Дмитрий Воронцов «СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ — ЭТО НЕ ДЛЯ НАС»: МИФЫ И ЦЕННОСТИ МУЖСКИХ ГОМОСЕКСУАЛЬНЫХ ПАР

жесткий нормативизм, от которого с переменным успехом пытается освободиться постсоветское общество, и гетеросексизм, который продолжает оставаться одним из его краеугольных камней, приводят к тому, что семью чаще рассматривают исключительно с точки зрения соответствия или несоответствия отношений партнеров традиционной модели брачного союза мужчины и женщины или, в крайнем случае, родительского (а на практике — только «материнского—детского») альянса. Неудивительно, что при такой установке в отечественной мысли возникает непреодолимое стремление отвергать правомочность постановки в один ряд с анализом разнообразия форм семейной жизни не только изучение специфики гомосексуальных союзов (и вкупе с ними — трансгендерных), но даже гетеросексуальной внебрачной практики (Голод 1998). Как правило, отрицание самой возможности подобных исследований на отечественном материале не получает никакой научной аргументации. В лучшем случае можно встретить простое упоминание о существовании «альтернативных зарубежных типологий семьи», в которых есть и «гомосексуальные семьи», после чего разговор резко переводится в направлении того, что для отечественной науки традиционной является постановка проблемы функционирования семьи исключительно в рамках супружеских (муже-женских) и детско-родительских отношений, причем в контексте преимущественно репродуктивной и воспитательной сфер семейной жизни как наиболее важных для социально-психологического анализа (Социальная психология 2001, 145—146). Чаще всего область исследований изначально ограничивается понятием семьи как системы отношений только «между мужем и женой, ро

дителями и детьми, братьями и сестрами и другими родственниками, живущими вместе и ведущими общее хозяйство» (Эйдемил- лер, Юстицкий 1990, 9). И очень редко можно встретить откровенно выраженную морально-этическую ценностную подоплеку брезгливого избегания темы гомосексуальных союзов в научном исследовании, как это сделано в труде И. С. Голода, который в своем введении в типологию нетрадиционных моделей современной семьи «между прочим» замечает, что, «в отличие от некоторых американских исследователей», им правомочность такой постановки вопроса «просто отрицается». Выстраивание оппозиции российского ученого по отношению к «отдельным представителям американской науки», как признает сам автор, происходит только потому, что «в отечественной научной литературе обсуждение проблем семьи с гомогенными родителями начисто отсутствует» (Голод 1998, 188).
Если следовать логике упомянутого выше учебника по социальной психологии, в котором наличие гомосексуальных семей хотя бы не ставится под сомнение, то его авторы заранее предполагают, что феноменология и механизмы однополых союзов в принципе не обладают никаким качественно иным содержанием по сравнению с моделями гетеросексуальных семейных отношений. Разница-де только в том, образно говоря, «откуда дети берутся»: или однополые родители их усыновляют/удочеряют (в случае мужских пар), или пользуются услугами «мужчин-доноров» (в случае женских пар). Вопрос о том, что социально-психологические модели гомосексуальных союзов могут значительно отличаться от таковых в гетеросексуальных парах, а также о том, что модели самих однополых парных отношений могут разниться в зависимости от того, образуют их мужчины или женщины, не то чтобы не обсуждается — он даже не упоминается в многочисленных исследованиях семейной проблематики.
Многократно воспроизводящиеся в социально-психологическом анализе семейных отношений статистические и институциональные определения того, что же считается семьей на наших родных просторах, часто игнорируют то, какое содержание в понятие семьи вкладывают конкретные маргинальные и дискриминируемые «социальные акторы». Несомненно, что представления последних о семье могут включать в себя куда более широкий круг явлений, нежели основанный на браке (юридическом или фактическом) союз гетеросексуальных мужчины и женщины, способных (хотя бы потенциально) к воспроизведению рода, проживаю
щих вместе и ведущих общее домашнее хозяйство. В предлагаемой статье делается попытка рассмотреть специфику длительного партнерства во вполне определенном городском сообществе молодых мужчин с гомосексуальной идентичностью. При этом полагается, что по причине влияния на личность ее социального положения и декларируемой групповой принадлежности, а также специфических особенностей конкретных сообществ, в которые она входит, представленные здесь выводы не могут быть однозначно распространены не только на однополые женские союзы, но даже и на всех мужчин, практикующих гомосексуальные отношения. Это всего лишь один из «срезов» возможных моделей партнерства в мужском гомосексуальном сообществе.
Одним из маркеров реального разнообразия представлений о ненормативных семейных союзах могут служить клишированные анкетные формы в ориентированных на гомосексуалов службах знакомств, в которых в самых различных вариантах и модальностях обыгрывается тема «гомосексуальной семьи»: от просьбы указать «семейное положение» (под которым фактически подразумевается наличие или отсутствие у подателя объявления постоянного друга) до выбора словосочетания «для создания lt;гомосексуалънойgt; семьи» из формализованного перечня предполагаемых целей знакомства. Тем не менее в свободных, неформализованных объявлениях, текст которых составляется самими подателями, слово «семья» встречается очень редко. Так, более чем из полутора тысяч объявлений на страничке знакомств[324] сайта www.gay.ru на момент обращения к этому ресурсу было найдено всего 10 текстов, непосредственно содержащих слово «семья» в контексте гомосексуальных отношений. В подавляющем большинстве объявлений речь идет о поиске «друга для длительных, постоянных, ответственных отношений». В объявлениях, содержащих слово «семья» в качестве предполагаемой цели знакомства, основной акцент делается на длительности, серьезности отношений, связанных с совместным проживанием на одной территории, не ограниченных только сексуальной стороной. Одновременно в этих объявлениях почти всегда присутствует пожелание, чтобы будущий партнер не любил посещать клубные места, «тусовки», был ориентирован на эксклюзивные моногамные отношения со своим избранником (был «од
нолюбом») и чтобы эта эксклюзивная парность «пожизненных» отношений «не была обузой» для претендента. Что особенно интересно, среди значимых характеристик «ориентированные на ге- евскую семью» податели объявлений нередко отмечают свою нелюбовь к выполнению гендерно специфичных видов домашнего труда («выносить мусор», «гладить», «стирать» и т.п.), косвенно задавая обязательное гендерное разделение труда в предполагаемом союзе двух мужчин. Тогда как в ориентированных на «продолжительную, серьезную дружбу» объявлениях бытовые аспекты отношений даже не упоминаются.
Если же взглянуть на содержательную сторону объявлений о поиске друга, в которых никак не упоминается конструкт семьи, то можно обнаружить, что их авторы в основном также подразумевают возможность установления длительных и серьезных отношений, только в более широком диапазоне — от совместного проведения досуга до совместного проживания на одной территории. Эти отношения противопоставляются «разовым» встречам и одинокому существованию вне коротких и случайных сексуальных сессий, а «друг» интерпретируется в качестве «второй половины», с которой должны быть установлены интимные отношения, сопряженные с эмоциональной привязанностью, взаимной поддержкой и ответственностью. Номинация «семейное положение» в разнообразных интернет-анкетах знакомств для геев как раз и подразумевает такое обстоятельство: наличие или отсутствие постоянного друга именно как «второй половины». Следовательно, речь в обеих разновидностях объявлений идет об одном и том же социальном факте — совместном проживании двух эмоционально привязанных друг к другу мужчин, имеющих гомосексуальное влечение. Однако этот факт одновременно обозначается и словом «семья», и словом «дружба», каждое из которых фиксирует несколько отличные друг от друга аспекты сожительства.
Два гея, живущие вместе: альтернативная семья или альтернатива семье?
Любой термин и любой дискурс, использующий данный термин, несут в себе двоякую информацию: с одной стороны, речь беспристрастно фиксирует нечто реальное, с другой — в ней дается замаскированное предписание того, что кажется желательным или не
обходимым компонентом реальности (Gergen 1982). Феномен парных отношений гомосексуальных мужчин — геев[325], — например, может трактоваться в качестве семейного союза, альтернативного гетеросексуальному конструкту современной супружеской семьи (Николс 2000). Действительно, если под семьей понимать парный союз, вне зависимости от его юридического статуса («брак») и обязательности совместного проживания (Hantrais, Letablier 1996), то геевская пара, несомненно, может считаться «семейной». Статистическое и институциональное признание семейного союза существующими общественно-политическими структурами в данном случае не так важно: главное, чтобы участники «союза» считали свой союз таковым.
Однако уже на уровне объявлений, предназначенных для установления парных отношений, среди геев не наблюдается особого желания обозначать будущую пару словом «семья»: куда большим предпочтением пользуется слово «дружба». Случайно ли это? Если принять во внимание вторую, замаскированную содержательную сторону термина «семья», призванную обозначить желательные или необходимые (но в любом случае — нормативные) характеристики возможного «союза», то, скорее всего, нет.
Несмотря на постулируемую лакановской философией известную свободу связи означающего (слова) и означаемого (явления), каждое понятие тем не менее оказывается в тесной зависимости от

господствующего контекста словоупотребления, являющегося результатом взаимодействия институционально-статистического толкования «семьи» и того смысла, которым наделяют это понятие сами акторы. Вряд ли можно точно определить, в какой степени индивидуальные представления о гомосексуальной семье самих социальных акторов являются причиной, а в какой — следствием этих политически мотивированных институционально-статистических толкований. Однако точно можно сказать: то, что акторы называют гей-семьей, почти всегда совпадает с образом гей-семьи, сложившимся у окружающих. Если пара не воспроизводит «знаковые», «типичные» модели взаимодействия семейных партнеров, то такая пара с неизбежностью оказывается в ситуации «семейной неопределенности».
В качестве примера обязательности «цитирования» институционально санкционированных и социально значимых «семейных» характеристик[326] может служить высказывание из интервью с одной из девяти гомосексуальных мужских пар — ключевых информантов — представителей сообщества геев г. Ростова-на-Дону[327].
Пара Саша (28 лет) и Дима (34 года). Оба имеют высшее гуманитарное образование, работают преподавателями в разных вузах. Отношения длятся четыре года. У Саши это первый опыт длительного партнерства, у Димы — второй. С первым партнером Дима прожил пять лет, после чего отношения прервались («Поначалу мы оба были настроены на моногамность, но — не получилось. В конце концов нам это все надоело»). Живут вместе несколько дней в неделю в квартире Димы. Остальное время проводят раздельно, причем Дима открыто практикует сексуальные контакты со случайными партнерами вне парных отношений, тогда как Саша имеет сексуальные связи со случайными партнерами только в рамках парных отношений с Димой («секс втроем»).
Дима: Меня наши геевские друзья уже достали вопросами типа «У вас как: “семья” или вы просто трахаетесь?» А я, в свою очередь, спрашиваю: «А что это меняет?» И что, как ты думаешь, мне отвечают? «Ну, как же! Если семья, то ты — человек несвободный, тогда тебе, навер
ное, изменять своему нельзя. И как твой на это все смотрит?[328] Ты, наверное, просто его не любишь, если так свободно себя ведешь. А если вы просто трахаетесь, тогда понятно, проблем нет, ведь ты свободен». Получается, если семья, то ты «несвободен» и надо бояться и скрывать, что ты с кем-то там переспал, в чем-то себя ограничивать, страдать. А если не семья, то все в порядке, можно прямо сейчас мне в штаны залезть, хоть на глазах у Саши — свободный ведь. Говорят, странно вы как-то живете, понять никак не можем — вы семья или все-таки нет. Спрашиваю, а что тут странного? Говорят, ну, если вы любите друг друга, то почему вам вместе все время не жить, почему вы «по графику» живете, почему ты открыто трахаешься еще с кем-то, а не только с Сашей? А я говорю: зато привыкания не возникает — каждая встреча как новая. С самого начала у меня так сложилось, когда еще с Олегом[329] жил. Удобнее так. И не значит это совсем, что мы друг друга не любим. Мы уже несколько лет вместе, у меня такой удовлетворенности отношениями прежде никогда не было. Ведь мы практически не ссоримся никогда! У нас полное взаимопонимание. Нас гораздо большее, чем секс, связывает. Хотя и секс у нас тоже хороший lt;улыбаетсяgt;. Ну, так семья мы или не семья? Я лично для себя так вопрос не ставлю. У меня есть любимый человек, мы живем, как нас устраивает, и мне этого достаточно.
В приведенном высказывании содержится важное указание на «цитатный» способ восприятия гомосексуального мужского союза в качестве семьи. В этой паре не воспроизводится традиционная модель прав и отношений партнеров, живущих семейной жизнью: отсутствие сексуальной верности (или хотя бы поддержание ее нормативной видимости), прерывистый характер совместного проживания (три дня вместе, четыре — порознь), раздельный досуг и т.д. Отсутствие знаковых «цитат» делает их отношения «странными», не поддающимися категоризации со стороны членов своего же сообщества («семья — не семья?»). С одной стороны, живут вместе, имеют стабильные сексуальные и эмоциональные отношения, вместе ведут домашнее хозяйство (покупки по дому, приготовление еды друг для друга, оплата коммунальных услуг, уборка) и имеют общий бюджет. С другой стороны, живут «по графику»: если Саша собирается приехать «не в свой день», то он предупреждает партнера об этом заранее («а вдруг он с кем-то встречается в этот день?»), могут раздельно проводить досуг и от
пуск, открыто практикуют внепартнерские сексуальные отношения и заводят новые знакомства через Интернет.
Подобные отношения, разумеется, встречаются и в альтернативных гетеросексуальных семьях. Однако следует обратить внимание на два важных обстоятельства, влияющих на разное восприятие подобной альтернативной модели в ее гетеросексуальной («семья») и гомосексуальной («не-семья») версиях. Это, во-первых, фактический/юридический брачный характер связи партнеров и, во-вторых, наличие детей. Несмотря на многочисленные отличия в отношениях между партнерами, альтернативные гетеросексуальные семьи сохраняют в своей структуре главные компоненты традиционной модели семьи — кровное родство (родители и дети, братья и сестры, прародители) и законное родство (брак) (Хмарук 2000). В данном случае изменения связаны с содержанием «брака», демонстрируя поворот от экономической основы системы отношений (собственность на тело партнера) к ритуально-любовной и послабление жестких установок на сексуальную верность (Коллинз 2000). Традиционное понимание брака как неотъемлемой части семейных отношений гетеросексуальных (нормативных) мужчины и женщины предполагает не только юридическое, психологическое и социальное превращение «постороннего» человека в «своего», делая его «родственником» и для социального окружения в целом, и для родных супруга/супруги в частности. Брак также выступает своего рода взаимным соглашением об исключительном праве на сексуальные связи между партнерами.
Хотя альтернативные формы семьи характеризуются менее жесткими брачными требованиями (в них брак не воспринимается как санкция на долгосрочную собственность на сексуальность партнера), остальные функции традиционного брака здесь, как правило, сохраняются: длительное совместное проживание, общее хозяйство, сексуальные отношения партнеров преимущественно друг с другом. Изменившееся внутреннее содержание брака в альтернативных гетеросексуальных семьях изменяет и социальный контекст, в котором сожительствующие партнеры воспринимаются в качестве семьи (пусть и альтернативной, «нетрадиционной»). Поэтому, для того чтобы и гомосексуальные пары можно было назвать одной из форм альтернативных семей, необходимо соблюдение важного условия: социальной или культурной легитимации такого союза. Последнее предполагает наличие социальных механизмов санкционирования и регулирования отношений между партнерами, установления их прав и обязанностей по отношению друг к другу.

Такие механизмы по отношению к гомосексуальным парам могут существовать как в рамках общества в целом, так и в рамках геевской субкультуры. В условиях современной России говорить о наличии позитивных (точнее аффирмативных — утверждающих, постулирующих) регулирующих механизмов на уровне общества не приходится: союз двух геев окружающими воспринимается исключительно в терминах дружбы, что не предполагает признания окружающими их родственных отношений и права на воспитание приемных детей. Следовательно, речь может идти только о возможных механизмах признания (и утверждения) в рамках субкультуры. В связи с этим интересны высказывания тех информантов, которые сами характеризуют свой союз как «семью» и которых окружающие представители геевского сообщества также считают «семьей».
Пара Саша (30 лет) и Эдик (37 лет). Первый имеет среднее специальное образование, повар, в настоящее время работает продавцом в универсальном магазине, приехал в Ростов-на-Дону из крупного города областного подчинения. Второй имеет среднее специальное образование, техник, работает на предприятии воздушного транспорта, был женат, имеет дочь. Проживают вместе в квартире Эдика. Отношения длятся четыре года.
Саша; Ну, да, конечно, я считаю, что у нас самая настоящая семья. Я с самого начала стремился жить именно семейной жизнью. Я этого блядства просто не понимаю, когда потрахались и разбежались или когда живут вместе, а трахаются с кем попало на стороне, с кем-ни- будь еще. Если ты живешь с человеком, то должен жить именно с ним, иначе для чего нужно было все это. По крайней мере, это я так считаю. Может, Эдик и считает по-другому, то пусть хотя бы и делает это, только чтобы я не знал. Ну, в крайнем случае, можно вместе с кем- нибудь потрахаться у нас дома, если Эдику это нужно. А мне это не нужно. Но только чтобы никаких мне личных отношений с ними не было! Если я узнаю, то все, скандал будет. В общем, или я, или он — пусть выбирает. У нас вообще всякое бывает, и ссоримся, и скандалим, но какая совместная жизнь без этого? Главное все-таки то, как он ко мне относится. Я не представляю себе одинокой жизни, так что для меня семья важнее.
В приведенном высказывании прослеживаются основные признаки «семейственности» с точки зрения информанта: эксклюзивный доступ к телу партнера и контроль над проявлениями его сексуальности (отсутствие «блядства»), монополия на эмоциональность в отношениях («но чтобы никаких личных отношений») и
обязательное сохранение позитивного образа сексуальной верности партнеров для внешнего потребления («может трахаться, но только чтобы я этого не знал»). Налицо — косвенное признание невыполнимости предъявляемых требований, однако важным тем не менее считается взаимная демонстрация окружающим формальных признаков семьи и «хороших» внутрипартнерских отношений, способных подтвердить подлинность «семейного статуса», несмотря на отдельные погрешности совместной жизни. А вот мнение самого партнера Саши.
Эдик: Семья? Ну, мне это трудно так определить. У меня вот была гетеросексуальная семья. Это совсем другое. Как секс с женщиной отличается от секса с мужчиной, так и отношения. Мы просто живем вместе, мы с Сашкой друг друга любим, это просто отсутствие одиночества, со-жительство. Я за него несу ответственность, он обо мне беспокоится. Может, кто и назовет это семьей... По мне, семья — это обязательно дети. А у нас не может быть детей. Меня же поэтому и привлекают подростки, а Сашка этого не понимает, по-моему. Думает, что я его от этого меньше люблю. Для меня подростки — это как мои дети в сожительстве с Сашкой. Если их так рассматривать, тогда да, наши отношения — это какой-то субститут семьи. Или, как ты говоришь, «альтернативная» семья. Мы так и живем: я с Сашкой и наши «дети». Да я бы с подростками ради самих подростков никогда бы не стал жить. Я не педофил. Это замещение моих родительских чувств lt; молчитgt;. Я так думаю. Чтобы мне наши отношения с Сашкой воспринимать как семью, мне нужны они, подростки. Мне нужно за кем-то ухаживать, я люблю детей, возиться с ними. Но ведь нам нельзя иметь детей. Кем они вырастут, глядя на нас? А тут они как бы становятся членами нашей «семьи», потому что я с ними трахаюсь, как и с Сашкой. И к ним у меня отношение, как к «детям», а к Сашке — как к любимому.
Представления партнеров в этой паре ключевых информантов сходятся в том, что их союз есть средство избавления от одиночества посредством установления длительных ответственных отношений. Однако Эдик предпочитает называть их союз «сожительством». Аргументация приводится следующая: не можем иметь детей — следовательно, не семья. Корневым определением семьи для него, таким образом, выступает один из компонентов традиционной семьи детоцентристского типа: если есть дети, отношения можно назвать семьей. В ходе этого рассуждения информант именно так объединяет в единую логическую цепочку свои постоянные отношения с партнером и нерегулярные — с подростками в возрасте 14—20 лет.

Интересно отметить и то, что именно контекст «семейственности» позволяет обоим партнерам сбалансировать необходимость демонстрации формальных признаков семьи для Саши и потребности Эдика во внепартнерских сексуальных контактах. Саша даже не упоминает в своем рассказе об этих отношениях, несмотря на то что подростки зачастую длительное время проживают вместе с ними в одной квартире и с ними завязываются сексуальные отношения. Раз это «дети», то они не нарушают публичного образа МЫ-семья, а, наоборот, органично вписываются в нормативный конструкт семьи традиционного типа. Главное, чтобы эти отношения с «детьми» не выходили за пределы «инцестуально-родитель- ских» связей и не превращались для Эдика в партнерские[330].
Пара Саша (30 лет) и Саша (33 года). Оба являются медицинскими работниками с высшим образованием. Второй партнер был женат («по социальным, карьерным соображениям, так было надо, потому что она была дочкой профессора, и мне это было просто выгодно»), через 10 лет развелся («эти 10 лет я вспоминаю как самые мрачные годы своей жизни»), имеет ребенка («мальчик, и я хочу, чтобы он тоже был “голубым”»). Проживают вместе (снимают квартиру). Отношения длятся три года.
Саша (30 лет): У нас, конечно, семья. Мы живем вместе, вместе проводим досуг, у нас общие друзья, интересы, бюджет, имущество — у нас все общее. Мы вместе ходим в «Московский»[331]. Я очень люблю Сашу, и он меня тоже любит. Я считаю, что нашел свое счастье в нем. И мне хочется жить вместе с этим человеком, быть как одно целое. Без него мне было бы очень плохо. Я всегда искал таких отношений и
мечтал, чтобы, наконец, прекратились эти бесконечные поиски партнера, эта неопределенность, одиночество. Когда просто встречаешься и трахаешься, остается какая-то пустота, бессмысленность. А тут всегда знаешь, что придешь домой, а там тебя ждет любимый человек, которому нужен ты и который нужен тебе. На душе становится как- то спокойно. Ну, и в сексуальном плане тоже. Далеко не всякий подходит. А тут — полная гармония. Именно то, что меня устраивает. Чего или кого еще искать? Я понимаю, когда что-то не устраивает. Или как некоторые наши lt;другие геи из окружения информантаgt; говорят: «семейная жизнь — это не для нас». Конечно, это ответственность, обязательства. На компромиссы нужно уметь идти. А с ними и собственная мать не уживется — такая корона на голове. Да, Сашка там иногда флиртует. Но я виду не показываю, хотя никто не знает, что в это время у меня на душе делается. Хотя знаю, что все это у него несерьезно, что он меня любит. И все равно неприятно. Ну, человек он такой. Я — другой. Но я же именно его выбрал. Значит, он мне такой и нужен. Я без него не смогу.
Опираясь на принятые статистические и институциональные признаки семьи (совместное проживание, общее хозяйство, сексуальные и эмоциональные отношения, ответственность и взаимные обязательства), этот информант переносит их на гомосексуальный союз, описывая его при помощи термина «семья». В приведенном высказывании прослеживается тенденция к осуществлению скрытого контроля над проявлениями сексуальности партнера и желание эксклюзивного доступа к его телу, которая подавляется из боязни потерять более значимые для информанта преимущества союза («виду не показываю», потому что «всегда искал таких отношений», «я без него не смогу»). При этом второй партнер не рассматривает сексуальную верность в качестве обязательного признака семейной жизни.
Саша (33 года): Да, семья. Если ты с человеком живешь вместе, он твой любимый, он для тебя дорог, разве это не семья? Я тебя не понимаю, если человека ты любишь, то отчего же тогда не жить с ним вместе? Семья — это же что? Это когда вместе, когда ты не чувствуешь себя одиноким и никому не нужным, там, общее хозяйство, ну, как в словаре написано, совместное проживание и т.д. Но вот только я не считаю, что семья — это обязательно сексуальная верность. Секс и любовь — это же разные вещи. Семья — это когда любовь, когда вы друг без друга обойтись не можете. А секс — это удовольствие. Я Сашке с самого начала сказал, что я люблю трахаться, это у меня в крови, но это ни о чем еще не говорит, что я к нему плохо отношусь или что он мне чем-то не подходит. Мне он очень дорог. И мне с ним очень хорошо. Вот с женой мне было очень плохо. Разве то была настоящая
семья, хотя и ребенок был? Просто жили вместе, а людьми-то были чужими. Она меня не понимала. А когда узнала, что я «голубой», то так до конца и не приняла, хотя и разводиться долго не хотела. Я то, что у меня сейчас, больше считаю семьей. Правда, вот Сашке не нравится, что я себя немножко вольно веду. Но он же понимает меня, понимает, что на моем отношении к нему это никак не отразится.
Как видно из высказываний этой пары, оба партнера ориентируются на господствующее определение семьи. Но если для одного сексуальная верность является важной характеристикой семейных отношений, то для второго существенным становится большая свобода «сексуального контракта» в партнерстве. И благодаря наличию обязательных «цитат», подтверждающих семейный статус этой пары, сомнений по поводу данного статуса уже не возникает ни у самих информантов, ни у окружающих их друзей-геев в отличие, например, от упоминавшейся выше «сомнительной» в плане «семейственности» пары Саши и Димы.
Таким образом, можно говорить о том, что критерием «семейности» отношений в гомосексуальных парах в рамках геевского сообщества выступают характеристики, которые присущи гетеросексуальной модели семейных отношений. И с этой позиции два гея, живущие вместе и имеющие стабильные сексуальные и эмоциональные отношения, в социальном плане могут образовывать как альтернативную семью (пока на уровне лишь сообщества), так и форму отношений, которая, по сути, выступает альтернативой семье вообще (например, пара Саши и Димы). Дело в том, что альтернативные семьи, будучи альтернативными по отношению к традиционной модели семьи, остаются семьями именно потому, что для них сохраняется традиционная матрица восприятия партнерских отношений: сквозь накладываемую гетеросексуальной культурой призму отношений собственности (на тело партнера, на имущество, на детей, если они есть). Собственность в семейном контексте есть 1) способ обращения с партнером и 2) регулируемое обществом (сообществом) соглашение о том, кто может или не может обладать телом партнера (Коллинз 2000). Это соглашение (выступающее в виде юридического или фактического брака) может запрещать (традиционная модель семьи), а может только регулировать степень открытости доступа к телу партнера, например, через оговаривание условий, при которых другие вправе пользоваться телом членов семьи (альтернативные модели семьи). Отказ от гетеросексуальной (культурной) матрицы собственнического восприятия партнерских отношений в гомосексуальной паре
и приводит, собственно говоря, не к появлению еще одной альтернативной модели семьи, а к появлению альтернативы самой семье как форме партнерских отношений, в которой отсутствует самый важный элемент: восприятие отношений сквозь призму (фактического) брака.
Семья как институциализированная форма отношений является продуктом традиционного патриархатного общества. Изначально среди ее основных задач наряду с осуществлением хозяйственно-потребительских функций (организация быта, удовлетворение разнообразных экономических и духовных потребностей), поддержанием эмоциональных отношений, продлением рода и воспитанием потомства непременно существовали задачи регуляции сексуальных функций и обеспечения принудительной гетеросексуальности через воспроизводство в семейном союзе вполне определенных гендерных отношений и норм (Коллинз 2000). «Назвался груздем — полезай в кузов», — гласит народная поговорка. Это же верно и по отношению к гей-семье. Те, кто изначально пишет свое объявление о знакомстве с целью создания семьи с геем, совсем не случайно делают акцент на гендерно окрашенных видах домашнего труда. Дальнейшее общение с ними по переписке[332] раскрывало и еще одну сторону их видения семейной жизни: это властные отношения с партнером, выстроенные только по вертикали. Вот обобщенный собирательный образ «идеальной гей-семьи», полученный в результате заочного общения с подателями «семейно ориентированных» объявлений:
Владимир (28 лет): Мне нужен больше «пассивный» партнер, желательно хотя бы немного младше меня, потому что настоящим «мужчиной» в доме должен быть только один человек. И чтобы исполнялось все, что я хочу. В семье каждый должен выполнять свою роль. В том числе и в сексе: или ты трахаешь, или я трахаю, я другого просто не понимаю. Да такого и нет вообще, чтобы кто-то был «универсалом» на самом деле. У меня сильный темперамент, значит, я хочу секса каждый день и много. Тебя устраивает такая перспектива?

Андрей (30 лет): Это на мне будет забота сделать все, чтобы человек, с которым я живу, ни в чем себе не отказывал. Я хочу, чтобы я приходил с работы домой, а он меня уже там ждал и чтобы любил меня по- настоящему (т.е. меня одного) и ему нравилось выполнять домашнюю работу.
Алексей (37 лет): Если уж живешь семейной жизнью, то зачем тебе еще какие-то друзья? Достаточно и одного друга — меня. Мы всегда должны быть только вместе. [Семья] требует отказаться от определенных свобод, уважения мнения и желания другого человека, да и друзья уходят на второй план, когда появляется любимый человек. Мы будем “тусоваться”, ездить отдыхать, ходить в клубы и в сознании всех окружающих ассоциироваться с парой. Если тебе свобода и самостоятельность дороже всего на свете, то семьи не будет. Видишь ли, опыт показывает, что люди либо мыслят в унисон и имеют близкие потребности, тогда они — семья, либо они самостоятельны каждый от другого, тогда у них просто одиночество вдвоем.
Приведенные примеры отличаются четким прописыванием системы отношений собственности в потребных для респондентов семейных отношениях («а он меня уже там ждал», «любил только меня одного», «достаточно и одного друга — меня»), причем в откровенно иерархическом властном дискурсе: «Мой партнер должен быть хотя бы немного младше меня», «Чтобы исполнялось все, что я хочу», «Тебя устраивает такая перспектива?» «Другого (надо полагать, мнения. — Д. В.) я просто не понимаю», «Это моя забота — обеспечивать», «Чтобы ему нравилось», «Если свобода и самостоятельность тебе дороже всего на свете, то семьи не будет». Именно это отличает, по их мнению, семью от просто дружбы, что и толкает сразу указывать свою «семейную» направленность в поиске партнеров («друзей достаточно, любимых (и любящих) — нет»). Однако и наши ключевые информанты, как видно из текстов тематических интервью, начав с дружбы, затем стараются воспроизводить в своих парных отношениях все те же задачи регуляции доступа к сексуальности и... норм семейных отношений, принятых в культуре гетеросексуального большинства. Иначе их пара не воспринимается в качестве подлинно «семейной». И раз уж отношения субъективно были определены ими как «семейные», то тут же возникает задача реализации в них формальных признаков, не имеющих, однако, своего внутреннего и внешнего контекста. Другое дело, что отношения собственности в них уже «посвободнее», и иерархический компонент редуцируется. Так же, как и в альтернативных гетеросексуальных семьях, которые неизбежно начина
ют выступать в роли культурного идеала парных отношений уже только потому, что геи, не имея словаря, аутентичного собственному внутреннему контексту партнерства, маркируют свой длительно существующий союз именно этим словом — «семья».
Гомосексуальная идентичность: научные подходы
Отсутствие своего внешнего контекста, в котором долгосрочный союз двух геев мог бы быть воспринят — «узнан» — в качестве семьи, связано с социальными условиями, определяющимися гете- росексистской культурой. В принятии геевскими парами гетеросексуальных норм семейных отношений можно видеть проявление аккультурации сексуального меньшинства в сообществе подавляющего сексуального большинства, попытку интеграции геев в «иное» сообщество с целью доказать репрессивному сексуальному большинству, что геи — тоже нормальные люди, способные подчиниться установленным нормативам.
Однако такое принятие господствующих правил вступает в скрытое противоречие с гомосексуальной идентичностью, спецификой которой является ее маргинальный социальный статус в ге- теросексистском обществе. Именно психологическое содержание гомосексуальной социальной идентичности выступает внутренним контекстом отношений в паре.
Прежде чем продолжить эту линию рассуждения, стоит более подробно остановиться на проблеме трактовки самого феномена гомосексуальности и гомосексуальной идентичности.

Термин «го- мосексуалы» порой охватывает совершенно противоположные группы мужчин, что приводит к яростным спорам в отношении адекватности и правомерности данных, полученных в ходе научных исследований.
В целом можно выделить два подхода к пониманию обсуждаемого феномена: позитивистский и социально-психологический. Сторонники первого направления в качестве критерия гомосексуальности берут простой факт наличия однополых контактов, который концептуализируется в рамках биолого-эволюционной теории сексуальности. Именно здесь возникают понятия о «врожденной» и «приобретенной», «истинной», «ложной» и «транзиторной» гомосексуальности, а также об «активных» и «пассивных» гомосексу-
алах как сущностно различающихся мужских фенотипах (Име- линский 1986; Исаев 1991).
В центре внимания позитивистского подхода оказывается некоторая сексуальная активность, под которую подводится та или иная разновидность гендерной идентичности: например, «активные» го- мосексуалы оказываются обладающими «мужской» идентичностью, тогда как «пассивные» — инверсной «женской» (Исаев 1994(1)). Соответственно сексуальная ориентация здесь оказывается синонимом сексуальной идентичности, а гендерная идентичность рассматривается только в связи с биологическим полом, которому жестко приписываются определенные паттерны поведения. Наиболее одиозным выражением этого подхода может служить точка зрения одной моей коллеги из клиники доктора А. О. Бухановского[333], известной в клинической психологии специалистки по проблеме транссексуальности: «Существует только мужская или женская половая идентичности, никакой гомосексуальной, ни тем более транссексуальной идентичности просто не бывает в природе». Иначе говоря, тип сексуальной идентичности находится здесь в прямой зависимости от бинарной гендерной схемы: мужчина, который овладевает другим мужчиной, обладает самой что ни на есть мужской половой идентичностью (значит, его можно «вылечить от гомосексуализма»); тогда как мужчина, который допускает, чтобы им овладевал другой мужчина, — женской (и только его можно назвать «истинным гомосексуалистом», от которого еще нужно суметь отличить «истинного» транссексуала).
Раз никакой особой «гомосексуальной» идентичности нет, то гомосексуалами в позитивистском подходе можно называть и гетеросексуальных мужчин, практикующих гомосексуальные связи, и бисексуалов, и лиц, еще не определившихся в своих сексуальных предпочтениях. Внешняя поведенческая схема (согласно которой больший интерес представляет вопрос «кто кого?») затмевает содержательное различие, которое вкладывается разными мужчинами в одну и ту же поведенческую форму. И на одной чаше весов оказываются все вместе:
мужчины, которые посредством ритуальных гомосексуальных действий силой устанавливают или реализуют в социальном пространстве иерархическую систему отношений доминирования и подчинения. Например, в условиях «закрытых мужских коллективов» (исправительные учреждения, армия, интернаты); мужчины, которые получают сексуальное удовлетворение от символического унижения и ощущения власти в добровольных гомосексуальных контактах. Причем здесь специфическое сексуальное удовлетворение может получать не только тот, кто находится в «проникающей» роли («кто»), но также и тот, кто оказывается в «принимающей» роли («кого»)[334]; мужчины, которые ищут гомосексуальных партнеров только ради сексуального разнообразия или эксперимента; мужчины, которые периодически испытывают сильное эмоциональное возбуждение, привязанность, эротические чувства и к мужчинам, и к женщинам и организуют свою жизнь в параллельных плоскостях: гетеросексуальной и гомосексуальной — нередко с ведома партнеров обоего пола; мужчины, которые испытывают сильное эмоциональное возбуждение, привязанность и эротические чувства только к лицам своего пола, имеют гомосексуальные контакты и при этом стараются сохранить гетеросексуальное публичное «Я»; мужчины, которые воспринимают свою гомосексуальность как особое индивидуальное качество, отличающее их от других мужчин.

Включенность в разный социально-психологический контекст внешне одного и того же паттерна гомосексуальной активности делает эти группы мужчин неоднородными с точки зрения мотивации, удовлетворяемых в гомосексуальном поведении потребностей и последствий такого поведения для личности и общества. Однако в позитивистской интерпретации гомосексуальности, испытывающей сильное влияние бихевиоризма, эта группа предстает единой по внешним проявлениям.
Что касается социально-психологического подхода, то гомосексу- алы здесь рассматриваются в качестве особой группы среди мужчин, имеющих секс с мужчинами. Группа канадских исследователей под руководством Т. Майерса предлагает разделять всю совокупность мужчин, имеющих секс с мужчинами, на следующие группы (Myers et al. 1993): геи (те, кто осознанно противопоставляет себя в качестве особого сообщества гомосексуальных мужчин лицам с гетеросексуальной ориентацией); бисексуалы (те, кто характеризует себя имеющими одинаковые по степени выраженности сексуальные и эмоциональные влечения и к женщинам, и к мужчинам); мужчины с диффузной сексуальной идентичностью (т.е. мужчины, которые вступают в сексуальные отношения с мужчинами, но не противопоставляют себя в качестве особого сообщества гетеросексуальному большинству); гетеросексуальные мужчины, которые толерантны по отношению к гомосексуальности и могут иметь случайные или эпизодические однополые связи.
В этом подходе разводятся понятия сексуальной ориентации (по-видимому, имеющей в определенной мере биолого-эволюци- онную природу) и сексуальной идентичности. Сексуальная ориентация выступает здесь проявлением некоторой психофизиологической активности, предопределяющей степень предпочтения в качестве объекта сексуального влечения лиц своего или противоположного пола. Поэтому иногда ее называют сексуальными предпочтениями. Сексуальная же идентичность понимается исключительно как одна из многочисленных социальных идентичностей личности, которая заключается в субъективном отнесении себя к сообществу людей, для которых те или иные сексуальные предпочтения становятся одним из значимых критериев личностного и социального самоопределения.

В социально-психологической трактовке возникновение и существование сексуальной идентичности связано, с одной стороны, с фиксацией сходства и различия в сексуальных предпочтениях между людьми («геи», «лесбиянки», «бисексуалы», «гетеросексуалы» и т.п.), а с другой — с осознанием социального конфликта между маргинальными и нормативными способами и формами удовлетворения сексуальных потребностей. При таком подходе сексуальную идентичность можно определить как субъективный образ себя в качестве члена определенного сообщества людей, имеющих отличные от других сексуальные предпочтения. И именно отличия в сексуальной сфере выступают в данном случае значимым критерием личностного и социального самоопределения. Этот субъективный образ включает в себя место, которое личность занимает в социальной иерархии, личностные качества, которые связаны с этим местом, собственную и внешнюю оценку этих качеств, а также ценностные ориентации, модели поведения, способы общения и взаимодействия и другие формы внешней репрезентации, которые призваны выступать маркерами принадлежности к особой группе.
Поскольку сексуальные предпочтения могут находить или не находить отражения в самосознании личности, включаться или не включаться в качестве значимого элемента в личностную структуру, соответственно они могут в одних случаях влиять, а в других — не влиять существенным образом на систему отношений человека, которая проявляется в его межличностном поведении и общении. В случае неосознаваемого (или подавляемого) отождествления с представителями гомосексуального сообщества, а также в случае ситуационного принятия образа «Я-в-качестве-гомосексу- ала» индивид не интегрирует этот образ в свою систему диспозиций, а следовательно, такая неосознаваемая (или ситуационная) идентичность не выполняет смыслообразующей функции, не регулирует взаимодействие и общение с другими людьми, т.е. не образует особого внутреннего контекста межличностных отношений. Когда же гомосексуальная идентичность определяется в качестве осознанной и декларируемой личностной позиции субъекта в социальном пространстве, то она начинает оказывать формирующее влияние на его практики социального поведения, оформлять их и поддерживаться посредством особого стиля межличностных взаимодействий.
Наши информанты подбирались для исследования именно с точки зрения выраженности у них открытой и эгосинтонной (т.е. органично вписанной в обобщенный образ «Я») гомосексуальной
идентичности. Один из них очень ярко проиллюстрировал вышеприведенный тезис о влиянии декларируемой идентичности на практики общения и взаимодействия следующим примером.
Саша (33 года): Идем мы, значит, по Театральной площади. День города. Все орут, обнимаются, целуются. Идут два натурала и у всех на глазах целуются взасос. И никто даже внимания на них не обращает. Ну, и мы тоже решили так же поцеловаться. И сразу же услышали у себя за спиной: «Гля, вон педики идут, целуются!» Ну, почему на тех так никто ничего не сказал, а нас сразу же вычислили?! У нас что, на лбу написано?
Показательно, что внешне члены этой пары ничем не выделяются из толпы мужчин с гетеросексуальной идентичностью, воспроизводя в своем внешнем облике традиционные «цитаты» доминирующей маскулинности. Но, когда они оказываются вместе, пространство межличностного взаимодействия наполняется особым внутренним контекстом, выделяющим их на фоне других мужчин, демонстрирующих внешне сходные формы общения.
Ценности различий
Проведенное в недавнем прошлом авторское исследование социально-психологических характеристик межличностного общения и взаимодействия мужчин с гомосексуальной идентичностью показало, что в условиях гетероцентричной культуры у них формируется гендерно специфический тип межличностного взаимодействия (Воронцов 1999). В рамках этой статьи хотелось бы обсудить те ценностные ориентации, которые образуют, по нашему мнению, ядро социальной и личностной идентичности, а также типичную ориентацию взаимодействия в процессе межличностных отношений. В состав респондентов данного исследования входили и ключевые информанты по проблеме гей-семьи, чьи точки зрения цитировались раньше. Подобная преемственность в исследовании позволяет рассматривать полученные тогда данные в качестве психосоциального контекста партнерских отношений.
Исследование 1999 года проводилось с использованием сравнительного метода (основная и контрольная группы). В основную группу вошли 60 представителей геевского сообщества г. Ростова- на-Дону, декларирующих свою гомосексуальную идентичность (средний возраст 28 лет), и 48 мужчин, декларирующих свою гете
росексуальную идентичность (средний возраст 27 лет). В процессе индивидуальных и групповых собеседований применялись стандартизированные методики изучения социально-психологических качеств личности, модифицированные в соответствии с исследовательскими задачами.
Ценностные ориентации фиксировались с помощью методики М. Рокича в адаптации Д. А. Леонтьева (Леонтьев 1992). В методике М. Рокича под терминальными ценностями понимаются убеждения в том, что какая-то конечная цель индивидуального существования с личной и с общественной точек зрения стоит того, чтобы к ней стремиться в первую очередь; под инструментальными же ценностями здесь понимаются убеждения в том, что какой- либо образ действий является с личной и общественной точек зрения предпочтительным в любых ситуациях. Респондентам предлагалось проранжировать написанные на отдельных карточках ценности (сначала терминальные, затем инструментальные) в порядке личной значимости. В рамках выполненного исследования были сформулированы 15 терминальных и 15 инструментальных ценностей, определяющих наиболее общие ориентиры личной и сексуальной жизни[335].
Ранжирование пятнадцати терминальных ценностей мужчинами с гомосексуальной идентичностью выявило скрытое противоречие между публично декларируемыми в ходе собеседования и достигаемыми целями жизни, выбранными в процессе работы по методике М. Рокича. Если в разговоре участники исследования отмечали ценность партнерских («семейных») отношений, то при сопоставлении с другими вариантами эта ценность в большинстве случаев оказывалась на одном из последних мест списка (общее ранговое место ценности гомосексуальной «семьи» для всей группы респондентов-геев — 15-е). В контрольной группе мужчин с
отчетливо выраженной гетеросексуальной идентичностью ценность семейных отношений заняла 8-е ранговое место, опередив ценности профессионального самовыражения и достижения высокого социального статуса (10-е и 15-е места соответственно).
Вместе с тем ранжирование инструментальных ценностей обнаружило, что для группы мужчин, имеющих гомосексуальную идентичность, предпочтительными образами действия в ситуациях межличностного взаимодействия стали те из них, которые являются наиболее адекватными для успешного развития длительных партнерских отношений (доверие, ответственность, чуткость, твердая воля, постоянство, терпимость). Несмотря на то что свобода сексуальных отношений вне партнерства не оказалась значимой для респондентов (15-е ранговое место), сексуальная верность тоже не получила высоких рангов (10-е ранговое место).
Противоположная картина обнаружилась в группе мужчин с гетеросексуальной идентичностью. Инструментальные ценности, направленные на установление эффективных эмоционально-личных партнерских отношений, в этой группе мужчин заняли последние места в иерархии. Однако сексуальная верность заняла здесь среднюю позицию (6-е ранговое место).
В целом сравнение данных по ранжированию ценностей группами мужчин с гомо- и гетеросексуальной идентичностями в проведенном в 1999 году исследовании показало, что в иерархии ценностей респондентов-геев ведущие места заняли переменные, обеспечивающие преимущественно гедонистическую направленность отношений и способствующие успешному, открытому для новых контактов взаимодействию в паре. В группе гетеросексуальных респондентов ценностная иерархия в большей мере была ориентирована на достижение прагматических результатов.
Сходную картину в сфере партнерских отношений получил и Д. Д. Исаев, петербургский психиатр, который обнаружил, что гетеросексуальные мужчины воспринимают своих половых партнеров сначала в качестве достигаемого сексуального объекта и только потом — как источник нежности и любви (Исаев 19946). В этой иерархии семья в первую очередь воспринимается как «крепкий тыл», обеспечивающий мужчине-гетеросексуалу саморазвитие/ самореализацию, и только во вторую очередь — как основа эмоционально-личностных, дружеских отношений с партнершей/супругой.
Ценностные ориентации, в свою очередь, выступают основой системы межличностных отношений и придают социальной идентичности (гея или гетеросексуала) устойчивый, внеситуативный

характер. Система межличностных отношений проявляется в виде типичных моделей взаимодействия людей, которые фиксировались в исследовании 1999 года с помощью специального опросника В. Шутца (Рукавишников 1992).
В основу опросника В. Шутца, американского социального психолога психодинамического направления, легла идея о том, что каждый индивид — как член определенного сообщества — имеет характерный для этого сообщества способ социальной ориентации по отношению к другим. Именно эта ориентация на других и определяет специфику его социального поведения.
Согласно В. Шутцу, у человека существуют три основные социально-психологические потребности, которым соответствуют три области социального поведения. Это: потребность включения — т.е. потребность создания удовлетворительных межличностных отношений, что выражается в разной способности устанавливать контакты и стимулировать взаимный интерес партнеров по общению; потребность контроля — т.е. потребность сохранения удовлетворительных отношений с помощью силы, что выражается в разной степени стремления создавать и сохранять чувство взаимного уважения, опираясь на компетентность и ответственность или авторитарность; потребность аффекта — т.е. потребность чувствовать себя достойным любви, что проявляется в степени интимности контакта и в уровне дистанции в отношениях (Рукавишников 1992, 5—16). />Проведенная с помощью опросника межличностных отношений социально-психологическая диагностика показала, что мужчины с гомосексуальной идентичностью одинаково хорошо чувствуют себя как в ситуациях, требующих тесных эмоциональных отношений, так и в ситуациях эмоциональной отдаленности. Они склонны менее остро реагировать на ситуации отказа при установлении знакомства и реже испытывают дискомфорт в тех случаях, когда потенциальные партнеры проявляют чрезмерную (на их взгляд) осторожность в установлении контакта.
Среди респондентов с гетеросексуальной идентичностью оказалась сильнее выражена потребность в привязанности, характеризующаяся подчеркнутым желанием обязательно стать любимым, обостренным переживанием возможности отказа со стороны потенциального партнера и сильным чувством соперничества, приводящим к стремлению, с одной стороны, пресечь попытки потенциальных партнеров установить более близкие отношения с кем-нибудь еще, а с другой — самим установить при этом интим
ные отношения с как можно большим числом других возможных партнеров. Одновременно эти мужчины предпочитают возлагать на своих потенциальных партнеров ответственность за инициативу и проявленный интерес, т.е. это не сами мужчины, а те, с кем они знакомятся, горят желанием завязать с ними знакомство. Подобная трактовка, в свою очередь, впоследствии создает возможность решать возникающие конфликты с партнершей при помощи аргумента «ты сама меня выбирала»[336].
Несмотря на обнаруженные статистически значимые различия, результаты нашего исследования 1999 года тем не менее не дают оснований утверждать, что субкультура гомосексуального сообщества формирует радикально противоположный гетеросексуальному тип мужчины. В условиях гетеросексистского общества гомосексуальная и гетеросексуальная идентичности на базовом уровне различаются не системами ценностных ориентаций[337], а структурным сочетанием общих элементов этих систем и соответствующими характеристиками (стилями) межличностного взаимодействия.
Измерение тесноты связи и согласованности систем ценностных ориентаций ростовских мужчин с гомо- и гетеросексуальной идентичностями показало[338], что система терминальных ценностей геев является логическим продолжением («заострением») отдельных элементов такой же системы гетеросексуалов. И только системы инструментальных ценностей двух сообществ мужчин имеют низкую степень согласованности. На наш взгляд, это расхождение может объясняться тем, что в гетеросексуальном контакте всегда существует вероятность манипулирования партнером посредством возможности наступления беременности[339]. Кроме того, в психоло
гическом отношении возможность завершения гетеросексуального акта актом рождения ребенка может характеризоваться как достижение культурно и социально нормативной цели, переводящей отношения партнеров на принципиально новый уровень. В гомосексуальных же контактах возможность такого манипулирования полностью отсутствует. И сам половой акт не завершается достижением культурно и социально нормативной цели в виде рождения другого человека, требующего перестройки сложившихся отношений.
Возможно, эта особенность гомосексуальных контактов, позволяющая иметь гедонистический секс естественным образом и без опасности манипулирования со стороны любого, в том числе нерегулярного, партнера, является одним из ключевых моментов конструирования маргинальной сексуальной идентичности геев. И если для мужчин с гетеросексуальной идентичностью промискуитет, как принципиальная возможность любого члена сообщества стать сексуальным партнером для другого члена сообщества на любой период времени (час, день, месяц, год и т.д.), всегда чреват опасностью разрушения или кардинальной перестройки отношений с этим партнером и соответственно не может являться нормативной формой партнерских отношений, то для мужчин с гомосексуальной идентичностью промискуитет является не только реальной практикой, но и позволяет сделать его специфичной формой выражения гомосексуальной идентичности, т.е. способом репрезентации гея, не-гетеросексуала, в иерархически организованном пространстве межгруппового (и межгендерного) взаимодействия.
Эта логика внутреннего контекста однополых отношений в геевской семье (если, конечно, пару образуют мужчины со зрелой гомосексуальной идентичностью) в значительной степени отличает его от контекста супружеских отношений в гетеросексуальной модели семьи. Сходный вывод можно обнаружить и в работе американского психоаналитика Р. Айсэя (Isay 1993). Он пишет, что при выборе партнеров многие геи исходят из нормативной модели гетеросексуальных отношений, акцентирующей сходства, а не различия в личностных характеристиках членов пары. Однако, с точки зрения этого американского исследователя, существенным отличием гомосексуального партнерства от гетеросексуального является то, что — в отличие от разнополых пар — однополые партнеры уже изначально имеют слишком много общего для взаимного понимания и удовлетворения друг друга. Излишняя похожесть, по мнению аналитика, не оставляет места ни.для эмоцио
нального развития, ни для продолжительного получения сексуального удовлетворения, не в последнюю очередь базирующегося на чувстве новизны. Основываясь на своем клиническом опыте психотерапии гомосексуальных пар, Р. Айсэй утверждает, что стабильностью отношений в данном случае отличаются пары, возникшие по принципу дополнительности, т.е. объединяющие разных по возрасту, расе (этносу), социальному статусу или по личностным характеристикам партнеров. Показательно, что для гетеросексуальных пар такие различия, наоборот, часто служат факторами, осложняющими межличностные отношения.
Логическим следствием из этого вывода Айсэя является его акцент на стабилизирующей роли частой и гибкой смены сексуальных ролей однополыми партнерами, способной предотвратить появление жестко фиксированных сексуальных сценариев, не допустить развития устойчивых властных отношений господства и подчинения между партнерами. Наши геевские пары-информанты, с их сравнительно долго существующей (от трех до шести лет) историей совместных отношений, также не имели жесткого разделения на «активные» и «пассивные» сексуальные роли и часто объединяли разновозрастных членов, обладающих в ряде случаев неодинаковым социальным статусом. Степень напряжения отношений между партнерами почти всегда определялась расхождениями во взглядах на проблему верности. При этом, несмотря на негативное отношение к факту внепартнерских сексуальных связей одного из членов пары, большее значение все-таки придавалось не сексуальной, а эмоциональной верности партнера.
Мифы геевской «семьи»
На первый взгляд, представленные в этой статье высказывания информантов свидетельствуют о наличии у них хотя и специфических, но тем не менее «семейных» связей. Однако если сравнить индивидуальные отчеты о «семейной» жизни наших информантов и результаты социально-психологического исследования, выявившего у них специфические характеристики межличностного общения и поведения, то попытка рассматривать и интерпретировать эти партнерства в терминах и смыслах, возникших в практике гетеросексуальных семейных отношений, начинает казаться спорной. Не скрыто ли здесь глубинное противоречие между словом «семья», которое ряд информантов использует для характеристи

ки своих парных отношений, и реальной практикой их партнерской жизни? Не задает ли этот термин селективности восприятия практики совместного проживания? Не направлено ли его использование в речи прежде всего для создания социально приемлемого публичного (и личного) образа нормативного (с точки зрения гетероцентристского — или гетеросексистского — общества) гомосексуального партнерства?
За исключением одного информанта, однозначно отказавшегося категоризировать свои партнерские отношения термином «семья», описания других информантов представляют конфликтную сторону гомосексуальной «семейной» жизни, в основе которой лежит восприятие реального факта совместного проживания двух геев сквозь призму «семейственности». Каждый член пары в представленных случаях вкладывает в слово «семья» (маркер их отношений) разное содержание, акцентируя разные аспекты совместной жизни. Но корневое противоречие заключено в отношении к практике внепартнерских сексуальных контактов. Причем почти всегда если для одного из пары секс вне партнерства является вполне приемлемым и допустимым фактом «семейной» жизни, то для другого он выступает неприятным, но неизбежным следствием, необходимой «жертвой», которую следует принимать во имя сохранения связи с любимым человеком[340]. Но как могут согласовываться в партнерском самосознании разнонаправленные по своему содержанию представления членов пары о себе и о своей «семейной» жизни? Возникновение такой согласованности, которая обнаруживается и в речи самих информантов, пользующихся словом «семья» для характеристики своего партнерства, по-види- мому, базируется на конкретных защитных механизмах, которые американский семейный психотерапевт А. Феррейра назвал «семейными мифами» (см.: Карвасарский 1999).
Семейный миф представляет собой согласованные, выборочные представления о характере взаимоотношений партнеров. Основными его функциями являются камуфляж неудовлетворенных потребностей и конфликтов, а также создание некоего идеализированного представления друг о друге. Зачастую это — неосозна

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: