КАТАЛОГ ЛАТУРА ИЛИ ЛАКЕЙ МАРКИЗА ДЕ САДА 10 страница

Через несколько часов ему сообщили об убийстве швеи на Фобур-Сент-Антуан. Он в смятении покинул свой кабинет.

Рамон соскочил с лошади с таким чувством, что все это уже было. И Преступление, и Жертва, и неотвратимое Наказание укладывались в его теорию о вожделенном мире, в котором царит порядок. О каждом из этих понятий у Рамона были свои серьезные суждения. Что же тут справедливого, если он закует в цепи нищего попрошайку или арестует какого-нибудь бедняка, укравшего овощи из пасторского огорода? Преступление. Жертва. Наказание. Существует ли единая справедливость для всех? Или справедливость - понятие частное? В задачи полицейского не входит определение трудных понятий, полицейский должен следовать инструкции. Не мое дело рассуждать об этом, убеждал он себя.

Допросив слепую дочь швеи, слуг и постояльцев этого грязного пансиона и не услыхав ничего мало-мальски вразумительного, Рамон решил объехать все швейные мастерские на этом берегу Сены хотя бы для того, чтобы развеять мучившее его чувство неуверенности. Одновременно он приказал трем полицейским тщательно осмотреть комнату мадам Арно.

- Осмотрите все, начиная от кухонной плиты и кончая ее вонючими корсетами, - крикнул он им.

И когда Рамон к вечеру вернулся в участок, они показали ему расписку о погашении долга, найденную среди бумаг швеи. Уже у себя в кабинете Рамон обнаружил, что эта расписка идентична документу, найденному им среди вещей монаха-бенедиктинца. Поскольку это был единственный обнаруженный полицией след, Рамон счел, что к нему следует отнестись серьезно.

Утром он решил отправиться в Онфлёр, чтобы допросить ростовщицу, написавшую эти расписки, некую Бу-Бу Кирос.

***

Стояла весна, и склон холма был весь белый от цветущих яблонь. Рамон выпил в трактире стакан местного кальвадоса, а потом по крутым улочкам пошел к красивой церкви Святой Екатерины. Молодой священник сухо сообщил, что эта женщина умерла задолго до того, как он сам приехал в Онфлёр. Рамон вернулся в трактир. Один старый лодочный мастер назвал адвоката Гупиля, который, верно, единственный знал эту женщину, а когда Рамон угостил мастера кальвадосом, то получил в придачу и адрес адвоката.

Адвокатская контора Гупиля говорила о патологической скаредности своего хозяина. Платье адвоката было из самой дорогой ткани, но его кабинет производил впечатление нищей дыры. Рамон подождал несколько минут на жесткой деревянной скамье у стены, пока сморщенный адвокат в высоком парике не оторвался от своих бухгалтерских книг и милостиво поднял на него глаза. Гупиль объяснил Рамону, что Бу-Бу умерла естественной смертью. О делах, которые она вела в Париже, он ничего не знает. О своих деловых связях он говорил с самодовольной миной, что было типично для людей, разбогатевших на трудностях бедняков. Все это было уже известно. И тем не менее Рамону показалось, что адвокат что-то скрывает.

- У нее была семья?

- Нет.

Короткое молчание.

- Только один сын.

- Сын?

- Латур.

- Может, ему что-то известно о парижских делах матери?

- Сомневаюсь. К тому же он ненадежный человек. - Гупиль почему-то сконфузился и встал из-за стола. Он поправил парик и начал набивать табаком пенковую трубку. Смотрел на свои пальцы и на табак. Движения у него были замедленные.

Рамон кашлянул.

- Где ее сын теперь?

Гупиль раскурил трубку, в груди у него что-то булькнуло, и он с трудом сдержал кашель.

- О, едва ли он еще жив, - прохрипел адвокат. - Латур уехал из Онфлёра в Париж с одной из девиц легкого поведения. Я бы удивился, узнав, что он пережил такое путешествие.

Гупиль махнул рукой, показывая, что хотел бы вернуться к своей работе. Но Рамон не двинулся с места.

- Этот парень, Латур, он помогал матери в ее делах?

- Нет, она не подпускала его к своим счетам. Он был вороватый.

- У него были здесь какие-нибудь знакомые?

Гупиль нетерпеливо кашлянул.

- Инспектор... Не понимаю, к чему все эти ваши вопросы.

Под пристальным взглядом следователя Гупиль вдруг обмяк. Он сел. Рамон упрямо не спускал глаз с лица старого адвоката, по которому как будто пробежала тень воспоминаний, и, когда тот снова заговорил, в его голосе звучали теплые и одновременно удивленные нотки.

- Понимаете, месье, он был обузой для своей матери. Она много раз говорила мне, что хотела бы избавиться от него.

- От собственного сына?

- Латур был одинок. Он был как пустая комната. Кроме Бу-Бу, у него никого не было. Он слишком любил ее. В его любви было что-то преувеличенное, месье.

Гупиль улыбнулся своим мыслям. Потом повернулся к Рамону, словно пораженный догадкой:

- Он был очень безобразен, но почему-то я не могу вспомнить, как он выглядел. Я бы не мог описать его вам. Когда он смотрел на мать, мне приходило в голову, что любовь сына убьет ее. Наверное, поэтому она и боялась его. Да, думаю, поэтому.

- Кто-нибудь может знать, куда подевался Латур?

- Он общался только с матерью и еще с одним стариком чучельником, который живет в домишке далеко в лесу. А больше ни с кем.

***

Рамон стоял у городского пруда в Онфлёре и щурился от соленого ветра. Он простоял так несколько минут, словно для того, чтобы ветер обмыл его лицо, потом повернулся и пошел к своей карете. Раз уж он проделал столь долгий путь, надо не жалеть времени и основательно поработать. Он сел в карету и велел кучеру отвезти его к дому чучельника, месье Леопольда.

Карета доехала только до дома управляющего Реньё. Дальше к домишку месье Леопольда Рамону пришлось прокладывать себе путь сквозь густой кустарник.

Рамон никогда не видел таких старых лиц, как у этого чучельника. Оно словно окаменело, замерзло в какой-то удивленной гримасе. Всклокоченный, седой, точно присыпанный пудрой. Сидя на табурете напротив этого древнего старика, Рамон исполнился почтения. Застывшее лицо чучельника было высоко поднято. Взгляд, обращенный на Рамона, пронзителен и зорок. Голос глух, резок. Слова он произносил с трудом.

- Я хорошо помню этого мальчика.

Старик закрыл глаза. Рамону показалось, что больше из него ничего не вытянуть. Однако тот кашлянул и продолжал:

- Он помогал мне несколько лет. Странный парень. Очень смышленый, замечательно ловкие руки. Думаю, он считал себя уродом, но на самом деле у него просто была морщинистая кожа. Он помогал мне несколько лет. Очень услужливый. Только что не подхалимничал. Чем иногда раздражал меня. Но руки у него были удивительно ловкие, у этого мальчика.

Месье Леопольд шмыгнул носом и замолчал. Рамон не хотел торопить старика. Выждав какое-то время, он спросил:

- И что же случилось потом?

- Думаю, я был слишком строг к нему. Иногда он очень раздражал меня. Когда я бранил его, он улыбался. Вначале я считал его чересчур дерзким. Одергивал. Но руки у него были золотые.

Старик поднял глаза к потолку, посмотрел на звериные головы, Рамон проследил за его взглядом, остановившимся на голове тигра. Глаза тигра светились.

- Однажды он исчез. Только спустя какое-то время я обнаружил, что он сделал.

- Что же он сделал, месье?

- Зашел в мою библиотеку. И украл книги. Везалия, Вьессана, учебники по анатомии. Подарок королевского лейб-медика.

Чучельник печально посмотрел на Рамона, словно его до сих пор мучило разочарование.

***

Вернувшись в Париж, Рамон вспомнил о медицинском трактате, который прочитал несколько недель назад. Он побывал в больнице Отель-Дьё и на медицинском факультете на улице де ла Бушри и поговорил со студентами. Однако никто из них никогда не слыхал о Латуре-Мартене Киросе, и Рамон забыл бы обо всем, если бы не увидел однажды недалеко от медицинского факультета дом анатома Рушфуко.

Слуга неохотно проводил Рамона в библиотеку. Рушфуко заставил его полчаса ждать, а выйдя к гостю, даже не подумал извиниться.

- Что вам угодно? - буркнул он.

Рамон попытался не выдать своего раздражения, когда объяснял анатому цель своего визита. Но тот вдруг встрепенулся:

- Молодой человек! Где он? Сейчас же скажите, где он?

Рамон удивленно пожал плечами:

- Я и сам хотел бы это знать, месье.

Рушфуко недовольно хмыкнул:

- Тогда объясните, что вам здесь нужно, чего вы хотите и почему отрываете меня от работы!

Рамон терпеливо, как мог, объяснил, что речь идет о полицейском расследовании и что он хотел бы поговорить с этим человеком в связи с некоторыми серьезными преступлениями.

Рушфуко не придал никакого значения подозрениям Рамона и стал превозносить своего помощника. Рамону сделалось неприятно, он даже усомнился в похвалах, расточаемых по адресу профессора. Может, он и гениальный ученый, но в людях, по-видимому, разбирается плохо.

- Месье, - прервал его Рамон, - опишите мне, пожалуйста, как выглядел ваш помощник?

И Рушфуко описал. Глаза у ассистента были навыкате. Череп имел странную форму, которая говорила о таких его качествах, как хорошая память, гордость, любовь к авторитетам, осторожность, способность к подражанию, целеустремленность и нравственность. Он обладал блестящими способностями к анатомии, был сообразителен, ловок, скрупулезно точен и необыкновенно работоспособен. Сверх этого профессор ничего добавить не мог. Ассистент работал дни и ночи, он почти не выходил из дома. Насколько профессору известно, семьи у него не было, как не было ни друзей, ни знакомых, и он никогда не говорил на личные темы, нет, это был необыкновенно скрытный молодой человек. Профессор вдруг замолчал. Его губы почти исчезли с лица.

- Вот только одно, - сказал он. - Одна странность.

В глазах Рушфуко появилось что-то детское. Впервые за весь разговор он с удивлением взглянул на Рамона:

- Он не спал.

- Как, вообще?

- Я часто просыпался по ночам и вставал, чтобы записать ту или иную мысль. Надевал сорочку и выходил в кухню, чтобы поесть немного супа или выпить бокал вина. И каждый раз у него в комнате горел свет. Он сидел на подоконнике. И не шевелился.

Район вопросительно смотрел на профессора.

- Однажды ночью я услыхал, как на заднем дворе что-то стукнуло. Я вышел и нашел его на земле. Он выпал из окна и, скорчившись, лежал на камнях. Он сильно расшибся, и из раны на лбу текла кровь. До сих пор помню, как, наклонившись над ним, я спросил, может ли он двигаться. Он улыбнулся. Это была улыбка одинокого человека, я прежде не видел, чтобы кто-нибудь так улыбался. Он сказал, что ничего не чувствует. Мне показалось, он несчастен оттого, что ничего не повредил себе.

Рамон ушел от Рушфуко в подавленном настроении.

***

Латур лежал на кровати в трактире. В этой комнате ему было неспокойно. После вскрытия последнего черепа здесь еще пахло спиртом, и этот запах напоминал ему о неудачном сеансе. Он всегда считал, что центр боли находится где-то рядом с мозжечком. Рушфуко помещал его между центрами жажды разрушения и агрессивности. Но вскрытие не удалось. Мадам Арно измучила его. Пока он препарировал ее мозг в маленькой полутемной комнатушке трактира, руки у него дрожали так, что в конце концов лежавший перед ним мозг превратился в кашу. Латур чувствовал, что кто-то наблюдает за ним. Пристальный взгляд следил за каждым его движением. Ему делалось дурно от этого взгляда.

Он больше был не в силах оставаться в своей комнатушке. И понимал, что есть только одно место, куда он может пойти.

***

Ранним весенним утром он подошел к дому маркизы де Сад. Сил у него не осталось. Он с трудом постучал в дверь.

Его встретили две грустные женщины. Мадам Рене горевала из-за маркиза. Готон горевала потому, что горевала мадам. Дом был заложен. Мадам Рене пришлось уволить всех слуг, она продавала картины и мебель. Беспросветное уныние лежало на некогда роскошных покоях. Маркиза обняла его:

- Латур! А мы слышали, будто вы умерли от тифа.

Латур отступил назад. Он не любил, когда его обнимали.

- Мне нечего предложить вам, - сказала мадам Рене, когда они вошли в гостиную. Она не поднимала глаз, кутая шалью морщинистую шею.

Латур сказал, что хотел бы служить ей, даже если она не может платить ему.

- Я ваш, - пробормотал он.

Мадам Рене поблагодарила его, она так сильно сжала ему руки, что он с трудом выдернул их. Пока они шли пыльным коридором к его прежней комнате, она поведала ему о вражде между ней и матерью, о королевском lettre de cachet*, на основании которого маркиза могли оставить в заточении на всю жизнь. Мадам Рене ни разу не разрешили навестить мужа после его ареста. Остановившись перед дверью, она прочитала Латуру письмо маркиза. Она хваталась за это письмо как за соломинку и произносила каждое слово так, словно оно содержало тайный смысл.

* Указ о бессрочном заточении в тюрьму.

"Я заточен в башне, за девятнадцатью железными дверьми, свет проникает ко мне через два окна, забранные частыми решетками. За эти два месяца мне только пять раз разрешили погулять на свежем воздухе. Я сижу в темноте, в своеобразном склепе, имеющем двенадцать метров в поперечнике, меня окружают каменные стены высотой более пятнадцати метров..."

Она плакала.

- Они читают его письма. Он вынужден прибегать к шифру. Его наказывают, отбирая у него перо и бумагу. Вы же знаете, Латур, какой он нервный. Он там заболеет. Скажите, что мне делать?

Латур ушел в свою комнату. Когда он запер дверь, ему показалось, будто ключ повернули снаружи. Целыми днями он лежал на кровати. Он чувствовал себя стариком. И думал, что ему, в общем, незачем жить.

Он тоже поддался горю. Метался по своей комнате. Ему до сих пор мерещилось, что на него кто-то смотрит. Взгляд все время преследовал его. Латур закрывал голову руками, забирался под кровать. Не знал, куда спрятаться. Чей это взгляд? Бога? Что же это такое, черт подери?

- Оставь меня в покое! - кричал он, обращаясь к потолку.

Готон, ища утешения, приходила к нему, но он отсылал ее прочь. Ему было неприятно, когда кто-нибудь заходил к нему, он внушил себе, что никто не должен переступать порог его комнаты. Тревога заставила его сторониться людей.

Однажды Готон пришла и рассказала Латуру, что по Парижу бродит убийца. Она села на край его кровати, у нее тряслись руки. Нашли женщину с отрезанной головой. Бессвязная болтовня Готон рассердила Латура, и он прогнал ее. Он хотел остаться один.

Через несколько месяцев мадам Рене передала ему рукопись маркиза. В сопроводительном письме маркиз просил Латура переписать рукопись набело. Латур, который всегда с интересом относился к сочинениям маркиза, принял это как подарок. Он сел к столу и попытался упорным трудом убить собственную тревогу. Он переписывал заметки о путешествиях, комедии, наброски к роману, мемуары, письма, анекдоты. Маркиз писал неровно. То и дело повторялся. Был ироничен. Поучал. В его сочинениях все было перевернуто с ног на голову. Латур переписывал их набело, слово за словом, фразу за фразой, страницу за страницей, с удовлетворенностью, которую испытывает человек, наконец-то получивший возможность искупить свою вину.

***

Рамон сидел с закрытыми глазами и пытался не думать о разговоре с генерал-лейтенантом, о его гневных придирчивых упреках, и о собственных аргументах, в результате которых он в конце концов оказался здесь, в этой карете, отправившись в бессмысленную поездку по служебным делам. Думать об этом было мучительно. Нужно все выкинуть из головы. Но он не мог. Его мыслям как будто нравилось возвращаться к тем неприятным эпизодам и, подобно пиявкам, искать в них пищу. Но что дает такая пища? Рамону был не по душе ход собственных мыслей. Но у него не хватало воли остановить их кружение. Он оказался словно в заточении. После нового суда в Эксе инспектор Марэ и несколько служащих заночевали вместе с заключенным в трактире. Марэ доверял маркизу де Саду. Он предоставил ему известную свободу. Де Сад злоупотребил этим доверием и бежал. Теперь Марэ был в бешенстве. Все были в бешенстве.

- Я хочу, Рамон, чтобы вы поехали в Лакост и нашли де Сада. Если не найдете его в замке, конфискуйте все сочинения этого проклятого маркиза. Вы должны прочитать их и доложить мне об их содержании, а потом уничтожить каждую страницу, каждое слово. Вы поняли?

Уголки губ у генерал-лейтенанта побелели. И вот Рамон сидел в карете, направляясь в Прованс, и проклинал тот час, когда начал работать под началом Демери. Проклинал свой интерес к литературе. Он нервничал и злился, что именно писатель помешал его работе, заставив заниматься своей особой и своими жалкими сочинениями в ущерб расследованию убийств.

Он пытался внушить себе, что это лишь короткая поездка, небольшой перерыв в следствии, скоро все вернется в прежнюю колею и он продолжит разгадывать свою загадку. Но что-то тревожило Рамона, и он решил выполнить это небольшое поручение с особым тщанием. Если он будет предельно точен, не исключено, что это поможет ему найти в поручении смысл, а это удовлетворит и его начальников, и этого несправедливого брюзгу Марэ. Слова Рамона о том, что он вот-вот найдет убийцу, разгуливающего по Парижу, генерал-лейтенант встретил довольно резко.

- И как давно вы уже ищете этого убийцу? - с ядовитой иронией спросил он.

Рамон утешал себя тем, что ему поручили это в общем-то незначительное дело потому, что побег де Сада оскорбил полицию, и ему, Рамону, собственно, оказали честь, направив его в Лакост. И тем не менее всю дорогу в Прованс он мечтал о возвращении в Париж.

В пути их застал дождь. Проливной дождь. Он стучал по листьям деревьев. Канавы были полны воды, поля и дороги словно слились друг с другом. Рамон бранил кучера. Но в конце концов ему стало ясно, что продолжать путь - это попусту тратить время и силы. Они остановились в придорожном трактире. Всю ночь Рамон лежал и слушал, как в кронах деревьев шумит ливень.

В замке маркиза не оказалось. Однако в его кабинете они нашли гору рукописей. Романы. Рассказы. Пьесы. Статьи. Рамон велел двум слугам отнести все в карету. Сам же обошел замок и записал кое-какие наблюдения о легкомысленном убранстве зала и беспорядке на кухне, словно хотел запротоколировать тот факт, что в поисках маркиза он осмотрел все углы и закоулки.

В одной комнате он нашел распятие, и ему стало неприятно. Там же в шкафу лежали орудия пыток, плети, щипцы, манжеты, наручники. Рамон долго разглядывал эти орудия боли и даже забыл о своих заметках. Что привлекательного в боли? Что заставило такого человека, как де Сад, посвятить свою жизнь культу боли? Неожиданно Рамон подумал, что только любовь могла толкнуть человека на столь абсурдные действия. Он быстро покинул комнату, так и не сделав никаких записей, потом выбранил слуг и сказал, что они должны работать быстрее.

По возвращении в Париж он решил первым делом прочитать все сочинения маркиза. Ему хотелось поскорее покончить с этим и вернуться к разгадке таинственных убийств. Страница за страницей читал он длинные пассажи. Время от времени вставал из-за стола и бесцельно ходил по комнате, словно для того, чтобы стряхнуть с себя что-то нечистое, какую-то заразу. Садясь снова за стол, он заставлял себя думать, что лежащие перед ним записки - это испытание, посланное ему Богом. Если он не сможет продраться через эти сотни страниц, исписанных столь же витиеватым почерком, сколь витиеватой была и манера изложения, то не сможет раскрыть и дело. Рамон прикусил кончик пера. Встал и плюнул в окно.

"Прощай пристойность! Прощай честь! Руссо, Вольтер, вам есть чему у меня поучиться! Вы ошибаетесь, рассуждая о добродетели, рассуждая о разуме и возвышенных идеалах, а также утверждая, что доброта - это единственный путь к счастью. Вы должны были показать нам, что жестокость сильнее добродетели. Ибо только так можно возбудить в читателе интерес. Да-да, покажите нам женщину, которая насилует своего сына. Убивает его. Отправляет свою мать на виселицу и выходит замуж за собственного отца. Но так писать вы не смеете. Не можете. К сожалению, у вас недостает таланта увидеть, что природа - это жестокая машина. В ваших мелочных произведениях нет ничего по-настоящему ценного. Ваши сентиментальность и пристойность фальшивы. На вас уже легла тень таланта месье де Сада. Прощайте!"

Рамон неожиданно заметил, что не может пересказать небольшую историю, которую только что прочитал. Мысли его витали далеко, они привели его к совсем другой истории. Он читал слова, но, должно быть, в то же время сочинил нечто свое, ибо в рассказе де Сада не могло говориться о том, что Рамон только что прочел. Он отложил рукопись. Закрыл ненадолго глаза. Эта работа была испытанием, но скоро оно будет позади. Глупо терять рассудок из-за какого-то сочинителя. Рамон выпрямился в кресле и начал медленно листать страницы назад. Потом сосредоточился и снова принялся за чтение. Все повторилось. Он опять прочитал ту же историю и понял, что вовсе не был сбит с толку, напротив, перед ним лежал текст, который мог помочь ему разгадать таинственную личность убийцы. Рамон перечитал несколько абзацев:

"Я не получила ответа на свои многочисленные вопросы. Для этого удовольствие, испытываемое министром, было слишком сильно.

- Мадемуазель! - воскликнул министр, мой любовник, и поманил меня к себе.

Он ласкал ягодицы епископа и в то же время хлестал кнутом старую женщину, подвешенную на ремнях к потолку. Епископ же направил свой член в анус юной Розарии. Министр протянул мне кнут:

- Начинайте, дорогая. И не жалейте сил. Подчиняйтесь только наслаждению, ибо нет ничего более святого, чем наслаждение.

Я хлестала его. Унижала и с улыбкой на губах причиняла ему боль. А потом уже позволила мужчинам делать со мной все, что они хотели, лишь бы они обращались со мной как с последней продажной девкой. Чем глубже я погружалась в грязь и позор, тем острее было испытываемое мною наслаждение и тем сильнее была радость.

На другое утро я шла через лес в чужой стране, позволяя ветру охлаждать мои ноющие члены. Выйдя на поляну, я увидела нечто потрясшее меня. Дорогой читатель, ты, конечно, уже понял, что мне не чужды жестокие извращения и что даже в самых гнусных действиях можно найти наслаждение. Однако открывшаяся мне случайно картина потрясла меня до глубины души.

Маленькая фигура в треуголке склонилась над человеком, распятым между четырьмя столбами. Язык жертвы был вырезан и валялся на земле рядом с ней. Несчастный издавал какие-то булькающие звуки. Невысокий палач держал в руке скальпель и невозмутимо трудился над тем, чтобы обезглавить свою жертву.

Жертва извивалась, она явно жаждала смерти. Эта жажда смерти отражалась и на лице палача. Меня словно пригвоздило к земле за низкими ветвями деревьев. Я не смела пошевелиться. Почти целый час палач не позволял своей жертве умереть. Но, даже охваченный злом, он не потерял спокойствия. Вид у него был довольный. Иногда он негромко вскрикивал. Он был целиком поглощен своим делом. Одержим этим жестоким удовольствием. Наконец изящным движением он перерезал жертве горло. Сделав надрез от уха до уха, он снял кожу с лица еще живого человека. После чего начал препарировать мозг...

Я пошла домой, потихоньку собрала свои вещи и покинула эту чужую страну и министра, понимая, что должна забыть все виденное и слышанное и вернуться на стезю добродетели".

Описание было слишком похоже на modus operandi убийцы, чтобы счесть это сходство случайным. Рамон рывком встал из-за стола. Он думал: если я не наделаю ошибок, то найду его, а уже тогда, поймав убийцу, смогу отдохнуть.

***

После месяца свободы маркиз был арестован в Лакосте. Рамон стоял в камере номер шесть Венсенской тюрьмы и ждал, когда стражники введут маркиза. Он любовался красивым видом, открывавшимся из окна, крепостными рвами и деревьями, что окружали белые стены замка. Маркиз сразу же стал браниться. Он выкрикивал богохульства и размахивал руками.

- Суд в Эксе оправдал меня. И тем не менее меня опять привозят сюда. Почему? На основе показаний этой сумасшедшей дуры. Мадам президентши. И таких же идиотских lettre de cachet. Об этой клике можно сказать то же, что Пирон* сказал о Французской Академии: "Вас тут сорок человек, а ума у вас только на четверых".

* Пирон (1689-1773) - французский поэт.

Маркиз фыркал, жестикулировал и гримасничал. Но Рамон не позволял себе раздражаться.

- Самое позорное, самое ужасное, инспектор, то, что я никогда не прощу тех, кто держит меня в заточении без всяких законных оснований и прав, мне даже не говорят, когда меня освободят и освободят ли вообще. Это негуманно и неразумно. Это жестоко. Чертовы палачи!

Рамон кивнул. Когда маркиз наконец успокоился и, тяжело дыша, сел к столу, Рамон расположился перед ним. Он достал из кармана фрака тот маленький рассказ и положил на стол:

- Вы знаете этот рассказ?

Маркиз глянул на рукопись. Потом с презрением посмотрел на Района:

- Разумеется, знаю. Я же его и написал. Вы украли у меня мое сочинение, месье, а теперь возвращаете его мне. Очень любезно с вашей стороны. Можете идти, и радуйтесь, что к преступлению, которое куда тяжелее моего, относятся вполне гуманно. Я не стану заявлять на вас. Прощайте.

Рамон натянуто улыбнулся:

- Давайте заключим соглашение. Если вы расскажете мне правду об этой истории, я сделаю все, что в моих силах, чтобы освободить вас отсюда.

Маркиз сплюнул на пол.

- Когда я первый раз попал сюда, все говорили: "Это не больше чем на три месяца". Они собирались сделать все, что "в их силах", чтобы освободить меня. Через два года мне сказали: "Вряд ли это продлится больше трех лет". Теперь не говорят ничего. Теперь все как воды в рот набрали. Объясните, чего эти мерзавцы добиваются, держа в секрете дату моего освобождения? Неужели они не понимают, что это несправедливо и что я не стану лучше оттого, что меня сюда заточили. Неужели они не понимают, что я не вынесу такого обращения?

Рамон пытался не встречаться глазами с горящим взором маркиза. Он оглядывал камеру, книги, стопку бумаги, лекарства.

- Месье де Сад. Я прочитал ваши сочинения. Пьесу, рассказы, романы. В жизни не читал ничего более омерзительного. Если вы так возмущены бесчеловечностью и несправедливостью по отношению к себе, как вы выражаетесь, то почему пишете такие безнравственные сочинения?

Маркиз склонил голову набок и ответил, подражая дружелюбию Рамона, давшемуся тому с большим трудом:

- Дорогой инспектор, разве тюрьма, ежедневные унижения, грязь, идиотизм, царящая тут бесчеловечность, которые отличают всю систему правосудия нашей нации, не доказывают мою правоту? По-моему, это точная картина нашего мира.

- Вы подстрекаете к жестокости.

- Все это укладывается в рамки легкомысленных кутежей, в жизни я никогда не делал того, о чем писал в своих сочинениях. Нужно уметь отличать в сочинении вымысел от действительности. Я никогда не был ангелом. Но мои преступления до смешного ничтожны по сравнению с теми, какие совершаются каждый час правящей верхушкой этой страны.

- Это всего лишь отговорки.

- Я и не ждал, что вы меня поймете.

- Если вы такой противник несправедливости, расскажите мне, кто тот убийца, о котором вы писали. Кто лишил жизни того невинного человека?

- Это вымышленный персонаж.

- Нет, не вымышленный. Убийца расправляется со своими жертвами необычным способом, он определенно знаком с правилами трупосечения и анатомией. Я расследую пять очень похожих убийств, совершенных в Париже. За этими преступлениями и тем убийством, которое описано в вашей истории, стоит один и тот же человек. Оно случилось на самом деле.

Маркиз молчал, но Рамон вдруг понял, что маркиз знает, о ком идет речь.

- Скажите мне, кто этот убийца.

- Нет.

- Вы заставляете меня подозревать вас.

- Вы знаете, что это не я.

Рамон выпрямился:

- Как вы можете защищать того, кто убивает себе подобных?

- Зачем мне кого-то защищать?

Рамон наклонился через стол:

- Помогите мне, маркиз. Помогите себе. Скажите, как найти этого человека. Сделайте так, чтобы он понес наказание и больше никого не убил. Поймите, вы совершаете ошибку, непоправимую ошибку, отказываясь помочь мне.

- Объясните, почему я должен верить в систему французского правосудия. Выпустите меня отсюда, дайте мне хотя бы минимальное основание поверить, что вы стремитесь к справедливости, тогда я помогу вам. Но если вы будете держать меня взаперти, как бешеную собаку, будете сутками терзать меня своим молчанием, то я отвечу вам тем же.

Рамон встал так резко, что стул закачался и упал.

Тюремные ворота отворились, и Рамон оказался в темноте. Он направился через зеленую лужайку к своей карете, но вдруг остановился среди темных стволов. Обернулся и посмотрел на величественный замок Венсен, на его белые башни, высившиеся над камерами. Он попытался отыскать камеру номер шесть, в которой томился маркиз. Ты от меня не уйдешь, подумал он с холодным гневом. Ты расскажешь всю правду, даже если мне придется прибегнуть к старому методу и статье 146 от 1539 года. Я позабочусь, чтобы тебя привязали к дыбе и пытали огнем, пока ты не заговоришь.

Но потом, когда он сидел в своей комнате и, глядя в темноту, прислушивался к тревожным звукам вдали, он вдруг подумал, что опять заразился чужим образом мыслей. Злость, которую он испытал, покинув замок Венсен, была не его, это была злость убийцы.

На следующий день рано утром Рамон пришел к мадам де Сад. Он долго разговаривал с нею, но она крайне неохотно сообщала ему какие-либо сведения. Он спросил, знакомо ли ей имя Латур-Мартен Кирос, но она отрицательно покачала головой. Когда же он спросил, не знал ли ее муж этого человека, она сказала, что никогда не слышала этого имени. Рамон объяснил ей всю серьезность дела и наконец показал новеллу, написанную де Садом. Он ждал, что мадам Рене будет шокирована, но она прочитала ее с полным спокойствием. Отложив рукопись, маркиза сделала лишь несколько чисто литературных замечаний и указала на стилистические неточности. Рамон объяснил ей, что, по его мнению, де Сад был свидетелем этого убийства, но она только пожала плечами.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: