Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Образование и абсурд




—ф—.....

Самое лучшее, что я сделал в своей жизни, — это оказался рядом, когда кто-то нуждался во мне.

Берни Сигал

Юмор и образование — эта фраза звучит как оксюморон, нетакли? Мы все знаем, что детей привлекают взрослые с чувством юмора. Юмор показывает нашу человечную сторону и сближает нас с людьми. Виктор Борже, недавно ушедший из жизни пианист/комедиант, однажды сказал: «Улыбка — кратчайшее расстояние между двумя людьми».

Я бы хотел изменить афоризм Борже на: «Улыбка учителя — кратчайшее расстояние до ученика».

«Когда я смеюсь с моими учениками, — однажды сказала мне Рэйчел, учитель английского языка в Израиле и моя близкая подруга, — это — акт любви. Делясь улыбками и смехом, я показываю свою любовь и заботу. Они чувствуют это и отвечают тем же».

«Я обожаю свою профессию, — сказал мне Л имор, учитель богословия. — Я уважаю своих учеников, и это уважение становится улицей с двусторонним движением. Влияние, которое мы оказываем друг на друга, взаимно. Я создаю ученика, и он/она в то же время создает меня. Без этого взаимного влияния друг на друга нет связи. Мне необходима эта связь, и я получаю ее во многом через юмор».

И все же во многих местах школа — последнее место, где можно обнаружить юмор, креативность, улыбки и человечность. Существуют исключения и очень человечные преподаватели. Вы ходили в школу. Как много таких учителей вы можете насчитать?

Я всегда буду помнить мою учительницу первого класса, мисс Чейз. Это было такое удовольствие и такое восхитительное чувство безопасности — находиться рядом с женщиной, которая принимала меня безусловно. Она обязательно обедала в гостях у каждого своего ученика. Когда я болел, она приводила весь класс в библиотеку, где был телефон, и следила, чтобы каждый мой одноклассник пожелал мне быстрого выздоровления. Ее забота о наших маленьких душах до сегодняшнего дня оказывает на меня влияние.

К сожалению, в целом такого рода эмпатии или, если уж на то пошло, и юмора тоже, недостаточно в современном образовании. С другой стороны, я могу это понять. Образование — серьезная вещь, серьезный бизнес, в конце концов. В действительности, до смерти серьезный. Оценки и содержание иногда представляются более важными, чемдети. Учитель должен пройти материалдо конца года. Дети только мешают этому.

Очень немногие знают, с чем ежедневно сталкивается учитель: немотивированный ученик или два, разозленные родители, критичные директора школы и недовольные инспекторы. Напряжение остается надолго после окончания учебного дня. Эмоциональная боль и истощение мучительны. Лучший способ для учителя бороться с неизбежным выгоранием — это разглядеть юмор в человеческих делах и начать смеяться как можно скорее. Это умение может спасти учителю жизнь.

Я полностью согласен с определением учителя Джоэла Гудмана: «Человек, который может выпить две чашки кофе в семь утра и держаться за это до двух часов дня».

Моя первая встреча с системой образования Израиля состоялась, когда я как учитель английского языка должен был присутствовать на письменном выпускном экзамене по ивриту в конце учебного года. Это объяснялось тем, что в тот момент я практически не знал иврита (позже я стал говорить абсолютно свободно) и не поддался бы жалости к ученикам в течение «святая святых» экзаменационной недели, то есть не стал бы им помогать.

Я смотрел, не веря своим глазам, как ученики списывали, не предпринимая никаких попыток это от меня скрыть.

— Ученики! Министерство образования платит мне, — напомнил я, разгневанный и пораженный, — чтобы я удостоверился, что вы не списываете! Пожалуйста, уважайте это соглашение.

Это предупреждение только заставило их списывать тоньше и креативнее, чтобы не оскорблять меня. Только тогда, когда я, еще более раздраженный, начал комментировать тот факт, что они продолжали списывать, только более изобретательно, классный руководитель влетел в комнату.

— Я слышал, вы не разрешаете им списывать! — заверещал он. — Почему вы не разрешаете им списывать? Вам-то что?

Сначала я был поражен, но потом выяснил, что профессиональная репутация учителя базировалась на оценках, которые его/ее ученики получают на выпускном экзамене. Я должен был наблюдать за экзаменом, но упаси меня Бог запрещать им списывать. И за это мне платили!

Перед напряженными днями экзаменов дети зубрят, все время потеют и страдают диареей, только чтобы их стошнило материалом в день экзамена. А через два дня после экзамена они забывают 85% того, что выучили.

Когда мой старший сын показал мне свой табель успеваемости из старшей школы со всеми пятерками, я неодобрительно нахмурился. «Ты что — какой-нибудь клерк?» — саркастично спросил я. Позже он проконсультировался со мной перед тем, как пойти профессионально учиться актерскому мастерству.

«Выучи столько, сколько сможешь, — посоветовал я, — и забудь как можно быстрее». Сейчас он стал успешным актером.

Когда я использовал юмор, чтобы кратко изложить урок, который я преподавал, я заметил, что ученики легче усваивают материал. Я вспомнил, как однажды смотрел на свой класс во время урока, когда заметил записывающим ученика, которого никогда раньше не видел.

— Что ты тут делаешь? — спросил я. — Ты ведь не из этого класса, правда?

— Пожалуйста, разрешите мне сидеть здесь и слушать вас, — взмолился он. — Моя учительница английского выставила меня из класса за то, что я ей мешал, и мне очень нравится быть здесь.

Не стоит и говорить, что я разрешил ему остаться. Ребенок истосковался по юмору, а также по радости в учебное время.

Как-то одна мать в ярости ворвалась в мой класс во время урока и потребовала, чтобы ее сын немедленно отправился с ней домой.

— У него высокая температура, — извиняющимся тоном пробормотала она, — но он не хотел пропускать ваш урок.

Только когда они уходили вместе, я заметил пижаму мальчика, аккуратно заправленную в джинсы.

Каждый год я начинал с того, что церемонно объявлял: «Мальчики и девочки, я пришел в этот мир, чтобы веселиться. Именно этим я и планирую заняться в этом году. Если, пока мы веселимся, вы решите выучить английский, я к вашим услугам. Как только я перестану веселиться, я отсюда уйду».

Я превратил мои уроки в программы Эббота и Кастел- ло, такие как скетч, который назывался «Кто первый?» («Who’s on First?»).

На иврите английское «кто» (who) означает «он» (he). Английское «он» (he) на иврите she.

Тогда как английское «она» (she) переводится на иврит «он».

Все это снова приводит нас к английскому «она» (she), что на иврите — «он», что на самом деле на иврите звучит как английское «кто» (who).

Я уверен, что хоть сколько-то обучение имело место каждый раз, когда я впервые для студентов произносил нараспев эти местоимения, так как даже самые слабые ученики уходили с урока, повторяя: «Кто — это он и она — это он и...» («‘Who is ‘he’and ‘she’is ‘he’and...»), улыбаясь и смеясь.

Юмор открывает поры тела так, что информация впитывается полностью.

Я наблюдал, что юмор и игра могут восстановить чувство меры, сделать проблемы обучения менее пугающими

и, следовательно, уменьшить наше сопротивление изучению новых концепций, которые в норме могут казаться настолько пугающими, что подавляют нас. Мы преодолеваем наши проблемы, как только учимся над ними смеяться.

Если учителя по-настоящему любят своих учеников, результаты поразительны. Любовь и преданность возвращаются. Сверхчеловеческие подвиги демонстрируются, когда показано взаимное уважение. Детям нужны ха- ризматичные взрослые, которые показывают заботу и строят мосты эмпатии. Эмпатия — это способность побывать в чужой шкуре.

«Что этот ученик чувствует, думает? Как я могу удовлетворить его/ее потребности?» — вопросы, которые все учителя должны постоянно задавать себе. Попытки удовлетворить потребности более чем 30 учеников, которые уникальны и различны между собой, могут быть изнурительны.

Я сожалею, что говорю об этом, но я бы на самом деле начал ненавидеть тех учеников, нужды которых было бы невозможно удовлетворить.

Как в большинстве школ Израиля, в конце каждого семестра классный руководитель и учителя-предметники собираются вместе, чтобы обсудить оценки каждого ученика, до того как они записаны в «Книгу жизни».

— Хорошо, давайте поговорим про Ави, — предложила классный руководитель. — Что он получил по истории?

Учитель истории объявил: «Четыре» (из десяти).

— Как насчет математики?

— Пять, — отчитался учитель математики, и так далее - пока они не дошли до меня.

— Что он получил по английскому? — спросила она.

— Девять, — доложил я. Повисло молчание.

Учителя смущенно зашевелились.

Как мог тупица Ави получить девять по английскому? Он никогда не делал домашнее задание, заикаясь говорили они. Возможно, на их уроках это было так.

Тот же сценарий повторился с Хайей, Сарой, Мордиха- еми так далее. Сцена напоминала игру в пинг-понг с их шеями, поворачивающимися в мою сторону с каждой оценкой, названной мной, на 3 или 4 балла выше, чем они могли себе представить для того или иного ученика! Но это не было обманом. Я делал то, что никогда не делали в Израиле!

Эти дети были великолепны со мной. Они полностью заслуживали оценки, которые я им поставил. Они упорно работали, выказывая неподдельный интерес. Как? Через то, что я выказывал им свое уважение — тому, где они были, а не тому, где они должны были быть. Через мое обращение с каждым ребенком как с «маленьким профессором».

Я люблю думать о себе как о человеке в контакте с другими людьми и с тем, что они чувствуют. Между прочим, когда я чувствовал, что ученики в моем классе заскучали, я менял направление.

— Хорошо. Вы не хотите учить моим способом, — высказывал я свое наблюдение. — Так как вы хотите выучить это?

Я обнаружил, что некоторые классы очень любили петь новейшие популярные хиты, которые они слышали по радио или на MTV. Мне пришлось приложить усилия. Я искал и учил эти песни настолько хорошо, чтобы представить их в классе и начать обучать им. Я учил их петь то, что им так хотелось выучить. Их отношение полностью изменилось. Какое веселье! Петь, чтобы учить английский!

Один класс особенно упрашивал меня, чтобы я поиграл с ними в пинг-понг вместо обычного урока. Я пообещал им это сделать с одним условием.

— Мы будем играть на английском. Никаких разговоров на иврите. Договорились?

Они согласились, но я был поражен, когда они начали ругаться при пропуске мяча, поворачиваясь ко мне за переводом «вотдерьмо!» или «чтоб тебя!». Мне пришлось сделать это. Я пообещал.

Но я не представлял себе, что становлюсь причиной волн сплетен, пока директор не вызвал меня к себе.

— Насколько я понимаю, ваши ученики получают высокие оценки, — сказал он строго.

— Да, — выпалил я гордо, чувствуя, что он честно подготавливал момент, чтобы сделать мне комплимент.

— Хороший учитель заваливает своих учеников, — возразил он серьезно.

Меня это ранило.

— Но мне платят за то, что я помогаю им добиться успеха, а не провалиться, — невинно ответил я.

— С вами слишком просто. Хороший учитель заваливает своих учеников, — повторил он, теперь еще строже.

Я начал размышлять, смогу ли я встроиться в систему, которая рассматривает провал как успех.

Накануне еврейского нового года директор обычно приглашает всю свою сотню с небольшим учителей поднять тост за новые начинания. Он лично дал каждому из нас пластиковую мыльницу в качестве подарка по этому случаю. Я хорошо думал о человеке, который в качестве подарка может дать мне пластиковую мыльницу.

Вернувшись в свой класс после каникул, я был сбит с толку отсутствием даже самого маленького кусочка мела в классе. Инструмента обучения, который раньше всегда был представлен в изобилии.

Я поспешил в канцелярию, чтобы попросить секретаря дать мне немного мела.

— Где ваша пластиковая мыльница? — спросила она.

— Дома с мылом, — ответил я с удивлением. — А что?

— Мне запрещено выдавать мел без пластиковой мыльницы, — предупредила она. Она оставалась несокрушимой. Я был застигнут врасплох.

— Какое отношение мыльница имеет к мелу? — раздраженно спросил я.

— Нет мыльницы, нет мела, — назойливо повторила она.

Я вернулся к своему уроку и извинился перед моими

учениками за отсутствие мела, и все равно продолжил урок.

После звонка с урока появился директор.

— Я слышал, что вы просили мел без своей мыльницы, — воскликнул он. — Что ж, разрешите мне кое-что вам показать.

Он взял кусочек мела из мыльницы, которую держал в руках, бросил его на пол и наступил на него, раздавив своим ботинком.

— Вы это видите? — потом он молча посмотрел на меня.

Я думал, это было что-то типа израильского ритуала,

типа того, что мы видим в кино, где молодой солдат-юго- слав залпом выпивает коньяк и выбрасывает стакан в огонь.

Так что, чтобы не быть невежливым, я сам взял кусок мела, бросил его на пол и раздавил ботинком, сказав: «Вы это видите?» Я надеялся, что правильно выполняю «израильскую церемонию давки мела».

Далее я ожидал, чтоон начнеттанцеватьвокруграздав- ленного мела с ритуальными песнями.

— Теперь вы понимаете, почему я попросил вас принести пластиковую мыльницу? Если вы не будете убирать мел в мыльницу после каждого урока, пол может стать грязным, — сказал он самодовольно.

Медленно до меня начало доходить, с какими именно людьми я имею дело — со странными!

Ну что ж, никто не идеален.

Учитель пытается продемонстрировать опасность алкоголизма своим ученикам, бросая червяка в стакан с

виски. Червяк тут же испускает дух и учитель спрашивает:

— Что мы видим из этого примера?

— Если пить виски, у тебя никогда не заведутся черви! — выкрикнул один из учеников.

В конце каждого школьного года мистер Мыльница (также известный как Директор) проводил обязательное собрание со всеми учителями. До сего дня я не могу понять, почему мистер Мыльница считал важным проинформировать большое собрание учителей, что «итоговые оценки, которые поставили учителя-предметники, не совпали с оценками, поставленными экзаменаторами, нанятыми министерством образования». Он выбрал английский как пример этого. Его намек был в том, что я завышаю оценки, а это, по его мнению, было совершенно неуместно.

Со всеми учителями, призванными в свидетели, я попросил директора зачитать оценки вслух, хорошо зная, что мои оценки практически полностью совпадали с оценками министерства. Я был инспектором в то же время, как преподавал, и был профессионально обучен и опытен в правильном оценивании работ.

— Мистер Равич, — вежливо заявил он, — я не могу отнимать время у этого собрания, но оценки в моем кабинете, и вы можете их обсудить со мной позже.

Это было ни больше, ни меньше публичное унижение, означающее, что я мошенничал. Я был в мучительном замешательстве.

Я терпеливо дождался конца его лекции и проследовал вместе с ним к его кабинету. Он порылся в ящиках стола, притворяясь, что ищет оценки.

Он промямлил: «Кажется, я не могу их найти. Возможно, вам стоит вернуться утром».

После этого я загородил своим стулом дверь и сел на него.

— Никто не пойдет домой, пока вы не найдете эти оценки, — улыбнулся я.

Я выяснил, что улыбка убирает жало из ярости.

Он обвинил меня в том, что я веду себя глупо, но когда осознал, что я не намерен двигаться с моего места у двери, снова начал искать оценки. Наконец, как по волшебству, он нашел их. Я осторожно прочитал их, и, как я и ожидал, мои оценки полностью соответствовали тем, которые поставили в министерстве образования.

Когда я спросил его об этом, он быстро извинился.

— Я перепутал вас, мистер Равич, с учителем математики и ее оценками. Разве это не ужасно?

Продолжая говорить, он попытался сменить тему:

— Как я должен реагировать, когда оценки по математике не совпадают с министерскими? — он практически поймал меня.

Но потом я начал громко смеяться и представил ему мой номер шимпанзе: ползал по полу, клал одну руку себе на живот, а вторую на макушку, чесался и издавал «чичи»- звуки, перекатывая язык по верхним зубам.

Я учу этому методу как способу снять стресс.

В конце учебного года я посоветовал директору начать поиски нового учителя на мое место, так как я собирался увольняться. Директор изумленно посмотрел на меня:

— Вы оставляете преподавание? Что вы будете вместо этого делать?

Я хорошо подумал перед тем, как ответить.

— Самое худшее, что может случиться, я стану бездомным. Но если подумать, предпочту это работе здесь.

Сталкиваясь с трудным выбором, я всегда спрашиваю себя: «Что самое плохое может случиться, если я выберу X, а не Y?» Когда я делаю это, катастрофическая фантазия не выглядит такой уж плохой. Я должен оставаться верным себе, если здоровье, физическое и психическое, является моим главным приоритетом.

Исследователи для бестселлера «Куриный бульон для души» рассказывают об опыте начала 1960-х в начальной школе преимущественно черного Гарлема (Нью-Йорк), где группа молодых социальных работников-волонтеров изучала истории учеников школы. В конце школьного года они отчитались, что в большинстве случаев у учеников школы нет шансов преуспеть в достижении Американской Мечты, так как многие из них пришли из неполных или неблагополучных семей.

Тридцать лет спустя эти социальные работники вернулись, чтобы проверить, подтвердилисьли их предсказания в действительности. Они были поражены, обнаружив, что субъекты их исследования не только преуспели, но и превзошли даже самые смелые ожидания. Они стали офицерами высокого ранга в армии, директорами банков, учителями и т.д.

Когда каждого из них спросили, как он/она смогли достичь такого успеха, они все ответили одинаково: «Я добился успеха благодаря миссис Джонсон». Тогда эти социальные работники решили разыскать миссис Джонсон и узнать ее секрет.

После долгих поисков миссис Джонсон наконец-то была найдена в доме престарелых. Они попросили встречи с ней. Она вошла, раскачиваясь и опираясь на две трости, и уставилась на социальных работников.

— Мы спросили детей, которых вы учили, каким удалось достичь такого успеха в жизни. Они все сказали: «Это все благодаря миссис Джонсон».

— В чем ваш секрет? — спросил у миссис Джонсон один из членов группы.

Миссис Джонсон молча посидела какое-то время и потом невинно прошептала: «Я просто их любила».

Сейчас, когда я пишу эту книгу, я являюсь директором Гештальт-института в Тель-Авиве. Большинство людей не знают, что такое гештальт. Это связано с обучением людей взаимодействовать через актуальные переживания. Когда люди спрашивают меня, в чем разница между геш- тальт-терапией и психоанализом, я привожу в пример следующую историю.

Жил-был человек, который заикался. В какой-то момент он решил пройти курс психоанализа, чтобы вылечиться. После целого года на кушетке жена спросила его, как работает терапия.

— Я в-в-все еще заикаюсь, но т-т-теперь я знаю, п-почему, — ответил он.

Позже он решил поискать что-нибудь более практическое в Гештальт-институте. После того как прошел год, жена задала ему вопрос: «Помогает ли геш- талып-терапия?»

0 Юмор как психотерапия

— Я в-в-все еще заикаюсь, но т-т-теперь я это п- п-переживаю, — запинаясь, проговорил он.

Наконец он пошел на мастер-класс под названием «Краткосрочная терапия». Быстренький мастер- класс, по окончании которого все участники отправляются домой. Но сначала они обнимаются. Когда он вернулся домой с мастер-класса, жена снова обратилась к нему.

— Тебе помог мастер-класс? — с надеждой спросила она.

— Сшит колпак, да не по-колпаковски, вылит колокол, да не по-колоколовски, — начал выговаривать он. — Надо колпак переколпаковать, перевыколпако- вать. Надо колокол переколоколовать, перевыколоко- ловать[25].

— О, это чудесно/— воскликнула жена.

—Да, — запнулся он, — но к-к-какой идиот захочет п-ппроизносить это целый д-д-день?

Во время отпуска многие школьные учителя посещают мой институт и проходят курс, который я называю «Человеческий диалог». Я начал этот курс в 1988 году, и до сих пор министерство образования не позволяет мне давать учителям оценки, которые бы позволили им получить автоматическое повышение зарплаты. Это предписание пришло из Отдела профессиональной подготовки учителей.

— Как вы можете оценивать учителя, если ваш курс — практический? — спрашивали они. — Он не академический. Следовательно, он недостаточно серьезен. Мы хотим, чтобы наши учителя более глубоко узнавали предмет, который они преподают. Мы не хотим, чтобы они тратили время на пустяки.

На самом деле это означало: «Мы не хотим, чтобы учителя тратили время на обучение человечности».

Я не удивлен. Отдел профессиональной подготовки учителей министерства образования до сих пор верит, что, увеличивая количество знаний по предмету, учителя естественным образом будут выпускать успешных учеников. Все знания в мире не помогут учителю установить контакт с ребенком. Самый важный элемент преподавания — это установление контакта, но для министерства образования это некошерно.

Самым простым для учителей было бы давать каждому ребенку перед началом урока успокаивающую таблетку. В результате все закончилось бы тем, что вся детвора пялилась бы на свои ботинки. Для министерства образования это было бы прекрасно, так как теперь учитель наконец-то смог бы пройти материал до конца семестра.

— Если на ветке сидят три птицы, — спросила у пятиклассников учительница математики, — и Билли застрелил одну из них, сколько птиц осталось?

Дэнни знал, что его ответ правильный.

— Учитель, если Билли застрелит одну из птиц, то все остальные улетят из-за шума.

— Это правда, Дэнни, но ответ на эту задачу — две. Останется две птицы. Но мне нравится ход твоей мысли.

На следующий день Дэнни пришел с картинкой.

— Учитель, на этой картине три женщины едят мороженое. Одна облизывает его, другая смотрит на него и улыбается, а третья сосет его. Как вы думаете, какая из них замужем?

—Думаю, та, которая сосет мороженое, — ответила учительница со знанием дела.

— Нет, — поправил ее Дэнни. — Это та, у которой обручальное кольцо на пальце. Но мне нравится ход вашей мысли.

В моем Гештальт-институте некоторые учителя в отпуске впадают в депрессию после пасхальных каникул.

— Отчего такое уныние? — спрашиваю я.

— Отпуск уже на исходе, и нам скоро придется вернуться в школу.

Ответ этих преданных сотрудников образования всегда был одним и тем же. Это может означать только то, что школа — единственное место в мире, где у учеников и учителей есть что-то общее. И те, и другие терпеть не могут там находиться. Школа становится священным местом встречи, где все заинтересованные лица могут разделить страх, уныние, гнев и стыд.

И мы еще спрашиваем: «Почему в школах столько насилия?»

Представьте себе следующую историю. Мать приходит в комнату сына утром.

— Бенни, вставай. Уже семь часов, ты опоздаешь в школу.

Бенни переворачивается на другой бок и снова засыпает с криком:

— Я не пойду в школу. Я ненавижу школу.

— Но ты должен пойти в школу, — упрашивает его мать.

— Там больше сотни учителей, которые презирают меня, и больше тысячи учеников, которые видеть меня не могут. Назови мне хотя бы одну хорошую причину, чтобы туда идти.

Мать наклоняется над ним.

— Я назову тебе не одну, а две причины, — мягко шепчет она. — Во-первых, тебе 45 лет. И, во-вторых, ты — директор школы.

Вместо того чтобы быть местом, полным тепла, любви, терпения, понимания и уважения, школы (за некоторыми исключениями) превратились в горячие сковородки, подогреваемые обвинениями, унижением, стыдом, злостью и страхом. Я верю, что кредо учителя должно быть таким, как предлагает Сэм Хорн в книге «Концентрация»: «Мы здесь, чтобы служить, а не блистать. Мы здесь, чтобы делать добро, а не выглядеть добрыми. Мы здесь, чтобы вносить изменения к лучшему, а не делать себе имя».

Некоторые школьные инспектора, завучи и директора используют свою власть, чтобы стыдить и унижать учителей. Не удивительно, что это переходит и в классы.

Сейчас, если позволите, я бы хотел сказать несколько слов о стыде и унижении. Когда кто-то чувствует стыд, он немножко умирает. Почему же еще, как вы думаете, люди ссылаются на смерть, когда говорят: «Я умирал от стыда». Или: «Мне было так стыдно, что я хотел сквозь землю провалиться». Или мы можем услышать, как кто-то восклицает: «Если меня попросят добровольно произнести речь, только через мой труп я выставлю себя дураком перед всеми этими людьми».

В некоторых школах происходит много таких смертей. Как инспектор я не любил увольнять учителей, но у меня не было выбора. Когда работники образования рекомендованы к увольнению, профсоюз учителей защищает их, пытаясь снова привлечь их в систему. Я всегда соглашался с их аргументами, но с одним условием. Я разрешу учителю вернуться к работе, если люди, защищавшие его, дадут мне имена своих детей и номера школ, где они учатся. Далее они должны согласиться, чтобы этот учитель пришел в их школы и учил их детей. Обычно такое предложение встречается молчанием.

Как школьный инспектор я нес ответственность за рождение многих детей в государстве Израиль. Когда бы я ни рекомендовал уволить учительницу, она тут же беременела. Профсоюз запрещает увольнять беременных учителей. Честное слово, я потерял счет тому, сколько детей родилось в результате опасности увольнения.

Пока я был инспектором по преподаванию английского языка, я получил следующее письмо от учительницы, находящейся под моим наблюдением: «Знакомство с вами не принесло мне ничего полезного. Вы бьши огромным разочарованием в моей профессиональной карьере».

Моей первой реакцией было желание вычислить эту учительницу и отомстить. Но потом я подумал: «Это письмо — ее правда. Почему моя стена должна быть заклеена только бумажными документами, сертификатами моего успеха и благодарственными письмами? Где же моя честность, если я не могу показать свою “темную сторону”?»

Так что я поместил это письмо в рамку и повесил на стене своего кабинета в министерстве образования. Когда кто-нибудь приходил ко мне в кабинет за профессиональным советом, я подводил их к тому месту, где висело письмо, показывал на него и говорил: «Знай же, перед кем ты стоишь».

Как учитель я воздерживался от оценок, так как, среди прочего, я верю, что оценки развивают рыночное сознание в учениках. Из этого проистекали споры. Родители начинали звонить мне, и мне не нравились такие отношения с людьми. Вместо этого я попросил учеников самих себя оценивать. Кто знает лучше, чем сами ученики, насколько они продвинулись вперед, как много у них мотивации к выполнению проектов и т.п.?

Сюрпризом стало то, что ученики обычно оценивали себя ниже, чем я бы их оценил. Я потратил большую часть своей энергии, пытаясь убедить их поднять себе оценки, а не опустить их. Мои настоятельные просьбы превратились в рынок наоборот. Они создали еженедельный тест под моим контролем, и специальная команда ставила за него оценки. Я так же попросил их оценивать меня предложениями о том, что я могу улучшить в себе, без необходимости подписываться под ними. Они указывали мне на то, чего не хватает в моем стиле установления контакта сними.

За все годы работы учителем и инспектором я не помню ни единого обучающего курса или мастер-класса для учителей, в котором бы акцент делался на установлении контакта, создании эмпатии или на превращении в более любящее, веселое и щедрое существо. Большая часть обуча- юших курсов, которые я посещал, имели дело с содержанием предмета, пониманием материала и ознакомлением с новыми концепциями и программами обучения, которые, мне кажется, были созданы, чтобы всех запутать.

Когда я хочу поднять настроение, я напоминаю себе о молитве Общества анонимных алкоголиков: «Господь, дай мне силы изменить то, что я могу изменить, смелость принять то, что я изменить не могу, и мудрость отличить одно от другого». Мне хотелось бы добавить: «И благослови меня чувством юмора и способностью смеяться над абсурдностью всего этого».

Вместо того чтобы встретить детей там, где они сейчас находятся, многие учителя жалуются, что они не там, где должны быть. Они обвиняют их предыдущего учителя в некомпетентности. «Если бы предыдущий учитель правильно их учил, они бы знали материал!» — крик отвращения, который слышен от каждого учителя в начале года. Они и не догадываются, что на следующий год новый учитель будет то же самое говорить о них!

Многим ученикам напоминают, что с ними не все в порядке. Некоторые учителя пишут или звонят домой родителям, чтобы рассказать, что именно не в порядке с их детьми. А потом дома возникает напряжение, и через некоторое время родители начинают искать репетиторов. Я таки не смог понять, как система может называть себя успешной, когда большей части населения приходится нанимать репетиторов, чтобы учить детей тому, чему их должна была научить государственная школа. Я лично слышал, как учителя говорили ученикам, у которых возникали трудности с пониманием урока: «Найми репетитора. У меня нет на тебя времени. Я должен пройти весь материал».

Я думаю, что это — обязанность системы, встречать детей там, где они находятся, и вести их в том направлении, куда они идут и растут, а не скручивать их в калач, пытаясь превратить их в тех, какими мы хотели их видеть.

Для меня обучение детей, неважно, дома или в школе, каким-то образом связано с историей, которую я однажды нашел в Интернете. Автор этой истории мне неизвестен.

Два человека, оба серьезно больные, находились в одной больничной палате. Одному из них разрешалось сидеть в течение часа каждый день после обеда. Его кровать была рядом с единственным окном в комнате. Другому человеку приходилось все время проводить, лежа на спине. Люди часами разговаривали о своих семьях, домах, работах и надеждах. И каждый день, когда человек на кровати рядом с окном мог сидеть, он убивал время, описывая соседу по палате все, что он мог видеть в окне. Человек на другой кровати начал жить ради этих периодов в один час, когда его мир расширялся и оживлялся цветами внешнего мира.

Его окно выходило на парк с чудесным озером. Утки и лебеди играли в воде, пока дети запускали в озеро модели кораблей. Молодые влюбленные ходили, держась за руки, среди цветов всех возможных оттенков. Пока человеку окна описывал все это в мельчайших подробностях, человек на другом конце комнаты закрывал глаза и представлял себе эти живописные сцены.

Однажды медсестра принесла воду для мытья и обнаружила безжизненное тело человека у окна. Он мирно умер во сне. Ей стало грустно, и она вызвала дежурных, чтобы они забрали тело. Как только это стало прилично, другой человек спросил, можно ли его переложить ближе к окну. Медсестра переложила его и оставила одного.

Медленно, через боль он приподнялся на локте, чтобы бросить первый взгляд на мир снаружи. Нако- нец-то он испытает радость, увидев все своими глазами. Он выглянул в окно. Оно выходило на глухую стену.

— Что могло заставить моего умершего соседа по палате описывать чудесные вещи за окном, когда там не было ничего, кроме стены?!— спросил он медсестру растерянно.

*— Умерший был слеп и никак не мог видеть стену, —рассказала она, понимающе улыбаясь. — Все, что он видел, было у него в воображении, и он просто хотел вас подбодрить.

Многие учителя приходят в профессию с этим подходом в сердце: чтобы обогатить мир других и чтобы подбодрить детей. Нам всем необходимы надежда и ободрение, которые нам предлагают другие, особенно когда их предлагают с радостью, улыбками и смехом.

Моя дочь страдала дислексией задолго до того, как кто- либо знал, что это и что с этим делать. Ее постоянно стыдили и унижали из-за того, что она «тупица». Даже директор школы настоял на том, чтобы она осталась на второй год в третьем классе. Как вам такое ободрение?

Я вмешался и потребовал, чтобы ее проверили устно. Я пришел за несколько минут до экзамена, чтобы поддержать ее. Я говорил с ней по-английски прямо перед директором, потому что она тоже свободно говорила по- английски, и я знал, что директор практически ничего не поймет.

Почему я сделал это?

— Папа, угадай что произошло? — сияет ребенок, придя домой из школы. — Я сэкономил два доллара! Я бежал на автобус, но опоздал. Я старался его догнать, но каждый раз, когда он подъезжал к следующей остановке, я не успевал на него снова и снова, пока не оказался дома. Правда, здорово?

Он сияет.

— Почему ты не бежал за такси? — кричит отец, разозлившись. — Такты бы сэкономил еще больше!

Существует поговорка, такая старая, что даже сама история не знает, кто ее автор: «Мои лучшие учителя — это мои ученики».

К слову об учениках, которые иногда становятся нашими лучшими учителями, в 1967-м я был учителем в Бирмингеме, штат Алабама. Это было началом обязательной интеграции по указу Верховного Суда Соединенных Штатов. Больше черных не заставляли пить из специальных фонтанов для питья, есть в ресторанах только-для-черных, пользоваться специально отведенными уборными или посещать отдельные школы. Впервые в американской истории черные свободно могли поступать в школы, раньше предназначенные только для белых, на всех уровнях, от начальной школы до университетов.

Однако, несмотря на указ Верховного Суда, его выполнение было совсем другой историей, особенно в Бирмингеме. Хотя Совет по образованию графства Джефферсон имел юрисдикцию над всеми школами в районе Бирмингема, не предпринималось никаких попыток изменить то, что было местным правилом в течение последних двухсот лет, на то, что только что стало национальным законом. Школы в «черных» районах оставались «черными», и «белые» школы оставались «белыми». Понадобились годы, чтобы интеграция стала чем-то само собой разумеющимся.

Я вызвался добровольцем, и Департамент образования направил меня на работу учителем в полностью «черную» школу. Я был евреем, белым и мужчиной, и для Департамента образования графства Джефферсон эта комбинация была более редкой, чем для зоопарка — белый тигр, которого там не было. Это благородное место учителя приносило 5000 долларов в год — сумма немного выше прожиточного минимума в 1967 году.

Четыре года, которые я провел, преподавая в этой школе, могут быть описаны только как изумительные. Я научился местному сленгу, включая домашние и уличные диалекты моих учеников, все это время я веселился, занимаясь постановкой спектаклей и мюзиклов с некоторыми моими учениками, и все они были представлены перед большими аудиториями. Я любил их и то, что они делали. Чем больше я их любил, тем больше они давали разворачиваться своему гению.

В течение репетиций мюзикла, который мы должны были представить в конце года, один из моих ведущих актеров, шестнадцатилетний мальчик по имени Эрскин, ушел без видимой причины, не сказав ни слова, и больше не появлялся. Его роль была отдана другому ученику по имени Принс, который был очень ей рад.

После двух с половиной месяцев упорной работы труппы Эрскин появился из ниоткуда на генеральной репетиции, худой и бледный. У него обнаружили лейкемию. Надеясь сыграть свою роль на сцене перед неизбежным концом, он сбежал из больницы, чтобы присоединиться к труппе.

Когда остальные актеры услышали о его намерении, они испугались и разозлились.

— Не давайте ему его роль обратно, мистер Равич, — разгневанно настаивали они. — Мы упорно работали и много репетировали. Он испортит всю пьесу, если вы разрешите ему играть с нами.

Передо мной стояла дилемма. В каком-то смысле они были правы. Он мог испортить весь спектакль. С другой стороны, он умирает и должен сыграть свою роль, это его последний большой поступок на этой планете.

Я назначил встречу со своим молодым раввином, чтобы спросить у него, что говорит Еврейский Закон относительно моего конфликта.

— Согласно Еврейскому Закону, — констатировал он, — пьеса - это неважно. Человек — это важно. Ребенок должен получить свою роль обратно и выступить, несмотря на последствия.

Я вернулся на репетицию с компромиссным решением. Эрскин, мальчик с лейкемией, будет выступать в пятницу, а Принс, ученик, который репетировал до настоящего момента, выступит в субботу вечером.

Спектакль в пятницу прошел довольно хорошо. Эрскин был очень слаб, но труппа помогала ему и поддерживала, так что он хорошо справился. На следующий день я пригласил труппу на репетицию с Принсом, который готовился играть ту же роль. Но Принс удивил меня. Казалось, он не в лучшей форме. Вдруг он разозлился, порвал свой сценарий и выбежал с репетиции.

У меня не было выбора. Эрскин, к своему удовлетворению, должен был играть снова во второй вечер.

Через шесть недель я встретил Принса на похоронах Эрскина. Мы сидели рядом, пока добровольцы ходили туда-сюда по проходам, обмахивая нас от палящей жары, потому что тогда в«черных» церквях еще неслышали о кондиционерах.

Среди плачущих, поющих и причитающих родственников Эрскина Принс робко обратился ко мне, его голос был мягким и искренним.

— Мистер Равич, пожалуйста, не злитесь на меня зато, что я ушел с репетиции. На самом деле я не злился. Я просто притворился, что я в бешенстве, потому что хотел, чтобы Эрскин думал, что он один может сыграть роль. Вы простите меня?

— Нет, Принс. Я не прощаю тебя. Я восхищаюсь тобой. Ты — мой Учитель.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных