Метафора и западная психология

Карл Юнг

В своей основополагающей работе Карл Юнг навел мосты между учениями древности и современности, между мудрецами Востока и психологами сегодняшнего дня, между западными религиями и модернистскими поисками веры. В основе его построений лежит символ. Символ, как и метафора, передает нечто большее, чем представляется на первый взгляд. Юнг считал, что вся картина нашего психического мира опосредована символами. С их помощью наше "Я" проявляет все свои грани, от самых низменных до высочайших. Юнговское определение символического удивительным образом совпадает с существующими определениями метафор.

"Слово или образ становятся символическими, когда подразумевается нечто большее, чем передаваемое или очевидное и непосредственное значение. За ним скрывается более глубокий "подсознательный" смысл, который не поддается точному определению или исчерпывающему объяснению. Попытки сделать это обречены на провал. Когда сознание исследует символ, оно натыкается на понятия, лежащие вне пределов рационального понимания".

Выражение архетипа, по мнению Юнга, является основной ролью символа. Архетипы - это врожденные элементы человеческой психики, отражающие общие модели чувственного опыта, выработанные в ходе развития человеческого сознания. Говоря по-иному, архетипы - это метафорические прототипы, представляющие многочисленные этапы эволюции человечества. Существуют архетипы отца и матери, мужественности и женственности, детства и т.д. Для Юнга архетипы - "живые психические силы", не менее реальные, чем наши физические тела. Для духа архетипы являются тем же самым, что органы для тела.

Существует много способов выразить или воссоздать архетип; наиболее распространенные из них - сны, мифы и сказки. В этих особых областях деятельности сознания неуловимый архетип обретает осязаемую форму и воплощен в действии. Сознательный ум внимает некой истории с определенной последовательностью событий, смысл которой усваивается полностью только на подсознательном уровне. Архетип облекается в метафорические одежды (Юнг использует термин иносказания), которые помогают ему выйти за пределы понимания обычного бодрствующего сознания, точно так же как это происходит в восточных коанах (Юнг, 1958).

"По содержанию архетип, в первую очередь, представляет собой иносказание. Если речь идет о солнце и оно отождествляется со львом, земным властелином, охраняемым драконом несметным золотым кладом или с некоей силой, от которой зависит жизнь и здоровье человека, то все эти тождества неадекватны, ибо существует третье неизвестное, которое более или менее приближается к перечисленным сравнениям, но к постоянной досаде интеллекта так и остается неизвестным, не вписываясь ни в одну формулу".

Юнг считал, что сила воздействия символов заключается в их "нуминозности" (numinositi, от латинского numen - божественная воля), ибо они вызывают в человеке эмоциональный отклик, чувство благоговейного трепета и вдохновения. Юнг особенно настаивал на том, что символы являются одновременно и образами и эмоциями. Символ теряет смысл, если в нем нет нуминозности, эмоциональной валентности.

"Когда перед нами всего лишь образ, тогда это просто словесная картинка не обремененная глубоким смыслом. Но когда образ эмоционально насыщен, он обретает нуминозность (или психическую энергию) и динамизм и несет в себе определенный подтекст".

Для Юнга символы являются той жизнетворной силой, которая питает психику и служит средством отражения и преобразования жизни. В символе Юнг всегда видел носителя современной духовности, порожденного жизненно необходимыми психодинамическими процессами, происходящими в каждом человеке. Постепенный спад интереса к традиционным авторитарным религиям приводит к тому, что в поисках веры, "обретения души" человеку все больше придется полагаться на собственную психику и ее символические связи.

"Человек нуждается в символической жизни... Только символическая жизнь может выразить потребность души - повседневную потребность души, обратите на это внимание!"

Шелдон Копп

В предпринятом нами обзоре трудов многих известных психологов и психотерапевтов достойное и созвучное нашим собственным взглядам место нашли работы Шелдона Коппа. В своей книге "Гуру: метафоры от психотерапевта"(1971) Копп рассказывает о спасительной роли сказок в собственном детстве и о том, как позднее он заново открыл воспитательную силу преданий и поэзии. Поиск своего пути в терапии заронил в нем сомнения в могуществе ученого мира исследований и теорий, который не затрагивал его личных переживаний, чувств и интуитивных ощущений, тогда как классические мифы и метафоры, созданные самыми разными культурами мира, западали в душу глубоко и надолго.

"Сначала мне показалось странным, что в моей психотерапевтической практике мне больше всего помогали повествования о магах и шаманах, о хасидских раввинах, христианских отшельниках и буддийских мудрецах. Поэзия и мифы давали мне гораздо больше, чем научные изыскания и доводы".

Погружение в литературу метафор помогло Коппу прояснить один важный аспект терапевтического процесса, который часто упускается из виду: внутренний процесс, происходящий в самом терапевте. Копп обозначил его как "возникающее родства" или "внутреннее единство" с клиентом.

Исследуя феномен метафоры, Копп различает три вида познания: рациональное, эмпирическое и метафорическое. Он полагает, что последний вид расширяет возможности двух предыдущих и даже вытесняет их.

"Метафорическое познание не зависит напрямую от логических рассуждений и не нуждается в проверке точности нашего восприятия. Понимать мир метафорически значит улавливать на интуитивном уровне ситуации, в которых опыт приобретает символическое измерение, и нам открывается множество сосуществующих значений, придающих друг другу дополнительные смысловые оттенки".

Джулиан Джейнс

Психолог и историк Джулиан Джейнс развивает идеи Коппа, утверждая, что субъективный сознательный разум как раз представляет собой процесс построения метафор. Разум является "тем словарем или областью лексики, понятия которых суть метафоры или аналоги существующего в физическом мире поведения". В формулировке Джейнса метафора - это первичный опыт, служащий двоякой цели: (1) для описания переживаний, которые впоследствии (2) могут заложить в сознании новые модели, расширяющие границы субъективного опыта. Другими словами, когда мы пытаемся описать какое-либо конкретное событие, т.е. воспроизвести его объективно, в процессе нашего рассказа возникают новые аналогии, которые уже сами по себе расширяют первоначальный опыт.

Забавной иллюстрацией к этой точке зрения Джейнса может послужить пресловутая байка о "вот такой рыбине, что попалась на крючок, да сорвалась". Так ничем не примечательный опыт превращается чуть ли не в самое знаменательное событие жизни. Примером более продуктивной "работы метафоры" служит психотерапевтический процесс, когда, рассказывая о себе, человек по-новому осмысляет отдельные моменты своей жизни. С каждым из нас случалось так, что, рассказывая другу о каком-то событии, мы открываем для себя новые подробности, более сложные повороты и более запутанные зависимости, чем это представлялось в момент события. Согласно Джейнсу, этот процесс обогащения происходит за счет генеративной способности метафоры.

Если согласиться с этой мыслью, тогда метафора может оказаться чрезвычайно полезным инструментом общения именно в тех случаях терапии, обучения и консультирования, когда необходим поиск нового понимания проблемы клиентом.

Эриксон и Росси

Трудно сосчитать то количество метафорических историй, которые создал Милтон Эриксон за 50 лет своей блестящей профессиональной работы. Большинство из них были почерпнуты из личного опыта и терапевтической практики. Многие считали, что ему не было равных в использовании метафоры в лечебных целях. Сам Эриксон мало задумывался о теоретическом обосновании воздействия метафоры до тех пор, пока не началось его сотрудничество с психологом Эрнестом Росси, продолжавшееся в течение последнего десятилетия жизни Эриксона. В этот период начала обретать целостность теория, основанная на позднейших исследованиях неврологов в области функционирования полушарий головного мозга.

Эта теория открывает важную зависимость между метафорой, симптоматикой и терапевтическим воздействием. Исследованиями установлено, что обработка сообщений метафорического типа происходит в правом полушарии. Оно же, в большей мере, чем левое, отвечает за эмоциональную и образную стороны мышления. Считается, что психосоматическая симптоматика также зарождается в правом полушарии. Эриксон и Росси предположили, что поскольку "симптомы являются сообщениями на языке правого полушария, то исследование метафор позволит напрямую общаться с правым полушарием на его собственном языке". Отсюда становится понятным, почему метафорический подход к терапии дает результат гораздо быстрее, чем психоаналитический метод.

"Это [использование метафоры для непосредственной связи с правым полушарием] в корне отличается от традиционного психоаналитического подхода, когда телесный язык правого полушария сначала переводится в абстрактные модели познания левого полушария, которые уже каким-то образом должны обратно воздействовать на правое полушарие, чтобы изменить симптоматику".

Метафора же идет к цели по прямой, приводя в действие правополушарные процессы. Эриксон был особенно искусен в "общении на двух уровнях", как это сформулировал Росси, т.е. он одновременно работал и с сознанием, и с подсознанием. В то время как сознание получает свое сообщение (в виде понятий, идей, рассказов и образов), подсознание занято своим делом: разгадкой подтекстов и скрытого смысла. Сознание вслушивается в буквальный смысл рассказываемой истории, в то время как тщательно продуманные и искусно вплетенные в ткань повествования внушения вызывают в подсознании необходимые ассоциации и смещения смыслов, которые, накапливаясь, в конечном итоге переливаются в сознание.

"Сознание озадачено, потому что в нем рождается отклик, который невозможно объяснить... С помощью одного и того же механизма аналогии, метафоры, шутки самым сильным образом воздействуют на подсознание, активизируя его ассоциативные способности и ответные реакции, в результате чего возникает конечный продукт, который даруется сознанию в виде "нового" знания или поведенческой реакции".

Выразительной иллюстрацией к вышеизложенным мыслям может послужить работа Эриксона с одним из своих пациентов. В течение многих лет Джо успешно занимался цветоводством, когда вдруг узнал, что у него неизлечимая форма рака. Не умея переносить боль и диктуемые болезнью ограничения, он постоянно жаловался, раздражался и отказывался от бесконечного количества болеутоляющих лекарств, которые каждый врач выписывал по своему вкусу, отрицая пользу средств, назначенных другими докторами. Зная, что Джо терпеть не мог даже самого упоминания слова гипноз, Эриксон прибег к развернутой метафоре, основанной на выращивании томатов, и использовал ее для косвенного и как бы совсем не гипнотического внушения, чтобы успокоить, поддержать и утешить своего клиента и облегчить его физическое состояние. Приводим небольшой отрывок из этой истории (курсивом выделены вплетенные в рассказ внушения):

"Сейчас я хочу с тобой побеседовать, как говорится, с чувством, с толком, с расстановкой, а ты послушай меня тоже внимательно и спокойно. А говорить я буду о помидорной рассаде. Странная тема для беседы, не правда ли? Сразу возникает любопытство. Почему именно о рассаде? Вот кладешь ты семечко в землю и надеешься, что вырастет из него целый куст и порадует тебя своими плодами. Лежит себе семечко, да набухает, впитывая воду. Дело несложное, ведь время от времени проливаются теплые, приятные дождики, от них столько покоя и радости в природе. И цветы и томаты знай себе растут... Ты знаешь, Джо, ведь я вырос на ферме и для меня томатный куст настоящее чудо; ты только подумай, Джо, в таком крохотном семечке так покойно, так уютно дремлет целый куст, который тебе предстоит вырастить и увидеть, какие у него замечательные побеги и листья. Форма у них такая красивая, а цвет такого густого чудесного оттенка, что у тебя душа поет от счастья, Джо, когда ты смотришь на это семечко и думаешь о том замечательном растении, что так покойно и уютно спит в нем".

Хотя надежды на излечение практически не было, Эриксону удалось значительно улучшить симптоматику. Лечение настолько облегчило боль, что Джо мог обходиться без болеутоляющих. Настроение у него поднялось и оставшиеся месяцы жизни он провел с той же "активностью, с какой прожил всю свою жизнь и успешно вел свое дело".

Таким образом, в случае Джо томатная метафора активизировала в подсознании ассоциативные модели покоя, уюта, счастья, что в свою очередь прекратило действие старых поведенческих моделей боли, жалоб, раздражения. В итоге появляется новый поведенческий отклик: активный, бодрый образ жизни и положительный настрой. Конечно, перемена наступила не сразу и воздействие метафоры не было мгновенным. Началось ее многостороннее, постоянно расширяющееся осмысление. Одно понимание порождало другое, вызывая соответствующие поведенческие отклики. Таким образом, цепочка изменений была запущена чем-то вроде встроенной в мышление самоактивируемой системы с обратной связью.

Бендлер и Гриндер

Последнее десятилетие в жизни Эриксона было наиболее плодотворным в его преподавательской деятельности. Занимаясь с учениками, Эриксон использовал ряд методов косвенного воздействия, включая элементы утилизации, транс и метафору. Оба лингвисты, Бендлер и Гриндер наблюдали за клинической работой Эриксона и на основе этих наблюдений выстроили свое лингвистически-ориентированное представление о механизме воздействия метафоры.

Метафора, согласно их теории, действует по принципу триады, проходя через три стадии значения:

1) Метафора представляет поверхностную структуру значения, непосредственно выраженную в словах рассказа.

2) Поверхностная структура приводит в действие ассоциированную с ней глубинную структуру значения, косвенно соотнесенную со слушателем.

3) Это в свою очередь приводит в действие возвращенную глубинную структуру значения, непосредственно относящуюся к слушателю.

Приближение к третьей ступени означает, что начался трансдеривативный поиск, с помощью которого слушатель соотносит метафору с собой. Сама сюжетная линия служит лишь мостиком между слушателем и скрытом в рассказе посылом, сообщением, которое никогда не достигнет адресата без его невидимой глазу работы по установлению необходимой личностной связи с метафорой. Как только связь установлена, начинается взаимодействие между рассказом и пробужденным к жизни внутренним миром слушателя.

Приведенный нами краткий обзор обнаруживает общее для всех теорий уважение к метафоре как особому и эффективному средству общения. Все сходятся на том, что метафора - явление многогранное, и ее использование может быть весьма разнообразным для расширения границ человеческого сознания.

"Физиология метафоры"

Мы восприняли как откровение теорию Эриксона и Росси о возможной связи между метафорой, симптоматикой и работой правого полушария. Для нас открывались новые творческие перспективы. Поняв, откуда исходит сила метафоры и что происходит в мозгу на физиологическом уровне, мы начали свои исследования с целью проследить связь между работой полушарий головного мозга и языком символов или метафор. Для начала вкратце расскажем о последних достижениях науки в области исследования головного мозга.

В шестидесятых годах совместная работа по исследованию связей между полушариями велась психологом Роджером Сперри и его коллегами Филиппом Фогелем, Джозефом Богеном и Мишелем Газанигой. В одной из работ 1968 года Сперри описал беспрецедентную операцию, успешно проведенную Фогелем и Богеном на головном мозге страдавшего эпилепсией пациента. Суть ее заключалась в том, что были прерваны проводящие пути между двумя полушариями. Изучая последствия ряда подобных операций, ученые обнаружили неожиданные изменения в поведении пациентов, что свидетельствовало о фундаментально различном способе обработки информации каждым полушарием.

"Судя по поведению таких пациентов, создавалось впечатление, что процесс мышления у них представляет не единый поток сознания, а два самостоятельных потока, возникающих каждый в своем полушарии, отрезанных друг от друга и не имеющих никаких точек соприкосновения. Говоря иначе, в каждом полушарии возникают свои особые ощущения, восприятия, понятия, свои собственные побудительные импульсы и связанный с ними опыт познания, обучения, волеизъявления".

До этого открытия считалось, что оба полушария функционируют если не идентичным, то в основном сходным образом.

Работа Сперри и его коллег пробудила новый интерес к этой области исследований. В результате открылась весьма сложная картина работы головного мозга, где элементы специализации уравновешиваются элементами интеграции. Мы уже знаем, что у каждого полушария имеется свой "стиль" обработки информации (специализация), но оба они также работают во взаимодействии как единое целое (интеграция). Это относится и к языку, который всегда считался прерогативой левого полушария. В ходе исследований выяснилось, что оба полушария взаимодействуют синергически в сложном деле языкотворчества и расшифровки словесных сообщений. Левое полушарие воспринимает язык последовательно, логически и буквально, а правое схватывает сообщения мгновенно, целиком, улавливая скрытый смысл. Если сказать по-иному, левое полушарие укладывает кубики по порядку, чтобы получить правильную картинку, а правое видит ее сразу.

При чем здесь метафора? Поскольку в метафоре важно не столько ее буквальное значение, сколько скрытый в ней смысл, для ее расшифровки придется больше потрудиться правому полушарию. Это подтверждается двумя независимыми друг от друга исследованиями. В 1978 году Орнстейн измерил волновую активность мозга у студентов медиков, выполнявших различные познавательные задания. Наибольшая активность левого полушария была отмечена при чтении и записи текстов технического характера, а высшая активность правого полушария была зарегистрирована при чтении притчей суфи (магометанского мистического пантеизма). В левом полушарии эти тексты вызвали такую же активность, как технические тексты плюс всплеск активности в правом полушарии.

Роджерс и ее коллеги (1977) провели сравнительный анализ английского языка и хопи (языка индейского племени, живущего в поселениях в северо-восточной части Аризоны) с точки зрения работы полушарий. Знавшие оба языка школьники начальных классов прослушали в записи на пленке один и тот же рассказ на английском и в переводе на хопи. Одновременно велась запись электроэнцефаллограмм. Результаты показали, что обработка рассказа на языке хопи вызвала повышенную правостороннюю активность по сравнению с английским вариантом. Это объясняется тем, что, в отличие от английского, язык хопи имеет более контекстуальный характер. В хопи слова не имеют фиксированных значений, а понимаются в зависимости от общего смысла сообщения. Вот эта необходимость гибкости понимания в зависимости от контекста и вызывает активность правого полушария.

Подводя итог, Пеллетье пишет:

"Элементы этих (правосторонних) словесных конструкций не

имеют фиксированных определений, но зависят от контекста и, занимая место в новой структуре, меняют свой смысл".

Идея Пеллетье относительно смыслового сдвига совпадает с тем, что Копп назвал "множеством сосуществующих значений" и с выдвинутой Эриксоном и Росси "двухуровневой теорией общения".

Исследования в этой области продолжаются и окончательные выводы впереди, но уже их начальный этап подтверждает интуитивные догадки тех теоретиков, которые проводят параллель между лингвистическими характеристиками метафоры и филологическими особенностями работы правого полушария. Метафора поистине является языком правого полушария. Надо надеяться, что дальнейшие исследования дадут еще более богатый материал, который вооружит нас знанием относительно физиологических основ понимания и даже усиления эффективности метафорических сообщений.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: