ЗЕМЛЯ, КУДА СТРЕМИТСЯ СЕРДЦЕ

Вот и вечер, сказал Сенлин, а ввечеру

Затихшим брегом, у далекого моря

К воде подходят белые единороги.

В розовых сумерках идут, белые и величавые,

Звезды висят над пурпурным безмятежным морем;

Море, над которым не поднимался парус,

И голос человеческий не раздавался никогда.

К. Айкен

Стало быть, рассказ Платона об Атлантиде относится к разряду вымышленных повествований, огульно называемых мифами, легендами, аллегориями или фантазиями. Коли так, что же такое мифы, откуда они берутся и какое отношение имеют к действительности?

Названия «миф» и «легенда» обычно применяют к преданиям не установленных авторов, которые ходят в народе изустно, прежде чем он овладеет письменностью и запишет их. Аллегориями и фантазиями, напротив, считаются рассказы, сочинители которых известны, распространенные среди народа, умеющего читать и писать. Аллегория – это символическая или метафорическая история. Фантазия – история со сверхъестественными элементами: богами, духами или магией. Мифы отличны от легенд, первые повествуют о богах, вторые – о смертных.

Однако эти отличия не являются непреложными. Мы склонны принимать как само собой разумеющееся, что сказание, передаваемое из поколения в поколение народом, не имеющим письменности, не могло быть придумано в один момент, подобно тому, как современный писатель сочиняет свое произведение, но должно было собираться по кусочкам долгое время, кочуя от барда к барду или от знахаря к знахарю. Однако нельзя утверждать, что так было всегда. Даже современный писатель вплетает в ткань своего повествования нити из других рассказов и из действительности, поэтому любое произведение является в некотором роде продуктом нескольких людей.

Существует много разновидностей мифов: мифы о Сотворении мира; о катастрофах; мифы о героических персонажах, где полубоги, такие как Осирис или Моисей, проповедовали людям свою культуру; мифы о солнце, бурях, легенды о переселениях и так далее. Более пятидесяти лет назад первые мифологи пытались свести все мифы к одному-единственному виду. Они утверждали, что все мифы являются придуманной историей, или назидательными баснями, или объяснениями природных явлений, и что все мифические герои были либо реальными личностями, либо фаллическими символами, либо богами солнца. Тем не менее в наши дни всем ясно, что существуют слишком много разновидностей мифов, чтобы можно было дать им всем одно простое объяснение.

Мифы могут быть гомилиетическими (то есть призванными убедить слушателя поступать определенным образом или поверить во что-то) или лузорными (основная их задача – развлекать). Одни просто передают некоторую историю (апологальные мифы), другие объясняют, почему все так, как оно есть (этиологические мифы), третьи рассказывают о том, что будет после смерти (эсхатологические мифы).

Хотя все мифы и большинство легенд содержат сверхъестественные элементы, а мифы первобытных людей зачастую по-детски нелогичны, все же они отражают жизнь и обычаи своих рассказчиков. В преданиях, скажем, король Артур не ездит на слоне, а богиня Иштар не управляет собачьей упряжкой. Так полинезийские мифы связаны с основными полинезийскими развлечениями: войной, водными видами спорта, генеалогией и адюльтером. В них победитель соревнований получает привилегию съесть проигравшего. Мифы выражают чаяния и страхи людей, воплощают их мечты и комплексы, усовершенствуют их обычаи и ритуалы, объясняют организацию их общества, классовые конфликты и личную неудовлетворенность.

Лжеученые, такие как большинство атланто логов, заверят вас в том, что все мифы основаны на фактах, а затем преувеличивают их реальные и исторические детали, чтобы подкрепить собственные теории о прыгающих континентах. Но хотя, как говорил Бэбкок, все произведения художественной литературы (в том числе и мифы) опираются на существующие факты или факты прошлого, из этого не следует, что по ним можно восстановить эти факты. Например, роман Синклера Льюиса «У нас это невозможно» базируется на фактах. Тем не менее историк будущего, пожелавший реконструировать по одной этой книге историю Соединенных Штатов Америки в XX столетии, может прийти к выводу о том, что диктатор Виндрип был реальной личностью, а Франклин Рузвельт – богом Солнца или героическим персонажем, вроде Прометея.

Атлантологи и диффузионисты также предпочитают отказывать первобытным людям в силе воображения, что дает им возможность утверждать, что все мифы содержат большую составляющую буквальной истины и что любые два похожих мифа, обнаруженных в разных концах света, имели общие корни и распространялись рассеиванием народов. Однако, как мы уже видели, разум людей, не знавших письменности, устроен во многом так же, как и у других людей. Вопрос о распространении мифов следует решать с тех же позиций, что и вопрос о распространении культур.

Например, группа сказаний Старого Света, в которых младенец – Саргон, Моисей, Персей, Ромул – плывет по водам в корзине или лодке, и потом его спасают, вероятно, имеет общее происхождение, поскольку они встречаются в соседних регионах и не слишком разнесены по времени. Также общие корни просматриваются в преданиях о безголовом человеке в медвежьей берлоге, рассказываемых в Лапландии и на Кавказе, поскольку комбинация событий в них весьма необычна.

С другой стороны, велика вероятность того, что мифы Древнего Египта и современной Новой Зеландии, в которых небо и земля сплетаются в сладострастных объятиях до тех пор, пока кто-то из их отпрысков не отрывает их друг от друга, были придуманы порознь, поскольку принадлежат народам, разделенным не только большим расстоянием, но и тысячелетиями. Любой беллетрист, знающий, как трудно сочинить действительно самобытный сюжет, поймет, что нет ничего удивительного в том, что у разных создателей мифов случайно и независимо друг от друга получались похожие истории.

Мифы, как видите, не передаются потомкам исключительно из любви к истории и фактам, – такое и в нашей якобы просвещенной культуре редкость. Люди пересказывают их, потому что они увлекательны, и тем самым помогают рассказчику заработать на жизнь, потому что кто-то счел их полезными в качестве магических заклинаний для укрощения сверхъестественных существ или в качестве ответов на детские вопросы, потому что они служат основой для религиозных ритуалов, помогают заставить простых людей племени подчиняться вождю, чтить его жрецов и соблюдать табу племени.

Задумаемся над тем, как много мифов о катастрофах, в которых боги, оскорбленные непочтительностью людей, уничтожают их пожарами, наводнениями или мором. Как правило, одной паре удается спастись, чтобы заново заселить мир: Зинзудре, Ною и Девкалиону с женами, чете, которая переживала все катастрофы у ацтеков. Ацтеки, имевшие мрачное представление о Вселенной, верили в целый ряд напастей: сначала всех пожирали ягуары; потом мир разрушил ураган; третьим обрушился огненный дождь; четвертой катастрофой был потоп; ну а пятую еще предстоит пережить – землетрясение положит конец нашему миру.

Что ж, бедствия действительно случаются. И сочинители мифов, без сомнения, используют их при создании мифов о катастрофах, так же как детективы пишутся на основе реальных событий: людей иногда убивают при самых таинственных обстоятельствах. Так, шумерские жрецы превратили серьезное местное наводнение 6-го или 5-го тысячелетия до н. э. (которое пережившим его, вне сомнения, показалось вселенским) во Всемирный потоп из сказания о благочестивом Зинзудре, который получил предупреждение о том, что случится наводнение, с помощью которого боги хотели уничтожить род людской, отплыл из Шириппака на корабле с семьей и скотом.

Это сказание, встречающееся позднее в эпопее о Гильгамеше, сохранилось в искаженном виде в отрывках трудов ставшего эллином вавилонского жреца Беросса, который преподавал вавилонскую лженауку астрологию на острове Кос примерно в 300 г. до н. э., и в конце концов попало в Книгу Бытия как всем нам знакомая история о Ное. Этот Беросс утверждал, что мир будет уничтожаться огнем каждый раз, когда все планеты соединятся в созвездие Рака, и водой, когда они встретятся в созвездии Козерога.

Разумеется, Платон не мог напрямую почерпнуть идеи у Беросса, поскольку тот умер за полвека до Платона. Тем не менее какие-то из вавилонских легенд и теорий, изложенных Бероссом, должны были достичь Греции еще раньше, чем влияние самого Беросса. Так, греческий миф о Девкалионе и Пирре, который восходит как минимум к Пиндару и был хорошо известен Платону, содержит выразительные параллели с вавилонской версией потопа.

Более того, именуя планету Меркурий «звездою Гермеса», а не старым греческим названием «Стилбон», то есть «мерцающая звезда», Платон показывает, что вавилонский обычай называть небесные тела в честь богов (обычай, прежде всего давший начало астрологии) в его времена уже пришел в Грецию. Более молодой современник Платона Евдокс из Книдоса предостерегал своих учеников от вавилонского суеверия – астрологии, которая уже начала разъедать астрономию. Наконец, старый жрец в «Тимее» Платона излагает учение о периодически повторяющихся бедствиях, очень похожее на учение Беросса за вычетом астрологии.

Получается, мы нашли в Вавилоне еще один источник Платона – не самой Атлантиды, но общей картины мира, в которую он вписал свою идею о пропавшем континенте.

Итак, хотя легенда о потопе может основываться на реальном наводнении, она все же не является исторической хроникой какого-то особенного наводнения, а лишь выдумкой, которая вобрала в себя некоторые черты действительности. Что же касается вопроса, почему кто-то передавал легенды о потопе из поколение в поколение с таким тщанием, подумайте о том, как чудесно они приспособлены для того, чтобы подвигнуть паству из страха внести деньги на новую крышу для храма, когда старая уже протекает!

Один из изъянов рождения цивилизации – в буквальной вере в мифы своей расы. Но если их нельзя понимать буквально, как же тогда трактовать? Приверженцы, встревоженные очевидными ошибками в священных для них рукописях, всегда отвечали, что мифы – это аллегории, с помощью которых боги открывают тайную истину. В V в. до н. э. Про дик из Кеоса предложил другую теорию: боги являются персонификацией явлений природы, например солнца, ветра, моря. Данной гипотезой, которую, на мой взгляд, следует назвать продиканизм, пользовались и злоупотребляли в наше время. «Мифы и их создатели» Фиска может послужить примером исключительного отождествления богов и героев с погодой.

Еще одно объяснение мифов было предложено приблизительно в 300 г. до н. э. греком-сицилийцем, философом Евгемером из Мессаны. Он говорил, что боги были всего-навсего смертными, чьи деяния и черты характера преувеличены потомками. Эта теория, названная «евгемеризмом» в честь создателя, быстро завоевала популярность. Евгемеристы утверждали, что Зевс на самом деле был простым царем Крита. Эта гипотеза дошла до наших дней. Современные евгемеристы не только превратили Юпитера, поражавшего великанов ударами молнии, в смертного царя, усмирившего мятеж, но также настаивали на том, что Ахилл, Авраам и другие мифологические персонажи когда-то были людьми из плоти и крови.

Восемнадцать лет назад лорд Реглан в работе «Герой» подверг критике претензии легенд и преданий на какую-либо историческую основу. Он заключил, что народы, не имевшие письменности, никогда не вели летописей исторических событий, что король Артур, Кучулейнн (ирландский Ахилл), сэр Джон Фальстафф, Елена Троянская и множество других «квазиисторических персонажей» были не реальными людьми, а очеловеченными богами. Он полагал, что предания, в которых они фигурировали, являлись письменными версиями действ, которые разыгрывали люди в ходе ритуальных церемоний.

У Реглана было немало интересных мыслей. Легендарные герои не привязаны ко времени. Они говорят стихами, не стареют по десять лет кряду, совершают волшебные подвиги. Легенды передают частные беседы, которые не могли происходить, и показывают царей, гуляющих в одиночестве, что в действительности случалось редко. Осада Трои была невозможна, поскольку прежде всего никакая полуварварская армия, вроде ахейской, не могла оставаться единой в течение года, не говоря уже о десяти годах. История о Робине Гуде вообще анахронизм. Он стал специалистом по большому луку еще до его изобретения; возглавил притесняемых саксов, хотя и сам он, и почти все его сторонники носили норманнские имена; был графом Хантингтонским, хотя этот титул на самом деле принадлежал брату короля Шотландии, и так далее.

Реглан вычислил, что сообщества, не знавшие письменности, которым и так хватало забот, чтобы еще нагружать память историческими фактами, могли помнить важнейшие события в течение максимум 150 лет. Вероятно, это преуменьшение. Говорят, эскимосы Гудзонова залива в XIX столетии помнили экспедицию Фробишера, имевшую место в XVI в.; эскимосы Гренландии – скандинавские поселения XV в.; а жители Соломоновых островов – высадку Менданьи в 1567 г. Стало быть, разумнее утверждать, что память удерживает события четырехсот– и пятисотлетней давности. Впрочем, Реглан, видимо, прав, утверждая, что такие изустные рассказы не передаются вечно, а через несколько веков вытесняются новыми событиями.

Тем не менее, как и многие приверженцы одной идеи, Реглан допустил поразительную грубейшую ошибку. Например, он говорит: «Я не смог найти доказательств того, что до времен [Геродота] кому-то в голову приходило понятие «история». Вероятно, ему не доводилось слышать о Гекатии Милетском или «Книгах Царей». Подобные крайние взгляды столь же далеки от истины, сколь заявление Спенса: «Предания, как нам известно, живут бессчетные столетия…» или тезис Донелли о том, что все мифы являются «запутанными воспоминаниями о реальных исторических событиях».

Чтобы показать, что легенды никогда не опираются на историю, Реглан приводит случаи, на самом деле подтверждающие обратное. Признав, что Дитрих и Этцель из средневековых германских легенд соотносятся с реальными остготскими королями Теодорихом Великим и Атти-лой-гунном, он настаивает на том, что «в преданиях они никогда не совершают того, что могли бы совершать в действительности».

Однако Дитрих Бернский стал королем Италии, как и Теодорих; Виттих, иногда называемый преемником, а иногда противником Дитриха, соответствует Витигису, ставшему королем остготов после Теодориха, а его заключение в тюрьму сравнивают с окружением в Равенне в 539 г. войск Витигиса Велизарием. В рассказе о юности Дитриха при дворе Этцеля, вероятно, перепутаны Теодорих и его отец Тиудемер, вассал Аттилы. Также и жестокое убийство Гюнтера и его сторонников при дворе Этцеля в «Песни о нибелунгах» соответствует поражению Бургундского княжества короля Гундикара, исторической личности, гуннами Аттилы примерно в 437 г.

В самом деле, авторы этих поэм не обладали чувством времени. В старинной английской поэме «Видсит» менестрель хвастается тем, что побывал при дворе Эорменрика (Германариха), Гутьхера (Гундикара) и Эльфина (Альбоина), которые жили соответственно в IV, V и VI вв. Эти авторы отправляли Карла Великого в крестовый поход, окружали Артура рыцарями за несколько столетий до возникновения рыцарства и складывали нескольких персонажей в одного, что было несложно, поскольку, например, за полвека на троне побывали четыре готских короля по имени Теодорих плюс еще несколько франкских королей-тезок.

Другие легенды, помимо средневековых европейских, как оказалось, также основаны на фактах. Кроме царя Атреуса и Ноева потопа, о котором я уже говорил, легендарная ассирийская царица Семирамида срисована с реальной принцессы Саммурамат, матери царя Ададнирари III. Она была весьма значительной личностью, даже если в действительности не построила Вавилон и не завоевала Индию, как утверждали некоторые греческие авторы. Золотой Гигий, в греческой мифологии владелец кольца-невидимки, украшенного камнем из глаза дракона, был царем лидийским Гуту, которого одолели киммерийцы, когда он изменил своему союзнику Ашурбанипалу Ассирийскому. Пророк Мопсос, который, по преданию, основал Маллос в Киликии после падения Трои, на самом деле хеттский царь Мупш. Наконец, мы не считаем Александра Македонского мифом, поскольку примерно в 200 г. н. э. некто, позаимствовав имя философа Каллистения, написал фальшивую «Жизнь Александра», согласно которой ее главный герой посетил Рим, Карфаген и Китай, где настоящий Александр никогда не был.

Реглан полагал, что первобытные люди не могли даже сочинять собственные мифы, поскольку «дикаря не интересует то, что не затрагивает его инстинкты. У него не появляются новые идеи даже по самым привычным поводам». Многие антропологи, жившие в первобытных племенах, говорят о «дикарях» обратное: они очень похожи на других людей, с обычным соотношением умных и глупых, и эти умные вносят новые элементы в культуру племени. Примером современного мифотворчества первобытных людей может служить такой случай. Начав в 1908 г. изучать падение метеорита в Сибири, российские ученые обнаружили, что после катастрофы местные тунгусы основали новую религию на основе этого события, которое в их мифологии стало приходом на Землю бога огня Адги.

Таким образом, мифы и легенды зачастую строятся на фактах. Но фактическая составляющая мифа может быть настолько небольшой и запутанной, что по ней невозможно восстановить историю. Как сказал историк Грот: «Следует усвоить урок, пусть даже трудный и болезненный, о том, что никакой вообразимый диапазон критической проницательности сам по себе не дает нам возможности отличить выдумку от действительности при отсутствии приемлемого запаса доказательств». У нас не получилось бы восстановить историю Теодориха Великого, если бы мы опирались лишь на легенды о Дитрихе, поскольку в них не упоминается, например, Римская империя, а это то же самое, что жизнеописание Джорджа Вашингтона без Британской империи. Если бы наша цивилизация и все ее хроники исчезли, у нас могли бы появиться саги о президенте Аврааме Джефферсоне Рузвельте, который женился на королеве Виктории, изобрел автомобиль, победил японцев в битве при Новом Орлеане, убив их императора Сидящего Быка за одну схватку и в конце концов отбыл на Луну на летающей тарелке, пообещав вернуться, если понадобится, своему народу!

Во времена Платона научные умозаключения философов, теории Про дика по усовершенствованию мира и агностицизм скептиков-софистов начали подрывать веру греков в мифы. Да и сам Платон, несмотря на всю свою набожность, превратил богов из веселой шайки головорезов-распутников и небесных варваров в компанию добропорядочных и многомудрых абстрактных существ, живущих где-то далеко-далеко. В своей «Республике» он вкладывает в уста Адеймантия жалобы на то, что рассказы о похищениях, изнасилованиях и убийствах, производимых богами, есть нагромождение лжи, придуманной поэтами для собственной выгоды. Далее Адеймантий и Сократ соглашаются в том, что после основания идеального государства первым делом изгонят поэтов и установят строжайшую цензуру, чтобы подобные безнравственные измышления не разлагали младые умы. Были ли боги действительно так хороши? На этот вопрос Платон со свойственной ему субъективностью отвечает «да, были» и только.

Тем не менее, если рассказы о том, как Крон кастрировал родного отца Урана и проглотил собственных детей, являются всего лишь поэтической выдумкой, отчего же Платону было не обратить это в свою пользу, сочинив мифы, которые учили бы морали и пристойности? Отчего не использовать слухи о далеких землях и сказочных народах в качестве основы для лжеисторических повествований, иллюстрирующих его теорию о добром государстве? По-моему, он так и поступил.

Платон не был в то время единственным, кто занимался подобными проектами. Его молодые современники, драматург Антифан из Берга и историк Геката из Абдера, писали похожие фантазии. Последний (не путать с Гекатой из Милета, жившим на полтораста лет раньше) собирал предания своего времени о гиперборейцах и написал трактат, в котором, дав волю воображению, представил их живущими в невинном блаженстве на острове к северу от Европы.

Сам Платон сочинил не только сказание об Атлантиде, но также множество других псевдомифов. В десятой части «Республики» Сократ рассказывает историю Эра, сына Армения, памфилия, чья душа (когда ее хозяин упал без чувств на поле брани) отправилась в иной мир, но потом вернулась в его тело и как раз в тот момент, когда его чуть не сожгли. Эр поведал о том, как души собираются в долине Леты, то есть Забвения, на одном из земных полюсов, где одним достается покой, а другим – наказание за прижизненные преступления. Со временем они избирают следующее воплощение и возвращаются в мир живых. Эр видел, как гомеровский персонаж Аякс решил стать львом, потому что возненавидел род людской, Атланта – атлетом, чтобы развить свои наклонности в этом направлении, Одиссей, насытившийся приключениями в прошлой жизни, предпочел удел незаметного простого человека, ведущего спокойную жизнь.

Аналогичным образом Платон использовал похожие идеи в других своих диалогах. В «Федоне» он говорит о «дырах различных форм и размеров… во всех частях земли… в которые вода, туман и воздух собираются», и об островах, плавающих по морю. Смертные, вроде нас, живут в тех дырах, а люди более высокого положения и боги живут на возвышенностях и небесных островах. Также Платон рассказывает о Тартаре внутри Земли, о подземных потоках горячей и холодной воды, грязи и огня.

В «Горгие» Платон упоминает остров Блаженных. В «Политике» описывает золотой век царя Крона, который продлился до того, как Зевс выпустил из рук управление Вселенной, что привело к ее разорению из-за роста материализма. В «Федре» Сократ рассказывал небольшую басню о египетском боге Теуте и царе Тамосе, сказавшем богу, что с его стороны было глупо изобрести письменность, потому что люди начнут полагаться на буквы и перестанут тренировать память. Теут – это ибисоголовый Техути, египетский бог мудрости, более известный как Тот. Позднее он слился с греческим Гермесом и был евгемерирован[22]в египетского царя-волшебника. Тамос вообще был не египетским царем, а древним ближневосточным богом растительности Таммузом или Думузи, соответствующим греческому Адонису. Рассказ Платона не подтвержден египетскими источниками, скорее всего, он придумал его сам, как и другие свои аллегории.

Наконец, в «Тимее» Платон излагает свой вариант пифагорейского мифа о Сотворении мира, в котором боги изначально создали человека сдвоенным гермафродитом с четырьмя руками и ногами. Но такая конструкция оказалась неудобной, и боги разделили эти существа на мужчин и женщин. Если бы все атлантологи удосужились прочитать остальные работы Платона, а не только его рассказ об Атлантиде, и поняли бы, каким плодовитым мифотворцем он был, у них поубавилось бы доверия к нему как к историку.

Более того, доисторические Афины Платона являлись не реальным государством, а придуманной версией идеального государства, которое он наделил пуританскими, милитаристическими и безжалостно авторитарными чертами Спарты. Так он идеализировал государство с жесткой дисциплиной, как в муравейнике, воплощенное много веков спустя турками-османами и в наш век различными тоталитарными правительствами. Современники Платона полагали, что такая непривлекательная система была установлена в Спарте царем Ликургом примерно в IX в. до н. э. Подробно об этом рассказано в «Жизнях» Плутарха. Хотя Ликург скорее легенда, чем реальный человек, Платон, не имея причин усомниться в его существовании, внес его в плавильную чашу своего разума с другими составляющими повествования. (Несмотря на его склонность к авторитаризму, отдадим Платону должное за продвижение радикальной эмансипации женщин, чей удел в Афинах в тот период был немногим лучше, чем сейчас в большинстве отсталых мусульманских стран.)

Во времена Платона эти спартанские черты угасали после недолгого господства Спарты над Грецией между битвами при Айгоспотами и Левктре. Однако теории Платона также учитывали это угасание. Он считал, что правительства проходят естественный путь упадка с уровня идеальной простой аристократии, через тимократию, олигархию, демократию и деспотизм, каждая из которых менее «справедлива», чем предыдущая. Поскольку такой спад является глобальным и неизбежным процессом, идеальное правительство следует искать в отдаленном прошлом. Хотя и современные правительства, несомненно, можно было бы исправить, если бы их возглавили такие философы, как Платон.

Платон полагал, что основная причина такого нравственного упадка – алчность. Посему коммерция для него была грязна и отвратительна, а сельское хозяйство и служение в армии благородны и прекрасны. Платон дошел до крайности, разбирая стандартную тему античной философии: несправедливость «низкого» бизнеса. Претерпев вырождение из-за любви к золоту, занимающийся торговлей и утопающий в роскоши Карфаген-Атлантида должны сдаться непритязательным крестьянским Афинам-Спарте. Мудрость и воинственный дух Афины должен восторжествовать над мореходными метаниями Посейдона.

Возможно, Платон завидовал претензиям египтян на древность истории и тайную мудрость. Со времен Солона зажиточные греки ездили в Египет. Когда жрецы, водившие гостей по храмам, показывали иероглифы, которые, по их словам, и стали источником сведений об истории со времен Сотворения мира, туристам, не владевшим египетским языком, приходилось верить на слово. Отодвинув свои рассказ на 9 тысяч лет назад, Платон оспорил эти претензии, показав, что и Греции цивилизация была дарована напрямую богами в период Сотворения мира. А поместив свое повествование за тысячи лет до возникновения истории греков и египтян, он защитил себя от критики, поскольку никто не мог опровергнуть его слова. Для афинянина все это происходило в бесконечной отдаленности и могло с тем же успехом случиться хоть сто тысяч лет назад.

Однако, по-видимому, Платон нажил себе неприятности из-за своего сюжета. Так, странное окончание «Крития» может иметь особый смысл. Вероятно, состарившийся Платон утратил интерес. Или, что вероятнее, понял, что в процессе создания сам загнал себя в угол, из которого не выйти. Он начинал свой труд, чтобы показать, как идеальная «Республика» будет работать на практике, попутно оправдать отношение богов к людям и прояснить такие вопросы, как соотношение судьбы и доброй воли, происхождение человеческих пороков.

И вот тогда, чтобы его повествование казалось осмысленным, ему пришлось избавиться и от Атлантиды, и доисторических Афин, поскольку о них не упоминалось в истории. Для Атлантиды погружение из-за землетрясения вполне подходило, ибо всецело вписывалось в представления о силе подземных толчков и существовании атлантических отмелей. Для Афин Платон тоже выбрал землетрясение, чтобы разрушить город, тем самым обеспечив пробел в истории между вымышленными и реальными Афинами. Такие лакуны всегда необходимы в художественной литературе для того, чтобы объяснить, почему мир таков, как он есть. Так Сетнау Хемуаста убеждают вернуться к «Книге Тота» с ее непреодолимым притяжением к могиле Неферкапта. Медную голову Роджера Бэкона по глупости сломал его слуга Майлс. Меч короля Артура Эскалибур брошен обратно в озеро. Аристотель прекрасно знал этот принцип, что и показал в насмешке над стеной ахейцев в «Илиаде».

Афины представляли идеальное государство Платона. Атлантида – государство, которое началось с тех же добродетелей и преимуществ и разложилось из-за разбавления божественной крови людей и их любви к богатству. Пока все понятно. Закат Атлантиды также вписывался в его теорию политической эволюции.

Но тут возникает одна загвоздка. Если этот закат – естественный и неизбежный процесс, как он говорит в своей «Республике»: «Раз все, что имеет начало, также приходит к концу, даже такое государство, как ваше, не просуществует вечно, но должно претерпеть распад», почему же сей процесс не затронул Афин одновременно с Атлантидой? А ведь оба государства основали боги. Если боги, как утверждал Платон, добры, всесильны и всеведущи, отчего же Посейдон потерпел неудачу?

Помимо того, такое разбавление божественной наследственности, которое привело Атлантиду к закату, является естественным процессом. Разве можно наказывать людей за то, что их вынуждают совершать неподвластные им поступки? Без сомнения, Платон планировал, что Зевс даст разумное объяснение своих действий в речи, обращенной к богам. Но, когда дошло до дела, вдохновение оставило Платона. Но и это еще не все. Если атлантов уничтожило землетрясение, можно ли верить добродетельным афинянам в том, что они их победили? И проявляется ли божественная справедливость в том, что боги стерли с лица земли и безупречные Афины, и порочную Атлантиду? Если Зевс, будучи добрым богом, намеревался только исправить своих заблудших детей с помощью соответствующего наказания, зачем он истребил их целиком?

А правда в том, что Платон попался на тот же крючок, на котором потом извивались целые поколения теологов. Если, как он говорит, Бог или боги добры, всемогущи и всезнающи, откуда тогда в прекрасный божий мир пришло зло? Ведь если Он, будучи идеально хорошим, создал все, то и это все тоже должно быть идеально хорошим, а также и то, что получилось или произошло из этого всего. Более того, обладая всеведением, Бог должен предвидеть в точности, как все Им сотворенное обернется. И если в чем-то содержатся зачатки испорченности, Он должен знать об этом и предпринимать шаги к исправлению.

Иудейские, христианские и мусульманские теологи пытались ответить на этот вопрос различными способами, например, говоря, что зло призрачно и его на самом деле нет или что Бог дал человеку право выбирать между добром и злом, чтобы он таким образом заслужил свое спасение. Но все эти объяснения – просто дымовые завесы, за которыми кроется логическая дилемма. На настоящий момент ее разрешили лишь последователи Заратустры, для которых существуют два противоборствующих бога, равных по силам, один из них – добро, второй – зло.

К тому же у многих беллетристов, пытавшихся сочинить занимательную историю и в то же время показать победу добра над злом, злодеи получались привлекательными, а герои – напыщенно ничтожными. Платон попал в ту же западню. Афины, его героический персонаж, превратились в унылое, скучное место, а преступная Атлантида веками будоражила умы людей своей привлекательностью. Даже сам Платон попал под очарование Атлантиды, отдав ей в «Критий» в три раза больше места, чем Афинам.

Дойдя до речи Зевса, Платон, вероятно, обнаружил, что «Критий» складывается совсем не так, как ожидалось. История получалась хотя и захватывающая, но с нравственной точки зрения путаная. Наверное, он отложил ее, слегка содрогнувшись от отвращения. Он, светоч мировой нравственности, опустился до уровня простонародного странствующего менестреля? Как бы там ни было, в последнем диалоге «Законы» он повернулся спиной к воображению и выдумке, которыми отличались предыдущие его произведения, и предался прямым наставлениям, которые нынче мало кто читает.

Несомненно, Платон был бы ошарашен тем, что последующие поколения уделяли почти столько же внимания его истории об Атлантиде, которую он даже не счел нужным закончить, сколько его прочим работам, вместе взятым. Он был бы уязвлен тем, что эти люди сосредоточиваются на Атлантиде, нарушительнице миропорядка, и намеренно игнорируют скучного героя – Афины. Более того, Платон пришел бы в возмущение от того, что они пренебрегают нравственным и философским аспектом его произведения, что для него было главным поводом его создания, а интересуются геологической, антропологической и исторической стороной, то есть материалистическими вопросами, не имевшими для него никакого значения.

Платон не был первым создателем романов-утопий. Некоторые его современники также разрабатывали эту тему. Аристофан написал пьесу, высмеивавшую претендующих на роль реформаторов мира, таких как Фалеса из Халкедона, который предлагал распределить поровну всю собственность. Аналогичные произведения появлялись в литературе других цивилизаций, например китайской. Некоторые предсказания о приходе Мессии иудейских пророков, скажем, Исайи, за несколько веков до Платона содержали утопические зарисовки идеального Израиля, где «и лев, как вол, будет есть солому»[23].

Просто сказание Платона первый из античных трудов, дошедший до нас целиком. Его последователи написали немало подобных историй: Зинон из Китиона, основатель движения стоиков, пробовал себя в таком виде литературы; также и Амометий, описывавший идиллическую жизнь гималайского племени. Евмерий, который определил происхождение богов от людей, сочинил вполне целостную утопию об архипелаге Панхайя в Аравийском море, где царили богатство и плодородие. Он рассказал о его столице Пана-ре на острове Гиера, храме Зевса-громовержца с беломраморными статуями, золотыми колоннами, на которых были начертаны истории Урана, Крона и Зевса, священном источнике и кастах жрецов, военных и крестьян. Сходство с Атлантидой не означает непременного заимствования, но показывает тенденцию греков думать похожими категориями при описании своих представлений о красоте, порядке и изобилии.

За Евмерием Ямбул (также сохраненный Диодором) в III в. до н. э. превзошел его другим описанием идеального государства на группе островов в Индийском океане. Возможно, оба произведения основаны на сведениях о Цейлоне, о котором античные географы, знавшие его под названием Тапробане, имели туманное представление, однако его размеры, богатство и добродетельность жителей весьма преувеличены.

Ямбул писал, что, будучи купцом в молодости, был захвачен в плен эфиопами, которые во время религиозной церемонии отправили его и его спутников в Аравийское море на маленькой лодке, снабдив провизией. Через четыре месяца странники добрались до семи чудесных островов, где люди отличались гибкими костями и раздвоенными языками, с помощью которых могли вести два разговора одновременно. Их государство солнца оказалось копией коммунистического, поскольку его граждане были как две капли воды похожи друг на друга и по очереди исполняли все виды работ. В конце концов гостей изгнали за проступки, и Ямбул со товарищи отбыл в Индию, откуда уже вернулся в Элладу.

На удивление за прошедшие века не возникло культа, который утверждал бы, что Гелиополис (город солнца) Ямбула существовал в действительности, хотя автор заявляет, что видел его своими собственными глазами. Вероятно, гибкие кости и раздвоенные языки это уже чересчур для мыслителей, хотя на самом деле подобное государство не более невероятно, нежели доисторическая Афинская империя или Лемурия Елены Блаватской с ее гермафродитами.

Эти истории оказали значительное влияние на своих современников. Возьмем «Короля зерна и королеву весны» Наоми Митчисон, один из лучших когда-либо написанных исторических романов, несмотря на то что древние греки миссис Митчисон имели странную привычку внезапно переходить на марксистский жаргон. Роман представляет собой утопию о том, как царь-коммунист Клемений III и его союзники вдохновлялись на радикальные изменения в Спарте. Сама идея никоим образом не является немыслимой, ибо в 132 г. до н. э. Аристоник возглавил пролетарскую революцию в Пергаме, где последний царь завещал свое царство Риму, и на полном серьезе пытался установить государство солнца, очень похожее на описанное Ямбулом. Итальянский стоик Блоссий из Куме, сторонник Тиберия Гракха, поддерживал его. Аристоник уничтожил армию римского консула и самого консула, но потом его схватили, и он умер в тюрьме, после чего Блоссий покончил с собой.

В III в. н. э. египетский неоплатоник Плотин, выдававший себя в Риме за философа, попытался убедить своего друга императора Галлиния восстановить кампанские руины, называвшиеся городом философов, переименовать его в Платонополис и основать там идеальное общество, которым и будет управлять Плотин по предписаниям самого Платона. Однако император отказал ему то ли потому, что другие из зависти отговаривали его, то ли он считал эту идею бредовой.

С возникновением христианства люди оставили надежду улучшить свое мирское государство. Утопии уступили место трактатам о радостях будущей жизни, таким как «Город Бога» Блаженного Августина. Только в 1516 г. эта тема снова возникла в «Утопии» сэра Томаса Мора, в которой португальский моряк Рафаэль Хитлодей поведал рассказчику, как ходил в море с Америго Веспуччи и побывал на Утопии, острове, формой напоминающем месяц, размером 200 миль в самом широком месте. На нем стояли пятьдесят четыре города, самый большой из которых Аморот. Народом управляла иерархия избираемых магистров и ими назначаемых чиновников. Сам народ жил просто, занимался сельским хозяйством и кустарными ремеслами.

Утопийцы не могли путешествовать без особого разрешения. Преступники в наказание за содеянное отдавались в рабство. Страна по возможности избегала войн, но, принужденная к битве, старалась одержать победу хитростью и террористическими актами, будучи невысокого мнения о военных переговорах. Юноши и девушки, желавшие пожениться, должны были предстать друг перед другом обнаженными, чтобы избежать неприятных сюрпризов в дальнейшем. Утопийцы (высоконравственные и склонные к философии, однако далекие от науки) называли своего верховного бога Митрой и делились на несколько религиозных сект. Их язык напоминал персидский, а культура явно несла на себе отпечаток греческой колонизации. Это описание занимает только половину произведения, а оставшаяся часть посвящена критике Европы во времена Мора.

Недавно Артур И. Морган написал книгу, в которой пытался доказать, что Хитлодей был реальным человеком, который отправился в секретную экспедицию (их снаряжала Португалия в эпоху Колумба) и добрался до Перу за несколько десятилетий до завоеваний Писарро в 30-х гг. XVI в. Утопия Мора, говорит Морган, – это описание империи инков. Что ж, идея любопытная, но не доказанная. Во-первых, демократическое государство Мора по одним аспектам так же не похоже на деспотизм инков, как и по другим. Во-вторых, столь же веские источники для Мора можно найти и в античной литературе, например «Ликург» Плутарха и «Германия» Тацита.

Век спустя сэр Фрэнсис Бэкон, «шипящий змий», взялся за похожий проект. В его «Новой Атлантиде» повествуется о том, как его корабль на пути из Перу в Китай снесло ветром к неизвестной земле в Южном море, где люди в чалмах жили при прекрасной демократически ограниченной монархии. Этот народ называл свою страну Бенсалем и утверждал, что пришел сюда из Атлантиды Платона, которая находилась в Америке. Исходная Атлантида, империя, протянувшаяся от Мексики до Перу, погибла во время обширного, но недолгого наводнения. Утопия Бэкона безвкусна, но производит впечатление и более научной, чем утопия Мора. В ней присутствуют подводные лодки, самолеты, микрофоны, кондиционеры воздуха и серьезная исследовательская основа. Бенсалемийцы исповедовали христианство, получив Евангелие чудесным образом от святого Варфоломея. Как и история об Атлантиде Платона, этот труд незакончен. Бэкон намеревался написать вторую часть о законах идеального государства, но так и не приступил к ней.

Примерно в то же время монах-доминиканец из Калабрии Томмазо Кампанелла написал подобную работу, проведя двадцать восемь лет за решеткой за то, что замышлял освободить Неаполь от испанцев. Уходящая корнями в труды Платона и других античных авторов, его книга называется «Город Солнца», как и произведение Ямбула. Она написана как «диалог между Великим магистром ордена госпитальеров и генуэзским морским капитаном, его гостем».

Капитан рассказывает: «В ходе моего путешествия прибыл я к Тапробане и был вынужден сойти на берег в том месте, где из-за страха перед местными жителями скрывался в лесу. Потом вышел из него и увидел, что стою на широкой равнине прямо под экватором… Я наткнулся на большую группу мужчин и вооруженных женщин, большинство из которых не понимали нашего языка. Они отвели меня тотчас в город Солнца». Сей город стоял на холме, окруженный семью огромными стенами или кольцами, каждая из которых соответствовала планете. Люди носили тоги поверх комбинезонов, белые днем и красные ночью. Как новые атланты Бэкона, они отличались пристрастием к науке, как республиканцы Платона, исповедовали обобществление женщин и детей.

Еще один современник Бэкона, немецкий священнослужитель-лютеранин Иоганн Валентин Андре, в 1619 г.

написал аналогичный труд: «Христинополис», идеальный город, соединил в себе аскетизм Мора, научность Бэкона и беззаветную набожность самого Андре. Андре, очевидно, стал основателем розенкрейцеров, поскольку считается автором серии анонимных манифестов, появившихся в те времена и призывавших мудрых и просвещенных организовать тайное общество и назвать его Орденом розы и креста, чтобы реформировать Европу. Хотя проект Андре не увенчался успехом, оккультисты и шарлатаны с тех пор использовали эти памфлеты в своих интересах, заявляя, что они и есть настоящие розенкрейцеры.

Все эти утопии дали свободу предубеждениям их авторов. Так, холостяки Платон и Кампанелла проповедовали обобществление женщин, а женатые Мор и Андре стояли за семью. Те, кто (подобно Бэкону) питали слабость к роскоши и церемониям, наполняли свои утопии такими представлениями, а те, кто не питали – навязывали всем свой скучный натурализм. Это напоминает анекдот об агитаторе, который разглагольствует перед толпой о том, что вот случится революция, и богатым придется работать до седьмого пота, а им, рабочим, можно будет уплетать клубнику. Голос из толпы: «Товарищ, а я не люблю клубнику!» Агитатор: «Дойдет до революции – полюбишь!»

Справедливости ради надо отметить, что в «Законах» Платон отказывается от чистого коммунизма, как от неподходящего нашему несовершенному миру строя. Вместо этого он пропагандирует «государство второго сорта», очень похожее на современные ему греческие города-государства, управлявшиеся аристократией и придерживавшиеся нормальных семейных отношений. Он даже объявляет спартанскую конституцию слишком милитаристской, поскольку она не пренебрегает мирными добродетелями наряду с военными.

В XVII в. Джеймс Гаррингтон продолжил традицию утопий своей «Океаной», остававшейся весьма популярной несколько десятилетий, но, будучи, подобно «Законам» Платона, голым наставлением без художественной канвы, сегодня почти забытой. Гаррингтон был республиканцем, стоявшим за систему сдерживания и равновесия, а также разделение законодательной, исполнительной и судебной функций правительства. Некоторые из его идей, например коллегия выборщиков (которая, впрочем, реализовалась не так, как планировалось), вошли в конституцию Соединенных Штатов Америки и некоторых штатов. Можно сказать, что утопии в самом деле влияют на общество и политику. Одной из менее практичных идей Гаррингтона было переселение всех евреев мира в Ирландию (Панопею в «Океане») на основании того, что несчастные ирландцы все равно вымирают, а Англии («Океане») не помешали бы по соседству трудолюбивые и легко приспосабливающиеся люди, с которых можно взимать налоги.

Если Платон и Мор в основном полагались на призрачную добродетельность народа, чтобы заставить свое государство функционировать, более поздние утописты, начиная с Бэкона, все больше и больше верили в естественные науки, которые дадут ответ на вопросы людей. Эта тенденция усилилась в работах социалистов начала XIX столетия (в основном французов, таких как Сен-Симон и Кабе) и достигла апогея полвека назад в утопических романах Эдварда Беллами и Г. Уэллса, где соединение науки и социализма предлагалось в качестве надежды для человечества получить рай на земле.

Недавно Олдос Хаксли в книге «Храбрый Новый Мир» показал, насколько страшным может быть даже научный социализм, если довести его до крайности. К счастью для человека, он редко доводит любое дело до логического завершения, иначе давно бы уже вымер. В последние десятилетия утопии пишут редко. Возможно, утописты удручены тем, что все, включая науку и социализм, испробовано, и ничто не дало таких результатов, как предсказывали пророки.

Один недавний роман, «Исландия» А.Т. Райта, представляет школу утопизма «назад к природе», которая возвращает нас к Атлантиде. Ибо реакция Райта на обычаи цивилизации (назовите ее примитивизмом, архаизмом или натурализмом) является примером одного из настроений, что поддерживают культ Атлантиды на плаву.

Это отношение восходит к древним повествованиям о потерянном рае и золотом веке, но не становится опасным до тех пор, пока Жан-Жак Руссо в конце XVIII в. не распространяет идею о благородном дикаре, хотя сам с дикарями никогда не встречался. Руссо и его современники Моррели и Бабёф придали утопизму веру в естественную добродетель человека, наряду с крайним иевалитарианизмом (стремлением в всеобщему равенству) и догматическим энвиронментализмом (стремлением очистить природу). Эти представления перешли в ранний социализм и посему ответственны в значительной степени за такой феномен в СССР, как противостояние Мичурина и Лысенко в научной генетике.

Вордсворт, Колридж, Байрон и другие романтические авторы начала XIX столетия популяризировали идеал возврата к природе. Друг Байрона Джон Галт написал трагедию в духе Руссо под названием «Отступник, или Атлантида разрушенная», опубликованную в 1814 г. В этой пьесе безнравственный Антонио, моряк, потерпевший кораблекрушение, обращает царя Атлантиды Ямоса в христианство и приобщает его к западному искусству и науке, одновременно пытаясь соблазнить царицу и вынуждая верховного жреца древней атлантической религии бежать в лес с немногочисленными последователями. Антонио добивается своего с царицей и убеждает атлантов построить большой грешный город по европейской модели. В конце концов Антонио разоблачают. Жрец побуждает атлантов поджечь город, который угрожает безмятежному благоденствию Атлантиды.

Полвека спустя Джон Раскин использует тему Атлантиды в лекциях о недостатках промышленной революции, которые читал потрясенным бизнесменам английского города Бредфорда. Если они не прекратят поклоняться золоту, предупреждал он, то из повествования Платона могут узнать, какая судьба их ждет.

Да, Атлантиду использовали так и сяк. Один из отцов христианской церкви Арнобий взял ее в качестве примера катастроф, которые беспокоили мир до христианства, чтобы опровергнуть аргументы язычников, которые (как Эвард Гиббон гораздо позднее) полагали, что эта религия принесла несчастье цивилизации, подорвав Римскую империю. Косьма притягивал Атлантиду к своим доводам в пользу плоской Земли. Бэкон использовал ее как образчик научного общества, возникновения которого ожидал всей душой. А Галт приводил ее как пример донаучного общества, о котором весьма сожалел. Бенуа с помощью Атлантиды иллюстрировал тезис о том, что мир потерян для любви – что являлось распространенным мотивом французских романов определенного сорта. Теософы и прочие оккультисты вписывали Атлантиду в свои причудливые космогонии.

В последние годы Льюис Спенс стал относиться к ней так серьезно, что решил предупредить нас: если мы не одумаемся и не изменимся, Господь утопит нас, как Атлантиду. То же говорил Дмитрий Мережковский. Мережковский является образцом интересной, но почти вымершей породы тех дореволюционных российских мистических интеллектуалов, которые в состоянии возбужденного уныния размышляли о Боге, сексе, смерти и других глобальных вопросах. Он считал, что история об Атлантиде представляет собой и историческую хронику, и аллегорию грядущего. «Запад, – говорил Мережковский, – освободил мощь Машины, которая без контроля может уничтожить нас в нашей гордыне, так же как высокомерие и алчность Атлантиды вызвали ее падение». В свете последних научных открытий идеи Мережковского, возможно, довольно разумны, несмотря на его пространное разглагольствование.

Глава 11

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: