ОТ ТРАГЕДИИ К НАДЕЖДЕ 11 страница

упрекнуть ее в разводе. Нет, ей просто необходимо «поймать отца с поличным». И это не единичный случай. Очень многие отцы и матери и, правда, бессознательно ждут доказательства настраи­вания детей против них, словно им самим заранее этого хотелось бы, и не задумываются над тем, что это, может быть, обычное переплетение фантазии и реальности, столь свойственное детям. Однако мысли о настраивании детей против — это не просто про­блема родителей, такая версия выполняет и некоторые защит­ные функции. Так и мать Якоба призналась позже, что с самого начала считала решение суда о посещениях чересчур великодуш­ным, что было для нее невыносимо. Но теперь она получила, наконец, «педагогический аргумент», которого так ждала, — те­перь-то уж она непременно добьется отмены решения суда! В другом случае отец не желал мириться с тем, что воспитание дочери было доверено матери, и, как только девочка начала бро­сать ему упреки по поводу его новой подруги, желанное доказа­тельство дурного влияния матери на дочь было «получено».

Подобные обвинения помогают родителям снять с себя от­ветственность за растерянность, смену настроений и агрессив­ность ребенка, а также отрицать боль, которую приносит детям развод. Конечно, бывает и так, что отец умышленно пренебре­жителен к матери, обвиняет ее и т. д., но чего не понимают в этих случаях родители, так это того, что этим они, прежде всего, при­чиняют страшный вред своим любимым детям — они вселяют в них неуверенность, ввергая в конфликт лояльности. Редко быва­ет так, что это делает лишь один из родителей. Так и мать Якоба в дальнейшей беседе созналась, как «предметно» она беседует с сыном: «Ты еще узнаешь, что люди не всегда говорят правду». А когда мальчик заявил, что папа любит его больше, чем мама, она сказала: «Мой дорогой, твой папа вообще не любит никого, кро­ме себя самого!». Подумала ли мать в этот момент, что должен испытывать ребенок в ответ на ее слова? Для сравнения пред­ставьте себе, вы рассказываете своей близкой подруге, что вас любит один человек, который вам бесконечно дорог, а подруга отвечает скептически: «Ах, оставь, дорогая, я его знаю лучше, поверь, он не способен никого любить, кроме себя!». Что вы бу­дете при этом чувствовать? А переживания вашего и без того во всех отношениях зависимого ребенка еще тяжелее.

ЛЮБОВЬ РЕБЕНКА

К РАЗВЕДЕННОМУ СУПРУГУ

ПРИЧИНЯЕТ БОЛЬ И ВСЕЛЯЕТ СТРАХ

Фигдор спросил мать Якоба, как она считает, что за инте­рес отцу настраивать ребенка против нее, тогда она обрисова­ла такую картину: отец не может простить ей, что она путем развода освободилась от его деспотизма и теперь сын, кото­рым он так гордился, живет с нею; конечно, он ее за это нена­видит и хочет «отбить» у нее ребенка. Следует заметить, что это довольно типичная интерпретация, в которой замешаны остатки ненависти, желание мести, защита от чувства вины, потребность единолично владеть ребенком, а также страх по­терять его любовь. И, как правило, родитель (например, мать Якоба) даже не знает о том, что это он выставляет другого пе­ред ребенком в дурном свете; чаще всего он предполагает, что давно смирился со своим разочарованием и уж ни в коем слу­чае не перекладывает его на ребенка. Как правило, сознатель­но мать или отец придерживаются мнения, что ребенок дол­жен любить обоих родителей. При помощи психоаналитичес­кой консультации этим родителям удается обнаружить, что им лишь поверхностно удалось вытеснить свою ненависть, а также обиду и чувство вины. И только после этого они в состо­янии признаться себе в тайном желании единолично владеть любовью ребенка и они открывают в себе страх ее потерять. Мать, характеризуя чувства отца, обрисовала, по сути, свою собственную душевную позицию. Надо только чуть-чуть при­слушаться, чтобы услышать в ее высказываниях остатки ярос­ти по отношению к бывшему мужу и тайное удовлетворение оттого, что тот тоскует по сыну. Однако звучит в них также и страх, а вдруг ему все же удастся отнять у нее любовь ребенка? Так в «теории настраивания» раскрывается добрая часть «пси­хологической правды». Конечно, бывает и такое, что отцы или матери сознательно и целенаправленно пытаются восстано-

вить детей против другого родителя, но такое случается гораз­до реже, чем принято думать. Чаще это происходит бессозна­тельно и — как правило — с обеих сторон, что можно считать почти повседневным признаком послеразводных отношений. Агрессивные чувства против бывшего супруга, чувство вины, уг­рожающее чувству собственной полноценности, и страх после супруга потерять еще и ребенка спрессовываются в неспособность правильно реагировать на продолжающуюся любовь детей к дру­гому родителю, и любовь эта вызывает обиду, ревность и гнев. А уж о том, чтобы поддерживать эту любовь, не может быть и речи, хорошие отношения детей с другим родителем кажутся реальной угрозой, которой во что бы то ни стало следует избе­жать. А между тем борьба приобретает открытые формы. Что интересно, чем лучше родители проинформированы о важ­ности обоих родителей для ребенка, тем к более действенным, хоть и субтильным, методам они прибегают. В результате мать, например, считая себя готовой к кооперированию, всю вину и все ошибки приписывает отцу. И наоборот. И все это, за­метьте, без злого умысла!

Нам невдомек, что в этой борьбе мы являемся врагами не только детям, но и своим собственным интересам. Потому что, как мы уже говорили, чем реже видит ребенок не живущего с ним родителя, тем больше растет в нем тенденция к его идеали­зации. Это касается даже тех детей, которые сами по каким-либо причинам не желают поддерживать отношений с отцом. В этом случае идеализируется не конкретный, живой отец, а его место занимает идеал «совершенного» родителя, включающий в себя обоих — и отца, и мать, с которым, как вы сами понимаете, ни­какие реальные родители конкурировать не в силах. И чем ме­нее доступны ребенку тройственные отношения, тем более аг­рессивную окраску принимают его отношения с матерью. Ког­да мать и ребенок живут изолированно, отношения их неизбеж­но принимают садо-мазохистский характер: оба чувствуют себя чересчур зависимыми друг от друга и между ними разгорается мучительная борьба. С другой стороны, если отец отчаянно сра­жается с матерью за любовь ребенка, он подвергает себя опасно­сти, что ребенок из страха перед конфликтом лояльности мо­жет принять решение в пользу того, кто субъективно более ва-

жен для него, т. е. в пользу матери, и прекратит с отцом всякие отношения.

В редких случаях бывает, конечно, что отцу удается так настроить ребенка против матери, что тот отворачивается от нее, но если такое случается, то лишь при наличии и других факторов, уже не зависящих от влияния отца. Однако для того, чтобы прийти к такому решению, ребенку не остается ничего иного, как искоренить в своем сердце все то доброе, что озна­чала для него когда-то мать, вплоть до самого понятия мате­ри, а это ведет к совершенно катастрофическим последстви­ям для его развития. Кстати, этот фактор является также од­ной из причин, почему на ребенка нельзя возлагать ответствен­ность за решение, с кем он хочет жить после развода.

«У ОТЦА ЕМУ МОЖНО ВСЕ, А Я, ПОЛУЧАЕТСЯ, ЗЛАЯ!»

Эта проблема знакома почти всем матерям. В то время, как на их плечи ложится ответственность за детей, за их школьные успехи, а работа и домашние обязанности не дают возможности свободно и радостно общаться с детьми, к тому же ограниченный семейный бюджет не позволяет лишний раз «побаловать» себя и ребенка, «воскресный» или «отпуск­ной» папа имеет все преимущества. Он может баловать ре­бенка, предоставляя ему все, чего тот лишен в повседневной жизни. Мы уже знаем, что родители имеют в глазах ребенка две стороны: с одной стороны, они дают, радуют, удовлетво­ряют желания, с другой — ограничивают, запрещают. В ус­ловиях разведенной семьи получается так, что все бремя за­бот ложится на мать, а отец часто пользуется возможностью выступать в роли «идеального» родителя и порождает у ре­бенка иллюзию, что жить с ним было бы намного приятнее. Дети часто так и говорят. Например, семилетняя Барбель уверена, что «у папы мне не надо было бы ходить в школу», а Томми жалуется, что у мамы он не может выбирать, что ему есть, как он это делает у отца. Это действительно трудная проблема, и на нее существует несколько педагогических то­чек зрения, противоречащих друг другу. Что характерно, так это то, что матери часто опасаются таких различий уже за­долго до того, как появляются их первые признаки. Мать боится, что дети из-за баловства у отца ее будут любить мень­ше. Да и дети, со своей стороны, часто рассказывают, что у отца они могут неограниченно смотреть телевизор, долго не ложиться спать, что там во время дождя им не надо надевать куртку и т. д. Рассказы эти не всегда соответствуют действи­тельности и заключают в себе известную детскую стратегию утверждения своей воли путем сталкивания родителей друг с другом. В общем, это безобидные будни любой семьи. Но в «полной» семье мать не поверит рассказанному или погово-

11 — 3435

рит с отцом. В крайнем случае, один делает так, другой ина­че и в этом нет ничего страшного, пока соблюдаются извест­ные границы и родители не имеют предумышленного жела­ния, сделать что-то назло друг другу. Более того, Фигдор счи­тает, что различные воспитательные требования со стороны отца и матери совсем не обязательно вредны для ребенка, и об этом мы еще поговорим позже. Однако в условиях развода все осложняется. Матери и отцы становятся похожи на ад­вокатов, которые используют каждое слово в целях отягоще­ния вины другого. Это — своего рода оборонительная борь­ба, где каждый стремится разоружить другого, приписывая ему сознательное зло.

Безусловно, границы, устанавливаемые навещаемым от­цом, менее строги, но это и понятно. Один отец рассказывал: «Я вижу свою дочь Сенту всего раз в месяц. Естественно, я стараюсь эти выходные освободить от всяких других дел и по­святить их дочке. Так что ж такого, если я не требую от нее в субботу точно вовремя идти в постель, ведь в воскресенье у нее нет школы!». Но можно понять и то, что у матери после этого возникают новые проблемы. Здесь трудно дать единый педагогический совет. Фигдор пишет о детях, которые эти от­носительно свободные дни, проведенные у отца, используют для того, чтобы заполнить дефицит свободы у матери и извле­кают из этого большую пользу, вплоть до улучшения отноше­ний с матерью. А у других, напротив, та же ситуация приво­дит, выражаясь языком психоанализа, к расщеплению репре­зентации родительского образа, т. е. все хорошее, что несут в себе родители, приписывается одному, а все плохое — другому.

Но существует и другой аспект, который заключается не только в так называемой свободе, а включает в себя индивиду­альные различия в воспитательных взглядах матерей и отцов. Например, мать придает решающее значение неукоснительно­му воспитанию вежливости, но отец смотрит на это легче. Или отец требует определенных манер за столом, но мать сглажи­вает эти требования. Матери, например, как правило, боят­ся конфликтов и всяких проявлений агрессивности (в пси­хологическом смысле слова), но отец показывает пример бес­страшия в проявлении собственной воли и т. д. Однако и здесь

есть дети, которые беспроблемно переходят от одного режи­ма к другому и даже извлекают для себя пользу из таких раз­личий, поскольку приобретают гибкость и навык поведения с различными людьми. Но есть такие, которые теряются в этих различиях, впадают во внутренние конфликты, и их от­ношения с обоими родителями обременяются дополнитель­ными проблемами. Но в любом случае здесь очень много за­висит от характера отношений между родителями. Отец и мать, которые в состоянии обсуждать друг с другом воспита­тельные проблемы и удерживать в рамках обоюдное недове­рие и соперничество, имеют большие шансы помочь и себе, и детям. Например, отцу и матери Сенты удалось достигнуть такого взаимопонимания. Во-первых, отец объяснял дочке, что это исключение, что ей можно у него позже идти в по­стель, и он находит правильным, что в будни у матери она должна ложиться спать вовремя, и, во-вторых, мать согласи­лась с тем, что дочка у папы не обязана соблюдать в точности те же правила, что и дома. Таким образом, желая дочери при­ятных выходных у отца и показывая ей свою радость по это­му поводу, она как бы незримо принимала участие в этих чу­десных выходных. Нои отец, со своей стороны, не пренеб­регал некоторыми правилами, которые мать считала важны­ми: он по просьбе матери не позволял дочке есть сладости перед обедом и требовал, чтобы та непременно чистила зубы по вечерам.

«ПЕДАГОГИЗИРОВАНИЕ» ОТНОШЕНИЙ МАТЕРИ И РЕБЕНКА ПОСЛЕ РАЗВОДА

Но у матери Сенты были и другие проблемы, выходящие за пределы ситуации «разведенной матери». Они основывались на ее чисто индивидуальных честолюбивых педагогических представлениях. В ходе психоаналитической консультации вы­яснилось, что она подвержена чрезмерному страху перед шко­лой. Она боялась, что если дочь потерпит неудачу, то вся вина ляжет на нее. Итак, девочка должна была заботиться не только о своих успехах, но и о «педагогическом» самочувствии матери. Фраза «Смотри, не принеси мне двойку!» содержит очень глу­бокий смысл — мать переживала отметки дочери как оценку своих материнских способностей, чем, с одной стороны, ока­зывала на ребенка непомерное давление, и, с другой — ее хоро­шее самочувствие становилось полностью зависимым от доче­ри. Получалось, что дочь должна была добиваться успехов не для себя, а для матери. В ответ девочка, бессознательно чув­ствуя свою власть, училась пользоваться ею в борьбе с матерью. С другой стороны, Сенте, по сути, было отказано в том, чтобы рассматривать школу как свое собственное дело. И еще, мать верила, что ребенок может сам придерживаться раз и навсегда установленных правил, без напоминаний и без сопротивления. Но дети устроены так, что они этого не умеют! Каждое «наруше­ние» дочери превращалось в драму для матери. В то время, как отец просто напоминал: «Дорогая, сними, пожалуйста, туфли и надень тапочки!», мать начинала возмущаться: «Ну, сколько можно повторять, что дома не ходят в уличной обуви?!» Она видела в проступке ребенка агрессивный акт, направленный лично против нее, что обижало, раздражало и даже злило мать. Тогда Сента начинала жалобно плакать: «Я никогда не могу тебе угодить!». Когда матери с помощью психоаналитика удалось понять, что ее требования к дочери завышены, она стала давать той «больше воздуха» и позволять быть ребенком.

Создается впечатление, что матери, в одиночку воспи­тывающие детей, вообще склонны «педагогизировать» свои отношения с детьми. Здесь большую роль играют школа, мнение других, далеко идущее осуждение проявлений агрес­сивности и то значение, которое придается «образумливаю­щим» беседам и «благоразумным» соглашениям. А между тем эти матери все свои интересы концентрируют на ребенке, и ребенок, таким образом, приобретает больше прав, чем ему полагается по возрасту и по его положению (ребенка) в се­мье, что часто приводит к тяжелым последствиям. «Величе­ственные» ожидания и «благие» педагогические воззрения матери в большой степени лишают ребенка всего того, что ему так необходимо, а именно: права время от времени быть эгоистичным, а порой и злым, оказывать сопротивление, не боясь больно ранить мать или причинить непоправимый ущерб их отношениям. Педагогические представления о ребен­ке таких матерей, как мать Сенты, имеют нечто общее с пред­ставлением о гуманисте-миротворце или о толстовском идеа­ле непротивления злу насилия. И они ожидают от ребенка, что­бы тот уже сейчас соответствовал этому образцу, забывая о том, что он всего лишь ребенок. Однако принуждение не име­ет ничего общего с настоящим воспитанием. Открытое, спо­собное к любви существо воспитывается, прежде всего, на ос­нове добрых отношений, удовлетворенных потребностей в люб­ви и усвоенной науки самоутверждения, а также на основе про­цессов идентификации с объектами, то есть с родителями, по­дающими в этом отношении добрый пример. И родители долж­ны воспринимать чувства и запросы ребенка с уважением, уде­лять им должное внимание, независимо от того, возможно ли удовлетворение этих запросов.

Конечно, и в нормальных семьях тоже встречается такое «педагогизирование», но у многих женщин развод часто ведет к отказу от «взрослого модуса отношений», и им временно не остается ничего, кроме роли матери, в которой она видит един­ственный шанс своего дальнейшего самоутверждения. Еще одна причина заключается в известном нам чувстве вины по поводу того, что разводом, может быть, нанесен ребенку не­поправимый вред. Кроме того, «педагогическая» концентра-

ция на ребенке бессознательно отвлекает мать от чувства по­ражения.

Огромную роль играет также и социальное давление, ока­зываемое обществом на разведенных матерей. Они вынужде­ны доказывать окружающим, себе и прежде всего бывшему мужу, что развод не повредил ребенку и что «я могу и сама». Школьные проблемы или нарушения поведения, которые встречаются и в «хороших» семьях, для разведенной матери таят в себе опасность скрытой дискриминации и не только со стороны окружающих, но и со своей собственной.

Требования к ребенку, чрезвычайно возрастающие в ре­зультате «педагогизированного» отношения к нему, имеют ярко выраженный агрессивный налет, и агрессивность эта про­исходит из самой обычной (нормальной!) амбивалентности родительского отношения к детям. Бывает, мать сознательно или бессознательно приписывает ребенку вину за крушение брака. Или она переносит на ребенка чувства, направленные, собственно, на его отца. Такое случается довольно часто, ког­да ребенок, особенно если это мальчик, постоянно чем-ни­будь — внешностью, поведением или своей любовью к отцу — напоминает матери бывшего супруга. Сходство может усили­ваться и тем, что сын идентифицирует себя с отцом, но ведь и действительно, он своим существом является как бы частью отца. С этим обстоятельством следует смириться и ни в коем случае не причинять ему невыносимой боли попреками за его сходство с «папашей».

Педагогические представления многих матерей связаны с жесткой непримиримостью ко всякого рода проявлениям аг­рессивности, которая напоминает им, может быть, об агрес­сивности, некогда пережитой со стороны бывшего супруга. Но отсюда может также проистекать осуждение конкуренции, энергичности, честолюбия и т. д. Однако в определенных об­стоятельствах и на определенных стадиях развития эти черты вполне нормальны и даже необходимы. Особенно они важны для мальчиков в той ситуации, когда те и без того лишены по­стоянного мужского примера и им не на ком развивать свою мужскую идентификацию. В подобных случаях сопротивле­ние или самоутверждение может навсегда оказаться связан-

ным со страхом потерять привязанность любимых людей. Но может случиться и такое, что мальчик, став взрослым, будет следовать грубому идеалу «мужественности», в котором ему было отказано в детстве. Девочкам в этом отношении несколько легче: во-первых, отсутствие агрессивности соответствует со­циально приемлемому женскому облику, и, во-вторых, они могут удовлетворять свою потребность в самоутверждении из других источников — из красоты, шарма, и, наконец, иденти­фикация с «могущественной матерью» придает им часть так называемой бесконфликтной силы.

Однако человеческая психика — устройство довольно слож­ное. Нередко за сознательной враждебностью по отношению к агрессивным проявлениям прячется тайное желание чувство­вать себя пострадавшей теперь от ребенка, как некогда она стра­дала от его отца. Это — обычная субтильная форма, в которой некоторые одинокие матери бессознательно выражают стрем­ление в ребенке найти замену партнера. Они зачастую практи­чески провоцируют детей вести себя агрессивно, т. е. именно так, как, согласно сознательным установкам, они вести себя не должны. Это «приглашение к агрессивности» носит, с одной стороны, мазохистский характер, а с другой — характер бессоз­нательного самооправдания: «Раз ребенок ведет себя по отно­шению ко мне так отвратительно, то и у меня нет необходимо­сти чувствовать себя виноватой!». Такая раздвоенность приво­дит детей к тяжелым внутренним конфликтам и усилению пред­расположенности к развитию неврозов.

Наконец, после развода в матери оживают симбиотические фантазии, знакомые нам из ее отношении с младенцем: ребенок снова «принадлежит» только ей одной, он снова становится как бы частью ее самой и она стремится формировать его соответ­ственно своему идеалу «Я», т. е. «удвоить» себя в ребенке.

Ясно, что такое «педагогизирование» — огромная нагруз­ка для всех участников, бессознательно ведущая именно к тем последствиям, которых сознательно хотелось бы избежать. Сказанное выше в гораздо меньшей мере относится к разве­денным отцам и прежде всего потому, что мужчинам в нашем обществе намного легче, чем женщинам, удается справляться с проявлениями детской агрессивности.

«РЕБЕНОК ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ!»

Мы уже говорили о том, что развод порождает чувство вины, страх потерять любовь ребенка, агрессивное раздраже­ние в адрес бывшего супруга. Для большинства отцов прибав­ляется и еще одна проблема: развод переживается ими не про­сто как разлука, а в большой степени и как окончательная по­теря ребенка, причем независимо от интенсивности их даль­нейших отношений. Как часто в разговорном языке звучит до­вольно точное: «Кто получит ребенка?». Или: «Хочешь разве­стись — пожалуйста, но ребенок принадлежит мне!». Потеря ребенка болезненна уже сама по себе, но она означает также и потерю отцовских прав, что является поражением, ударом по самолюбию, тяжелой обидой, пожирающей «мужественную» сторону личности отца. И, как ни странно, возможность про­должения отношений не только не закрывает раны, она ее только бередит. Более того, продолжение отношений с ребен­ком означает продолжение отношений с матерью, а это зна­чит — самому поддерживать дальнейшую мучительную ситу­ацию унижения. Если отец из соображений благополучия ре­бенка отказывается от вмешательства суда в вопросе регули­рования вопроса посещений, то получается так, что мать как бы «одалживает» ему ребенка, да и то при условии, если он готов выполнять все ее указания. Отец тем временем начинает все меньше походить на отца, несущего ответственность за воспитание, а скорее становится похожим на старшего брата, которому время от времени доверяют присмотреть за млад­шими детьми.

Но и ребенок расплачивается утратой сильного и защища­ющего отца, примера для подражания. «Когда я забираю Гудрун, мы с моей бывшей женой почти всегда ссоримся. И каждый раз, собственно, из-за мелочей». Мать отдает подробные указания, что дочка должна надеть, что взять с собой. Девочка смотрит на отца взглядом, взывающим о помощи. Но боже упаси вмешать­ся! В ответ можно ожидать только новых запретов. «В такие мо-

менты мне хочется просто сквозь землю провалиться, так стыд­но мне перед дочерью!» Другой отец рассказывал о своем бес­силии хоть как-то помочь своей десятилетней дочке, которая жаловалась, что мать предпочитает ей младшего брата. «Что мне делать? Я беспомощен. Ну, что я за отец! В такие моменты я ненавижу себя и мою бывшую жену». Когда ребенок упрека­ет отца в том, что он уделяет ему слишком мало времени, тому не остается ничего больше, как принять «вину» на себя или открыто признаться в своем бессилии быть хорошим отцом.

Все эти обиды порождают ярость и ведут к протесту, напо­минающему протест подростков против давления родителей. Некоторые мужчины «разрубают узел» одним ударом, словно у них никогда не было семьи, которая что-то для них значила. Они заводят новые отношения и наслаждаются «новой свободой», некоторые даже меняют место жительства. И это продолжается порой месяцы, а порой и годы, а тогда уже поздно возвращаться к роли хорошего отца. Другие начинают ожесточенную борьбу с бывшей супругой, превратившейся теперь в «могущественную мать»: как только отцу с детьми удается исчезнуть из поля зре­ния матери, он тут же забывает абсолютно все требования, вплоть до объективно весьма важных. Создается впечатление, что взрос­лый мужчина просто наслаждается своей безответственностью: он перестает давать ребенку лекарство, разрешает до полуночи смотреть телевизор и даже фильмы ужасов или накануне кон­трольной работы ребенок остается допоздна с отцом в ресто­ране. Короче, эти отцы и сами вживаются в роль старших бра­тьев, но только очень непослушных. И подобно подросткам все требования матери воспринимают как возмутительные репрессии, не сомневаясь в справедливости лишь собствен­ной позиции. Некоторые из этих отцов начинают искать со­юзников — в собственных родителях, в друзьях, в адвокатах, и дело нередко заканчивается попыткой забрать у матери детей через суд. Конечно же руководит ими вовсе не забота о благо­получии детей, таким образом они хотят лишь восстановить свое собственное хорошее самочувствие.

Третья категория отцов в ответ на унизительное лишение ответственности пытается и дальше выступать в роли главы семейства. Реальная власть матери для них настолько невы-

носима, что они не находят ничего лучшего, как ее отрицать. Эти отцы любят показываться в детском саду или в школе, они могут подвергнуть ребенка обследованию своим врачом, дают детям распоряжения, которые те все равно без согласия матери выполнить не могут, самостоятельно записывают их в кружки или спортивные секции и т. д. Мать для них как бы не существует вовсе. Но поскольку реальной властью обладает все же она, иллюзии таких отцов недолго остаются жизнеспособ­ными и вопрос об опеке снова попадает в суд.

Еще одну разновидность отцов, страдающих от обиды, Фигдор назвал «бедными отцами». Эти, наоборот, отказыва­ются от всякого рода сознательной борьбы, объявляют бес­помощными себя и ищут поддержки и сочувствия у собствен­ных детей. Статус «невинной жертвы» возвращает им какую-то долю самоуважения и, кроме того, открывает необыкно­венно привлекательную возможность по-своему мстить ма­тери, не испытывая при этом угрызений совести: ведь тради­ционно все симпатии на стороне «жертвы». Им, конечно, невдомек, что в этой роли содержится, по сути, огромный агрессивный потенциал. Вред, который они причиняют сво­им детям, невозможно преувеличить. Так маленькая Ютта, едва ей удавалось провести радостные минуты в парке или дома за игрой с матерью, как она тут же начинала горестно вздыхать: «Бедный папа, он сейчас там один...» Девочка по­стоянно переживала, как папа себя чувствует, не голоден ли он и т. д., что приводило мать в состояние злой растеряннос­ти. Ютта считала, что это она обязана заботиться об отце и его благополучие лежит на ее совести. При этом девочка ис­пытывала отчаяние из-за своего бессилия что-то изменить. Девочку пожирало чувство вины, она постоянно думала о том, что вот ей сейчас хорошо здесь, с мамой, а папа там, бедный, один и некому о нем позаботиться... Она то ненавидела себя, то обращала всю свою агрессивность против матери, кото­рую считала повинной в страданиях отца. Отношения с ма­терью портились, что, в свою очередь, освобождало Ютту от необходимости чувствовать себя виноватой по отношению к ней. Девочка все больше занимала сторону отца. Через два года после развода, когда Ютте исполнилось девять лет, она

заявила, что хочет жить у отца. Однажды она не вернулась от него домой, и тот на основе свидетельских показаний ребен­ка добился частного определения суда: девочка до пересмотра дела могла оставаться у него. Катастрофическое воздействие такого оборота событий на развитие ребенка очевидно. Ютте ничего не оставалось, как подорвать в себе всякое доброе представление о матери. Что же до таких отцов, то они несут по жизни свое «манифестное страдание» и порабощают сво­их детей. Они не дают детям возможности перейти, нако­нец, к «послеразводной повседневности», в которой были бы созданы условия для более или менее благополучного их раз­вития. В облике «бедного папы» полное боли событие разво­да не уходит в прошлое, оно навсегда остается психической реальностью.

Следует, конечно, иметь в виду, что описанное разделение на эти четыре категории довольно условно, в жизни все выра­жается много сложнее и лишь немногих отцов можно класси­фицировать по этим четырем категориям в «чистом виде». Чаще различные стратегии смешиваются между собой или поочеред­но сменяют друг друга. Например, один отец на протяжении многих месяцев после развода боролся с матерью за власть, по­том исчез на два года и появился вновь: теперь уже в качестве «заботливого папочки», а в конце концов превратился в отверг­нутого одиночку.

То, что ребенок живет с матерью, для матери, конечно, означает реальную власть. И с этим следует считаться. Но из­вестно, что при неравномерном распределении власти всегда можно ожидать, что она будет использована там, где есть не­обходимость защищаться. Стремление к власти отца создает опасность для матери, и это удерживает ее в состоянии посто­янной тревоги. Мы уже говорили о бессознательных чувствах вины и страха, заставляющих мать осложнять контакты ре­бенка с отцом, a 3TOjB свою очередь^усиливает чувство прини­женности и страха у отца. Очевидно, что «в отношениях разве­денных родителей бродит такой большой конфликтный потен­циал, что достаточно ему всплыть в одном месте, как вся комп­лексная система чувства вины, обвинений, страхов, унижения и боли уже самостоятельно приходит в движение».

К счастью, бывает и по-другому. Если мать информирует отца о шагах развития ребенка и важных событиях в его жиз­ни, у того рождается чувство, что и он участвует в этих собы­тиях, он испытывает радость и гордость, что, в свою очередь, пробуждает в нем ответную готовность к активному участию в жизни ребенка. Совместное обсуждение родителями школьных дел и вопросов свободного времени играет огром­ную роль и для ребенка: в его глазах оба родителя становятся носителями этих важных решений. Конечно, это осложняет использование одного из них в своих конфликтах с другим, но зато и освобождает от мучительного конфликта лояльно­сти и связанных с ним страхов, вселяя чувство уверенности. Отцы так тяжело переносят финансовые обязанности, боль­шей частью потому, что не получают ни благодарности, ни признания («он обязан!»). Тогда алименты превращаются для отца в своего рода вид «расплаты за совершенную ошибку», и он уже не способен рассматривать их как «инвестицию» в будущее своего ребенка. Но и здесь при наличии доброй воли можно многое изменить, если дать ребенку понять, что папа принимает в нем участие также и с материальной стороны. Часто маленького слова благодарности бывает достаточно для большого улучшения отношений. Ребенок должен видеть и ценить участие отца! Тогда и отец не будет чувствовать себя использованным и смягчится настолько, что в очередном разговоре с матерью может даже поинтересоваться, не по­мочь ли чем-нибудь и ей. А это, в свою очередь, уже приятно самочувствию матери.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: