Библиотека университета в Падуе 1 страница

(расшифровал, перевел и обработал доктор М. Джордано)

25 июня 1542 года

Я все еще провожу расследование в монастыре С. по случаю юной Элизабетты, которая, по словам ее отца, беременна ребенком от дьявола. В докладе на имя Главы Конгрегации я не скрыл своего предположения, что М. слишком — благосклонно говоря — склонен к Божественному просветлению и считает себя призванным нашим Господом уничтожить зло этого мира. Очевидно, что он предпочтет обвинить собственную дочь в ведьмовстве, чем принять, что она не соответствует его представлениям о целомудрии. Я уже упоминал ранее его хорошие отношения с Р. М., у него существенное влияние в этом регионе, в связи с чем мы еще не можем считать дело закрытым. Опросы свидетелей были чистой воды издевательством. Две юные соученицы Элизабетты подтвердили высказывания виконта о появлении демона в саду монастыря. Маленькая София, которая так и не сумела правдоподобно объяснить, почему она совершенно случайно в полночь сидела в кустах в саду, описывала великана с рогами, горящими глазами и копытами, который как ни странно исполнил номер на скрипке, прежде чем заняться развратом. Другая очевидица, близкая подруга Элизабетты, произвела впечатление гораздо более разумной. Она рассказала о хорошо одетом и высоком молодом человеке, который заманил Элизабетту в свои сети прекрасными словами. Он якобы появлялся ниоткуда и таял в воздухе без следа, что она, однако, сама не наблюдала. Сама Элизабетта доверила мне, что молодой человек, так умело преодолевший стены монастыря, не имеет ни рогов, ни копыт, а происходит из уважаемого рода, и что она даже знает его имя. Я уже радовался, что дело движется к разъяснению, как она добавила, что она, к сожалению, не может связаться с ним, так как он прилетает к ней по воздуху из будущего, точнее из года 1723 от Рождества Христова.

Представьте только мое отчаяние по поводу душевного состояния окружающих меня людей — я очень надеюсь, что Глава Конгрегации меня как можно скорее отзовет во Флоренцию, где меня ожидают настоящие дела.

Глава восьмая

Сверкающие райские птицы, цветы и растения в голубых и серебряных тонах свивались в орнаменте на парчовом корсаже, рукава и юбка были из тяжелого темно-синего шелка, который при каждом шаге шуршал и шумел, как море в шторм. Я понимала, что в таком платье любая выглядела бы принцессой, но все-таки я была потрясена собственным отражением в зеркале.

— Это… непостижимо красиво! — прошептала я, благоговея.

Ксемериус засопел. Он сидел на остатках парчи возле швейной машинки и ковырялся в носу.

— Девчонки! — сказал он. — Сначала они упираются руками и ногами, чтобы не идти на бал, но стоит натянуть на них красивую тряпку, они уже готовы напрудить в штаны от волнения.

Я игнорировала его и повернулась к создательнице этого мастерского произведения.

— Но другое платье тоже было прекрасно, мадам Россини!

— Да, я знаю. — Она улыбалась. — Мы используем его в другой раз.

— Мадам Россини, вы — настоящий человек искусства! — произнесла я от всей души.

— N'est-ce pas? ^[19] — Она подмигнула мне. — И как человек искусства я всегда могу передумать. Прошлое платье показалось мне слишком бледным к белому парику. Такой коже, как у тебя, необходим выразительный — comment on dit? ^[20] — контраст.

— О да! Парик! — Я вздохнула. — Он всё испортит. Можно сначала сделать фото?

— Bien sûr. ^[21] — Мадам Россини пересадила меня на стульчик перед туалетным столиком и взяла у меня из рук мобильник.

Ксемериус расправил крылья, перелетел ко мне и не слишком удачно приземлился прямо перед фарфоровой головой, на которую был натянут парик.

— Ты в курсе, что обычно водится в таких штуках, да? — Он запрокинул голову и посмотрел снизу вверх на башню из белых волос. — Блохи, совершенно определенно. Возможно, моль. А может быть, что-то и похуже. — Он театрально задрал лапы. — Одно слово: ТАРАНТУЛ!

Я воздержалась от комментария, что urban legends ^[22] стары как мир, и демонстративно зевнула. Ксемериус уперся лапами в бока.

— Но это правда, — сказал он. — Только ты должна бояться не пауков, а некоего графа, если вдруг ты в своем упоении одежкой об этом забыла.

К сожалению, тут он был прав. Но сегодня, выздоровевшей и тут же объявленной Хранителями годной идти на бал, мне хотелось лишь одного — позитивного мышления. И где, если не в ателье мадам Россини, нужно было этим заниматься?

Я бросила на Ксемериуса строгий взгляд и посмотрела на переполненные платьями стойки. Одно платье было прекраснее другого.

— А нет ли у вас случайно чего-нибудь в зеленом тоне? — спросила я тоскливо.

Я помнила про вечеринку у Синтии и про костюмы марсиан, которые Лесли для нас придумала. «Нам нужны будут только пару зеленых мешков для мусора, немного толстой проволоки, пустые консервные банки и несколько шаров из пенопласта», — сказала она. — «Со степлером и термоклеевым пистолетом мы в одно мгновение превратимся в классных винтажных марсиан. Так сказать, живое современное искусство, к тому же не будет нам ни пенни стоить».

— Зеленом? О да, — сказала мадам Россини. — Когда все еще думали, что рыжая худышка (она произносила «удишка») — будет прыгать во времени, я много зеленого использовала, он прекрасно гармонирует («армоньирует») с рыжими волосами и, конечно, с зелеными глазами юного бунтаря.

— Ой-ёй! — сказал Ксемериус и погрозил ей лапой. — Опасная почва, драгоценная!

В этом он был прав. Юный мерзавец-бунтарь однозначно не был в списке позитивных вещей, о которых я хотела думать. (Но если Гидеон действительно появится на этой вечеринке с Шарлоттой, я точно не буду там торчать в мусорном мешке! Лесли может что угодно говорить о «крутизне» и современном искусстве.)

Мадам Россини расчесала мои длинные волосы и собрала их сверху резинкой.

— Сегодня вечером он, кстати, будет в зеленом, темный морской зеленый цвет — я потратила часы, выбирая ткань, чтобы ваши цвета подходили друг к другу. В конце я еще проверила, как они смотрятся при свете свечей. Absolument onirique. ^[23] Вы будете выглядеть как король и королева морей и океанов.

— Абсалюмонг! — каркнул Ксемериус. — И жили они долго и счастливо, и родили много маленький морских принцев и принцессок.

Я вздохнула. Кажется, он хотел остаться дома и последить за Шарлоттой? Но не смог удержаться от того, чтобы проводить меня в Темпл. Что тоже было очень трогательно. Ксемериус-то знал, как я боюсь бала.

Пока мадам Россини заплетала мои волосы в косу, которую потом завернула в узел и прихватила шпильками, она, концентрируясь, хмурила лоб.

— Зеленый, говоришь? Дай-ка подумать. Можно взять костюм для верховой езды из конца восемнадцатого века из зеленого («зельеного») бархата, еще — о! у меня отлично получилось! — вечерний ансамбль из 1922 года, шелк цвета вод Нила и подходящими шляпкой («шьльяпкой»), пальто и сумочкой, très chic! ^[24] Еще есть несколько платьев в стиле Баленсиага,^[25] которые Грейс Келли носила в шестидесятых. Но самое лучшее — бальное платье цвета листьев розы, тебе оно будет очень к лицу.

Она осторожно подняла строение из волос. Белоснежный и украшенный голубыми бантиками и парчовыми цветочками парик напоминал мне многоэтажный свадебный торт. От него даже пахло ванилью и апельсинами. Мадам Россини умело надела свадебный торт на птичье гнездо у меня на голове, и когда я в следующий раз посмотрела в зеркало, я едва узнала себя.

— Сейчас я выгляжу как смесь Марии-Антуанетты и моей бабушки, — сказала я.

И из-за черных бровей — еще немного как разбойник Хотценплотц,^[26] переодевшийся в женское платье.

— Глупости, — возразила мадам Россини, закрепляя парик громадными шпильками. Они выглядели, как маленькие кинжалы с рукояткой из стеклянных камушков, которые сверкали на парике, как голубые звезды. — Важны контрасты, лебьёдушка. Контрасты — это самое главное. — Она указала на раскрытый ящик с косметикой, стоявший на туалетном столике. — Небольшой макияж — smokey eyes ^[27] при свете свечей и в восемнадцатом веке en vogue. ^[28] Чуточку пудры — parfaitement! ^[29] Ты опять будешь красивее всех!

Что она, конечно, не могла знать, так как сама не была на вечеринке в прошлый раз. Я улыбнулась ей.

— Вы так добры ко мне! Вы — самая лучшая! А за свои платья вы должны получить Оскара!

— Я знаю, — сказала мадам Россини скромно. — Помни, что садиться и выходить ты должна головой вперед, дорогуша.

Мадам Россини проводила меня до лимузина и помогла забраться в него. Я себе казалась Мардж Симпсон, только башня у меня на голове была белая, а не синяя, и крыша лимузина, к счастью, была достаточно высока.

— Трудно представить, как такая тоненькая фигурка может занимать так много места, — сказал мистер Джордж, улыбаясь, когда я наконец расправила все юбки на заднем сиденье.

— Точно! В этом платье можно затребовать собственный почтовый индекс.

Мадам Россини на прощанье послала мне воздушный поцелуй. Ах, она была необыкновенная! В ее присутствии я всегда забывала, как ужасна на самом деле моя жизнь в настоящее время.

Автомобиль двинулся с места, и в этот момент распахнулась дверь в штаб-квартиру Хранителей и из нее выбежал Джордано. Его подбритые брови занимали вертикальное положение, а под искусственным загаром он наверняка был мертвенно-бледным. Его рот с надутыми губами открывался и закрывался, что придавало ему вид вымирающей глубинной рыбы. К счастью, я не могла расслышать, что он сказал мадам Россини, но можно было легко догадаться. Глупая девчонка! Ни малейшего понятия об истории и менуэте. Опозорится из-за своего безрассудства. Позор для человечества.

Мадам Россини сладко улыбнулась и что-то ему сказала, отчего его рыбий рот тут же захлопнулся. К сожалению, они оба скрылись из вида, когда водитель свернул в переулок, ведущий к Стрэнду. Ухмыляясь, я откинулась назад, но во время поездки хорошее настроение быстро улетучилось и сменилось волнением и страхом. Я боялась всего: неопределенности, большого количества гостей, взглядов, вопросов, танцев, а больше всего, конечно, новой встречи с графом. Страхи преследовали меня и во сне, хотя надо было радоваться тому, что я вообще могла говорить о ночи, в которую мне удалось поспать. Незадолго до пробуждения мне приснилось что-то особо странное: я споткнулась о собственный подол, свалилась вниз по огромной лестнице, причем прямо под ноги графу Сен-Жермену, который, не прикасаясь, помог мне встать, взяв меня за горло. При этом он шипел почему-то голосом Шарлотты: «Ты — позор для всей семьи!» А возле него стоял мистер Марли, держа в поднятой руке рюкзак Лесли, и говорил укоризненно: «На твоей Ойстер-кард^[30] всего один фунт двадцать пенсов».

«Как несправедливо. Я только сегодня перевела на нее деньги», — хохотала Лесли, когда я во время урока географии рассказала о своем сне. Кстати, сон был не так уж далек от истины: вчера у Лесли украли рюкзак, как раз когда она заходила в автобус. Его грубо сорвал с ее спины какой-то молодой мужчина, который, по словам Лесли, бегал быстрее, чем Дуэйн Чемберс.^[31] За прошедшее время мы уже знали, на что способны Хранители. Да и от Шарлотты, которая без сомнений была замешана в этой истории (пусть даже не непосредственно), нельзя было ожидать другого. И все-таки этот метод показался нам… ну… топорным. И если бы нам нужны были еще какие-нибудь доказательства, то им стал бы тот факт, что у женщины, стоявшей рядом с Лесли, была сумка от «Hermès». Нет, ну честно: какой бы уважающий себя вор вместо такой сумки схватил бы потрепанный рюкзак?

Ксемериус рассказал, что Шарлотта сразу после моего ухода обыскала мою комнату в поисках хронографа, ничего не пропустив. Даже под подушкой — какой оригинальный тайник! — посмотрела. После тщательного обыска шкафа она нашла незакрепленную гипсокартоновую панель и с торжествующей улыбкой на лице (по слова Ксемериуса) поползла в пристройку, причем ее не испугала бы даже сестра моей паучьей подружки (сказал Ксемериус). Она даже не побрезговала засунуть руку в крокодильи внутренности. Ну, она опоздала ровно на один день, а того, кто опаздывает, наказывает жизнь, говорит всегда леди Ариста. После того как Шарлотта разочарованно выползла из шкафа, она сосредоточила свое внимание на Лесли, что в итоге стоило Лесли потери рюкзака. Теперь у Хранителей были Ойстер-кард с только что внесенной на нее суммой, пенал, блеск для губ вишневого оттенка, а также парочка библиотечных книг о расширении восточной дельты Ганга — и больше ничего.

Это поражение Шарлотте не удалось спрятать за обычным высокомерным выражением лица, с которым она сегодня явилась к завтраку. Зато у леди Аристы хватило достоинства, чтобы признать ошибку.

— Сундук везут обратно, — сообщила она холодно. — Очевидно, у Шарлотты слишком напряжены нервы, и я должна признаться, что ошибочно поверила ее рассуждениям. А сейчас будем считать вопрос закрытым и обратимся к другим темам.

Это было (во всяком случае по меркам леди Аристы) настоящим извинением. В то время как Шарлотта при этих словах напряженно пялилась в тарелку, все остальные обменялись озадаченными взглядами и послушно обратились к единственной другой теме, которая нам пришла в голову, — погоде. Только тетя Гленда, на шее которой горели красные пятна, не захотела оставить этот упрек в адрес Шарлотты без ответа.

— Вообще-то, вместо того чтобы упрекать, ей должны быть благодарны за то, что она до сих пор чувствует себя ответственной и бдительно следит, — не смогла промолчать она. — Как там говорится в пословице? «От добра добра не ищут». Я уверена, что…

Но мы никогда не узнали, в чем была уверена тетя Гленда, так как леди Ариста произнесла ледяным тоном:

— Если ты не хочешь сменить тему, ты, разумеется, вправе уйти из-за стола, Гленда.

Что тетя Гленда и сделала, вместе с Шарлоттой, которая заявила, что не голодна.

— Всё в порядке? — Мистер Джордж, сидевший напротив (если точнее, наискосок, потому что мои юбки занимали половину внутреннего пространства лимузина) и до сих пор не мешавший моему погружению в мысли, улыбнулся. — Доктор Уайт дал тебе что-нибудь от сценической лихорадки?

Я покачала головой.

— Нет, — сказала я. — Я побоялась, что у меня начнет двоиться в глазах в восемнадцатом веке.

Или что-нибудь ещё хуже, но об этом мне лучше помолчать. На суаре в прошлое воскресенье только пунш леди Бромптон помог мне сохранить спокойствие, и этот же пунш спровоцировал меня выступить перед всеми гостями с Memory из Cats — каких-то несчастных двести лет до того, как этот номер напишет Эндрю Ллойд Вебер. Кроме того, я громко общалась с призраком в присутствии остальных гостей, что я в трезвом виде никогда бы не сделала. Я надеялась, что выдастся пару минут наедине с доктором Уайтом, мне хотелось его спросить, почему он мне помог, но обследование проходило в присутствии Фалька де Вилльера, и к всеобщей радости доктор объявил меня здоровой. Когда я на прощание заговорщицки подмигнула, доктор Уайт в ответ лишь наморщил лоб и спросил, не попало ли мне что-либо в глаз. При этом воспоминании я вздохнула.

— Не волнуйся, — сказал мистер Джордж сочувственно. — Это продлится недолго и ты быстро вернешься назад. Еще до ужина всё закончится.

— Но до этого момента я могу наделать кучу ошибок, а может, даже вызвать мировой кризис. Спросите у Джордано. Неправильная улыбка, неверный реверанс, не тот разговор и — бах! Восемнадцатый век стоит в огне.

Мистер Джордж улыбнулся.

— Ах, Джордано просто завидует. За одно путешествие во времени он готов был бы совершить убийство.

Я погладила мягкий шелк юбок и провела пальцем по вышивке.

— А если серьезно, я до сих пор не понимаю, почему бал так важен. И что я там должна делать.

— Ты имеешь в виду — кроме как танцевать и получать удовольствие, и воспользоваться привилегией увидеть знаменитую герцогиню Девоншира собственными глазами? — Когда я не улыбнулась в ответ, мистер Джордж тут же посерьезнел, вынул носовой платок и промокнул лоб. — Ах, девочка моя! Этот день важен потому, что именно во время этого бала должно выясниться, кто является предателем в рядах Хранителей, который передавал информацию Флорентийскому Альянсу. Граф рассчитывает, что ваше пребывание на балу спровоцирует и лорда Аластера, и предателя.

Ага. Это было чуточку точнее, чем в «Анне Карениной».

— То есть, в принципе мы играем роль приманки. — Я нахмурила лоб. — Но… э-э-э… разве вы не должны уже давным-давно знать, сработал ли план? И кто оказался предателем? Это же случилось двести лет назад.

— Да и нет, — ответил мистер Джордж. — По неизвестной причине отчеты в Хрониках за эти дни и недели особенно туманны. К тому же, какой-то части не хватает. Хотя много раз написано о предателе, которого отстранили от высокого поста, но имя его не названо. Четыре недели спустя коротко упомянуто, что никто не захотел отдать предателю последний долг, этой чести, мол, он не заслужил.

Я снова покрылась гусиной кожей.

— Через четыре недели после исключения предателя из ложи он был мертв? Как… э-э-э… практично.

Но мистер Джордж меня уже не слушал. Он постучал в перегородку между нами и водителем.

— Я боюсь, что ворота слишком узки для лимузина. Езжайте лучше в школьный двор с другой стороны. — Он улыбнулся мне. — Мы приехали. И, кстати, ты прекрасно выглядишь — я все время хотел тебе это сказать. Как будто сошла со старинной картины.

Автомобиль остановился прямо перед лестницей ко входу в школу.

— Но намного, намного красивей, — сказал мистер Джордж.

— Спасибо.

От волнения я забыла, что мадам Россини меня предупреждала — Садиться и выходить ты должна головой вперед, дорогуша! — и сделала ошибку, пытаясь выйти из лимузина, как обычно. В результате я безнадежно запуталась в юбках и чувствовала себя пчелой Майей в паутине Теклы. Пока я чертыхалась, а мистер Джордж беспомощно хихикал, кто-то протянул мне две руки, и поскольку у меня не было другого выхода, я схватилась за них и позволила вытащить себя наружу. Одна рука принадлежала Гидеону, вторая — мистеру Уитмену, и я тут же отпустила обе, как будто обжегшись.

— Э-эм… спасибо, — пробормотала я, быстро разгладила платье и попыталась усмирить ужасное сердцебиение. Потом я присмотрелась к Гидеону — и ухмыльнулась. Даже если мадам Россини не зря восторгалась красотой ткани цвета морской волны, а шикарный камзол сидел на плечах Гидеона без малейшей складки и весь он (Гидеон) до пряжек на туфлях изумительно выглядел, белый парик разрушал все впечатление.

— Я уже думала, что буду единственной, кто выглядит по-дурацки, — сказала я.

Его глаза весело сверкнули.

— Мне удалось уговорить Джордано отказаться хотя бы от пудры и «мушек».

Честно говоря, он был и так достаточно бледен. На какую-то секунду я потерялась, глядя на его тонко вычерченную линию подбородка и губы, но потом взяла себя в руки и приняла насколько возможно мрачный вид.

— Остальные ждут внизу, давайте поспешим, пока тут не собралась толпа, — сказал мистер Уитмен и бросил взгляд на тротуар, где остановились две дамы, выгуливающие своих собачек и с любопытством наблюдающие за нами.

Если Хранители не хотят привлекать внимание, им следует выбрать менее заметный автомобиль. И, разумеется, не возить постоянно по городу странно одетых людей.

Гидеон протянул руку, но в этот момент сзади раздался глухой удар и я оглянулась. Ксемериус приземлился на крышу лимузина и какое-то время выглядел, как камбала на сковородке.

— Ну-у-у-у! — пропыхтел он обиженно. — Не могли меня подождать? — Он пропустил наш отъезд из Темпла из-за какой-то кошки, если я правильно поняла. — Я должен был всю дорогу лететь! А я же хотел с тобой попрощаться. — Он поднялся, прыгнул мне на плечо, и я почувствовала что-то похожее на влажное холодное объятие. — Ну, Великая мастерица ордена Святого Вязаного Поросенка, — сказал он. — Не забудь, во время менуэта походить по ногам «Того-чье-имя-мы-не-называем», — он бросил презрительный взгляд на Гидеона. В его голосе звучало неподдельное беспокойство. У меня появился комок в горле, но в этот же момент Ксемериус добавил: — Если ты облажаешься, тебе придется в будущем обходиться без моей помощи. Я тогда найду себе нового человека. — Он нахально ухмыльнулся и не долго думая ринулся к собакам, которые через мгновение сорвались с поводков и с поджатыми хвостами убежали.

— Гвендолин, ты спишь? — Гидеон протягивал мне руку. — То есть, конечно, мисс Грей! Могу я вас просить проследовать за мной в 1782 год?

— Не забудь — я начинаю игру только тогда, когда мы там окажемся, — сказала я тихо, чтобы шедшие впереди нас мистер Джордж и мистер Уитмен не услышали. — До этого я бы хотела минимального контакта с тобой, если ты не возражаешь. Кроме того, я прекрасно здесь ориентируюсь — это же моя школа.

И во вторую половину этой пятницы она как будто вымерла. В фойе мы встретили директора Гиллса, который тянул за собой сумку с принадлежностями для игры в гольф и уже сменил свой костюм на брюки в клетку и рубашку-поло. Но он не упустил возможность сердечно поприветствовать «группу актеров-любителей нашего дорогого мистера Уитмена». Причем каждого в отдельности — пожимая руку.

— Как большой покровитель искусства я с большим удовольствием предоставляю нашу школу для ваших проб на то время, пока вы не можете использовать свое помещение. Какие восхитительные костюмы! — Добравшись до меня, он запнулся. — Ты подумай! Это лицо мне знакомо. Ты — одна из двух злых девочек с лягушкой, не так ли?

Я заставила себя улыбнуться.

— Да, директор Гиллс, — сказала я.

— Ну, я очень рад, что ты нашла для себя такое замечательно хобби. Теперь такие глупые идеи наверняка не придут тебе в голову. — Он жизнерадостно улыбнулся всем. — Я желаю вам успехов или что там желают в театре… тьфу-тьфу-тьфу… ни пуха ни пера…

В хорошем настроении он еще раз помахал всем рукой и вместе с сумкой для гольфа вышел в дверь — навстречу выходным дням. Я смотрела ему вслед, слегка завидуя. В виде исключения, я готова была с ним поменяться местами, даже если бы мне пришлось стать лысым мужчиной среднего возраста в клетчатых брюках.

— Злые девочки с лягушкой?! — повторил Гидеон по дороге в подвал и с интересом посмотрел на меня сбоку.

Я сосредоточила все внимание на том, чтобы достаточно высоко поднять шуршащие юбки, чтобы не споткнуться.

— Моя подруга Лесли и я пару лет назад были вынуждены положить задавленную нашей одноклассницей лягушку ей в суп. Директор Гиллс до сих пор не может нам этого простить.

— Вы были вынуждены, положить лягушку в суп одноклассницы?

— Да, — ответила я и одарила его надменным взглядом. — Для педагогических целей нужно иногда совершать поступки, которые выглядят странными для окружающих.

В подвале, под написанной на стене цитатой Эдгара Дега — «Картина должна быть выполнена с тем же чувством, с которым преступник совершает преступление», — вокруг хронографа собрались всё те же: Фальк де Вилльер, мистер Марли и доктор Уайт, который разложил медицинские инструменты и перевязочный материал на одном из столов. Я была рада, что хотя бы Джордано оставили в Темпле, где он, наверное, до сих пор ломал руки, стоя на лестнице.

Мистер Джордж подмигнул мне.

— Мне как раз пришла в голову замечательная идея, — прошептал он. — Если ты не знаешь, что делать дальше, теряй сознание. В те времена дамы постоянно теряли сознание — то ли из-за тесно зашнурованных корсетов, то ли из-за спертого воздуха, а может, потому что это было просто практично; никто толком не знает.

— Я запомню, — сказала я и сразу испытала искушение испробовать совет мистера Джорджа тут же. К сожалению, Гидеон, видимо, угадал мое намерение, он взял меня за руку и улыбнулся.

А Фальк уже развернул хронограф. Когда он позвал меня жестом к себе, я подчинилась своей судьбе, мысленно послав мольбу небу, чтобы леди Бромптон поделилась рецептом специального пунша со своей хорошей подругой, достопочтенной леди Пимплботтом.

Мои представления о балах были весьма смутными. А об исторических балах — никакими. Поэтому нечего было удивляться, что я после видений бабушки Мэдди и моего сегодняшнего сна ожидала что-то среднее между «Унесенные ветром» и бурными празднествами из «Марии-Антуанетты», при этом лучшая часть моего сна состояла в том, что я имела поразительное сходство с Кирстен Данст. Но перед тем, как проверить, насколько верны мои представления, нам пришлось сначала покинуть подвал. (Опять! Я очень надеялась, что мои игры не пострадают от этой беготни по лестницам.)

Несмотря на всю мою придирчивость надо было признать, что в этот раз Хранители сумели очень умно все организовать. Фальк выставил хронограф так, что мы прибыли, когда бал уже несколько часов был в самом разгаре. Я испытала сильное облегчение, узнав, что не придется дефилировать перед хозяевами дома. Втайне я боялась церемониймейстера, стучащего посохом по полу и громко объявляющего наши придуманные имена. Или — еще хуже! — правду: «Леди и джентльмены! — тук! тук! — Гидеон де Вилльер и Гвендолин Шеферд, аферисты из двадцать первого века. Обратите внимание, корсет и каркас юбки сделаны не из китового уса, а из высокотехнологичного углеродного волокна! Господа прибыли, кстати, через подвал!» Который, между прочим, в этот раз был особенно темным, так что я, к сожалению, была вынуждена взять Гидеона за руку, иначе я в этом платье ни за что не выбралась бы наверх.

Только в передней части коридора, там, где в моей школе был проход к кабинетам технических средств обучения, появились факелы, отбрасывавшие дрожащий свет на стены. В настоящий момент тут были размещены продуктовые кладовые, что, учитывая царящий здесь холод, имело смысл. Из чистого любопытства я заглянула в одну из комнат и остановилась, ошеломленная. Так много еды одновременно я еще никогда не видела! Очевидно, после бала предполагался банкет, так как на столах стояли бесчисленные блюда, миски и большие бочонки, полные странных кушаний. Многое было весьма искусно украшено и залито прозрачным желе. Я обнаружила горы приготовленных мясных блюд, запах которых для меня был определенно слишком резким, кроме того захватывающее дух количество сладостей во всех формах и размерах и позолоченную фигуру лебедя, выглядевшую удивительно живой.

— Смотри, они и декорации к столу охлаждают, — прошептала я.

Гидеон потянул меня дальше.

— Это не декорация. Это настоящий лебедь. Готовят исключительно, чтобы полюбоваться, — прошептал он в ответ и почти в ту же секунду вздрогнул, а я, должна со стыдом признаться, — закричала.

Прямо из-за приблизительно девятнадцатиэтажного торта, увенчанного двумя (неживыми) соловьями из тени вышла фигура и бесшумно приблизилась к нам с обнаженной шпагой. Это был Ракоци, правая рука графа. Он бы мог зарабатывать деньги, выходя таким драматическим образом где-нибудь в аттракционе ужасов. Хриплым голосом он поприветствовал нас.

— Идите за мной, — прохрипел он.

Пока я пыталась прийти в себя от пережитого испуга, Гидеон спросил недовольно:

— Разве вы не должны были встретить нас раньше?

Ракоци предпочел не ответить на этот вопрос, что меня не удивило. Он относился к типу людей, которые никогда не признают свои ошибки. Молча он взял в руки факел, кивнул нам и скользнул в боковой проход, ведущий к лестнице. Сверху слышались скрипка и гул голосов, которые становились все громче, и незадолго до конца лестницы Ракоци распрощался с нами, сказав: «Я со своими людьми буду охранять вас из тени». Он исчез, бесшумно, как леопард.

— Наверное, он не получил приглашения, — сказала я в шутку. На самом деле от мысли о том, что в каждом темном углу стояли люди Ракоци и наблюдали за нами, у меня волосы вставали дыбом.

— Да нет, разумеется, он приглашен. Но он, скорее всего, не хочет расставаться со шпагой, а в бальном зале это запрещено. — Гидеон изучающе осмотрел меня. — На твоем платье не осталось паутины?

Я возмущенно глянула на него.

— Нет. Но, может быть, в твоих мозгах, — сказала я, протиснулась мимо него и осторожно открыла дверь.

Я переживала, получится ли у нас незаметно зайти в фойе, но, оказавшись в шуме и толкотне, царивших в бальном зале, спросила себя, зачем вообще нужны были эти сложности с подвалом. Скорее всего, просто по привычке. Мы спокойно могли прыгнуть прямо сюда — никто и не заметил бы.

Жилище лорда и леди Пимплботтом было действительно великолепным — тут мой друг Джеймс ни капельки не преувеличил. Под камчатными обоями, лепными украшениями, картинами и покрытым фресками и украшенным хрустальными люстрами потолком мою старую школу нельзя было узнать. Полы были сделаны мозаикой и покрыты толстыми коврами, и по дороге на второй этаж мне показалось, что коридоров и лестниц было больше, чем в моем времени.

К тому же было тесно. Тесно и шумно. В наше время вечеринку закрыли бы из-за переполненности, или соседи пожаловались бы на Пимплботтомов за нарушение ночной тишины. А это были пока только фойе и коридоры. Бальный зал оказался еще круче. Он занимал половину второго этажа и был набит битком. Гости стояли группками или образовывали длинные ряды в танце. Зал гудел голосами и смехом, как пчелиный улей, причем это сравнение мне показалось даже недостаточным, поскольку громкость достигала приблизительно уровня шума взлетающего самолета в Хитроу. В конечном итоге, все четыреста человек должны были перекрикивать друг друга, а оркестр из двадцати музыкантов, расположившийся на балконе, пытался перекрыть их всех. Все это было освещено таким количеством свечей, что я непроизвольно оглянулась в поисках огнетушителя. Короче говоря, разница между балом и суаре у Бромптонов, была примерно такая же, как между ночным клубом и чаепитием у бабушки Мэдди, и я вдруг поняла, откуда взялось выражение «шумный бал».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: