Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Соли радия – радиоактивные вещества 3 страница




В этом трудовом жилище самому скромному приему предшествует суматоха. В последнюю минуту Мари осматривает накрытый стол, передвигает мебель…

Да, наконец у Кюри есть мебель! Семейные кресла, от которых отказались на улице Гласьер, пришлись кстати на бульваре Келлермана. Выгнутые оттоманки красного дерева, обитые переливчатым зеленоватым бархатом цвета морской воды, на одной из которых спит Ирен, а также кресла в стиле Реставрации придают изящество гостиной, оклеенной светлыми обоями.

Созывают избранных, проезжающих через Париж иностранных ученых или же поляков, приехавших к Мари с новостями. Чтобы развлечь дикарку Ирен, Мари устраивает и детские праздники.

Рождественская елка, собственноручно украшенная гирляндами, золочеными орехами и разноцветными восковыми свечками, оставит большое впечатление в памяти юного поколения.

Бывают и такие случаи, что дом Кюри становится обрамлением зрелища еще более фееричного, чем сверкающая огнями елка. Являются электрики, устанавливают театральные прожекторы и развешивают электрические лампочки. После обеда, в присутствии двух-трех друзей, прожекторы будут ласкать своим светом развевающиеся покрывала танцовщицы, когда она изображает то пламя, то цветок, то птицу, то волшебницу…

Танцовщица Лои Фуллер, «фея света», чарующая Париж своими фантастическими выдумками, связана эксцентричной дружбой с физиками. Прочитав в газетах о том, что радий светится, эта звезда из Фоли-Бержер задумала сделать себе сенсационный фосфоресцирующий костюм, чтобы заинтриговать публику. Она обратилась за сведениями к супругам Кюри. Ее наивное письмо развеселило ученых: они объяснили Лои, почему проект «крылышек бабочки из радия» химеричен.

Американка Лои Фуллер, с шумным успехом выступавшая каждый вечер, крайне удивила своих благожелательных консультантов. Она не стала хвастаться перепиской с Кюри, не приглашала их приехать и поаплодировать ей в Фоли-Бержер, а написала Мари: «У меня есть только один способ поблагодарить Вас за ответ. Разрешите мне когда-нибудь вечером потанцевать у Вас для вас двоих».

Пьер и Мари ответили согласием. И вот весьма своеобразная, небрежно одетая девушка с калмыцким лицом, без каких-либо следов грима, с детскими голубыми глазами звонит в парадную дверь, сопровождаемая толпой электриков с их аппаратурой.

Супруги Кюри несколько встревожены, но уступают место действия захватчикам, отправившись в лабораторию. А Лои в течение нескольких часов трудится, регулируя освещение, размещая привезенные с собой занавеси и ковры, чтобы воссоздать в небольшой столовой у двух ученых свой восхитительный спектакль.

Так степенный флигель с замкнутой для посторонних дверью впустил к себе богиню мюзик-холла. Случилось это потому, что Лои была человеком тонкой души. По отношению к Мари она всегда питала то редкостное восхищение, которое ничего не требует взамен, а ищет случая принести пользу, доставить удовольствие. Также интимно она еще раз танцевала в домике на бульваре Келлермана. Когда Пьер и Мари узнали Лои лучше, они, в свою очередь, стали бывать у нее. Там они встретились с Огюстом Роденом и завязали с ним дружеские отношения. В эти годы можно было иной раз видеть, как Пьер, Мари, Лои Фуллер и Роден мирно беседуют в студии скульптора среди его произведений из мрамора и глины.

 

* * *

 

Семь-восемь самых больших друзей были вхожи во флигель на бульваре Келлермана: Андре Дебьерн, Жан Перрен с женой – самой близкой подругой Мари, Жорж Урбен, Поль Ланжевен, Эме Коттон, Жорж Саньяк, Шарль-Эдуард Гийом, несколько учениц из Сезрской школы… Ученые, одни ученые!

По воскресеньям, в хорошую погоду, после полудня эта группа ученых собирается в саду. Мари с каким-нибудь рукоделием садится в тени у колясочки Евы. Но штопка и шитье не мешают ей следить за общим разговором, какой для всякой другой женщины казался бы таинственней беседы на китайском языке.

Это время обмена последними новостями: животрепещущие высказывания о лучах радия – «альфа», «бета», «гамма». Перрен, Дебьерн и Урбен говорят с жаром. Они пытаются выяснить происхождение той энергии, которую выделяет радий. Чтобы объяснить ее, приходится отбросить либо принцип Карно, либо закон сохранения энергии, либо закон неизменности элементов. Пьер выдвигает теорию радиоактивных превращений. Урбен протестует во весь голос. Он ничего не хочет слушать и с жаром защищает свою точку зрения. А как продвинулась работа у Саньяка? Что нового в опытах Мари по установлению атомного веса радия?

Радий!.. Радий!.. Радий!.. Иногда это магическое слово, переходя из уст в уста, вызывает у Мари грусть: судьба распорядилась неудачно, сделав радий веществом чудодейственным, а полоний, первый открытый супругами Кюри элемент, – неустойчивым элементом второстепенного значения. Польской патриотке хотелось бы, чтобы полоний с его символическим именем привлек к себе всю славу.

Эти «заумные» беседы время от времени прерываются, когда доктор Кюри говорит о политике с Дебьерном и Ланжевеном. Урбен дружески поддразнивает Мари, критикует чрезмерную скромность ее платья, упрекает в отсутствии кокетства, и молодая женщина слушает, наивно удивленная такой неожиданной проповедью. Жан Перрен, забыв на время об атомах и бесконечно малых величинах, будучи ярым поклонником Вагнера, приподнимает свое красивое вдохновенное лицо и поет арии из «Золота Рейна» или из «Нюрнбергских мейстерзингеров». Немного поодаль, в глубине сада, мадам Перрен рассказывает волшебные сказки Алине и Франсуа, а также их подруге – Ирен.

Перрены и Кюри видятся каждый день. Их дома рядом, и лишь простая решетка, обвитая ползучей розой, разделяет их сады. Когда Ирен необходимо сообщить что-то спешное своим друзьям, она подзывает их к решетке. Сквозь просветы между ржавыми прутьями они обмениваются плитками шоколада, игрушками, детскими тайнами, в ожидании возможности, по примеру старших, поговорить о физике.

 

* * *

 

Для Кюри наступает новая эпоха. Франция, наконец, заметила их и намеревается поддержать их работы.

Первой и непременной ступенью должно быть вступление Пьера в Академию наук. Ученый вторично соглашается на томительный объезд академиков. Друзья Пьера, опасаясь за исполнение им роли «благоразумного кандидата», осыпают его тревожными советами.

 

Э. Маскар – Пьеру Кюри, 22 мая 1905 года:

 

«Дорогой Кюри,

…Вы, естественно, стоите в первом ряду, не имея серьезного соперника, и Ваше избрание вне сомнения.

Однако же Вам необходимо взять себя в руки и объехать с визитами членов Академии, а в случае, если не застанете никого дома, оставить Вашу визитную карточку с загнутым уголком. Начните со следующей недели, и через две недели эта каторга закончится».

Э. Маскар – Пьеру Кюри, 25 мая 1904 года:

«Дорогой Кюри, устраивайтесь, как хотите, но круговую визитную жертву академикам надо закончить до двадцатого июня, хотя бы Вам пришлось для этого нанять автомобиль на целый день.

Ваши доводы в принципе превосходны, но надо делать некоторые уступки требованиям практической жизни. Вы должны подумать также о том, что звание академика облегчит Вам возможность оказывать услуги другим людям».

 

5 июля 1905 года Пьер Кюри избирается в Академию, но… двадцать два академика все же голосовали за его конкурента.

 

Пьер Кюри – Жоржу Гуи, 24 июля 1905 года:

 

«…Я очутился в Академии помимо собственного желания и помимо желания Академии. Я один раз объехал всех с визитами, оставляя визитные карточки отсутствовавшим, и все уверяли меня, что мне обеспечено пятьдесят голосов. А я чуть не провалился!

Что поделаешь? В этом учреждении ничего нельзя сделать просто, без интриг. Кроме хорошо подготовленной против меня кампании сыграло свою роль отрицательное отношение ко мне со стороны клерикалов и тех, кто находил, что я сделал слишком мало визитов. С. спросил меня, кто из академиков будет голосовать за меня, я ответил: «Не знаю, я не просил их об этом».«Ага, вы не снизошли до того, чтобы просить!» И был пущен слух, что я «гордец».

 

Пьер Кюри – Жоржу Гуи, 6 октября 1905 года:

 

«…В понедельник я был в Академии, но откровенно спрашиваю себя, что мне там делать. Я ни с кем не близок, интерес самих заседаний ничтожный, я прекрасно чувствую, что эта среда чужда мне».

 

Пьер Кюри – Жоржу Гуи, октябрь 1905 года:

 

«Я еще не постиг, для чего нужна Академия…»

 

Оставаясь весьма умеренным поклонником блестящего сообщества ученых, Пьер живо интересуется благоприятными для него решениями университета, так как от них будет зависеть его работа. Проректор Лиар добился для него учреждения кафедры физики. Вот наконец столь желанное место штатного профессора! Раньше чем принять это повышение, Пьер спрашивает, где будет лаборатория для занятий кафедры.

Лаборатория? Какая лаборатория? О лаборатории нет и речи!

В одну минуту Нобелевским лауреатам становится ясно, что если Пьер бросит свое старое место в Институте физики, химии и естественных наук, чтобы преподавать в Сорбонне, то его научная работа станет совершенно невозможной. Новому профессору нет места для работы, а его две комнаты в Школе физики, естественно, перейдут к его преемнику. Пьеру предоставляется возможность ставить свои опыты на улице.

Отличным почерком Пьер пишет вежливое, но решительное письмо. Раз предлагаемое место не предполагает ни рабочего помещения, ни кредитов для исследований, он отказывается от кафедры.

Новая канитель. Университет делает широкий жест и хлопочет в Палате депутатов о создании лаборатории и об отпуске кредита в сто пятьдесят тысяч франков. Проект принят… или почти принят. В Сорбонне решительно нет помещения для Пьера, но здание с двумя лабораториями построят на улице Кювье. Самому Кюри будут отпускаться на работы двенадцать тысяч в год, кроме тою, он получит единовременно тридцать четыре тысячи по статье расходов на оборудование.

По своей наивности Пьер воображает, что на эти «расходы на оборудование» он купит аппаратуру и пополнит материальную часть. Да, он сможет это сделать, но лишь на то, что останется за вычетом из этой небольшой суммы стоимости постройки самого здания. В представлении властей постройка и оборудование одно и то же!

Так на практике выполняются официальные прожекты.

 

Пьер Кюри – Жоржу Гуи, 7 ноября 1905 года:

 

«В Институте физики я сохранил за собой две комнаты, где мы работали; кроме того, мне строят во дворе две другие. Они обойдутся в двадцать тысяч франков, которые вычтут из моего кредита на закупку оборудования…

Завтра начинаю читать курс лекций, но условия для демонстрации опытов крайне неудовлетворительны: аудитория-амфитеатр находится в Сорбонне, а моя лаборатория – на улице Кювье. Кроме того, в амфитеатре читается много других курсов, и для подготовки к моим лекциям у меня остается только утро.

Чувствую себя ни хорошо, ни плохо. Но утомляюсь быстро и сохранил лишь слабую работоспособность. Моя жена, наоборот, ведет очень деятельную жизнь: занята и детьми, и школой в Севре, и лабораторией. Она не теряет ни минуты и гораздо регулярнее, чем я, следит за ходом работы в лаборатории, где проводит большую часть дня».

 

Скаредное правительство в конце концов находит для Пьер£„Кюри место профессора, но две неудобные и слишком маленькие комнаты удалось выбить с большим трудом.

Некая богатая женщина предлагает свою помощь обоим Кюри, идет на то, чтобы построить для них особый институт в каком-нибудь тихом предместье. Окрыленный надеждой, Пьер Кюри излагает ей свои планы и желания.

 

Пьер Кюри – мадам X., 6 февраля 1906 года:

 

«Мадам,

вот Вам те указания, какие Вы просили нас сделать о лаборатории. Эти указания нисколько не являются безусловными, их можно изменять в зависимости от ситуации, места и тех средств, какими могли бы мы располагать.

Мы так настаивали на постройке лаборатории где-нибудь за чертой города потому, что для нас крайне важно жить с нашими детьми там же, где работаем. И дети, и лаборатория требуют постоянного внимания. В особенности трудно приходится моей жене, когда наш дом и лаборатория отстоят далеко друг от друга. Временами такая двойная нагрузка становится выше ее сил.

Спокойная жизнь, вне Парижа, очень благоприятствует научным исследованиям, и лаборатории только бы выиграли, если бы их перенесли за город. А жизнь в центре города, наоборот, действует на детей пагубно, и моя жена не может решиться воспитывать их в таких условиях.

Мы крайне тронуты Вашей заботой о нас. Прошу, мадам, соблаговолите принять вместе с моей благодарностью и наш почтительный привет».

 

План не осуществился. Пройдет еще восемь лет до той поры, когда Мари получит достойное помещение – то помещение, которого уже не увидит Пьер. И Мари будет всю жизнь терзаться мыслью, что ее товарищ до своего смертного конца тщетно ждал такой лаборатории – его единственной честолюбивой мечты в жизни.

О тех двух лабораториях, которые были даны Пьеру перед его последним часом, Мари впоследствии напишет:

 

«Нельзя подавить в себе чувство горечи, когда подумаешь, что эта милость оказалась для него первой и последней, что первоклассный французский ученый в конечном счете никогда не имел подходящей лаборатории, хотя его большое дарование проявилось уже тогда, когда ему было только двадцать лет. Конечно, проживи он дольше, то, рано или поздно, ему создали бы подходящие условия работы, но еще в возрасте сорока семи лет он был лишен их. Представляют ли себе люди всю скорбь восторженного и бескорыстного творца большого дела, когда осуществление его мечты все время тормозится недостатком средств? Можно ли, не испытывая чувства глубокой горечи, думать о самой непоправимой растрате величайшего народного блага – таланта, сил и мужества лучших сынов нации?

…Правда, открытие радия было сделано в условиях, казалось бы не обеспечивающих успеха, а сарай, в котором произошло это событие, оказался овеянным чарующей легендой. Но этот романтический элемент не принес пользы: он только измотал нас и задержал завершение работы. При лучших „средствах всю нашу работу за первые пять лет можно было бы свести к двум годам и уменьшить ее напряженность».

 

 

* * *

 

Из постановлений министерства только одно доставило Кюри удовольствие. У Пьера будут три сотрудника: адьюнкт, ассистент, препаратор. Адъюнктом назначена Мари.

До сих пор присутствие этой женщины в лаборатории зависело только от милости декана института. Работы по исследованию радия Мари проводила, не имея никакого звания и не получая никакого жалованья. Только в ноябре 1904 года прочное положение с оплатой в две тысячи четыреста франков в год впервые дало ей законное право входить в лабораторию своего мужа.

 

Французский университет:

 

«Мадам Кюри, доктор наук, назначается с первого ноября 1904 года руководителем физических работ (при кафедре П. Кюри) на факультете естествознания Парижского университета.

В этом звании мадам Кюри будет получать ежегодное содержание в размере двух тысяч четырехсот франков начиная с первого ноября сего 1904 года».

 

Прощай, сарай!.. Пьер и Мари переносят на улицу Кювье свою аппаратуру. Старый сарай так им дорог, напоминает о стольких днях труда и счастья, что они, гуляя под руку, еще неоднократно зайдут туда, чтобы вновь повидать его сырые стены и гнилые доски.

Оба супруга приспосабливаются к новым условиям жизни. Пьер готовится к лекциям, Мари, как и прежде, дает уроки в Севре. Они встречаются в тесной лаборатории на улице Кювье, где Андре Дебьерн, Альбер Лаборд, американец профессор Дьюен, несколько ассистентов и студентов занимаются исследованиями, склонившись над хрупкими приборами.

 

«Мы, мадам Кюри и я, работаем над точной дозировкой радия путем измерения выделяемой им эманации, – записывает Пьер Кюри 14 апреля 1906 года. – Это как будто пустяки, а вот уже несколько месяцев, как мы принялись за это дело, и только сейчас начинаем добиваться правильных результатов».

«Мы, мадам Кюри и я, работаем…»

 

Эти слова, написанные Пьером за пять дней до смерти, выражают всю сущность и красоту их неразрывного союза. Каждый шаг в их работе, всякое разочарование и каждая победа лишь теснее связывают друг с другом мужа и жену. Между этими равными, взаимно любящими людьми царит непринужденное товарищество в работе, что, может быть, является наиболее тонким выражением глубины их чувств.

 

Их ассистент Альбер Лаборд вспоминает:

 

«Однажды в лаборатории на улице Кювье я работал с ртутной аппаратурой, там в это время был и Пьер Кюри. Входит мадам Кюри, рассматривает одну деталь прибора и сначала не понимает ее назначения, хотя деталь совсем простая. Получив объяснение, она все-таки настаивает на своем и забраковывает деталь. Тогда Пьер Кюри веселым и нежным возгласом выражает свое возмущение: „О! Послушай, Мари!“ Этот возглас засел у меня в ушах, и мне хотелось бы дать вам почувствовать его оттенок.

Несколько дней спустя мои товарищи увязли в какой-то математической формуле и попросили своего учителя помочь им. Последний посоветовал им дождаться мадам Кюри, которая, по его мнению, настолько сильна в интегральном исчислении, что быстро выведет их из затруднения. И в самом деле, мадам Кюри за несколько минут решила трудную задачу».

 

Когда Пьер и Мари наедине, теплота нежных чувств отражается и на их лицах, и на их взаимных отношениях. Эти сильные личности, эти различные характеры, он – безмятежнее, мечтательнее; она – горячее, более земная, не подавляют друг друга. В течение одиннадцати лет им очень редко приходилось прибегать к взаимным уступкам, без чего, как говорят, никакая семейная жизнь невозможна. Вполне естественно, что они думают обо всем одинаково, в мелочах жизни действуют в согласии. *

Однажды друг их дома, мадам Перрен, зайдя к Кюри, спрашивает Пьера, не может ли она взять с собой Ирен на прогулку, на что он отвечает с застенчивой, почти робкой улыбкой: «Не знаю… Мари еще не вернулась, а не спросив Мари, я ничего не могу сказать Вам». В другой раз, когда у них собрались ученые, Мари, обычно неразговорчивая, с жаром начала рассуждать по одному научному вопросу, но вдруг покраснела, сконфуженно умолкла и обернулась к мужу, предоставляя ему слово, – настолько сильно было в ней убеждение, что мнение Пьера в тысячу раз ценнее, нежели ее.

 

«Все сложилось так и даже лучше, чем я мечтала в начале нашего союза, – напишет она позже. – Во мне все время нарастало восхищение его исключительными достоинствами, такими редкими, такими возвышенными, что он казался мне существом единственным в своем роде, чуждым всякой суетности, всякой мелочности, которые находишь и в себе самой, и в других и осуждаешь снисходительно, а все же стремишься к большему совершенству, как к идеалу».

 

 

* * *

 

Солнечная, лучезарная погода торжествует в пасхальные дни 1906 года. Пьер и Мари проводят несколько дней на свежем воздухе, в тихом доме в Сен-Реми-ле-Шеврез. Они возвращаются к своим деревенским привычкам. Каждый вечер ходят за молоком на соседнюю ферму, и Пьер смеется, глядя на четырнадцатимесячную Еву, в то время как она, неуклюже шатаясь, упрямо топает по высохшим колеям дороги.

По воскресеньям, как только доносится далекий благовест, супруги отправляются на велосипедах в лес Порт-Рояля. Привозят оттуда ветки цветущей магнолии и букеты лютиков. На следующее утро Пьер, утомленный накануне, никуда не едет, а лежит, растянувшись на лугу. Нежаркое божественное солнце разгоняет мало-помалу туман, покрывающий долину. Ева пищит, сидя на одеяле, Ирен, размахивая зеленым сачком, охотится за бабочками и приветствует радостными криками свою редкую удачу. Ей жарко, она снимает вязаную фуфаечку, а Пьер и Мари, лежа на траве рядом, любуются грациозностью дочери, забавно одетой в девчачью рубашонку и в мальчишечьи штанишки.

Под влиянием ли сегодняшнего утра или вчерашнего дня Пьер, умиротворенный прелестью и тишиной упоительного весеннего дня, смотрит на резвящихся дочек, потом на неподвижно лежащую жену, гладит ее по щеке, по белокурым волосам и тихо говорит: «С тобой, Мари, жизнь хороша».

После полудня супруги гуляют в лесу, таская Еву по очереди на плечах. Они ищут то озеро с кувшинками, которыми любовались во времена больших прогулок в первые дни их союза. Озерцо высохло, кувшинки исчезли. Вокруг грязной впадины разросся жестким, колючим венком терновник, цветущий ярко-желтыми цветами. Рядом на обочине дороги супруги собирают фиалки и трепетные барвинки.

Быстро пообедав, Пьер садится на обратный поезд в Париж, Оставив семью в Сен-Реми, он едет с единственным спутником – букетом лютиков, который поставит в стеклянном стакане на свой письменный стол в домике на бульваре Келлермана.

Еще один солнечный день в деревне, и в среду вечером Мари привозит Ирен и Еву в Париж, оставляет их дома и идет в лабораторию к Пьеру. При входе в первую комнату лаборатории Мари видит, что Пьер стоит у окна и рассматривает какой-то аппарат. Он ждал ее. Пьер надевает пальто и шляпу, берет под руку жену и направляется в ресторан Фуайо, где по традиции в этот день бывает обед Физического общества, С собратьями по науке, с Анри Пуанкаре, своим соседом по столу, он беседует о тех проблемах, которыми занят в данное время: о дозировке эманации радия; о сеансах спиритизма, на которых недавно присутствовал; о воспитании девочек, высказывая на этот счет своеобразные теории и желание направить образование детей в сторону точных наук.

Погода изменилась. Нельзя поверить, что еще вчера лето казалось совсем близким. Холодно, дует резкий ветер, дождь хлещет в окна. На мостовых мокро, грязно, скользко.

 

Апреля 1906 года

 

Этот четверг собирается быть пасмурным. Все время идет дождь, уныло. Супругам Кюри нельзя избежать встреч с апрельским ливнем, углубиться в работу. Пьеру необходимо присутствовать на завтраке в обществе профессоров факультета естествознания, потом идти править корректуру к своему издателю Готье-Виллару, затем побывать в институте. Мари надо сделать несколько концов по городу.

В утренней суете супруги едва успели повидаться. Пьер кричит из передней снизу на второй этаж, спрашивая Мари, пойдет ли она в лабораторию. Одевая второпях Ирен и Еву, Мари отвечает, что у нее, наверно, не будет времени, но слова ее теряются в общем шуме. Входная дверь хлопает. Пьер спешит и быстро уходит.

Пока Мари завтракает с дочерьми и доктором Кюри, Пьер дружески беседует с коллегами в Доме научных обществ на улице Дантона. Он любит эти мирные собрания, где говорят о Сорбонне, научных исследованиях, технике работы. Общий разговор касается несчастных случаев, возможных при лабораторных работах. Пьер тотчас предлагает свою помощь для выработки правил в целях устранения тех опасностей, каким подвергаются исследователи.

Около половины третьего он встает, улыбаясь прощается с товарищами, жмет руку Жану Перрену, с которым должен встретиться еще раз вечером. На пороге он машинально взглядывает на небо, затянутое густой пеленою туч, и делает гримасу. Раскрывает большой зонт и под проливным дождем идет в сторону Сены.

У Готье-Виллара он наталкивается на запертую дверь: типографии бастуют. Идет в обратную сторону и доходит до улицы Дофины, шумной от криков извозчиков и лязганья трамваев, идущих по соседней набережной. Какое столпотворение на этой улице, втиснутой в старый Париж!

Экипажи едва могут разминуться, а для множества пешеходов в этот послеполуденный час тротуар становится чересчур узок. Пьер инстинктивно ищет свободного места для прохода. Неровной поступью человека, занятого какой-то мыслью, он идет то по каменной обочине тротуара, то 'по самой мостовой. Взгляд сосредоточен, лицо серьезно; о чем он думает? О каком-нибудь опыте на предстоящей лекции?

О работе своего друга Урбена? О Мари?…

Уже несколько минут он шествует по асфальту мостовой позади закрытого фиакра, медленно идущего по направлению к Новому мосту. На пересечении улицы и набережной шум особенно силен. Трамвай, идущий к площади Согласия, только что прошел по набережной. Перерезая ему путь, тяжелая грузовая фура спускается с моста и въезжает на улицу Дофины.

Пьер намеревается пересечь мостовую и добраться до тротуара на другой стороне улицы. Со свойственной рассеянным людям неожиданностью движений он вдруг выходит из-за фиакра, который загораживает ему горизонт своим четырехугольным ящиком, делает несколько шагов влево и наталкивается на одну из лошадей грузовой фуры, пересекающей в эту секунду путь фиакру. Пространство между двумя экипажами сокращается с головокружительной быстротой. Пьер, застигнутый врасплох, делает неуклюжую попытку повиснуть на груди у лошади; лошадь поднимается на дыбы, подошвы ученого скользят по мокрой мостовой. Крик двадцати голосов сливается в один вопль ужаса. Пьер падает под копыта першерона. Прохожие кричат: «Остановите! Остановите!» Кучер натягивает вожжи… напрасно: лошади продолжают бежать.

Пьер лежит на земле, живой, невредимый. Он не кричит и не шевелится. Копыта даже не задели его тела, лежавшего между ногами лошадей; благополучно миновали его и два передних колеса. Возможно чудо. Но громадная махина, увлекаемая шестью тоннами своего веса, проезжает еще несколько метров. Заднее левое колесо натыкается на какое-то слабое препятствие и сокрушает его на ходу. Это голова Пьера…

Полицейские поднимают еще теплое тело, мгновенно покинутое жизнью. Они кличут извозчиков, но ни один не хочет принимать к себе в карету испачканный грязью и кровоточащий труп. Бегут минуты, собираются и теснятся любопытные. Все более и более густая толпа обступает остановленную фуру, яростные крики летят в адрес кучера, Луи Манена, невольного виновника этой ^рамы. Наконец двое мужчин приносят носилки. На них кладут умершего и после совершенно бесполезного захода в аптеку несут в полицейский комиссариат, где раскрывают бумажник Пьера и просматривают содержащиеся в нем бумаги. Когда разносится слух, что жертва – Пьер Кюри, профессор, знаменитый ученый, смута усиливается, и полицейским приходится вмешаться, чтобы защитить Манена от кулачной расправы.

Врач месье Друе обмывает запачканное лицо, исследует зияющую рану в голове и насчитывает шестнадцать костных осколков, которые еще двадцать минут тому назад составляли череп. По телефону извещают факультет естествознания. Скоро в безвестном полицейском участке на улице Гран-Огюстэн участковый комиссар и секретарь, почтительно взволнованные, видят перед собой склоненные над трупом фигуры рыдающего месье Клера – лаборанта Пьера Кюри и тоже рыдающего ломового извозчика Манена, с красным, распухшим от слез лицом.

Между ними лежит Пьер с забинтованным лбом, с открытым неповрежденным лицом – безразличный ко всему.

Фура длиной в пять метров, груженная до верху тюками военного обмундирования, стоит перед подъездом. Дождь мало-помалу смывает кровь с одного из ее колес. Грузные молодые лошади, обеспокоенные отсутствием хозяина, фыркают и бьют копытами о землю.

 

* * *

 

Горе стучится в дом Кюри. Автомобили, фиакры нерешительно проезжают вдоль укреплений и останавливаются на безлюдном бульваре Келлермана. Посыльный от президента республики звонит в дверной колокольчик, затем, узнав, что «мадам Кюри еще не возвращалась», удаляется, не выполнив данного ему поручения. Еще звонок: декан факультета Поль Аппель и профессор Жан Перрен входят во флигель.

Доктор Кюри, остававшийся вместе со служанкой в доме, удивлен таким важным гостям. Он идет встретить вошедших и замечает огорченное выражение их лиц. Поль Аппель, приехавший с целью заранее подготовить Мари, смущенно стоит перед ее свекром. Но трагическое двусмысленное молчание продолжается недолго. Старик еще раз вглядывается в их лица. И, не спрашивая, говорит сам:

– Мой сын умер.

Во время рассказа о несчастном случае сухое морщинистое лицо доктора Кюри бороздится рытвинами, которые промывают слезы у пожилых людей. В этих слезах и скорбь, и возмущение. В порыве нежности и отчаяния он винит сына за рассеянность, стоившую ему жизни, и упорно повторяет горький упрек:

– О чем опять он так размечтался?…

Шесть часов. Ключ лязгает в замке парадной двери. В дверях гостиной появляется оживленная, веселая Мари. В чересчур почтительных позах своих друзей она смутно чувствует суровый признак сострадания. Поль Аппель снова передает события. Мари стоит так неподвижно, так застыла, что можно подумать, будто она ничего не поняла. Можно принять ее за бесчувственный, неодушевленный манекен. После долгого растерянного молчания губы ее наконец зашевелились, и она спрашивает совсем тихо, в безумной надежде на какое-то опровержение:

– Пьер умер?… Умер?… Совсем умер?

Было бы банально, даже пошло доказывать, что внезапная катастрофа может навсегда изменить человека. Тем не менее решающее влияние этих минут на характер моей матери, на ее судьбу и на судьбу ее детей нельзя обойти молчанием. Мари Кюри не просто превратилась из счастливой молодой женщины в неутешную вдову. Переворот гораздо глубже. Внутренняя смута, терзавшая ее в эти минуты, несказанный ужас безумных представлений были слишком жгучи, чтобы их выражать в жалобами откровенных излияниях. С того момента, как два слова: «Пьер умер» – дошли до ее сознания, покров одиночества и тайны Навсегда лег на ее плечи. В этот апрельский день мадам Кюри стала не только вдовой, но и одиноким, несчастным человеком.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных