла- м м и (ребовала к себе внимания:

Мама, подними меня!

Услышав крик, мама остановилась, посмотрела на меня и пошли дальше, вперед, не оглядываясь— я разревелась окон- чи Iг ii.Ho. Так горько я плакала не от того, что мама не хотела Vi iviiHTb мне— вернуться и поднять меня, ведь девочке было in по иятьлет, но от того, что мне было непонятно, почему и 1|юслая и умная мама не хочет остановиться, успокоить меня и Ион ширить по-человечески? Почему, оставив ребенка на снегу, они I и ран ичилась лишь нравоучительным тоном:

Му и лежи здесь, пока не замерзнешь!

Барахтаясь в скрипучем снегу, я смотрела маме вслед, оторопей от удивления: как она, совершенно спокойная, уходит по mi и,»у, как удаляется ее ровная спина, и не понимала, почему она бросает меня, почему уходит? В тот миг меня потрясло то рашюдушие, с которым она оставила меня, маленькую девочку, ми холодном снегу. Возможно, правы те родители, которые не hi и икают капризам детей, правы, бросая их в наказание там, I до ребенок заплакал, но холодок от этого равнодушия и бес-

• ерлечия страшной занозой остается глубоко в сердце и отдает Полью долгие годы, не находя этому равнодушию оправдания. 1Мк нок, живущий во мне, всегда знал, что на самом деле он III КАПРИЗНИЧАЕТ, а через свои капризы, через импульсы, ком>рые в них посылает, через собственное поведение и реакцию мири на это поведение он изучает мир.

• Мы появляемся на этот свет не для того, чтобы соответ-

• I поил гь чьим-то ожидаемым результатам, не для того, чтобы

■ нip,ждать ожидания других. Мы приходим, чтобы изучать этот мир и взаимодействовать с ним».

Отвоеванное пространство

Мима сутками работала на заводе ВСМПО г. Верхняя Салда, 1.1 н со мной было некому, и меня отправили в детский садик.

Звезды определили так, что родилась я в городе Кольчугино Владимирской области, а выросла и закончила школу — в небольшом уральском городке Верхняя Салда Свердловской области.

Папа умер, когда мне было всего два годика с небольшим. Мама, тогда молодая еше женщина, осталась одна с маленьким ребенком на руках. Но не отчаивалась. Ее жизнь прошла в Кольчугино, всего в двух часах езды от Москвы. Москва оказывала заметное влияние на культуру и дух провинции. Наделенная особой московской статью и сдержанной красотой, мама, приехав в Верхнюю Салду, заметно выделялась среди сверстниц. Заводские парни приметили ее, но как подступиться, не знали — характер у мамы был особый. Ктому же ее требования к жизни разнились с укладом местных салдаман— горожане привыкли к шумному веселью, к пирогам, любили по воскресеньям ходить друг к другу в гости дворами, пить водку, драться, мириться и снова дружно садиться за стол и пить. Воспитанная в строгости, мама сторонилась шумного веселья, да еше был маленький ребенок на руках, который, подрастая, неизменно требовал к себе внимания.

Не избалованная особой родительской любовью, меня растила в строгости. Не было излишества в чувствах, растила

без сюсюканий — кормила, одевала, обувала, читала на ночь сказки, но по головке лишний раз не погладит — чего ребенка баловать? И не баловала. Особую нежность к ребенку не проявляла, да это и не поощрялось. Время было трудное — мама сама рано осталась без родителей, и плакаться было некогда. Да и некому.

Помню случай, когда однажды студеной зимой мы с мамой пошли в гости. Мама везла меня на санках — я подросла и была уже ••и>»«■><■<-геи в свои любимые тапочки. Просто с самого рождении ио мне сидел Бунтарь— заносчивый, въедливый, который шкичился упрямством и все время подбивал меня подраться, кнн'рмй познавал жизнь и с боем отвоевывал свое жизненное н|н>«флнетво. Маленький бунтарь, который, подрастая, столбил i'Imimi территорию, самоутверждаясь и проявляя характер. Птица

► ирмнг своих птенцов, учит их летать, а затем отпускает в небо. И *v словно выпала из гнезда, и потому выживать, чтобы летать, учились сама.

Неподходящий ухажер

Наверное, многие дети считают, что в свои полные пять они V*!' in с понимают и все знают; что их мама уже старая, хотя ей № по меньше ЗОлет, и потому они теперь главные в доме. Думают, 'мп, кроме них, в жизни мамы никого больше быть не может. >1 1ИЖС, как всякий ребенок, полный эгоизма, считала, что у mi м'И мамы должна быть только я. Но откуда ни возьмись, у мамы inИ1ИИЛСЯ ухажер. Дядя Вася был мужчина видный —улыбчивый мпхол с курчавым золотым чубом и особым говором.

Зачем он тебе нужен, хохол? — говорила маме соседка.

11о маму подкупала его улыбка — белозубая, открытая.

Будем дружить? — спрашивал дядя Вася, посадив меня к t (•<>(• на колени и выставив в ослепительной улыбке ряд белых lyAoii.

• Как же так—разве взрослый дядя может дружить со мной? — |м< суждала я, считая себя “маленькой”, адядютаким большим, 470 лаже пальцев на руках не хватало, чтобы сосчитатьего года. — Он что, в песочнице, что ли, будет с нами играть? Но ведь он |.1кой большой!»

Я супилась, не отвечала на его улыбку — она мне не нрави-

I. K I. Несмотря на обаяние, его улыбка щерилась, как голодная ишн собака, которая заглядывает в глаза и выпрашивает кусок, и получив кусок, готова тебя цапнуть, хотя и в глаза заглядывает. 11с поддаваясь обаянию улыбки, я слезала с колен этого дяди и убегала. Мама же настоятельно просила: «Относись к дяде Васе хорошо». Никого не волновало то, что о нем думаю я.

Группа состояла примерно из 20 детей. В детском саду был совершенно иной мир. Освоившись, стала наблюдать за девчонками, играющими куклами в дочки-матери.

«Чего они с ними возятся, чего сюсюкают? Эго так скучно! — думалая, глядя, какдевчонки, расположившись в углу, укладывали спать плюшевых мишек и, заботливо перекладывая их из кроватки в кроватку, что-то лопотали при этом. — Ведут себя как дети. А, это девчонки, что с них взять!» — заключала я в свои неполные пять лет и, обозначив недовольство на кислой физиономии и надув губы, шла к мальчишкам, которые строили танки из деревянных кубиков посреди комнаты. Это было не весть что, но все же какой-то процесс, какое-то интересное дело. Но мальчишки шугали меня, гнали от себя прочь, не принимая в игру.

— Иди к девчонкам! — махали они. — Нечего тут!

Насупившись от такой несправедливости, я молча брала

детское ведро и начинала бомбить их строения: громила построенные конструкции, швыряла кубики в танк— в комнате стоял жуткий грохот. Мальчишки лупили меня, вцепившись в волосы. Яне уступала и тоже цеплялась в чьи-то космы. Мы пыхтели, больно дубасили кто кого, таская друг друга за волосы. Веши летали по комнате, слышался визг, крики и детский рев. На плач прибегала воспитательница, с трудом растаскивая нас в разные стороны. Меня ругали, наказывали и ставили в противный темный угол.

Вечером, зацепив за руку, меня выводили к маме — одежда порвана, под глазом ссадины и синий фингал. Воспитатель жаловалась:

— Не девочка, ахулиган. Завела драку, побила мальчиков. Сломала игрушки. Угомоните своего ребенка.

Мама ручалась за меня, обещала, что больше этого не повторится, но на следующий день, как только за ней закрывалась дверь, происходило все то же самое. Однажды я толкнула мальчика, он упал и больно стукнулся головой. Стех пор меня стали выгуливать отдельно, запрещая подходить к детям близко. Я никогда не считала себя забиякой. Ростом я была в группе самая маленькая, но в драку постоянно влезала, как в самое большое удовольствие в своей жи»ни, рвалась в нее так, как старый хозяин

и нгрь к квартире? Зачем я нужна маме? И что мне делать в этом мире. где прочно и основательно поселился отчим, став хозяином н< по того, что раньше было моим миром?

«Почему взрослые люди, — спрашивала я себя, — не считают нужным объяснять свои решения, когда в жизнь ребенка вводят мопош человека? Почему мама, если она хотела, чтобы я роди- 'im I., появилась в ее жизни, перестала со мной считаться? Почему и мою жизнь вторгается чужой человек? Почему мое мнение перестало для нее что-либо значить? Вернее, оно теперь ничего иг шачит вообще. Так страшно, как будто я перестала существо- ин п. — рассуждала я, спрятавшись за теплую батарею.

Нас, детей, сразу ставят перед фактом, который мы должны принять безоговорочно, — это твой новый папа! Принять с ожидаемым для взрослых восторгом... Почему? Кто считается с н м, что сначала в жизни мамы была я? И именно я, ее ребенок, М Девочка шести лет еще недавно была для нее самой нужной,

• имой любимой? Значит, я вправе рассчитывать на то, чтобы i просили моего согласия на появление другого человека в моей

■ емье? Думаю, что да.

Но мама, конечно, и не думала обо мне. Она не посчитала нужным сообщить мне о новом человеке в семье. Меня просто поставили перед фактом, навсегда и бесповоротно— ЭТОтвой пина. «Новый папа» был очень ласков— приносил конфеты, ующал кренделями, говорил со мной елейным голосом и просил:

• Назови меня папа». «Подлизывается!» — решила я, и уперлась. Выставив перед собой рога, я стала мысленно бодаться, не со- I лишаясь произнести заветное для него слово.

Отчим работал на том же заводе, что и мама. Сам он был шсэжий, родом из Москвы, вся его родня жила там. ВСалду его направили после тюрьмы, куда он, по его словам, угодил поводе случая. Чтобы реабилитировать себя в глазах мамы, отчим долгое иремя рассказывал версию о том, что когда-то, еще в институте, I дс он учился на вечернем отделении, он позволил себе вольное ныеказывание в адрес генсека Сталина. Времена были суровые. I IX) по чьему-то доносу забрали на следующий же день, осудили и посадили втюрьму, где он провел несколько лет. Затем направили на завод—там он и познакомился с мамой. Рассказывал о себе он

«Очем это мама говорит? Не понимает, чтоли? — недоумевала я. — Как я могу к нему хорошо относиться, когда он — “чужой”? Разве она этого не слышит? Взяла бы да послушала сама, и сразу все узнала!»

Дети в раннем возрасте, по сути, ничего не понимают изтого, что говорят им взрослые, не воспринимают их нотации, слова. Дети «выслушивают» взрослых, как это делают собаки, когда «вынюхивают» человека. Собаки определяют, какой идетчеловек, — по вибрациям. Пьяного чуют за версту. Злоба пьяного человека выдает себя особым запахом, особым потом, который собаки «вынюхивают» и, особо реагируя на внутреннюю злобу пьяного, гавкают. Дети тоже очень чувствительны, они «слышат» вибрации человека своим внутренним состоянием, слышат сердцем. Дети «слышат» цвета, слова, диалоги, смысл поступков. Слышат злобу, ложь, любовь. Сидя на коленях дяди Васи, я «слышала», что этот дядя был «чужой», и мое отношение к нему не изменялось даже тогда, когда он приносил конфеты. Меня удивляло, что мама не понимает и не слышит то, что слышу я. Мир был полон звуков, и мне казалось, что в этом мире все такие же, как я, и ничем друг от друга не отличаются — все слышат, видят, все чувствуют.

Ухажер дядя Вася вскоре куда-то делся. Что-то не заладилось у них с мамой, и ухажер уплыл в небытие, задвинулся куда-то — не сыскать.

Отчим

Когда мне пошел уже седьмой год и я считала, что состоялась, став вполне зрелым человеком (в шесть лет ребенок обретает совершенно конкретное чувство взрослости), в наш дом пришел новый человек —отчим. Отчим вторгся в мой мир, как агрессор, быстро, напористо, фомко, захватив то немногое, что раньше предназначалось для меня - мою территорию Любви, мою маму, мой дом. Сего приходом я лишилась внимания мамы, ее любви, ее личного времени, которое она, с утра до вечера зафуженная работой, с трудом выкраивала для меня. Было обидно и непонятно, почему этот чужой человек, по названию «отчим», стал главным в доме? Я терялась и не могла определиться — кто я

Назови меня папа! — потребовал слюнявый рот, — Ты должна называть меня папой! Я тебя кормлю!

(о дня смерти моего родного отца прошло четыре года, но нрннным было то, что все эти годы во мне жило чувство, что мой отец не умер, что он жив и он где-то здесь, рядом. Он никуда Hi' ушел, не покинул меня и всегда будет рядом —детским вну- ipnmiiM мозгом я чувствовала, я знала это. Тогда, в свои шесть н ч, и не боялась показаться себе странной, смешной и нелепой. Иоыла уверена в том, что если я это чувствую, то именно так оно и ч||,— не было никаких сомнений. К счастью, ребенок в эти in н.1 сше не знает, что взрослые ограничивают себя разными понятиями «верю» или «не верю» и что у них есть страх покатили посмешищем для других. Страх, который их сдерживает. H(i.7 лет чувствовать необычное для ребенка — было естественным состоянием. Я думала, что у всех происходит то же самое, m I- испытывают то же ощущение, не иначе, поэтому отчиму я

111 иг I ила, предполагая, что то, что я скажу, он и так знает.

— У меня есть папа! Он — жив! — заносчиво прокричала я, как поделают все дети, отстаивая свое маленькое пространство, и в пн же момент что-то невидимое, бестелесное появилось рядом | о мной. Оно словно примкнуло ко мне, загородив от отчима, — ко мне пошло тепло.

Отчим сидел на полу, растопырив колени, смотрел пьяными I на ими и криво надсмехался:

— Твой отец умер! А мамка осталась одна. Я твой папка! — Похматая голова упала на грудь, и сопливые слюни потекли по небритому подбородку.

Детское «слышание» снова проснулось во мне и тихонько подсказывало, что пьяный человек, сидящий на полу, который хочет стать мне родным, на самом деле — чужой. Не боясь его i фашной, безобразной головы, я упиралась и взбрыкивала, тверди свое: «Папа жив!» И в тот же момент рядом снова поивилось невидимое живое тепло, как бы проступающее из воздуха, из-под самой притолоки. Наверное, это был Дух моего отца, который был очень рад, что я чувствую его незримое присутствие и вижу гонкий силуэт— тепло кружило около меня, то теряясь, то возникая вновь. Папа был здесь, рядом, я чувствовала это в свои

очень убедительно, и мама верила. Правду она узнала слишком поздно— он отсидел Юлет за убийство своей жены.

Отчим был высокий, сильный мужчина. Крепкие мышцы играли под рубашкой. Большие, широкие ладони, когда он закрывал их, скручивались в узловатые, здоровенные кулаки. Мама говорила: «Руки у него “золотые”. Со временем отчим показал, что делать он умел почти все — лудил, паял, подшивал валенки, строгал, пилил, пек блины, готовил вкуснейшие борщи, делал жаркое из грибов и картошки, которое таяло во рту, — после него последним кусочком хлеба вылизывали кастрюлю.

Удачливый рыбак, опытный охотник, он также умел обращаться с оружием, знал много песен, играл на гармошке, прекрасно рисовал. Отчим имел хорошее чувство юмора, был заводилой в компании, ничего не боялся. К несчастью, в Салде любили праздники, и отчим пристрастился к выпивке — в доме стали появляться веселые гости, а с ними — бутылка на столе. Мама хлопотала на кухне, накрывая стол, с каждым разом радуясь гостям все меньше и меньше. Никто из сотрудников цеха, приходивших к нам в гости, и не подозревал, что после того; как все уходили, отчим начинал бить маму. Почти каждая веселая попойка заканчивалась ее тяжелыми побоями.

Однажды отчим напился так, что испугал меня, тогда еще совсем ребенка. Поздним вечером, когда все разошлись, я оказалась с ним в крошечной кухне один на один. Огчим, пьяный вдрызг, сидел, прислонившись к старому облупленному кухонному столу, освещенному блеклым светом абажура, рядом стояли пустые бутылки, банки, лежала груда старых мешков.

Страшное чудовище, в которое он разом превратился, сидело, скорчившись, на полу— из обмякшей кучи одежды торчала его всклоченная голова. Пряди волос, слипшись в грязный комок, висели по бокам редкими космами. Он то впадал в беспамятство, то выходил из него, находясь в своем бредовом мире. Он разговаривал сам с собой — ругался грязными словами, чертыхался и. казалось, никого не видел перед собой, но вдруг, подняв скомканную похмельем голову, рассмотрел меня из-под пришура глн i и, скривив лицо, заросшее жесткой щетиной,выдохнул.

и I не го по дороге я потеряла деньги. Надо было возвращаться Лимой без хлеба, ноя боялась и не знала, что делать, как сказать

0 noiepc отчиму. Весь обратный путь я искренне заглядывала в мннны — вдруг денежка найдется? Ничего! Прошла тропинку mil in то до самого дома, обыскивая каждый камушек, — ниче- |Vt 1.ыло страшно возвращаться, но я все же вернулась. То, что И|мж мшло дальше, я помню как сейчас.

— Die хлеб? Где деньги? — орал отчим, брызгая слюной. — Ды- рииый карман? Я сейчас тебе покажу «дырявый карман», узнаешь v меня как деньги терять!— И показал. Девочке, маленькой и крупкой, которой было чуть больше восьми лет, он показал весь \ *.и взрослой мужской силы и большого скрученного кулака.

Меня до этого никогда не били, я не знала, что это такое — |>ин. ребенка. Я внимательно смотрела, как отчим снимает ши- Iм >к • Iй солдатский ременьс бляхой и накручивает его на большую

• 1><’икую руку. Я только знала, что 27 копеек — это не очень много, и не могла понять, почему эта потеря так огорчила отчима. Я иски на какого-то утешения для него и готовила какие-то слова в снос оправдание. Но он неожиданно... стал бить.

Первый удар хлестнул меня по лицу резкой, страшной бо- нью. Я все еше не верила в то, что меня били. Своим детским нсичоночьим умом я не могла объяснить то, что делал большой, | ильный дядя — зачем он бил маленькую девочку, совершенно не способную противостоять ему? Человеческое во мне — оторопело. Но отчим снова стал бить. Распаляясь, получая животное наслаждение от моей беспомощности и криков, он бил ремнем с

1 а кой силой, что тело кидало из угла в угол по комнате, как щепку. 1>оль, унижение, страх, стыд, ужас— все вдруг обрушилось на меня и глушило, и слепило, и жгло. Я не могла защищаться, не хотела, потому что нас связывало, объединяло, сроднило с ним I vino слово. Слово, которое вызывало доверие к этому человеку, —

• папа». Но боль от удара вдруг прожгла насквозь, вывернув все во мне наизнанку, и заставила очнуться. Я бросилась под шкаф. Как смогла я втиснуться под старый шифоньер— не помню: расстояние щели от пола было немыслимо узким. Но я залезла, вползла в щель, поместившись там полностью тогда, когда уже почти теряла сознание.

шесть лет. Я точно знала, что вижу его сумеречное уплотнение, но не могла при этом объяснить, как это у меня получается. Мне не было страшно, но расскажи я в то время кому-нибудь об этом, меня скорее всего сочли бы сумасшедшей. К счастью, тогда никому до меня не было дела.

Отчим со временем все-таки добился моего расположения. «Папа», —сказала я ему однажды, и меня сразу завалили конфетами. Но папой он пробыл недолго.

Плохой день

Отчим пил все чаще, и это становилось бедствием в семье, разрушительным и неуправляемым. Ктому времени в доме появились двое малышей — сначала брат Миша, чуть позднее — Сережа. Дети требовали внимания к себе, ухода, заботы. Маму изнуряла постоянная стирка, по квартире всюду сушились развешанные детские колготки, штанишки, пеленки, простыни. Горы замоченного белья моих маленьких братьев она стирала порой уже глубокой ночью. Это вызывало раздражение отчима и, не боясь, что его слышат дети, и не стесняясь их, он орал так, что громыхало по всем комнатам: «Спать пора, а она все х...ей занимается!»

Невыносимый рабский труд изматывал — закончив стирку, мама падала спать замертво, вмиг отрешившись от всего, забыв о себе, как о женщине. Отчим стал пить, покупая бутылочку водки уже без повода. Начались перебои с деньгами — денег ни на что не хватало. Перебивались от зарплаты до зарплаты. Требовалась новая одежда — ее давно не покупали, а старую перешивали и носили до дыр. Мама перекраивала, что могла, штопала, но дырки снова появлялись в самых неподходящих местах и расползались, как тараканы.

Как-то в доме кончился хлеб и меня отправили в магазин, находившийся недалеко от дома. Отчим, кряхтя и ругаясь, выдал на буханку 27 копеек. У прилавка толстая продавщица строго спросила: «Чтотебе, девочка?» Я полезла в карман, чтобы достать деньги, — там было пусто. Я обшарила карманы, где лежали копейки, и пришла в ужас - псе исчезло! Карман был дырявый, tnu'iHMC ангелы— девочки в белых передничках, мальчики— в 0«лых рубашках, послушные, красивые и робкие— все добрые и хорошие. Мой маленький белый фартук и белые банты из года и юн, были накрахмалены и торчали в разные стороны. Я тоже XIIп-пн нравиться и старалась быть хорошей девочкой.

На первом же уроке меня посадили за один стол с мальчиком 1м>рсй. Стульев не хватало. Решив, что мы маленькие и сможем умоститься, учитель поставил один стул на двоих: «Садитесь!»

Мы прыгнули занимать место. Боря, мальчик толстенький н крепко сбитый, прыгнул вперед меня. Расставив руки, он I i крался посадить свою объемную часть тела, чтобы занять стул целиком, пытался столкнуть меня. Но я так треснула его, что он I налился со стула. Падая, он ударил меня. Мы сцепились. Валяясь мн фязном полу, мы кряхтели, сопели, но никак не уступали друг другу в неравной драке.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: