Глава VII. Работа редактора над текстами, различными по способу изложения 1 страница

Повествование

ПОСТРОЕНИЕ ПОВЕСТВОВАНИЙ

Повествование – самый распространённый способ изложения. Но уже античные авторы понимали, что простота повествования обманчива: нанизывание, незаконченность в рассказе всегда неприятны, – учили они. Всякое, даже самое простое повествование надо уметь построить. Первое, что для этого необходимо, – правильно выбрать события, которые станут узлами нашего рассказа. Однако это ещё далеко не всё, просто перечислить их недостаточно. Кроме информации о самих событиях повествовательный текст должен дать читателю представление о том, как происходила их смена: быстро или медленно, постепенно или внезапно, как проходил переход из одного состояния в другое. Достигается это разными и достаточно сложными приёмами. Повествование должно иметь свой ритм, свою интонацию. И чем точнее и продуманнее построено повествование, тем более простым и естественным оно выглядит.

Вспомним, как просто рассказывается у Пушкина о штурме Белогорской крепости:

«Теперь стойте крепко, – сказал комендант, – будет приступ»... В эту минуту раздался страшный визг и крики; мятежники бегом бежали к крепости. Пушка наша заряжена была картечью. Комендант подпустил их на самое близкое расстояние и вдруг выпалил опять. Картечь хватила в самую середину толпы. Мятежники отхлынули в обе стороны и попятились. Предводитель их остался один впереди... Он махал саблею и, казалось, с жаром их уговаривал... Крик и визг, умолкнувшие на минуту, тотчас снова возобновились. «Ну, ребята, – сказал комендант, – теперь отворяй ворота, бей в барабан. Ребята! Вперёд на вылазку, за мною!»

Комендант, Иван Игнатьич и я мигом очутились за крепостным валом, но оробелый гарнизон не тронулся. «Что же вы, детушки, стоите? – закричал Иван Кузьмич. – Умирать, так умирать, дело служивое!»1

Этот отрывок – повествование в чистом виде. Почти каждое предложение – новый его узел. Всего таких узлов десять. Они следуют друг за другом в строгой временной последовательности, лаконизм и плотность изложения передают динамику, напряжённость действия.

Пушкиным были заложены основы той повествовательной прозы, которая до сих пор остаётся характерным явлением русской письменной культуры. И ещё одно обстоятельство предоп­ределило этот выбор: мастерство пушкинской прозы – не только проявление его гениальности, но и результат осознанного и целеустремлённого литературного труда.

Как указывал В.В. Виноградов, «изучение пушкинского языка – задача, без решения которой нельзя понять историю языка повествовательных жанров общей письменной и разговорной речи в первой половине XIX в.»2 О неразработанности до Пушкина прозаической речи, бедности форм выражения в прозе, «безлюдии в степи русской прозы», несовершенстве эпистолярного и делового слога писалось не однажды. Историей русской литературы отмечено, как много внимания уделял Пушкин развитию исторического стиля изложения. Материалы, которые дошли до нас, позволяют проследить, как он работал над «Историей Пугачёва». Сравнение текста документов, относящихся к пугачёвскому восстанию, с рабочими записями Пушкина, с текстами «Истории Пугачёва» и «Капитанской дочки» даёт обширное поле для наблюдений, и не только в плане истории языка и литературы.

Установлено, что, делая выписки из документов, записывая свидетельства очевидцев, работая над немецкими и французскими литературными источниками, Пушкин сразу обрабатывал текст. Вот как преобразились под пером Пушкина мемуары академика Рычкова, отца симбирского коменданта.3

Источник

Сей искусный и попечительный генерал с придачею ему в Оренбурге двух лёгких команд и еще нескольких регулярных и нерегулярных войск, по слитии вод отправлен был сперва к Илецкому городку, где он, остановясь на несколько времени, всё распорядил так, как бы ему лучше и безопаснее к Яицкому городку подступить и оным овладеть, ежели б злодеи отважились ему воспрепятствоваться; но они, не допустя его туда вёрст за семьдесят, сами и с пушками выехали ему навстречу тысячах в трёх людства, а тем и открыли они уже намерение своё к бунту.

Текст Пушкина

Фрейман весною прибыл в Оренбург, где дождался слития рек, и, взяв с собою две лёгкие полковые команды и несколько казаков, пошёл к Яицкому городку. Мятежники в числе трёх тысяч выехали против него, оба войска сошлись в семидесяти верстах от города.

Разницу между приведёнными отрывками мы ощущаем сразу. Рассказ в записи Пушкина вдвое короче: 40 слов против 88 в мемуарах. Устранена тяжёлая архаичность стиля, бывшая нормой повествовательной прозы той эпохи, архаичность лексики, синтаксических конструкций. Но главное то, как прояснён ход событий. Все пять основных узлов повествования в редакции Пушкина сохранены: генерал прибыл в Оренбург, дождался слития рек, пошёл к Яицкому городку; мятежники выехали против него; оба войска сошлись в семидесяти верстах от города. Все факты названы, исключено лишь упоминание об Илецком городке, где генерал, остановясь на несколько времени, всё распорядил так, как бы ему лучше и безопаснее к Яицкому городку подступить и оным овладеть, ежели б злодеи отважились ему воспрепятствоваться. Это этап промежуточный, и всё, о чём здесь так многословно рассказано, должно было сделать искусному и попечительному генералу. Это разумелось само собой.

Четкая цепочка глаголов в пушкинской редакции текста останавливает на себе внимание читателя: прибыл – дождался – пошёл – выехали – сошлись. В первоисточнике о том же говорится расплывчато и туманно: отправлен был – остановись, распорядил, как подступить и оным овладеть, ежели отважились бы воспрепятствоваться – не допустя его... выехали и тем от­крыли намерение. Движение здесь передано не было.

В своей книге «Язык Пушкина» В.В. Виноградов реконструирует общие черты той прозы, которая представлялась Пушкину нормой литературного языка. «В этой прозе центр тяжести от ка­чественных слов переносится на динамику действия, на глагол. Формы эмоциональных характеристик и описаний сжимаются до предела и, включаясь в движение повествования, ускоряют и напрягают действие. – Относительные конструкции уступают своё господство таким синтаксическим сцеплениям, которые сопряжены с быстрой сменой временных плоскостей речи, т. е. со стремительным темпом повествования... Вступает в силу принцип стремительного повествовательного движения... Стиль приобретает стремительную быстроту и мужественное напряжение».4

Историческое повествование Пушкина просто и прозрачно, строго по композиции. И эти качества пушкинской прозы явились совершенной формой для глубоких мыслей: ключ к мастерству Пушкина в области исторического повествования – его слова: «точность и краткость – вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей. Без них роскошные выражения ни к чему не служат».5

Пушкинское повествование принято считать образцом краткости. И это справедливо. Однако было бы серьёзным заблуждением сводить представление о краткости к тому, что ведущим призна­ком изложения служат короткие, элементарно построенные предложения. Пушкин никогда не стремился к облегченности, разговорности языка. «Писать единственно разговорным языком – значит не знать языка»,6 – считал он. Краткость в применении к пушкинскому стилю следует понимать как предельное насыщение смыслом каждого узла повествования. Повествование Пушкина передаёт не только движение событий во времени, оно отражает движение мысли. Каждое предложение – новая ступень в ее развитии. Последовательность смысловых звеньев логически обоснована, и для читателя это очевидно.

Обратимся снова к сравнению текстов исторического источника и пушкинских записей, на этот раз к материалам романа «Арап Петра Великого»:

Источник

Грозили ему силою, но Шипов ответствовал, что он умеет обороняться.

Текст Пушкина

Шипов упорствовал. Ему угрожали. Он остался твёрд.

Очевидно, что цель изменений текста – не упрощение синтаксической структуры этого фрагмента повествования, не замена сложного предложения простыми, а прояснение смысла эпизода. В нём выделено главное. В трёх однотипно построенных предложениях на первом месте – субъект действия, на втором, в логически сильной позиции, – предикат. Точность семантики найденных при изменении текста глаголов (упорствовал, остался твёрд, вместо ответствовал, что он умеет обороняться), компактность синтаксической конструкции, отчётливость интонации – всё это проясняет не только ход событий, но и движение мысли, первоначально переданное вяло и расплывчато: «Нет, пожалуй, во всей нашей истории литературы более ответственной проблемы, чем проза Пушкина, – писал исследователь стиля Пушкина Г.О. Винокур. – Менее всего поэтому могут здесь помочь механические ссылки на «простоту», «понятность», на всё, что от няни и пресловутой московской просвирни».7 Лаконичность и простота пушкинского стиля связаны с его тематической насыщенностью, когда из нескольких строк мы узнаём большое коли­чество фактов. Это быстрые переходы от одной темы к другой, стройность построения, неожиданность концовки.

Попытки механически упростить повествование никогда не приносят успеха. Именно поэтому так важны для редактора знания истории литературы, лингвистическая эрудиция, умение наблюдать и учиться, постигая не внешние приметы мастерства изложения, а его глубинные составляющие, его суть.

ЭПИЧЕСКИЙ И СЦЕНИЧЕСКИЙ СПОСОБЫ ПОВЕСТВОВАНИЯ

С древности известны два основных способа повествования – эпический и сценический. В первом случае ведётся обобщённый рассказ о событиях свершившихся, о результате каких-то дей­ствий. Во втором – события излагаются наглядно, смысл происходящего раскрывается через жест, движение действующих лиц, внимание читателя обращается на подробности, на частности.

Сценический способ повествования закономерен при образном осмыслении событий. Вот несколько замечаний, принадлежащих А.Н. Толстому, который, как известно, был мастером имен­но сценического способа повествования. «Если вы не видите, вы ничего не сможете сказать, ничего передать, и получится неубедительно, я вам не поверю, раз вы не видите то, о чём хотите говорить»,8 – писал он. Рассматривая начало гоголевского «Ревизора» в двух редакциях, он записывает: «В первой редакции Гоголь больше думает, чем видит. В окончательной редакции, когда все продумано, он видит до галлюцинации отчётливо свои персонажи. Здесь полное внедрение в их психику, в их жизнь, в их судьбу. В первой редакции Гоголь устами городничего объясняет завязку комедии. Книжная фраза, – городничий за ней, как в тумане. В окончательной редакции – это живой человек, перепуганный плут, ещё сохраняющий важность перед чиновниками».9 Сравним две редакции начала комедии.

Первая редакция

Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам пренеприятное известие. Меня уведомляют, что отправился инкогнито из Петербурга с секретным поручением обревизовать в нашей губернии все, относящееся к части гражданского управления.

Окончательная редакция

Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие; к нам едет ревизор…

Толстой так комментирует окончательную редакцию: «Он начинает важно, даже торжественно: «Я пригласил вас, господа». В руке у него письмо... «Сообщить вам пренеприятное известие...» Затем – пауза: неожиданное известие сильнее его важности. Он роняет руку с письмом, глядит на чиновников, как бы тщетно ища ответа. И – голосом из утробы: «К нам едет ревизор»... Здесь всё из жеста и поэтому предельно экономно и выразительно».10

О своей манере писать А.Н. Толстой говорил, что он всегда ищет движение, жест своих героев, что, прежде всего, нужно искать и находить правильный глагол, который передаёт правиль­ное движение предмета.

Стилистические возможности повествования богаты и разнообразны, и редактор должен оценить, насколько оправдана форма, предложенная автором.

В своей книге о мастерстве редактора Л.К. Чуковская приводит отрывок из военной повести, где рассказывается о том, как герой со срочным донесением пробирается лесной чащей в штаб. Временные рамки эпизода ограничены. Смысл его для автора не в перечислении действий героя, а в создании картины стремительного движения:

Николай бежал изо всех сил, захлебываясь от порывов ветра, бьющих ему в лицо, тормозящих стремительность его движения, которое ему, по мере бега, всё-таки удавалось до известной степени увеличивать, перепрыгивая через ямы и рытвины, ко­торые образовались в результате многочисленных артиллерийских обстрелов этой части леса немцами, и, раздвигая при помощи плеч задевающие его щёки разлапистые ветви елей, которые с двух сторон окаймляли тропу, извивающуюся наподобие петель в вязком, хотя и неприметном болоте, и еле виднеющиеся за несколько шагов впереди.

«У фразы этой много недостатков, – пишет Чуковская. – Главным недостатком, на первый взгляд, представляется её длина. Но дело не в этом. Длинное предложение способно передавать стремительность не в меньшей степени, чем короткое. Главная беда этой фразы в несоответствии синтаксиса смыслу... Читатель, словно проволочными заграждениями, опутан зигзагами синтак­сиса; он вынужден то и дело замедлять чтение, чтобы вдуматься, к чему относится очередное «который» или «виднеющийся». Фраза, загромождённая «по мере того», «с помощью», «до известной степени», движется еле-еле, наперекор бойцу, мчащемуся изо всех сил. Это несоответствие содержания форме непременно заметит редактор, если он хотя бы в малой степени стилист...»11

Если рассматривать современную повествовательную прозу, к названным двум основным, традиционным способам повествования можно, наверное, прибавить способ, который следует назвать уже не сценическим, а кинематографическим.12 Это повествование, в котором черты сценического изложения выражены особенно ярко, а темп подчёркнуто стремителен – это демонстрация действия в конкретно-зрительной форме. Рассмотрим один из примеров:

...Одинокий прохожий с портфелем в руках шагал уверенно. Было совершенно очевидно, что он знал, куда и на что идет. Около ворот одного из домов прохожий остановился и огляделся по сторонам. Глаза его, как водится, горели лихорадочным блеском. Он прижался к стене, стараясь остаться незамеченным. Это ему удалось. Он вошёл во двор. Огромная тень скользнула по белой плоскости дома. Неизвестный подкрался к стоящему в самой глубине двора типовому гаражу и снова огляделся.

Отрывок взят из повести «Берегись автомобиля» Э. Брагинского и Э. Рязанова, авторов популярного фильма с тем же названием. Приёмы литературного изложения в этом случае близки приёмам кинематографа. Последовательность событий натуральна, та же, что могла быть в действительности. Повествование предельно лаконично и уплотнено. Только одно предложение представляет собой авторский комментарий. В рассказ о действиях героя фильма включён рассказ о действии, параллельном им: в какой-то момент мы видим уже не Деточкина, а его огромную тень и невольно следим за нею. Так, противопоставлением, подчёркивается гротескность ситуации. Это повествование легко представить в виде планов режиссёрской разработки сценария, для которой не придётся ничего домысливать.

Об использовании кинематографических приёмов в художественной прозе и публицистике приходится слышать сейчас довольно часто. Одни объясняют вторжение кинематографа в литературу тем, что благодаря новым техническим средствам, которые принесла с собой научно-техническая революция, наши возможности наблюдать мир расширились, собственно изобразительные задачи литературы и искусства на фоне информационного взрыва отошли на второй план, и ассоциативность стала ведущим способом мышления. Другие видят в этих приёмах лишь авторские ухищрения, погоню за эффектами, оригинальностью. Как одна, так и другая точки зрения представляются крайними. Однако отрицать метод монтажа как возможный приём построения повествования, особенно в публицистике, сегодня нельзя. Практика подтверждает, что наблюдение С. Эйзенштейна: «сопоставление двух монтажных кусков – не сумма, а произведение», сформулированное им применительно к киноискусству, справедливо и в области искусства словесного. «Монтажный принцип в отличие от изобразительного заставляет творить самого зрителя и именно через это достигает той большой силы внутренней творческой взволно­ванности у зрителя, которая отличает эмоциональное произведение от информационной логики простого пересказа в изображении событий»,13 – писал он.

ПОЗИЦИЯ АВТОРА, ЕГО РЕЧЬ

Построить повествование – значит построить рассказ. «Усвоив Бог весть кем преподанный принцип, согласно которому художник, мол, «не рассказывает, а только показывает», наши писате­ли, особенно это касается молодых, решительно избегают пользоваться таким мощным средством изображения, как авторская речь, и тем самым, утрачивают мастерство собственно повествователя, рассказчика»,14– писал, размышляя по поводу пушкинской прозы, А.Т. Твардовский. Рассказывать нужно уметь, и этот аспект повествования как способа изложения должен привлечь внимание редактора.

За строками повествования – что особенно важно в публицистическом тексте – должно вставать живое лицо автора, должен слышаться его голос. Для читателя важно не только то, что рассказывается, но и то, кто рассказывает. Когда публицист, повествуя о своей поездке в Канаду, без тени смущения заявляет читателю: «Я грешным делом думал, что Ниагарский водопад расположен где-нибудь в непроходимых джунглях Амазонки и добираться до него по меньшей мере на вертолёте, а водопад, оказывается, в самом центре цивилизованного мира», навряд ли его рассказ всерьёз заинтересует кого-нибудь, как бы изобретателен в приёмах изложения он ни был. Развязность тона не скрыла элементарного незнания географии. Публикуя такие материалы, газета рискует утратить авторитет у читателя. Другой пример. В одном из очерков о знатной ткачихе, приуроченном к её награждению, говорилось: «Валентина раздумчиво и душевно закончила наш разговор: «У тебя, моя Россия, все герои со звездой...» Неумение пишущего отделить свою позицию от позиции человека, о котором он рассказывает, привело к досадной бестактности. Редактор должен проследить за тем, чтобы в общей структуре произведения повествование от автора в полную меру выполняло свои функции. Лишь ощутив себя на месте рассказчика, можно добиться эффекта достоверности. В противном случае просчёты неизбежны.

«Морозец слегка пощипывал лицо, вероятно поэтому многие явились на стройку румяными. Пришёл и я таким же раскрасневшимся», – так мог сказать человек, наблюдавший происходившее со стороны. О себе так не напишешь. «Точка зрения персонажа абсолютно необходимая вещь для писания... Когда вы пишете фразу, вы должны знать и сознавать совершенно ясно, кто это смотрит, чьи это глаза видят, потому что «вообще» писать невозможно»,15 – так формулировал один из своих уроков начинающим литераторам А.Н. Толстой.

РАЗБОР ПРАКТИКИ

Повествование в событийной информации. Спеша оперативно рассказать о случившемся, корреспондент зачастую не придаёт значения форме, в которую его рассказ облечён, и до­вольствуется стереотипами композиции, в этом случае помогающими решить лишь часть стоящей перед ним задачи. Характер событий, их стремительность остаются для читателя непроявлен­ными, а в текст могут вкрасться неточности. Наблюдения над практикой убеждают в том, насколько необходима автору событийной информации помощь редактора. Для его контролирующего мышления существенно умение конкретно представить себе ситуацию, о которой говорится в тексте, оценить достоверность повествования.

Перед нами публикации двух газет о вынужденной посадке воздушного лайнера:

Самолёт... замер в двух метрах от стены заграждения. Экипаж мгновенно выкинул че­тыре аварийных трапа, и пассажиры, как дети с горки, заскользили вниз.

Самолёт... наконец, замер... Ещё бы два метра, и, как говорится, не дай Бог... Там, впе­реди, был бетонный забор, а за ним – ров. Пассажиры аплодировали экипажу за отличную посадку. Сразу же распахнулись двери, аварийные люки. Всех начали быстро высаживать.

Первая заметка лаконична. Автор второй пытается оживить изложение, рассказать о событии более подробно. Однако в сложившейся обстановке трудно представить себе аплодирующих пассажиров. Неточность допущена и в другом узле повествования. Что означает фраза: «Всех, начали быстро высаживать»? Как это происходило?

Ещё один пример. Сопоставим, как ведётся повествование в двух заметках об одном и том же событии – захвате террористами самолёта. Выделим узлы повествования и проследим за их последовательностью:

Военнослужащие... спецподразделения взорвали люк грузового отсека... предприняли штурм авиалайнера

...террористы забросали пассажирский салон гранатами. В самолёте возник пожар. В пе­рестрелке с командос все угонщики были убиты.

«Командос» подорвали люк... ворвались внутрь... открыли огонь по угонщикам. В свою очередь, террористы, обнаружив попытку проникнуть в самолёт, забросали пассажирский салон гранатами. В результате взрыва и пожара 59 человек были убиты.

В первой заметке повествование построено более точно и динамично. Во второй – расплывчатость формулировок, излишняя дробность узлов повествования, усложнённость синтаксической конструкции при попытке ввести вторую линию повествования (В свою очередь, террористы, обнаружив попытку проникнуть в самолёт, забросали пассажирский салон гранатами) замедляют темп рассказа.

Существуют различные приёмы, помогающие усилить эффект событийности в информационном тексте, его напряжённость, так как реальное время свершения событий, как правило, не совпадает со временем, требующимся на рассказ о них. Оно почти всегда короче. Динамизм повествования усиливается, когда нарушается постепенность в накоплении информации, и новое вводится неожиданно для читателя. Внимание редактора должны привлечь глагольные формы, указания на время, строй фразы. Чтобы передать стремительность событий, сообщить повествованию напряжённый ритм, следует добиться, чтобы цепочка глаголов высту­пала рельефно на фоне ясных по конструкции коротких фраз, использовать в качестве узлов повествования номинативные предложения. Их лаконизм и богатые возможности смыслового наполнения помогают сообщить тексту динамизм: «Полоса! Лёгкий удар! Самолёт завалился на бок, царапнул полосу крылом, сошел с неё, прорезал дугу в снежной колее и замер в двух метрах от стены ограждения» – так сочетанием именных и глагольных конструкций автору приведённой выше заметки удалось подчеркнуть стремительный в начале и постепенно замедляющийся к концу эпизода темп событий.

Роль указаний на время при построении повествования поясним другим примером:

В тот день сменный машинист-обходчик котло-турбинного цеха Ульяновской ТЭЦ-2 А. Гусенков заметил отблески пламени. Не теряя ни секунды, оповестил об опасности начальника смены станции В. Анищенко. Через минуту сигнал тревоги был принят на пульте военизированной пожарной охраны.

Заголовок заметки «Решили минуты» не оставляет сомнений в стремительном характере событий, и это подкреплено в тексте такими указаниями на время, как не теряя ни секунды, через минуту. На фоне их начало заметки – «В тот день... заметил отблески пламени» – явно неудачно.

Проявление личности рассказчика, степень его участия в событиях, о которых он повествует, форма выражения авторской позиции – существенные черты, определяющие различие газетных жанров.

С промежутком в несколько дней в двух разных газетах были опубликованы материалы об одном и том же событии. Одна газета напечатала заметку «Врачи спешат на помощь». Другая – репортаж с места событий «Точность была снайперской». Приводим их текст с небольшими сокращениями:

Врачи спешат на помощь

В студёном Беринговом море случилась беда: на борту плавучей базы... тяжело заболела лаборантка В. Снегилева. Требовалась срочная операция. И тогда моряки послали телеграмму в Чукотскую санитарную авиацию.

Экипаж вертолёта, которым руководил Михаил Кащенко, вылетел из посёлка Беринговский.

Полёт и посадка предстояли сложные. Площадка плавбазы на кормовой палубе и так мала, а судно вдобавок качало в штормившем море. Чтобы посадить машину, требовались большая точность и мастерство. И вот машина на палубе. Но вывозить больную было рискованно. Вертолётчики вернулись в посёлок Беринговский, где их ожидали врачи. И снова полёт над неспокойным морем.

Операцию делали на борту плавбазы. Вовремя оказанная хирургическая помощь спасла больной жизнь.

Точность была снайперской

...Радиограмма с плавбазы взывала о помощи: на борту тяжелобольная, требуется вме­шательство квалифицированного хирурга. Плавбаза, находившаяся в Беринговом море, не могла подойти близко к берегу: мешал ледовый припай.

Михаил Кащенко решает сделать пробный вылет. И вот вертолёт поднялся из посёлка Беринговский, полетел над ледяными торосами. Спустя некоторое время машина повисла над плавбазой, качавшейся на волнах. Все понимали: посадка в этом случае связана с боль­шим риском. Но ведь на плавбазе умирает человек. Пилот долго выбирает удобный момент, чтобы посадить машину. Это совсем не просто. Наконец, такой момент выбран, и колеса «МИ-4» коснулись палубы. Вертолёт посажен со снайперской точностью. Бортовой винт машины повис над водой. Одна из лопастей ведущего винта остановилась в метре от трубы судна.

Больная – лаборантка большого морозильного рыболовного траулера «Сулак» В. Снегилева находилась в тяжёлом состоянии, и брать ее в вертолёт без врача было рискованно. Тогда «МИ-4» вернулся в Беринговский, взял на борт врача с необходимыми для операции инструментами.

Экипажу вертолёта предстояло повторить посадку на палубу плавбазы... И он её по­вторил с такой же точностью, хотя стоило это авиаторам огромного напряжения сил. На борту плавучей базы началась операция. Два экипажа – плавбазы и вертолёта – с волнением ждали её результата. Наконец, все с облегчением вздохнули: жизнь женщины спасена!

Тон заметки спокоен, события перечисляются в той последовательности, в которой они происходили в действительности. В репортаже уже первая фраза свидетельствует о том, что автор стремится не только перечислить события, но и рассказать, как они происходили. О трагичности ситуации, взволнованности автора свидетельствует эмоционально окрашенный глагол взывала, синтаксический строй фразы с бессоюзной связью и неполным предложением эллиптической структуры, характерной для монологической речи (радиограмма... взывала о помощи; на борту тяжелобольная...) Репортаж включает большее количество узлов повествования, сообщает подробности, которых нет в заметке. Достаточно сравнить, как рассказано в этих материалах о посадке вертолёта на палубу плавбазы, чтобы убедиться: автор репортажа хочет показать читателю, что он пишет не с чужих слов. И не только степень подробности различает эти два повествования. Настоящее время, в котором ведётся рассказ в репортаже, подчёркивает напряжённость ситуации: Пилот долго выбирает удобный момент, чтобы посадить машину. Это совсем не просто. Наконец, такой момент выбран, и колеса «МИ-4» коснулись палубы. Темп рассказа подкрепляет впечатление достоверности, позволяет предположить, что автор заметки был на месте происшествия, что всё происходило у него на глазах.

Биографическое повествование. Газеты часто рассказывают читателям об их знаменитых земляках, печатая воспоминания о них. Рассказ о жизни человека всегда сочетает в себе несколько повествовательных планов: повествование о фактах биографии героя и фактах окружавшей его действительности, оценку этих фактов автором жизнеописания. Возможности биографического повествования в условиях газеты ограничены. Оно не может претендовать на ту полноту наблюдений, научность в подходе к материалу, глубину обобщений, которая присуща лучшим образцам научно-художественных биографий, но тем большее значение приобретает строгость построения повествования и соразмерность его частей, умение представить жизнь героя «в потоке времени». Рассмотрим одну из газетных публикаций. Текст с небольшими сокращениями приводится в том виде, в каком он был опубликован.

Задумав рассказать о своем земляке музыканте Владимире Нагорном, мастере игры на балалайке, автор начинает издалека:

Ещё свежи были в памяти смены властей в Таганроге – белых и красных и наоборот, а с ним и голод, и первая оккупация немцами, но когда жизнь стала налаживаться, летними вечерами в переулках городской окраины Собачеевки слышались звуки струнных инструментов – балалайки, мандолины или гитары. А при клубе железнодорожников, что находился вблизи вокзала на улице Фрунзе (тогда Троцкого), открыли библиотеку и кружок струнных инструментов. Вот и я осенью 1923 года, будучи учеником четвёртого класса школы № 6 (потом № 15), имея старенькую мандолину и ог­ромное желание научиться играть, вступил в этот кружок. Здесь и встретился с Владимиром Нагорным, соучеником из той же школы, только из старшего класса...

Интонация автора естественна, каждая деталь, подсказанная памятью, дорога рассказчику и способна передать живые черты времени, но им надо найти место в рассказе, включить в основную линию повествования – в рассказ о Владимире Нагорном. Для повествования существенно, когда, где происходили события, их суть. Ответ на эти вопросы прост. В 1923 году в Таганроге в кружке струнных инструментов, открытом при клубе железнодорожников, автор, тогда ещё школьник, познакомился с Владимиром Нагорным. Однако эти сведения из текста читателю извлечь непросто. Они тонут в подробностях, не имеющих прямого отношения к предмету повествования (названия улицы, упоминание о библиотеке, номер школы, в которой учился автор). Редактор должен помочь автору построить рассказ и внести необходимую лек-сико-стилистическую правку. Но к деталям, передающим «дух эпохи», следует отнестись бережно. Отказываясь от них, текст легко «засушить».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: