Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Мир. Каникулы в Ларкуесте




 

Мир снова обрел покой. Мари все с меньшим доверием следит издали за теми, кто налаживает мир.

Мари – участница мировой войны – не стала ни милитаристом, ни антимилитаристом. Это чистейшей воды ученая, и в 1919 году мы снова видим ее во главе своей лаборатории.

Она с горячим нетерпением ждала минуты, когда здание на улице Пьера Кюри наполнится рабочим гулом. Первая ее забота – не прекращать дела исключительной важности, начатого во время войны. Снабжение эманацией, распределение «радиоактивных» пробирок по госпиталям продолжается под руководством доктора Рего, который, демобилизовавшись, снова вступил во владение зданием биологического отделения. В здании физического отделения мадам Кюри и ее сотрудники занимаются опытами, прерванными в 1914 году, и приступают к новым.

Более правильный образ жизни позволяет Мари заняться будущим Ирен и Евы, двух крепких девушек, таких же стройных, как она сама. Старшая, студентка двадцати одного года, спокойная, удивительно уравновешенная, ни на минуту не сомневается в своем призвании. Она намерена быть физиком, она намерена, и это твердое решение, изучать радий. Удивительно просто и естественно Ирен Кюри вступает на путь, по которому следовали Пьер и Мари Кюри. Она не задается вопросом, займет ли она в науке такое же место, какое заняла ее мать, и не чувствует бремени слишком известного имени. Ее искренняя любовь к науке, ее призвание внушают «и только одно честолюбивое желание: работать всю жизнь в лаборатории, которая строилась на ее глазах и где в 1918 году она значится „прикомандированной лаборанткой“.

Благодаря удачному примеру Ирен у Мари создается уверенность, что молодым людям легко найти дорогу в лабиринте жизни. Ее озадачивают непонятные переживания и резкие перемены настроения у Евы. Благородное, но чрезмерное уважение к личности детей, переоценка их благоразумия не позволяют ей самой воздействовать на подростка. Она хотела бы, чтобы Ева стала врачом и изучала применение радия в лечебных целях. Однако Мари не навязывает ей этот путь. С неослабным сочувствием поддерживает она любой из капризно изменчивых проектов дочери. Радуется ее занятиям музыкой, предоставляя ей выбор преподавателей и метода занятий… Она дает полную свободу существу, раздираемому сомнениями и нуждающемуся в твердом руководстве. Как было заметить свою ошибку этой женщине, которую все время направлял безошибочный инстинкт таланта, который, наконец, довел ее до предназначения, несмотря на все препятствия?

До конца своих дней она будет окружать неусыпной нежностью обеих дочерей, совершенно разных от рождения, ни одной из них не выказывая предпочтения. При любых обстоятельствах их жизни Ирен и Ева находили в ней защитницу и горячую союзницу. Когда впоследствии Ирен тоже станет матерью, Мари посвятит свои заботы и тревоги обоим поколениям.

 

Мари – Ирен и Фредерику Жолио-Кюри, 29 декабря 1928 года:

 

«Дорогие дети, шлю вам свои наилучшие пожелания к Новому году – желаю вам доброго здоровья, хорошего настроения, плодотворной работы, желаю вам в этом году получать каждый день удовольствие от жизни, не искать приятное в npoшлом и не рассчитывать на приятное только в будущем. Чем больше стареешь, чем лучше понимаешь, что умение наслаждаться настоящим – драгоценная черта характера.

Я думаю о вашей маленькой Элен и шлю ей мои пожелания счастья. Так трогательно наблюдать за развитием крошечного существа, которое с безграничным доверием ждет от вас лишь добра и твердо верит, что вы можете его избавить от любого страдания. Настанет день, когда она узнает, что ваша власть не простирается так далеко, а как бы хотелось иметь такую власть ради своих детей!

Надо по крайней мере приложить все усилия, чтобы дать малышам здоровье, мирное, безоблачное детство в атмосфере любви, среди которой их чудесное доверие продлится долее всего».

 

Мари – дочерям, 3 сентября 1929 года:

 

«…Я часто думаю о предстоящем мне годе работы. Думаю и о каждой из вас, о вашей нежности ко мне, о чех радостях и внимании, какими вы награждаете меня. Вы – мое истинное богатство, и я прошу у жизни предоставить мне еще несколько хороших лет жизни с вами».

 

 

* * *

 

То ли после изнурительных лет войны с наступлением мира улучшилось ее здоровье и наступил покой старости, но мадам Кюри становится умиротворенной. Тиски траура и болезни разжались, время притупило страдания…

 

Мари – Броне, 1 августа 1921 года:

 

«…Я столько страдала в своей жизни, что дошла до предела: только настоящая катастрофа еще могла бы на меня подействовать. Я научилась смирению и стараюсь найти хоть какие-то маленькие радости в серых буднях.

Ведь это прекрасно, что ты можешь строить дома, сажать деревья, цветы, любоваться их ростом и ни о чем не думать. Жить осталось недолго, зачем же нам еще мучить себя?»

 

Ирен и Ева выросли рядом с женщиной, боровшейся с горем, а теперь находят в ней новую подругу, постаревшую лицом, но помолодевшую душой и телом. Ирен, неутомимая спортсменка, подстрекает мать следовать ее примеру, совершает с ней долгие прогулки пешком, берет ее с собой кататься на коньках, ездить верхом и даже понемногу ходить на лыжах.

Летом Мари приезжает к дочерям в Бретань. В Ларкуесте, восхитительном краю, не наводненном пошлой толпой, три подруги проводят отпуск.

Население этой деревушки, расположенной на берегу Ла-Манша, возле города Пемполь, состоит исключительно из моряков земледельцев и… профессоров Сорбонны. «Открытие» Ларкуесты в 1895 году историком Шарлем Сеньобосом и биологом Луи Лапиком получило в университетских кругах значение открытия Америки Христофором Колумбом. Мадам Кюри, появившаяся с опозданием в этой колонии ученых, которую один остроумный журналист окрестил «Форт Наука», сперва ютилась в доме у местного жителя, затем сняла дачу, а потом ее купила. На возвышенном песчаном побережье, над безмятежным морем, усеянным бесчисленными большими и маленькими островами, которые не дают морским валам набегать прямо на берег, Мари выбрала место самое безлюдное, наиболее защищенное от ветров. Она любит такие дома-маяки. Все летние дачи, какие она снимала, да и те, какие она впоследствии строила сама, похожи друг на друга: на большом участке – скромный домик. Неудобно расположенные комнаты, запущенные, бедно обставленные, а вид из окон превосходный.

Редкие прохожие, которых Мари встречает по утрам, – сгорбленные старухи, медлительные крестьяне, улыбающиеся дети – все звучно приветствуют: «Добрый день, мадам Кю-ю-юри!» – по-бретонски растягивая гласный звук. Мари не избегает этих встреч и с улыбкой отвечает в тон: «Добрый день, мадам Ле Гофф… Добрый день, месье Кентэн» – или просто: «Добрый день» – если, к стыду своему, не узнает приветствующего. Деревенские жители вполне сознательно обращаются к ней с простыми, спокойными приветствиями, как равные к равной, без назойливости или любопытства, выражая только дружбу. Не радий, не тот факт, «что о ней пишут в газетах», снискали ей такое уважение. Ее сочли достойной женщиной лишь после двух или трех летних сезонов, когда бретонки, прячущие волосы под белыми остроконечными чепцами, признали в ней свою, крестьянку.

Дом мадам Кюри ничем не отличается от десятка других. Центром же колонии, «великосветским дворцом» в Ларкуесте считается низкая хижина, доверху увитая диким виноградом, пассифлорой, фуксией. Хижина эта зовется по-бретонски: «Taschen-Vihan» – «маленький виноградник». При ней на склоне разбит садик, где яркие цветы, посаженные без всяких затей, растут на длинных клумбах. Дверь домика всегда открыта настежь, кроме дней, когда дует восточный ветер. Здесь живет юный чародей семидесяти лет Шарль Сеньобос, профессор истории в Сорбонне. Это очень маленький, очень подвижной старичок, чуть горбатый, одетый в неизменный костюм из белой фланели в черную полоску, залатанный и пожелтелый Местные жители зовут его месье Сеньо, а друзья – Капитан. Словами не выразить того восторженного поклонения, каким он окружен, а тем более не объяснить, какими чертами своего характера он заслужил всеобщее обожание и. нежность.

По извилистой и крутой тропинке Мари спускается к «Винограднику». Человек пятнадцать колонистов уже сидят и расхаживают перед домом в ожидании поездки на острова. Появление мадам Кюри не вызывает никаких эмоций у собравшихся, напоминающих группу эмигрантов или цыганский табор. Шарль Сеньобос, посматривая своими чудесными, но скрытыми за очками близорукими глазами, приветствует Мари любезно-ворчливой фразой: «А! Вот и мадам Кюри. Здравствуйте!» – «Здравствуйте!» – раздается эхом еще несколько приветствий, и Мари присоединяется к кругу людей, сидящих на траве.

На Мари выгоревшая полотняная шляпа, старая юбка и не знающая износа матросская блуза из черного мольтона; такую блузу, одинакового покроя для мужчин и женщин, для ученых и рыбаков, мастерит за несколько франков деревенская портниха Элиза Лефф. Мари носит сандалии на босу ногу. Свой мешок, раздувшийся от засунутых в него купального костюма и халата, она кладет перед собой на траву, где валяется еще пятнадцать точно таких же мешков.

Вот была бы находка для репортера, если бы он неожиданно нагрянул сюда! Тут гляди в оба, чтобы буквально не наступить на какого-нибудь академика, лениво растянувшегося на земле, или не задеть какую-нибудь «Нобелевскую премию». Учености здесь хоть отбавляй. Вы хотите поговорить о физике? Вот Жан Перрен, Мари Кюри, Андре 'Дебьерн, Виктор Оже. О математике, об интегралах? Обратитесь к Эмилю Борелю, задрапированному в купальный халат, как римский император в тогу. О биологии? Астрофизике? Вам ответят Луи Лапик, Шарль Морен. А что касается чародея Шарля Сеньобоса, то полчища ребят этой колонии с ужасом заверят вас, что «он знает всю Историю».

Но удивительней всего то, что в этом университетском обществе никогда не говорят о физике, истории, биологии или математике, что здесь нет места для почитания, для иерархии и даже для условностей. Здесь люди не делятся на жрецов и учеников науки, на старых и молодых. В нем личности разделены на четыре категории: «филистеры» – непосвященные, посторонние, случайно забредшие в клан, и от них стараются как можно скорее отделаться; «слоны» – друзья, мало приспособленные к жизни на море, их терпят, осыпая насмешками; затем идут ларкуестийцы, достойные звания «моряков»; наконец, сверхморяки, специалисты по течениям в бухте, виртуозы кроля и весла, прозванные «крокодилами». Мадам Кюри никогда не входила в число «филистеров», но и не сумела добиться звания «крокодила». Она стала «моряком» после короткого стажа в «слонах».

Шарль Сеньобос пересчитывает свою паству и подает знак к отправлению. Матросская команда – Ева Кюри и Жан Морен, отделив от стоящей у берега флотилии судов два парусника, пять-шесть весельных лодок, «большую» и «английскую» лодки, подводят их кормой вперед к причалу, туда, где зубчатые скалы образуют естественную пристань. Сеньобос отрывисто, насмешливо и весело кричит: «Садитесь! Садитесь!» А пока пассажиры усаживаются в лодки, он продолжает: «Где первая команда? Я загребной! Мадам Кюри сядет на носовое весло, Перрен и Борель на большие весла, а Франсис – на руль».

Эти команды, которые поставили бы в тупик многих интеллигентов, немедленно выполняются. Четверо гребцов – четверо профессоров Сорбонны, четверо знаменитостей – садятся по местам и, держа в руке по тяжелому морскому веслу, покорно ждут команду, которую подаст юный Франсис Перрен: на борту он всемогущ оттого, что держит руль. Шарль Сеньобос загребает первым, указывая должный ритм товарищам. Сзади него Жан Перрен налегает на весло с такой силой, что лодка поворачивается на месте. За Перреном сидит Эмиль Борель, а за ним на носу – Мари Кюри «нажимает» в темпе.

Белая с зеленым лодка мерно движется вперед по залитому солнцем морю. Тишину нарушают лишь строгие окрики рулевого. «Второе весло справа бездействует!» (Эмиль Борель пытается отрицать свою вину, но быстро смиряется и во искупление своей небрежности сильнее налегает на весло.) «Носовое весло не следит за загребным!» (Пристыженная Мари Кюри выправляет движения и старается попасть в такт.)

Мадам Шарль Морен красивым, задушевным голосом затягивает «Песню гребцов», сразу подхватываемую хором пассажиров на корме:

 

Отец велел построить дом

(Дружней работайте веслом).

Кладут кирпич за кирпичом…

 

Легкий северо-западный, «нормандский», ветер, ветер хорошей погоды, доносит мерно текущую мелодию до второй лодки, которая ушла вперед и уже виднеется на другой стороне бухты. Гребцы «английской» лодки, в свою очередь, запевают одну из трехсот – четырехсот старинных песен, составляющих репертуар колонии, которому Шарль Сеньобос обучает каждое поколение ларкуестийцев.

 

Трое крепких парней плывут на острова.

Плывут они все веселей,

Трое крепких парней.

 

Двух-трех песен «большой» лодке хватает на дорогу до косы Св. Троицы. Взглянув на часы, рулевой кричит: «Смена!». Мари Кюри, Перрен, Борель и Сеньобос уступают место четырем другим деятелям высшего образования. Нужно сменить гребцов, чтобы пересечь наискось очень сильное морское течение и достичь большой фиолетовой скалы Рок Врас – пустынного острова, куда ларкуестийцы почти каждое утро приезжают купаться.

Мужчины раздеваются возле пустых лодок, на берегу, покрытом коричневыми водорослями, женщины – в укромном уголке, устланном упругим ковром густой травы и во все времена именуемом «дамской кабиной». Мари в черном купальном костюме появляется одной из первых и входит в воду. Берег отвесный, и нога, едва ступив, уже не достает дна.

Вид Мари Кюри, плавающей у скалы Рок Врас в прохладной глубине идеально чистой прозрачной воды, – одно из. самых чудесных воспоминаний, которые я храню о своей матери. Она не плавает ни кролем, ни саженками, любимыми ее дочерьми и их товарищами. Методично вовлекаемая в спорт Ирен и Евой, она овладела «морским» хорошим стилем. Ее врожденная грация и изящество дополняют остальное любуясь ее тонкой, гибкой фигурой, красивыми белыми руками и быстрыми, как у молодой девушки, прелестными движениями, забываешь о спрятанных под резиновую шапочку седых волосах и о морщинах на лице.

Мадам Кюри чрезвычайно гордится своей ловкостью, своими талантами пловца. Между нею и ее коллегами по Сорбонне существует скрытое соперничество. Мари наблюдает за учеными и их женами, плавающими в маленьком заливчике у скалы Рок Врас почтенными стилями – брассом или на боку. Если они не в состоянии уплывать далеко, то и не барахтаются беспомощно на одном месте. Мари с беспощадной точностью измеряет расстояние, пройденное ее соперниками, и, никогда открыто не вызывая на заплыв, тренируется, чтобы поставить рекорд на скорость и дальность в соревновании с преподавательским составом университета. Дочери являются одновременно ее тренерами и поверенными.

– Мне думается, я плаваю лучше месье Бореля, – невинно замечает Мари.

– О, гораздо лучше, Мэ… Даже нечего и сравнивать!

– Сегодня у Жана Перрена большое достижение. Но я вчера заплыла дальше его, помнишь?

– Я видела, это было отлично. С прошлого года ты сделала большие успехи.

Мари обожает такие комплименты, зная, что они искренни. Она – один из лучших пловцов в колонии.

После купания Мари греется на солнце и в ожидании обратного пути грызет черствую корку хлеба. Иногда она радостно восклицает: «Как хорошо!» Или же, глядя на дивный вид скал, неба и воды: «Как красиво!» Только такие короткие оценки Ларкуеста и признаются допустимыми у колонистов. Ведь установлено раз и навсегда, что это самый прелестный край во всем мире; что море здесь синее, – да, синее, как Средиземное море, – более синее, более приветливое, более разнообразное, чем где-либо; но об этом никогда не говорят, совершенно так же, как никогда не говорят о научном даровании известных ларкуестийцев. Одни «филистеры» решаются лирически коснуться этой темы, да и те быстро затихают под ледяным душем общей иронии.

Полдень. Море опустело, и лодки, двигаясь Антерренским проливом, осторожно лавируют среди водорослей, как будто среди залитых лугов. Песни сменяются песнями, гребцы сменяются гребцами. А вот и берег под домом с виноградником, вот и причал или, вернее, отмель с водорослями, которая во время отлива заменяет пристань. Мари одной рукой приподнимает юбку и, размахивая другой рукой с сандалями и халатом, бодро вязнет по щиколотку голыми ногами в пахучей черной тине, чтобы достичь твердой земли. Если бы какой-нибудь ларкуестиец из уважения к ее возрасту предложил ей помочь или попросил бы разрешения нести ее мешок, то вызвал бы у нее лишь недоумение. Здесь никто никому не помогает, и первая заповедь клана гласит: «Не усердствуй!»

Моряки расстаются, идут завтракать. В два часа они снова соберутся для ежедневной прогулки на «Шиповнике» – яхте с белыми парусами, без которой Ларкуест был бы не Ларкуест. На этот раз мадам Кюри отсутствует на перекличке. Ее утомляет ленивое безделье на яхте. Одна у себя в доме-маяке она либо правит рукопись какой-нибудь научной статьи, либо, вооружившись садовыми ножницами и лопатой, работает в саду. Из своих сражений с терновником и ежевикой, из таинственных работ по посадкам она выходит в кровавых ссадинах: ноги ее исполосованы царапинами, руки в земле, исколоты шипами. Счастье еще, если все увечья ограничиваются только этим. Ирен и Ева иногда застают свою предприимчивую мать успевшей вывихнуть себе лодыжку или разбить палец неудачным ударом молотка…

Около шести часов вечера Мари спускается к причалу и, искупавшись, входит в «Виноградник» через никогда не запирающуюся дверь. У большого окна с видом на бухту сидит в кресле очень старая, очень умная, очень красивая женщина – мадам Марилье. Она живет в этом доме и с этого места каждый вечер караулит возвращение мореплавателей. Мари ждет вместе с ней, когда на побледневшем море выплывут позолоченные закатом паруса «Шиповника». Высадившись, группа путешественников поднимается по тропинке. Вот Ирен с Евой в дешевых платьицах. У обеих загорелые руки, а в волосах – красные садовые гвоздики, которые Шарль Сеньобос по установившейся традиции преподносит им перед выходом в море; глаза блестят от упоения прогулкой в устье Трие или же на остров Модез, где низкая трава так и манит поиграть в утомительные «бары». Все, даже семидесятилетний Капитан, принимают участие в этой игре, где уже ни докторский диплом, ни Нобелевская премия не играют никакой роли. Ученые – хорошие бегуны – сохраняют свой престиж. Менее подвижные вынуждены сносить пренебрежительное отношение судьи, а при обмене пленными с ними обращаются, как с толпой рабов.

Этот образ жизни детей и дикарей, живущих полуголыми в воде и на ветру, заразит позднее все слои общества – и самых имущих, и самых простых людей. Но в эти послевоенные годы такой образ жизни подвергался злобной критике. Опередив моду лет на пятнадцать, мы открыли прелесть жизни на море, прелесть плавания, солнечных ванн, лагерных стоянок на безлюдных островах. Нам знакома выдержанная нагота спортсменов, и мы мало думаем о своих нарядах: купальный костюм, сто раз чиненный, матросская блуза, две пары сандалий, два-три ситцевых доморощенных платья – вот и весь наш гардероб. В эпоху упадка Ларкуеста, наводненного «филистерами» и – о ужас! – лишенного поэзии, с трескучим шумом моторных лодок, на сцену явится кокетство…

 

* * *

 

После обеда мадам Кюри, укутанная в пушистую пелерину пятнадцатилетней, а может быть и двадцатилетней давности, прогуливается широкими шагами, взяв под руки дочерей. Они спускаются по чуть заметным в темноте тропинкам к «Винограднику». В большой комнате собрались в третий раз за день ларкуестийцы. За круглым столом играют в «буквы». Мари принадлежит к числу наиболее способных составлять сложные слова из картонных букв, извлекаемых из мешочка. Все оспаривают друг у друга такую партнершу, как мадам Кюри.

Остальные колонисты, усевшись вокруг керосиновой лампы, читают или играют в шахматы.

В торжественные дни актеры-любители, они же авторы, исполняют перед «шикарной» публикой шарады, забавные песенки, скетчи, в которых прославляются героические события сезона: бурное состязание между двумя соперничающими лодками; чреватая опасностями передвижка огромной скалы, мешающей причалу, – операция большого размаха, успешно проведенная колонистами; позорные злодеяния восточного ветра; трагикомическое кораблекрушение; преступления призрачного барсука, обвиняющегося в периодических опустошительных набегах на «Виноградник».

Как передать единственное в своем роде чарующее впечатление от света, песен, ребяческого смеха, чудесной тишины, свободы и непринужденности товарищеских отношений между младшим и старшим поколениями! Эта жизнь почти без событий, в которой один день похож на другой, оставила у Мари Кюри и ее дочерей самые драгоценные воспоминания. Несмотря на простоту всего окружающего, она всегда мне будет представляться последним словом роскоши. Ни один миллиардер ни на одном пляже не мог бы получить столько удовольствий, острых, утонченных, неповторимых, сколько их получали-прозорливые «спортсмены» Сорбонны в этом уголке Бретани. А так как местом для этих похождений служила только очаровательная деревушка, а таких много, то, несомненно, вся заслуга в достижении блестящего результата принадлежит ученым, которые здесь собирались каждый год.

 

Читатель – я много раз задавала себе вопрос – не прервете ли вы чтения этой биографической книги, прошептав с иронической улыбкой: «Боже мой, что за славные люди!.. Сколько прямодушия, сочувствия, доверия!»

Ну что ж, да… Эта повесть изобилует «положительными героями». Но я ничего не могу поделать: они существовали и были такими, какими я пытаюсь их изобразить. Все спутники жизни Мари, начиная с тех, кто знал ее со дня рождения, и кончая друзьями ее последних дней, предоставили бы нашим романистам, любящим мрачные тона, бедный материал для анализа. Странные эти ни на что не похожие семьи Склодовских и Кюри, где нет непонимания между родителями и детьми, где всеми руководит любовь, где не подслушивают под дверьми, где не мечтают ни о предательстве, ни о наследствах, где никого не убивают и где все совершенно честны! Странная среда эти университетские кружки, французский и польский: несовершенные, как все человеческие сообщества, но преданные одному идеалу, не испорченному ни горечью, ни вероломством.

Я раскрыла все козыри нашей счастливой жизни в Бретани. Быть может, кое-кто пожмет недоверчиво плечами, подумав, а не вносили ль оживление в наш волшебный отпуск ссоры и снобизм?

В Ларкуесте самый проницательный наблюдатель не мог бы отличить крупного ученого от скромного исследователя, богатого от бедного. Под небом Бретани – было ли оно ясным, или хмурым – я ни разу не слышала разговоров о деньгах. Наш старейший Шарль Сеньобос подавал нам самый высокий, самый благородный пример. Не выставляя себя поборником каких-либо теорий или доктрин, этот старый либерал сделал все свое имущество общим достоянием. Всегда открытый дом, яхта «Шиповник», лодки принадлежали ему, но их хозяином он был меньше всех. А когда в его освещенной фонарем даче давался бал, то под аккордеон, игравший польки, лансье и местный танец «Похищение», вертелись вперемешку хозяева и слуги, ученые и дочери крестьян, бретонские моряки и парижанки. Наша мать молча присутствовала на этих праздниках. Ее знакомые, знавшие уязвимое место этой застенчивой женщины, сдержанной в обращении, почти суровой, иной раз скажут ей, что Ирен хорошо танцует, а на Еве хорошенькое платье. И тогда прелестная улыбка гордости внезапно озаряла усталое лицо Мари.

 

В Америке

 

Однажды майским утром 1920 года в маленькой приемной Института радия появилась неизвестная дама. Она назвалась миссис Уильям Браун Мелони, редактором крупного нью-йоркского журнала. Невозможно принять ее за деловую женщину. Маленькая, хрупкая, почти калека: из-за несчастного случая в юности она прихрамывает. У нее с проседью волосы и огромные черные романтические глаза на красивом бледном лице. Она с трепетом спрашивает у открывшей дверь служанки, не забыла ли мадам Кюри о том, что назначила ей свидание. Этого свидания она добивается уже несколько лет.

Миссис Мелони принадлежит к все возрастающему числу людей, которых восхищает жизнь и работа Мари Кюри. А так как американская идеалистка вместе с тем и известный репортер, то изо всех сил стремилась приблизиться к своему кумиру.

После нескольких просьб об интервью, оставшихся без ответа, миссис Мелони поручила одному своему другу-физику передать Мари последнее умоляющее письмо.

 

«…Мой отец, врач, всегда говорил мне, что нельзя умалять значение людей. А на мой взгляд вы уже двадцать лет играете выдающуюся роль, и мне хочется повидать вас только на несколько минут».

 

На другой день Мари приняла ее у себя в лаборатории.

 

«Дверь отворяется, – напишет позже миссис Мелони, – и входит бледная, застенчивая женщина с таким печальным лицом, какого мне еще не приходилось видеть. На ней черное платье из хлопчатобумажной материи. На ее прекрасном, кротком, измученном лице запечатлелось отсутствующее, отрешенное выражение, какое бывает у людей, всецело поглощенных научной работой. Я сразу почувствовала себя непрошенной гостьей.

Я стала еще застенчивее, чем мадам Кюри. Уже двадцать лет я профессиональный репортер, а все-таки растерялась и не смогла задать ни одного вопроса этой беззащитной женщине в черном хлопчатобумажном платье. Я пыталась объяснить ей, что американцы интересуются ее великим делом, старалась оправдать свою нескромность. Чтобы вывести меня из замешательства, мадам Кюри заговорила об Америке.

В Америке около пятидесяти граммов радия,сказала мне она.Четыре в Балтиморе, шесть в Денвере, семь в Нью-Йорке… – она перечислила все остальное, назвав местонахождение каждой частицы радия.

А во Франции?спросила я.

– У меня в лаборатории немного больше одного грамма.

У вас только один грамм радия?

– У меня? О, у меня лично нет ничего. Этот грамм принадлежит лаборатории.

…Я заговорила о патенте, о доходах, которые обогатили бы ее. Она спокойно ответила:

Радий не должен обогащать никого. Это – элемент. Он принадлежит всему миру.

Если бы имелась возможность исполнить ваше самое заветное желание, что бы вы пожелали?спросила я безотчетно.

Вопрос был глупый, но оказался вещим.

…В течение этой недели я узнала, что товарная цена одного грамма радия сто тысяч долларов. Узнала также, что новой лаборатории мадам Кюри не хватает средств для настоящей научной работы и весь ее запас радия предназначен для изготовления трубок с эманацией для лечебных целей».

 

Можно себе представить, как это ошеломило американку! Миссис Мелони лично посещала и потому знает прекрасно оснащенные лаборатории Соединенных Штатов, вроде лаборатории Эдисона, похожей на дворец. Рядом с этими грандиозными сооружениями Институт радия, новый, приличный, но построенный в скромных масштабах французских университетских зданий, кажется жалким. Миссис Мелони знакома и с питтсбургскими заводами, где перерабатывают руду, содержащую радий. Она помнит черные столбы дыма над их трубами и длинные поезда, груженные карнотитом, содержащим драгоценное вещество…

И вот она в Париже, в бедно обставленном кабинете, с глазу на глаз с женщиной, открывшей радий. И она спрашивает:

– Что бы вы пожелали?

Мадам Кюри спокойно отвечает:

– Один грамм радия для продолжения моих исследований, но купить его я не могу. Радий мне не по средствам.

У миссис Мелони возникает блестящий проект: пусть ее соотечественники подарят мадам Кюри грамм радия. По возвращении в Нью-Йорк она пытается убедить десять богатых семейств, десять миллиардеров, дать по десяти тысяч долларов, чтобы сделать этот подарок. Но безуспешно. Нашлись только три мецената, готовые сделать такой жест. Тогда она подумала: «Зачем искать десять богачей? Почему не открыть подписку среди всех американских женщин?»

Миссис Мелони создает комитет, куда входят миссис Уильям Вог Муди, миссис Роберт Г. Мид, миссис Николас Ф. Брэди, доктор Роберт Эйбб и доктор Фрэнсис Картер Вуд. В каждом городе Нового Света она организует национальную подписку в «Фонд Мари Кюри». Не прошло и года со времени ее свидания с «женщиной в черном хлопчатобумажном платье», как она пишет Мари Кюри: «Деньги собраны, радий – Ваш!».

Американки оказывают Мари щедрую помощь, они любезно, дружески спрашивают: «Почему бы Вам не приехать к нам? Нам хочется с Вами познакомиться».

Мари колеблется. Она всегда боялась толпы. Ее страшит парадность и торжественность предстоящей поездки в Америку, страну, столь жадную до мировых сенсаций.

Миссис Мелони настаивает. Отметает все возражения.

– Вы говорите, что не хотите расставаться с дочерьми? Мы приглашаем Ваших дочерей. Вас утомляют торжественные приемы? Мы составим наиболее разумную программу. Приезжайте! Мы обеспечим Вам прекрасное путешествие, а грамм радия будет передан Вам в Белом доме самим президентом Соединенных Штатов.

Мадам Кюри тронута. Превозмогая страх, она впервые за пятьдесят четыре года своей жизни соглашается на неизбежные последствия большой официальной поездки.

Ее дочери в восторге от предстоящего путешествия и готовятся к отъезду. Ева заставляет мать купить одно или два новых платья и убеждает оставить в Париже свои излюбленные одеяния – потрепанные и выцветшие. Все суетятся вокруг мадам Кюри. Газеты описывают церемонии, ожидающие мадам Кюри по ту сторону Атлантического океана, а общественные организации ломают голову, что сделать, чтобы Мари Кюри прибыла в США в ореоле почетных званий, достойных ее известности. Американцам трудно понять, почему мадам Кюри не член Французской академии наук, по меньшей мере странно, что она не награждена орденом Почетного легиона. Ей спешно предлагают крест Почетного легиона, но Мари вторично отказывается от него. Позже она попросит наградить этим орденом миссис Мелони.

Двадцать седьмого апреля 1921 года по инициативе журнала «Я знаю все» был устроен в Большом оперном театре прощальный вечер в честь Мари Кюри и в пользу Института радия.

Леон Верар, профессор Жан Перрен и доктор Клод Рего произносят речи. Затем следует художественная программа, в которой принимают участие известные актеры и музыканты, приглашенные организатором художественной части Саша Гитри. В ней выступают и престарелая Сара Бернар, и Люсьен Гитби.

Спустя несколько дней мадам Кюри уже на борту «Олимпика». Обе дочери едут вместе с ней. На трех женщин, на весь их гардероб только один чемодан, но сами они занимают самую роскошную каюту на пароходе. Мари, как простая крестьянка, инстинктивно делает гримасу по поводу чересчур пышной обстановки и слишком изысканных блюд. Она запирается у себя на ключ, чтобы избавиться от назойливых людей, и пытается забыть о своей официальной миссии, вызывая в памяти свою скромную и спокойную повседневную жизнь.

 

Мадам Кюри – мадам Жан Перрен, 10 мая 1921 года.

 

«Дорогая Генриэтта, на пароходе я нашла письмо от Вас. Оно успокоило меня, так как я с неохотой покидала Францию ради этой далекой поездки, так мало соответствующей и моим вкусам, и моим привычкам.

Плавание мне не понравилось: море было угрюмое, мрачное и бурное. Я не страдала морской болезнью, но меня точно оглушило, и большую часть времени я проводила у себя в каюте. Дочери, видимо, были довольны. Сопровождавшая нас миссис Мелони всячески старалась их приручить. Это такой хороший, дружественно расположенный человек, какого можно себе только представить.

…Я думаю о Ларкуесте, о том, как хорошо мы будем про' водить там время среди своих друзей; о нашем саде, куда Вы придете, чтобы побыть спокойно несколько часов; о синем, кротком море, которое мы все так любим, гораздо более приветливом, чем этот холодный и безмолвный океан. Думаю и о том, что Ваша дочь ожидает ребенка и что он будет самым юным членом нашего дружеского сообщества, первым представителем нового поколения. После него народится, я надеюсь, еще много детей наших детей…»

 

В дымке солнечного дня показывается стройный, смелый по архитектуре Нью-Йорк. Миссис Мелони предупреждает Мари, что ее поджидают журналисты, фотографы и кинооператоры. Огромная толпа на пристани ждет прибытия ученой. Любопытные шли пять часов пешком, чтобы увидеть ту, которую заголовки в газетах называют «благодетельницей рода человеческого». Виднеются батальоны девочек-скаутов и студенток, делегация от трехсот тысяч женщин, машущая красными и белыми розами: это представительницы польских организаций в США. Яркие цвета флагов – американских, французских и польских – реют над тысячами тесно сомкнутых плеч и устремленных вверх лиц.

Мари усадили в кресло на верхней палубе «Олимпика». С нее сняли шляпу и взяли из рук саквояж. Повелительные возгласы фотографов: «Посмотрите сюда, мадам Кюри! Поверните голову направо!.. Приподнимите голову! Посмотрите сюда! Сюда! Сюда!» – заглушают беспрестанное щелканье сорока фото– и киноаппаратов, направленных грозным полукругом на изумленное и усталое лицо Мари…

 

* * *

 

Ирен и Ева несут службу телохранителей в течение нескольких горячих, утомительных недель. Переезды в специальном вагоне, обеды на пятьсот персон, восторженные приветствия толпы и набеги репортеров не могли дать двум девушкам ясного представления о Соединенных Штатах. Чтобы почувствовать всю прелесть этой огромной страны, нужно располагать большей свободой и спокойствием. «Бюро путешествий Барнума» тоже не могло предложить многого для знакомства с Америкой. Зато оно вполне определенно показало им значение их матери…

Отчаянные усилия мадам Кюри держаться в тени имели некоторый успех во Франции: Мари удалось убедить своих соотечественников и даже своих близких в том, что личность выдающегося ученого сама по себе не имеет значения. С прибытием Мари в Нью-Йорк завеса падает, истина обнажается. Ирен и Ева вдруг узнают, что представляет собой для всего мира эта всегда тушующаяся женщина, близ которой они все время жили.

Каждая речь, каждая встреча, каждая газетная статья – лишь еще одно подтверждение всемирной известности мадам Кюри. Еще до знакомства с мадам Кюри американцы сделали ее предметом преклонения, выдвинули ее в первый ряд великих современников. Теперь же, в ее присутствии, тысячи людей покорены «скромным очарованием усталой гостьи», поражены, как громом, этой «робкой женщиной небольшого роста», «бедно одетой ученой».

В квартире миссис Мелони, где все заставлено цветами (один садовод, излеченный от рака радием, два месяца выращивал великолепные розы с целью подарить их Мари), состоялся военный совет, на котором была разработана программа путешествия. Все города, все школы, все университеты Америки приглашают к себе мадам Кюри. Ей предназначены десятки медалей, почетные звания, докторские степени.

– Вы, конечно, привезли с собой ваше университетское облачение, предназначенное для торжеств? – спрашивает миссис Мелони. – На таких торжествах без него не обойтись.

Наивная улыбка Мари вызывает общую растерянность. Мари не привезла костюм по той простой причине, что его У нее никогда не было. Профессора Сорбонны обязаны иметь фрак. Но мадам Кюри, единственный профессор-женщина, предоставляла мужчинам удовольствие заказывать себе парадную одежду.

Спешно вызванный портной наскоро шьет из черной материи величественное одеяние с бархатными отворотами, поверх которого будут накидываться яркие мантии, соответствующие докторским званиям. На примерках Мари сердится, уверяет, что рукава неудобны, материя слишком тяжела, а главное, шелк раздражает ее несчастные пальцы, поврежденные радием.

Наконец 13 мая все готово. После завтрака у миссис Мелони и после короткой поездки в Нью-Йорк мадам Кюри, миссис Мелони, Ирен и Ева отправляются в путешествие, напоминающее полет метеора.

 

* * *

 

Девочки в белых платьях стоят шпалерами на залитых солнцем дорогах, тысячи девочек бегут по полям навстречу автомобилю с мадам Кюри, девушки машут цветами и знаменами, кричат «виват!» и поют хором… Вот ослепительные впечатления первых дней путешествия, посвященных посещению женских колледжей Смита, Вассара, Брин Маура, Маунт-Холиока. Хорошая, прекрасная мысль – приручить Мари Кюри прежде всего общением с восторженной молодежью, со студентками, похожими на нее самое! Через неделю делегатки от тех же школ проходят процессией в Карнеги-холл, в Нью-Йорке, во время колоссальной манифестации университетских объединений женщин. В присутствии видных американских профессоров, послов Франции и Польши, Игнация Падеревского, приехавшего аплодировать подруге давних дней. Мари Кюри получает звания, премии, медали и редкое отличие – «гражданство города Нью-Йорка».

На приемах следующих двух дней, когда пятьсот семьдесят три представителя американских научных обществ собрались в гостинице «Уолдорф-Астория», чтобы чествовать Мари Кюри, она шаталась от усталости. Между энергичной, шумной толпой и хрупкой женщиной, жившей до этого замкнутой, как бы монашеской жизнью, борьба неравная. Мари оглушена приветственными криками и шумом. Ее пугают неисчислимое количество обращенных на нее глаз и беззастенчивое скопление публики на ее пути. Она боится, что этот страшный людской водоворот сотрет ее в порошок. Вскоре какой-то фанатик так калечит ей руку чересчур восторженным пожатием, что ученая вынуждена закончить путешествие с вывихнутой кистью и рукой на перевязи – как раненная славой.

 

* * *

 

Большой день. «ДАНЬ УВАЖЕНИЯ ГЕНИЮ… БЛЕСТЯЩЕЕ ОБЩЕСТВО В БЕЛОМ ДОМЕ ЧЕСТВУЕТ ПРОСЛАВЛЕННУЮ ЖЕНЩИНУ…» 20 мая в Вашингтоне президент Соединенных Штатов Гардинг вручает в дар мадам Кюри грамм радия или, вернее, его символ – специально сделанный, окованный свинцом ларец для хранения пробирок с радием. Но содержание пробирок настолько драгоценно, а вместе с тем настолько опасно своим излучением, что их оставили для безопасности на заводе. Ларчик, содержащий только модель радия, выставлен на столе в центре Восточного зала, где толпятся дипломаты, высшие чины государственного аппарата, армии, флота и представители университета.

Четыре часа пополудни. Двери отворяются настежь и пропускают торжественное шествие: впереди миссис Гардинг под руку с французским послом Жюссераном, за ними мадам Кюри под руку с президентом Гардингом, далее миссис Мелони, Ирен и Ева Кюри и дамы из Комитета Мари Кюри.

Начинаются речи. В заключение – речь президента Соединенных Штатов. Он сердечно обращается к «благородной женщине, преданной супруге, любящей матери, которая наряду с огромной, творческой работой выполняла все женские обязанности». Он передает Мари пергаментный свиток, перевязанный трехцветной лентой, и надевает ей на шею муаровую ленту, на которой висит маленький золотой ключик – ключик от ларца.

Все благоговейно выслушивают короткое благодарственное слово Мари Кюри. Затем в веселой суматохе гости переходят в Синий зал, где все дефилируют перед мадам Кюри; она сидит в кресле и молча улыбается всем по очереди подходящим к ней. Вместо Мари им пожимают руки Ирен и Ева, и в зависимости от национальности лиц, приветствующих Мари, которых представляет ей миссис Гардинг, отвечают по-английски, по-польски, по-французски.

Теперь остается только построить по порядку всех присутствующих и выйти на крыльцо, где уже ждет целая армия фотографов.

Привилегированные журналисты, допущенные на это торжество и трескуче объявившие: «Изобретатель радия получает от своих американских друзей бесценное сокровище», были бы очень поражены, узнав, что мадам Кюри заранее лишила себя этого грамма, который преподнес ей президент Гардинг. Накануне торжества, когда миссис Мелони дала ей на одобрение дарственный пергаментный свиток, Мари внимательно его прочла. Потом решительно сказала:

– Надо изменить этот акт. Радий, который дарит Америка мне, должен навсегда принадлежать науке. Пока я жива, я буду пользоваться им только для научных работ. Но если оставить акт в таком виде, то после моей смерти подаренный мне радий окажется наследственной собственностью частных лиц – моих дочерей. Это недопустимо. Я хочу подарить его моей лаборатории. Нельзя ли позвать адвоката?

– Да… конечно! – ответила миссис Мелони с некоторым замешательством. – Раз вы так хотите, мы займемся этими формальностями на следующей неделе.

– Не на следующей неделе, не завтра, а сегодня вечером. Дарственный акт войдет в силу немедленно, а я могу умереть через несколько часов.

Юрист, с большим трудом найденный в такой поздний час, составляет вместе с Мари новый, текст. Она тут же его подписывает.

 

* * *

 

Филадельфия. Почетные звания. Докторские степени. Обмен подарками между мадам Кюри и высшими представителями как науки, так и промышленности. Директор одного завода преподносит ученой пятьдесят миллиграммов мезотория.

Члены знаменитого Американского философского общества награждают ее медалью Джона Скотта. В знак благодарности Мари дарит обществу исторический кварцевый пьезометр, которым она пользовалась в первые годы своих исследований.

Она посетила радиевый завод в Питтсбурге, где был выделен пресловутый грамм.

В университете – получение еще одной степени доктора! Мари опять надевает свою профессорскую, очень идущую к ней мантию и носит ее вполне непринужденно, но отказывается покрыть свои седеющие волосы квадратной шапочкой – Мари находит ее ужасной и обвиняет в том, что она не «держится» на голове. Среди толпы студентов и профессоров в черных жестких квадратных шапочках она стоит с непокрытой головой, держа свою шапочку в руке, Самой умелой кокетке не додуматься до такого ловкого хода!

Она собирается с духом, чтобы не упасть в обморок во время церемонии, принимает цветы, слушает речи, гимны… Но на следующее утро разносится зловещий слух: мадам Кюри чувствует себя слишком слабой, чтобы продолжить путешествие. Она отказывается от поездки по городам Запада, и намеченные там приемы отменяются.

Американские журналисты, в порыве сознания своей вины, сейчас же начинают обвинять свою страну в том, что пожилую и слабую женщину подвергли непосильным испытаниям. Их статьи очаровательны своей непринужденностью и живописностью.

ЧРЕЗМЕРНОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО! – так заявляет одна газета громадными буквами. «Американские женщины доказали свое высокое умственное развитие, придя на помощь этой ученой. Но злые критики могут нас упрекнуть в том, что мы заставили мадам Кюри заплатить своим здоровьем за подарок ради удовлетворения нашего самолюбия». Другая газета заявляет просто: «Любой директор цирка или мюзик-холла заплатил бы мадам Кюри дороже, чем стоит грамм радия, за труд, вдвое меньший».

Мари играла со своими поклонниками в открытую игру, и они выиграли первый тур. Теперь устроители ее путешествия применяют все уловки, чтобы оградить ее покой. Мадам Кюри усвоила привычку сходить с поездов с противоположной стороны и пробираться по шпалам, чтобы избежать восторженной толпы, которая ждала ее на перронах.

Объявлено о ее прибытии в Буффало! Она сходит на предыдущей станции «Ниагарский водопад». Ей хочется спокойно посмотреть на знаменитые каскады. Короткая передышка! Комитет по организации ее приема в Буффало не отказывается от желания видеть у себя Мари Кюри. Автомобили мчатся в «Ниагарский водопад» и захватывают беглянку.

Ирен и Ева, первоначально только члены ее свиты, становятся тем, что на театральном языке называется «дублерши». Ирен, одетая в университетское одеяние, заменяя мать, принимает почетные степени доктора. Ораторы, серьезно обращаясь к Еве (шестнадцатилетней девочке), произносят речи, заготовленные для мадам Кюри, говорят о ее «превосходных работах», о ее «долгой трудовой жизни» и ждут от нее подобающего ответа! В тех городах, где комитетские дамы спорят, кому из них принадлежит честь поместить у себя Мари, семейство Кюри расчленяют, отдавая Ирен и Еву, как заложниц, самым настойчивым хозяевам.

Когда дочери не представляют свою знаменитую мать, им предлагают развлечения, соответствующие их возрасту: игру в теннис, катание на лодке, изысканный воскресный отдых на Лонг-Айленде, купание в Мичигане, вечерние представления в театре, веселые ночные забавы на Кони-Айленде…

Но самые упоительные дни приходятся на путешествие по Западу. Миссис Мелони, хотя и отказалась от мысли провезти мадам Кюри по всей Америке, все же решила показать ей самое удивительное чудо своей страны – Большой каньон в Колорадо. Мари слишком устала, чтобы горячо выказывать свое удовольствие, зато дочери ее в восторге.

Их занимает все: три дня в поезде до Санта-Фе через пески Техаса; завтраки и обеды на маленьких, пустынных станциях под испепеляющим солнцем; гостиница «Большой каньон», островок комфорта на краю этой необычайной расселины в земной коре – пропасти в сто километров длиной и пятнадцать шириной: при первом взгляде на нее делается страшно и сердце уходит в пятки…

Ирен и Ева на крепких индейских мулах едут по краю бездны и смотрят вниз на окаменевший хаос из гор, скал, песков, который окрашен в разнообразные цвета – от фиолетового до красного, от оранжевого до охристого, прорезанные красивыми тенями. Девушки не выдерживают и по горной тропе спускаются на мулах до дна пропасти, где несет песок и ил и ворочает камнями все еще юная, неистовая река Колорадо.

Остались только наиболее значительные, неизбежные торжества, но и таких хватило бы, чтобы измотать самого выносливого атлета! 28 мая в Нью-Йорке Мари вручают диплом доктора – honoris causa – Колумбийского университета. В Чикаго ей присваивают звание почетного члена местного университета, она получает еще несколько почетных званий и присутствует на трех приемах. На первом широкая лента, протянутая в качестве барьера, отделяет мадам Кюри и ее дочерей от толпы, которая проходит перед ними.

На втором приеме, где пели «Марсельезу», Польский национальный гимн и «Звездный флаг», Мари почти скрылась за целой горой цветов, положенных к ее ногам поклонниками. Последний прием по своей бурности превзошел все остальные: он был устроен в польском квартале города Чикаго и лишь для польской публики. Здешние польские эмигранты чествовали не только ученую, она была символом их далекого отечества. Мужчины и женщины со слезами на глазах пытались целовать у Мари руки, старались дотронуться до ее платья…

17 июня мадам Кюри должна была вторично признаться в своей слабости и прервать поездку. Угрожающее падение кровяного давления встревожило врачей; Мэри делает передышку и вновь находит силы съездить еще в Бостон, в Нью-Хейвен, посетить колледжи Вэсли, Йела, Гарварда, Симмонса, Радклифа. А 28 июня она садится на «Олимпик», где ее каюта завалена кучами телеграмм и заставлена корзинами цветов.

На газетных столбцах имя ее готово смениться именем другой «звезды», прибывшей из Франции. Боксер Жорж Карпантье, уже завоевавший известность, только что прибыл в Соединенные Штаты, и репортеры приходят в отчаяние из-за того, что не могут вырвать у мадам Кюри мнение о результате матча Карпантье с Демпси.

 

* * *

 

Мари крайне устала, но, в конечном счете, очень довольна. Она радостно пишет в своих письмах, что «получала небольшую контрибуцию с Америки в пользу Франции и Польши», приводит сочувственные фразы по поводу двух ее отечеств, сказанные президентом Гардингом и вице-президентом Кулиджем. Но при всей ее скромности для Мари ясно, что она лично имела огромный успех в Соединенных Штатах, что она завоевала миллионы американских сердец, а также искреннюю привязанность всех тех, кто с ней встречался близко. Миссис Мелони так и останется до последнего часа Мари самым преданным, самым нежным ее другом.

От всего путешествия у Мари Кюри остались смутные и сумбурные впечатления, среди которых проступают блестящими штрихами особо яркие воспоминания. Ее поразила большая, деятельная жизнь американских университетов, пышность и веселье традиционных торжеств, а больше всего превосходные условия, созданные для процветания спорта в среде студентов.

Сильное впечатление произвела на нее роль женских объединений, чествовавших ее на протяжении всего путешествия. Наконец, великолепное оборудование лабораторий и тех многочисленных больниц, где применяется радиотерапия, вызвало у Мари горькое чувство: она с тоской думала, что в 1921 году во Франции нет еще ни одной больницы, предназначенной для лечения радием.

Грамм радия, ради которого Мари ездила в Америку, уезжает вместе с нею на том же пароходе, надежно спрятанный в корабельном несгораемом шкафу.

Этот символический грамм наводит на определенные размышления о карьере Мари Кюри. Чтобы получить ничтожную частичку радия, надо было выклянчивать его по всей Америке. Мари пришлось лично являться в города-благотворители и приносить благодарность.

Как не появиться навязчивой мысли о том, что простая подпись, поставленная в свое время под патентом на производство радия, изменила бы все по-другому! Разве двадцать лет борьбы и всяческих препятствий не вызвали у Мари сожалений, разве они не убедили ее в том, что, пренебрегая богатством, она тем самым приносила в жертву химере развитие собственного творчества?

В кратких автобиографических заметках, написанных по возвращении из Америки, мадам Кюри задает себе эти вопросы и дает на них ответ:

 

«…Подавляющее большинство моих друзей утверждают, и не без оснований, что если бы Пьер Кюри и я узаконили наши права, мы приобрели бы средства, достаточные для того, чтобы самим построить Институт радия, а не преодолевать бесконечные препятствия и трудности, которые ложились тяжким бременем на нас обоих, а теперь лежат на мне. И все-таки я думаю, что мы были правы.

Человечество, конечно, нуждается в деловых людях, которые извлекают максимум из своего труда и, не забывая об общих интересах, соблюдают и собственные выгоды.

Но человечеству необходимы и мечтатели, для которых бескорыстное служение какому-нибудь делу настолько увлекательно, что им и в голову не приходит заботиться о личных материальных благах.

Нет сомнения, что такие мечтатели и не заслуживают богатства, раз они сами не стремятся к его приобретению. Во всяком случае, правильно организованное человеческое общество должно предоставлять таким работникам все необходимое для их работы, избавить их жизнь от материальных забот и дать им возможность свободно отдаваться научному исследованию».

 

 

Расцвет

 

Я думаю, что для моей матери путешествие в Америку было поучительным.

Оно доказало, что ее добровольное отчуждение от окружающего мира парадоксально. Студентка может запираться у себя в мансарде со своими книгами, какой-нибудь безвестный исследователь может отрешиться от внешнего мира и всецело сосредоточиться на своих работах – он даже обязан это делать; но пятидесятилетняя мадам Кюри – уже не студентка, а ученый с мировым именем. На мадам Кюри лежит ответственность за новую науку. Значение ее имени таково, что одним жестом, одним своим присутствием она может претворить в жизнь любой проект, имеющий общеполезное значение и близкий ее сердцу. Со времени путешествия она уделяет время и для внешних сношений, и для общественных миссий.

Я не стану описывать каждое путешествие Мари: они похожи одно на другое. Научные конгрессы, конференции, университетские торжества, посещение лабораторий приводят ее в столицы многих стран. Ее шумно встречают, чествуют, она старается быть полезной. Очень часто ей приходится превозмогать физическую слабость.

Когда все официальные обязанности выполнены, то лучшей наградой для нее являются поездки за город, отдых на лоне природы. Тридцать лет работы только усилили ее языческое обожание красоты мира. Переезд через Атлантику на итальянском пароходе доставляет ей ребяческое удовольствие.

 

«Мы видели летучих рыб! – пишет она Еве. – Мы убедились, что нашей тени может не быть почти совсем, так как солнце здесь находится прямо в зените. Мы наблюдали, как всем известные светила тонут в море: Полярная звезда, Большая Медведица– А на юге всплывает Южный крест, очень красивое созвездие. Я почти ничего не знаю о звездах на небе…»

 

Четыре недели в Рио-де-Жанейро, куда она с Ирен приехала читать лекции, оказались для нее приятной разрядкой.

Каждое утро Мари – инкогнито – купается в бухте. После обеда совершает прогулки пешком, на автомобиле, на гидроплане…

Италия, Голландия, Англия принимают у себя Мари по нескольку раз. В 1931 году она вместе с Евой совершает незабываемое, пленительное путешествие по Испании. Президент Масарик, такой же, как она, любитель сельской жизни, приглашает ее в Чехословакию, в свой загородный дом.

В Брюсселе, куда она периодически приезжает на Сольвеевский конгресс, ее принимают не как известного физика, а как своего человека, хорошего друга. Она любит эти собрания, где все, кого она называет в одном из своих писем «влюбленными в физику», обсуждают новые открытия и новые теории. Чаще всего ее посещения Бельгии сопровождаются обедом у короля и королевы. Король Альберт и королева Елизавета, с которыми Мари встречалась еще на бельгийском фронте, сердечно к ней относятся.

В мире нет больше уголка, где бы не знали ее имени. Разве нет портрета мадам Кюри в старинном китайском городе Тайюань в Храме Конфуция? Мудрые ученые этой страны поместили ее портрет среди «благодетелей человечества», рядом с Декартом, Ньютоном, Буддой и великими императорами Китая…

 

* * *

 

15 мая 1922 года совет Лиги наций избирает мадам Кюри-Склодовскую членом Международной комиссии по научному сотрудничеству. Мадам Кюри-Склодовская соглашается.

Это важная дата в жизни Мари Кюри. С того времени, как она стала знаменитой, сотни всяких советов, лиг и обществ просят поддержать их своим авторитетом, но свое согласие она давала не всегда. Мари отказывается входить в состав тех комитетов, в которых она не сможет работать из-за недостатка времени. При всех обстоятельствах она желает сохранить за собой полнейший политический нейтралитет. Она не хочет изменять своему прекрасному званию «чистейшей воды ученой», бросаться в борьбу мнений, и даже самый безобидный манифест никогда не получает ее подписи.

Приверженность мадам Кюри к деятельности совета Лиги наций приобретает поэтому особое значение. Это останется единственной ее изменой Науке.

Международная комиссия по научному сотрудничеству объединила блестящих людей! Бергсона, Жильбера Меррея, Жюля Дестре и многих других… Мари становится вице-президентом комиссии. Принимает участие в нескольких комитетах экспертов, а также в комитете Института научного сотрудничества, в Париже.

Тот, кому Мари представляется способной восторгаться пустым жонглированием общими словами, плохо знает эту практическую идеалистку. Мари Кюри работает в Женеве и еще раз ей удается послужить Науке.

Она борется с тем, что называет «анархией в мировой научной работе», и пытается привлечь своих собратьев к согласованной работе над разрешением целого ряда определенных вопросов, по виду незначительных, но таких, от которых зависит прогресс научного познания: рациональная организация библиографии таким образом, чтобы научный работник сразу мот найти все сведения о полученных достижениях других ученых в той области, которую он изучает; единая система обозначений и терминологии в науке; унификация формата изданий; краткие рефераты работ, опубликованных в журналах; составление таблицы констант.

Преподавание в университетах и лабораториях надолго приковывает внимание Мари. Она стремится улучшить методы. Провозглашает необходимость «целенаправленной работы», координирующей деятельность исследователей, и предлагает установить связь между руководителями научных учреждений, создать настоящий генеральный штаб, призванный управлять всей научной деятельностью на европейском континенте.

Всю жизнь ею владела одна мысль – о тех дарованиях которые скрыты в слоях простых бедных людей и которым суждено остаться безвестными. В каком-нибудь крестьянине или рабочем, быть может, кроется писатель, художник, ученый или музыкант.

Вынужденная ограничивать свою практическую деятельность, Мари посвящает себя более широкому развитию международных научных стипендий.

 

«В чем заинтересовано человеческое общество? – пишет она в одной из своих докладных записок. – Разве не его долг способствовать расцвету научных дарований? Разве оно так богато ими, что может приносить в жертву те, которые готовы проявиться? Я же думаю, что совокупность способностей, необходимых для настоящего научного призвания,явление бесконечно ценное и тонкое, редкое сокровище; было бы нелепо и преступно давать ему гибнуть, а нужно заботливо ухаживать за ним, предоставляя все возможности для его расцвета…»

 

Наконец – какой парадокс!.. – ученая-физик, всегда чуждавшаяся материальной выгоды, становится ради своих коллег борцом за «научную собственность»: она стремится обосновать авторское право ученых, право вознаграждения за бескорыстные научные труды, легшие в основу промышленной технологии. Ее мечта – найти для лабораторий средство против бедности в виде субсидий на научные исследования за счет прибылей капиталистов.

Один раз Мари оставляет на время практические вопросы и едет в 1933 году в Мадрид председательствовать при обсуждении проблемы «Будущность культуры» с участием писателей и артистов всех стран, «дон-кихотов по духу, сражающихся с ветряными мельницами», – как сказал о них Поль Валери, по чьей инициативе оно было собрано. Мари удивляет товарищей по конгрессу своей целеустремленностью и оригинальностью выступлений. Члены конгресса кричат об опасности «специализации», «стандартизации» и возлагают на науку часть ответственности за «кризис культуры», охвативший весь мир. Интересно видеть, как Мари Кюри, по своей натуре самый типичный Дон-Кихот из всех присутствующих здесь дон-кихотов, с таким же убеждением, как защищала раньше любовь к науке, защищает теперь личное дерзание и предприимчивость – одним словом, сильные чувства, которые всегда и управляли ею в жизни.

Тем, кто с этим не согласен, она говорит:

 

«Я принадлежу к числу людей, которые думают, что наука – это великая красота. Ученый у себя в лаборатории не просто техник: это ребенок лицом к лицу с явлениями природы, действующими на него, как волшебная сказка. Мы не должны допускать, чтобы люди думали, будто прогресс науки сводится к разным механизмам, машинам, хотя и в них есть своя красота.

…Не думаю я также, что дух смелой предприимчивости рискует исчезнуть из нашего мира. Если я вижу в окружающем меня нечто жизненное, то это как раз дух смелой предприимчивости, по-видимому, неискоренимый и родственный любознательности…»

 

Борьба за международную культуру, соединенную с уважением к различным национальным культурам, защита свободы личности и таланта, где бы они ни обнаружились, борьба за «укрепление великой духовной силы науки во всем мире». Борьба за «моральное разоружение», за мир во всем мире. Таковы сферы борьбы, которую ведет мадам Кюри, не льстя себя суетной надеждой на скорую победу.

 

Мари Кюри – Еве Кюри, июль 1929 года:

 

«Я полагаю, что работа в международных организациях – это задача очень нелегкая, однако приступить к ней необходимо, отдавая все свои силы и будучи готовым на любые жертвы; при всем своем несовершенстве дело Женевы – очень большое дело и заслуживает поддержки».

 

 

* * *

 

Две, три, четыре поездки в Польшу…

Не ради отдыха, забвения тревог едет мадам Кюри к своим близким. С того времени, как Польша стала свободной, Мари не дает покоя большой проект: создать в Варшаве Институт радия как центр научных исследований и лечения рака.

Но одного ее упорства недостаточно, чтобы преодолеть все затруднения. Выздоравливающая после долгого порабощения Польша бедна: бедна и деньгами, и техническими средствами. А у Мари нет времени самой хлопотать и изыскивать средства. Нужно ли называть союзницу, которая по первому зову становится с ней плечом к плечу? Броня, хотя и обремененная годами, но такая же энтузиастка и такая же деятельная, как и тридцать лет тому назад, берется за это дело. Она и архитектор, и ходатай, и казначей. В скором времени всю страну наводнили плакаты и марки с изображением Мари. Требуются деньги или, вернее, кирпичи: «Покупайте по одному кирпичу, чтобы построить Институт имени Марии Склодовской-Кюри!» – взывают тысячи почтовых открыток, воспроизводящих факсимиле собственноручного заявления ученой: «Мое самое пламенное желание – создать в Варшаве Институт радия». Это предприятие пользуется щедрой поддержкой государства, города Варшавы и наиболее значительных польских учреждений.

Запас кирпичей все увеличивается… И в 1925 году Мари приезжает в Варшаву на закладку института. Торжественная встреча: воспоминания прошлого, обещания на будущее… Горячая любовь всего народа сопутствует той, которую один из ораторов называет «первой фрейлиной нашей прелестной владычицы Польской республики». Университеты, академии, города присуждают Мари самые пышные почетные звания… В один из солнечных дней президент республики закладывает первый кирпич в фундамент института, мадам Кюри – второй, примас города Варшавы – третий…

Никакой официальной натянутости при торжествах! Глава государства Станислав Войцеховский не только из любезности восхищается совершенством, с каким Мари говорит на родном языке после стольких лет отсутствия. А разве он не был в Париже товарищем Марии Склодовской? Воспоминания, воспоминания:

– А Вы помните, что тридцать лет назад Вы дали мне дорожную подушечку, когда я возвращался в Польшу с тайной миссией? – спрашивает президент. – Она мне очень пригодилась!

– Я даже помню, – со смехом отвечает Мари, – что Вы забыли мне ее вернуть!

Пан Котарбинский, очень известный и очень старый актер, вскочив на сцену Народного театра, приветствует мадам Кюри комплиментом, тот самый Котарбинский, которому веселый подросток Маня сплела когда-то в Зволе венок из полевых цветов.

Годы идут, из отдельных кирпичей вырастают стены. Но это не конец трудам Мари и Брони. Каждая из них отдала на это дело большую часть своих сбережений, а все же не хватает денег на покупку такого количества радия, чтобы начать лечение от рака.

Мари не унывает. Обследует горизонт и останавливает взгляд на западе… на Соединенных Штатах, где уже один раз ей помогли так щедро, – на миссис Мелони. Великодушная американка знает, что институт в Варшаве так же дорог Мари, как ее собственная лаборатория. Миссис Мелони совершает новое чудо, собрав деньги, необходимые на покупку грамма радия, – второго грамма, подаренного Америкой мадам Кюри. Все начинается сызнова! В октябре 1929 года, так же как в 1921 году, Мари садится на пароход и направляется в Нью-Йорк. Она едет благодарить Соединенные Штаты от имени Польши. Так же как в 1921 году, ее изводят всякими чествованиями. В этот приезд она является гостьей президента Гувера и живет несколько дней в Белом доме.

 

«Мне подарили маленького слоника, выточенного из слоновой кости, очень миленького, а также еще одного – совсем крошечного, – пишет она Еве. – Кажется, слон – это символ республиканской партии, и Белый дом переполнен слонами всяких размеров…»

 






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных