Трип седьмой, или Нецах 1 страница

Хотя Лилипут, которого звали Маркофф Чейни, не состоял в родстве с знаменитыми Чейни из Голливуда, его имя всегда было предметом нескончаемых шуток. По мнению гигантского и глупого большинства, довольно плохо родиться уродом. Но еще хуже носить фамилию, которая в сознании этих крупногабаритных болванов ассоциируется с двумя самыми знаменитыми исполнителями ролей безобразных чудовищ[19]. К пятнадцати годам у Лилипута выработалось стойкое отвращение к «нормальным людям», причем в относительных единицах это отвращение было масштабнее мизантропии Павла Тарсянина, Климента Александрийского, Свифта Дублинского и даже Роберта Патни Дрейка. Он жаждал отмщения. Справедливого отмщения.

Уже обучаясь в колледже (Антиохском, Йеллоу‑Спрингс, 1962 год), Маркофф Чейни обнаружил еще одну скрытую шутку в своем имени, и если учесть, что ему предстояло стать самой большой головной болью для иллюминатов, это произошло при весьма примечательных обстоятельствах. Шла лекция по математике, и поскольку дело было в Антиохском колледже, два студента, сидевшие сзади Лилипута, не обращали ни малейшего внимания на профессора, обсуждая собственные интеллектуальные открытия. Поскольку речь, опять‑таки, идет об Антиохии, они лет на шесть опережали интеллектуальные способности обычных среднестатистических умников страны. Они рассуждали об этологии.

— Поэтому у нас сохранились такие же инстинкты, как у наших предков приматов, — говорил один студент (родом из Чикаго, по фамилии Мун, чокнутый даже по антиохским меркам). — Но мы накладываем на них культуру и закон. Вот почему мы раздваиваемся, врубаешься? Можно сказать, — голос Муна выдавал явную гордость за афоризм, который он собирался произнести, — что человечество — это законопослушные приматы.

— …и, ‑сказал в этот момент старый профессор Фред Диджитс, — когда такой связанный ряд событий появляется в случайном процессе, мы получаем то, что называется «цепью Маркова»[20]. Надеюсь, в связи с этим мистер Чейни не станет объектом шуток до конца семестра, хотя связанный ряд его появлений на лекциях действительно кажется элементом чисто случайного процесса.

Аудитория грохнула; черный список Лилипута пополнился очередной группой людей, которых он когда‑нибудь заставит жрать дерьмо.

В сущности, насмешки над ним не утихали ни на лекциях по математике, ни на других лекциях. Бывали времена, когда он просто не мог находиться рядом с гигантами, и тогда он прятался в своей комнате, раскрыв гармошку вкладыша «Плейбоя», и мастурбировал, мечтая о миллионах и миллионах цветущих молодых женщин, сложенных как модели из журнала. Однако сегодня «Плейбой» ему не помог; хотелось чего‑то похабнее. Прогуливая следующую лекцию по анатомии человека (всегда исправно ставившей его в унизительные положения), он поспешно пересек Дэвид‑стрит, прошел мимо Атланты Хоуп, не обратив на нее ни малейшего внимания, ворвался в свою комнату и закрыл за спиной дверь на цепочку.

Черт бы побрал этого старого Диджитса, и всю математическую науку с ее прямыми, квадратами, средними, всем измеряемым миром, который считает его аномалией, случайным фактором. Раз и навсегда, уже не в фантазиях, а в глубине души он объявил войну законопослушным приматам, закону и порядку, предсказуемости, негативной энтропии. В любом уравнении он всегда будет случайным фактором; и с этого дня до самой его смерти будет идти гражданская война: Лилипут против Диджитса[21].

Он вытащил порнографическую колоду карт Таро, которой пользовался, когда для получения оргазма нуждался в дичайших фантазиях, и аккуратно их перетасовал. «Начнем, пожалуй, с маркоффчейнианской мастурбации», — подумал он, злобно усмехаясь.

Вот так, без всяких контактов с Легионом Динамического Раздора, Эридианским Фронтом Освобождения и даже Древними Жрецами Единого Мумму, Маркофф Чейни начал свой крестовый поход против иллюминатов, даже не подозревая об их существовании.

Его первое конкретное действие — реальное взятие бастиона — началось в Дейтоне в следующую субботу. В «Нортоне», знаменитом магазине грошовых товаров, он увидел вывеску:

ПРОДАВЦЫ НЕ ИМЕЮТ ПРАВА ПОКИДАТЬ ЗАЛ

БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ СТАРШЕГО.

АДМИНИСТРАЦИЯ

«Вот как? — подумал он, — бедные девочки должны писать в трусики, если не смогут найти начальство?» Он вспомнил школьные годы («Разрешите выйти из класса, сэр?») и ритуалы, казавшиеся бессмысленными, внезапно обрели какой‑то жуткий смысл. Разумеется, математический. Они пытаются низвести всех нас до уровня предсказуемых устройств, роботов. Ха! Не зря он целый семестр посещал интенсивный курс текстуального анализа современной поэзии. В очередной вторник Лилипут вернулся в «Нортон» и спрятался в большом электрическом кофейнике, дожидаясь, когда уйдут сотрудники и универмаг закроется. Через несколько мгновений он снял со стены вывеску и повесил вместо нее другую:

ПРОДАВЦЫ НЕ ИМЕЮТ ПРАВА ПОКИДАТЬ ЗАЛ

ИЛИ ПОДХОДИТЬ К ОКНУ

БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ СТАРШЕГО.

АДМИНИСТРАЦИЯ

В последующие несколько недель он регулярно захаживал универмаг. Вывеска оставалась на месте. Так он и думал: в строгой иерархии никто не ставит под сомнение приказы, якобы спускаемые сверху, а те, кто находится наверху, настолько далеки от реальной рабочей ситуации, что никогда не видят происходящего внизу. Социальный процесс определяется не средствами производства, а цепочками коммуникации. Маркс заблуждался, не владея инструментом кибернетики. В этом он был похож на инженеров его эпохи, которые рассматривали электричество с точки зрения совершённой работы, пока Маркони не стал рассматривать электричество с точки зрения передаваемой информации. С тем, что подписано словом «Администрация», никто никогда не станет спорить; Лилипут всегда мог выдать за эту Администрацию самого себя!

Вместе с тем он обратил внимание, что сотрудники выглядели более раздраженными; покупатели это ощущали и сами становились брюзгливее. Уровень продаж, как он и предполагал, снизился. Это была своего рода извращенная поэзия. «Дополненная» Лилипутом фраза с ее спотыкающимся ритмом и идиотским смыслом беспокоила всех, но лишь на подсознательном уровне. Впрочем, пусть в этом разбираются маркетологи и статистики с их компьютерами…

Его отец был владельцем акций в корпорации «Блю Скай», обычно считавшейся самой бесперспективной на фондовой бирже (она производила устройства, которые предполагалось использовать при посадке на планеты со слабой гравитацией); однако курс акций стремительно взлетел, когда Джон Фицджеральд Кеннеди объявил, что до наступления 1970 года США отправят человека на Луну. Теперь у Лилипута был гарантированный ежегодный доход, составлявший три тысячи шестьсот долларов в год, то есть триста долларов в месяц. Для его целей этого было достаточно. Он жаждал мщения.

Ведя спартанский образ жизни, зачастую ограничиваясь в обед банкой сардин и пинтой молока из автомата и всегда путешествуя междугородным автобусом, Лилипут непрерывно объезжал страну, при всяком удобном случае вывешивая свои «усовершенствованные» сюрреалистические объявления. В его фарватере медленно поднималась волна анархии. Иллюминаты ни разу его не засекли: его маленькое эго не поддавалось обнаружению, потому что он сжигал себя изнутри, движимый внутренним импульсом, как диктатор или великий художник, хотя, в отличие от них, у него не было жажды признания. Долгие годы иллюминаты приписывали его «шалости» дискордианцам, ДЖЕМам и эзотерическому ЭФО. Пламя, поднимавшееся над Детройтом, Бирмингемом, Буффало и Ньюарком, перекидывалось на те города Америки, в универмагах которых зажигались вывески Лилипута. Сто тысяч демонстрантов маршировало к Пентагону и некоторые из них пытались изгнать Демона (иллюминаты в последнюю минуту успели предотвратить изгнание, не позволив им замкнуть круг); съезд Демократической партии проводился за колючей проволокой; в 1970 году комитет Сената объявил, что за год произошло три тысячи взрывов бомб, в среднем по десять взрывов в день; к 1973 году группы Моритури появились в каждом колледже и каждом пригороде; появлялась и возвращалась Симбионская Армия Освобождения; вскоре Атланта Хоуп уже не могла держать под контролем «Божью молнию», которая занялась собственной разновидностью терроризма гораздо раньше, чем входило в планы иллюминатов.

— Где‑то заложен случайный фактор, — сказали специалисты в «Международном обществе иллюминатов».

— Где‑то заложен случайный фактор, — сказал Хагбард Челине, изучая выходные данные БАРДАКа.

— Где‑то заложен случайный фактор, — мечтательно произнес вождь ЭФО Дили‑Лама в своем подпольном убежище под Дили‑плазой.

Водители на коварных горных дорогах растерянно чертыхались, глядя на дорожные указатели, гласившие:

ОСТОРОЖНО: СКОЛЬЗКАЯ ДОРОГА

ОГРАНИЧЕНИЕ СКОРОСТИ 50 МИЛЬ В ЧАС

ЗОНА КАМНЕПАДА

НЕ СОРИТЬ

Люди, платившие огромные вступительные взносы, чтобы стать членами элитарных клубов с безукоризненно вышколенными официантами, были смутно обескуражены, замечая в клубах таблички:

СЛЕДИТЕ ЗА ШЛЯПОЙ И ПАЛЬТО

ЗА ПРОПАВШИЕ ВЕЩИ АДМИНИСТРАЦИЯ КЛУБА

ОТВЕТСТВЕННОСТИ НЕ НЕСЕТ

В свободное время Лилипут колдовал над электроникой. По всей стране пешеходы нерешительно мялись на тротуарах, когда на электрических табло загорался знак «ИДИТЕ», а на светофоре зажигался красный свет, и наоборот, когда сигнал светофора становился зеленым, а электронное табло требовало: «СТОЙТЕ». Его деятельность разветвлялась и расширялась; после того как он проводил целую ночь за ксероксом, сотрудники фирм впадали в замешательство, получая ранним утром служебные записки следующего содержания:

1. Все заявления на отпуск должны сдаваться в отдел кадров в трех экземплярах не менее чем за три недели до планируемого начала отпуска.

2. Все сотрудники, которые вносят изменения в планируемый отпуск, должны уведомить отдел кадров, заполнив форму 1472 «Изменение планов на отпуск», и сдать ее за три недели до изменения планов.

3. Все отпуска должны быть одобрены начальником отдела и могут быть изменены, если они входят в конфликт с планируемыми отпусками сотрудников высшего звена и (или) сотрудников, имеющих больший стаж работы.

4. Начальники отделов имеют право в любой момент извещать об обмене планируемых отпусков при условии, что сотрудника уведомляют за сорок восемь часов, то есть за два рабочих дня, или раньше, в зависимости от обстоятельств. (Сотрудникам, пересекающим Международную линию перемены дат, см. форму 2317.)

5. Сотрудникам не разрешается обсуждать планы на отпуск с другими сотрудниками или обмениваться датами отпусков.

6. Эти несколько простых правил избавят сотрудников от ненужных разногласий и разочарований, и если мы все будем сотрудничать, лето пройдет гладко.

Администрация

26 апреля того года, когда иллюминаты пытались имманентизировать Эсхатон, Лилипут почувствовал боль, колики, тошноту, резь в глазах, онемение в ногах и головокружение. Он отправился в гостиничный медпункт, и сразу после описания симптомов его срочно повезли в закрытой машине к зданию, фасад которого занимал магазин «Куклы‑качины индейцев хопи», а в задней части находилась лас‑вегасская контора ЦРУ. К тому времени у него сильно поднялась температура, но он услышал, как кто‑то сказал: «Ха, здесь мы опередили ФБР и водопроводчиков. Затем ему сделали укол, и когда его состояние начало улучшаться, к нему неожиданно подсел седой дружелюбный мужчина, который поинтересовался, как звали девушку.

— Какую девушку? — раздраженно спросил Лилипут.

— Послушай, сынок, мы знаем, что ты был с девушкой. Это она тебя наградила.

— Триппером? — ошарашенно спросил Лилипут.

Если не считать невинных забав с порнографическими картами Таро, он все еще был девственником (все женщины‑великанши относились к нему свысока, а все женшины‑лилипутки ему претили; великанши были для него Священным Граалем, но ему всегда недоставало смелости подойти хотя бы к одной из них).

— Никогда не думал, что триппер такая паршивая штука, — добавил он, зардевшись.

Больше всего он боялся, что кто‑нибудь узнает о его девственности.

— Нет, это не триппер, — сказал добрый человек (манеры которого ничуть не притупили бдительности Лилипута; он понимал, что если седому не удастся его расколоть, для допроса пришлют грубого копа: игра в доброго и злого следователя, старинная полицейская забава). — У этой девушки, я бы сказал, редкое заболевание. Мы сами из министерства здравоохранения США.

Учтивый человек показал ему липовое удостоверение, чтобы «доказать» истинность последнего утверждения. «Дело дрянь», — подумал Лилипут.

— Так вот, — продолжал приветливый пожилой человек, — мы должны ее найти и проследить, чтобы она приняла противоядие, иначе этой болезнью заболеет много народу. Вы меня понимаете?

Лилипут понимал. Этот парень был из военной разведки или из ЦРУ, и они хотели опередить ФБР и приписать заслуги себе. Очевидно, вирус этого заболевания намеренно создавался в рамках государственной программы. Но в одной из военных биологических лабораторий произошла непредвиденная «утечка» вируса, и теперь они должны успеть замести следы, пока об этом не узнала вся страна. Он колебался: ни в одном из своих проектов он не ставил перед собой сознательную цель доводить людей до смерти, он лишь хотел сделать так, чтобы жизнь великанов стала чуть более непредсказуемой и пугающей.

— Министерство здравоохранения США навсегда останется вам благодарно, — торжественно сказал по‑отечески ласковый человек, лукаво прищурив глаза. — Не часто маленький человек получает возможность выполнить такую большую работу для нашей страны.

Последние сомнения отпали.

— Ладно, — сказал Лилипут. — Она блондинка, на вид лет примерно двадцати пяти, сказала, что ее зовут Сара. На шее у нее рубец от шрама — видимо, кто‑то однажды пытался перерезать ей горло. Рост… дайте подумать… где‑то сто шестьдесят пять сантиметров, а вес — около пятидесяти килограммов. И она превосходно угадывала мои желания, — закончил он, полагая, что весьма достоверно обрисовал шлюху из Лас‑Вегаса. Лилипут лихорадочно размышлял: они не допустят, чтобы люди, знающие эту тайну, гуляли на свободе. Ему ввели антидот для того, чтобы он не умер, пока его не допросят. Нужны гарантии!

— Да, есть еще одна примета, по которой ее можно найти, — сказал он, — я только что вспомнил. Но сначала хотелось бы кое‑что вам объяснить насчет людей ростом ниже среднего. Мы очень сексуальны. Видите ли, наша половая железа, или как там она называется, чрезмерно активна — именно потому, что не работает железа, вырабатывающая гормоны роста. Поэтому мы в сексуальном плане ненасытны. — Он выдал эту информацию экспромтом и был чрезвычайно доволен своей выдумкой. Он рассчитывал на утечку информации; перед его глазами возникло дивное видение пресыщенных богатых женщин, балдеющих от лилипутов, как прежде от негров. — Так что сами понимаете, — продолжал Лилипут, — я продержал ее достаточно долго, требуя еще, и еще, и еще. Наконец она сказала, что ей придется поднять цену, потому что ее дожидается другой клиент. Я не мог себе позволить дополнительные расходы и поэтому отпустил ее. — А теперь главный козырь. — И она назвала его имя. Она сказала: «Джо Блоц озвереет, если я его обману». Вот только зовут его не Джо Блоц.

— А как?

— В том‑то и дело, — печально проронил Лилипут. — Не могу вспомнить. Но если вы на некоторое время оставите меня одного, — заверил он с большим оптимизмом, — возможно, мне удастся его вспомнить. — Он уже планировал побег.

А сутками раньше Джордж Дорн, цитируя Пилата, вопрошал: «Что есть Истина?» (Как раз тогда Барни Малдун терял время в холле отеля «Тюдор», дожидаясь, пока Сол завершит, по его словам, «очень важный, очень личный разговор» с Ребеккой. Нкрумах Фубар экспериментировал с куклой вуду президента компании «Американ экспресс», помещая ее в тетраэдр — их компьютер по‑прежнему досаждал ему по поводу счета, который он оплатил более двух месяцев назад, в те самые сутки, когда Мочениго по прозвищу «Мыльный» приснился вирус «антракс‑лепра‑пи». Р. Бакминстер Фуллер, не ведая об этом новом витке развития его геодезической революции, читал лекции в лондонском Королевском архитектурном институте, заодно объясняя, почему в реальном мире нет существительных. Августейший Персонаж дышал в телефонную трубку. Пирсон Мохаммед Кент воодушевленно совокуплялся с женщиной, которая была не только белой, но и из Техаса. Сам Лилипут говорил доктору Найсмиту в адрес Кармела: «Ну и хамло!» А остальные наши герои занимались самыми разными делами, отдаваясь своим хобби, пристрастиям, маниям и выполняя священные миссии.) Но Хагбард с нехарактерной для него серьезностью говорил: «Истина — это противоположность лжи. Противоположность большей части того, что ты слышал всю жизнь. Противоположность большей части того, что ты слышал от меня».

Они находились в шикарной каюте Хагбарда, стены которой были расписаны осьминогами и другими морскими чудовищами, казавшимися Джорджу после всего пережитого в ныне разрушенном особняке Дрейка крайне неаппетитными. Хагбард, как обычно, был одет в свитер‑водолазку и свободные брюки; на этот раз свитер был сиреневый и придавал ему странный вид, какой‑то немужской. Джордж вдруг вспомнил, как Хагбард однажды признался насчет гомосексуализма: «Разумеется, я это пробовал», — но потом сказал, что женщин любит больше. (Господи, неужели это было всего двое суток назад?) Джорджу было интересно, что можно почувствовать, «попробовав это». И хватило бы у него на «это» когда‑нибудь смелости?

— В какой конкретно лжи, — осторожно спросил он, — ты собираешься признаться?

Хагбард раскурил трубку и протянул Джорджу.

— Гашиш «черный аламут», — хрипло сказал он, удерживая дым в себе. — Личный рецепт самого Хасана ибн Саббаха. Творит чудеса, когда на тебя наваливается тяжелая метафизика.

Джордж затянулся и ощутил мгновенный приход, как от кокаина или другого стимулятора переднего мозга.

— Господи, какая дурь сюда намешана? — выдохнул он, когда кто‑то словно зажег яркие огни в каюте цвета морской волны с золотом и на клевом сиреневом свитере.

— А, — небрежно проронил Хагбард, — чуток беладонны и дурмана. Видишь ли, таков был древний секрет Хасана. Вся эта чушь, описанная во многих книгах, что он якобы давал своим последователям гашиш, а те, никогда прежде его не пробовавшие, считали это магией, — совершенно антиисторична. На Востоке гашиш употребляли со времен неолита. При раскопках археологи находят его в гробницах. Видимо, наши предки, хороня своих жрецов, снабжали их запасом гашиша, чтобы облегчить им переговоры с богами, когда они попадут на Большую Сахарную Гору, или куда там они, по их мнению, отправлялись. Оригинальность рецептуры Хасана состояла в том, что он смешивал гашиш с правильно подобранными химическими «родственниками», чтобы вызвать новый синергический эффект.

— Что значит синергический! — медленно протянул Джо, впервые за все время пребывания на «Лейфе Эриксоне» ощущая, что его укачивает.

— Не сводимый к сумме компонентов. Это когда ты складываешь вместе два и два, но вместо четырех получаешь пять. В своих геодезических куполах Бакминстер Фуллер все время использует штуки, вызывающие синергические эффекты. Вот почему его купола намного прочнее, чем кажутся. — Хагбард сделал очередную затяжку и снова передал трубку Джорджу. Тот затянулся и хихикнул.

— Так я и знал. Вместо того чтобы с помощью этой чертовой праджни, или как там ее, шпионить за иллюминатами, ты, оказывается, просто очередной грязный старикашка. Ты используешь ее, чтобы заглядывать в чужие головы.

— Головы? — рассмеялся Хагбард. — Я никогда не лезу в головы. Кому интересно наблюдать, как люди избавляются от продуктов своей жизнедеятельности.

— Мне казалось, ты собирался быть Сократом, — простонал Джордж в перерыве между истерическими взрывами смеха, — а я был готов войти в образ Платона, или хотя бы Главкона, или кого‑нибудь из второстепенных персонажей. Но ты такой же обдолбанный, как и я. Ты не сообщишь мне ничего важного. Ты способен только сочинять дурацкие каламбуры.

— Каламбур, — ответил Хагбард с достоинством (слегка умаляемым непроизвольными судорожными смешками), — сильнее меча. Как однажды сказал Джеймс Джойс.

— Ты педантичен.

— А можно я буду семантичным?

— Да. Семантичным — пожалуйста. Или античным. Но не педантичным.

— Так на чем мы остановились?

— На Истине.

— Да. Хм, Истина похожа на марихуану, мой мальчик. Неходовой товар.

— У меня начинается эрекция.

— У тебя тоже? Так оно всегда и бывает. По крайней мере, когда куришь «черный аламут». Сначала тошнота, потом микроамнезия, затем приступ смеха и далее сексуальное возбуждение. Потерпи. Потом начнется прояснение. Тогда мы сможем говорить об Истине. Как будто мы не говорим о ней всегда.

— Ты крутой гуру, Хагбард. Иногда ты кажешься даже глупее меня.

— Если бы здесь был Малаклипс Старший, он бы тебе кое‑что порассказал о некоторых других гуру. И гениях. Ты думаешь, Иисус никогда не мастурбировал? Шекспир никогда не бился в пьяной истерике в таверне «Русалка»? Будда никогда не ковырял в носу? А у Ганди никогда не было вшей?

— У меня все еще стоит. Нельзя ли отложить философию, пока я разыщу Стеллу — в смысле Мэвис?

— Вот тебе и Истина.

— Какая Истина?

— На уровне коры мозга тебе не все равно, кто это будет: Стелла или Мэвис. На уровне половых желез тебе без разницы. Сойдет даже моя бабка.

— Это не Истина. А просто дешевый грубый фрейдистский цинизм.

— О, да. Ты видел мандалу с Мэвис.

— А ты каким‑то образом заглядывал в мои мозги. Грязный вуайер.

— Познай себя.

— Наш диалог никогда не выйдет на уровень «Диалогов» Платона, даже через миллион лет. Мы оба укурились в хлам.

— Я люблю тебя, Джордж.

— По— моему я тоже тебя люблю. Ты такой… ошеломляющий. Все тебя любят. Мы будем трахаться?

(Мэвис говорила: «Сотри сперму со штанов». Воображаемая Софи Лорен, когда он мастурбировал. Или воображающая, что он мастурбировал, тогда как в действительности…)

— Нет, тебе это не нужно. Ты начинаешь вспоминать, что на самом деле произошло в тюрьме Мэд‑Дога.

«О, нет». Огромный, змеевидный член Койна… боль… удовольствие…

— Боюсь, что это так.

— Вот черт, теперь я никогда не узнаю. Было ли это на самом деле или ты ввел это в мои мозги? Воображал ли я, что ничего не было тогда, или вообразил это изнасилование только сейчас?

— Познай себя.

— Ты сказал это дважды или я услышал дважды?

— А как ты думаешь?

— Не знаю. Сейчас не знаю. Просто не знаю. Это такая техника гомосексуального совращения?

— Возможно. Возможно, это заговор с целью убийства. Возможно, я подвожу к тому, чтобы перерезать тебе горло.

— Я не против. У меня всегда была огромная жажда самоуничтожения. Как у всех трусов. Трусость — это защитный механизм против суицида.

Хагбард рассмеялся.

— Я никогда не знал ни одного молодого человека, который бы поимел столько женщин и так часто рисковал своей жизнью. А ты тут сидишь и все беспокоишься: а вдруг тебя правильно дразнили, когда ты впервые начал отращивать волосы в подростковом возрасте.

— Сосунок. Так меня называли в старом добром Натли, штат Нью‑Джерси. Это слово одновременно подразумевало «педик» и «трус». С тех пор я никогда не стриг волосы: доказывал, что им не запугать меня.

Ага. Я сейчас отслеживаю чернокожего парня, музыканта, который самозабвенно трахает белую леди, нежный цветок Техаса. Отчасти потому, что она действительно ему нравится. Но отчасти потому, что, возможно, у нее есть брат, который будет гоняться за ним с пистолетом. Он доказывает, что им не запугать его.

— И в этом Истина? Мы тратим всю нашу жизнь, доказывая, что нас нельзя запугать? И при этом мы всю жизнь запуганы на другом уровне? — Цвета снова приобрели яркость и глубину; таков уж этот полет. Всякий раз, когда ты считаешь себя пилотом, тебя уносит в неожиданном направлении, чтобы напомнить: ты всего лишь пассажир.

— Это часть Истины, Джордж. Другая часть заключается в том, что всякий раз, считая себя запугиваемым, на каком‑то другом уровне ты бунтуешь. О, какие же иллюминаты на самом деле идиоты, Джордж! Когда‑то я собирал статистику по количеству несчастных случаев на производстве, выбрав для исследования город Бирмингем в Англии. Затем ввел все полученные статистические данные в БАРДАК и получил именно то, что ожидал. Саботаж. Бессознательный саботаж. Каждый несчастный случай был скрытым бунтом. Все люди, мужчины и женщины, бунтуют, но мало у кого хватает смелости в этом признаться. Все остальные противодействуют системе с помощью несчастных случаев, ха‑ха‑ха, или по глупости, еще раз ха‑ха‑ха! Дай‑ка я кое‑что тебе расскажу об индейцах, Джордж.

— О каких индейцах?

— Ты когда‑нибудь задумывался, почему все работает плохо? Почему кажется, что во всем мире царит полный бардак?

— Конечно. Мне кажется, все задумывались.

— Да, ты прав. Извини, мне надо еще курнуть. Через некоторое время я войду в БАРДАК и мы сольемся с ним мозгами, буквальным образом: я прикреплю к вискам электроды и попытаюсь отследить проблему в Лас‑Вегасе. Я не трачу все свое время на беспорядочный вуайеризм, — с достоинством изрек Хагбард.

Он снова набил трубку, обиженным тоном спросив:

— На чем я остановился?

— На индейцах в Бирмингеме. Как они туда попали?

— Никаких гребаных индейцев в Бирмингеме не было. Не путай меня.

Хагбард сделал глубокую затяжку.

— Ты сам путаешься. По‑моему, у тебя вообще башню снесло.

Кто бы говорил! — Хагбард снова глубоко затянулся. — Так вот, индейцы. В Бирмингеме индейцев не было. Бирмингем был городом, в котором я проводил исследование, убедившее меня, что большинство несчастных случае на производстве — это бессознательный саботаж. Как, держу пари, и большинство неправильно составленных документов у чиновников. Индейцы — это другая история. Когда‑то, впервые приехав в вашу страну и еще не занимаясь пиратством, я был адвокатом. Обычно, Джордж, я в этом не сознаюсь. Как правило, я рассказываю, что работал тапером в публичном доме, и это производит более благоприятное впечатление, чем такая правда. Если захочешь узнать, почему государственный сектор так неэффективен, вспомни о двухстах тысячах юристов, работающих на современную бюрократию.

А те индейцы были из племени шошонов. Я защищал их от Великого Земельного Вора, который претенциозно называет себя в Вашингтоне Государством. Мы провели совещание. Знаешь, что такое совещание по‑индейски? Иногда молчание длится часами. Хорошая форма йоги. Когда наконец кто‑то открывает рот, можешь не сомневаться, что он будет говорить от сердца. В избитом киношном штампе «белый человек думает одно, а говорит другое» большая доля правды. Чем больше ты говоришь, тем больше разыгрывается твое воображение, приукрашивая факты. Я один из самых многословных людей среди живущих и один из самых страшных лжецов. — Хагбард снова затянулся и только потом вопросительно протянул трубку Джорджу; Джордж покачал головой. — Но история, которую я хотел тебе поведать, связана с археологом. Он разыскивал следы индейцев, живших в Северной Америке еще до экологической катастрофы, которая произошла за десять тысяч лет до нашей эры. Он обнаружил насыпь, которую принял за курган, и попросил разрешения провести в ней раскопки. Индейцы посмотрели на него. Они посмотрели на меня. Они посмотрели друг на друга. Затем заговорил их старейшина и очень торжественным голосом дал ему такое разрешение. Археолог взял свою кирку, лопату и пошел к кургану с видом Джона Генри, бросающего вызов паровому буру. Через две минуты он исчез. Провалился прямиком в выгребную яму. После чего индейцы рассмеялись.

А теперь грокай, Джордж. Я знал их лучше любого белого человека. Они учились доверять мне, а я — им. Но когда они разыгрывали свою маленькую шутку, я сидел рядом и нимало не подозревал о возможном подвохе. Хотя уже тогда я начал открывать в себе телепатический дар и даже учился искусству концентрации мысли. Задумайся об этом, Джордж. Задумайся о всех чернокожих с их бесстрастными лицами, которых ты встречал. Задумайся, что всякий раз, когда чернокожий совершал какой‑нибудь поразительно, ну просто фантастически глупый поступок, ты ощущал расовую неприязнь — которой, как радикал, конечно же, стыдился — и начинал подумывать, что, может быть, они и впрямь стоят на низшей ступени развития. А еще подумай о том, что девяносто девять процентов женщин белой расы, кроме норвежек, все время ведут себя как Глупые Квочки или как Мерилин Монро. Задумайся об этом на минуту, Джордж. Задумайся.

Воцарилось молчание, которое, казалось, растягивалось в какой‑то длинный коридор почти буддийской пустоты — наконец‑то! Джордж увидел этот проблеск Пустоты, которую пытались описать всего его дружки‑кислотники, — и затем вспомнил, что это было не то, к чему его подталкивал Хагбард. Но молчание затягивалось, успокаивая дух, словно штиль в торнадо этих последних нескольких дней, и Джордж внезапно осознал, что размышляет абсолютно бесстрастно, не испытывая ни надежды, ни страха, ни самодовольства, ни чувства вины; и если не совсем уж без эго, не в состоянии абсолютной даршаны[22], то, по крайней мере, без того разгоряченного и ненасытного эго, которое обычно либо выскакивает вперед, либо отступает перед голыми фактами. Он созерцал свои воспоминания, сохраняя безразличие, объективность, душевный покой. Он размышлял о чернокожих и женщинах и об их тонкой мести Хозяевам, актах саботажа, которые не распознаются как таковые, поскольку принимают форму актов подчинения. Он размышлял об индейцах из племени шошонов и их грубой шутке, удивительно похожей на шутки всех угнетенных людей в любой точке мира; он внезапно понял смысл Карнавала, и «Пира Дураков», и Сатурналий, и Рождественской Вечеринки в Офисе, и всех прочих ограниченных, позволительных, структурированных событий, в которых допускалось фрейдовское Возвращение Вытесненного; он вспоминал разные эпизоды, когда мстил профессору, директору школы, бюрократу или, еще раньше, своим родителям, дожидаясь удобного случая, чтобы сделать именно то, что от него ожидалось, превратив это в маленькую диверсию. Он видел мир роботов, которые, чеканя шаг, маршируют по дорогам, проложенным для них сверху, и видел, что каждый робот частично жив, и в нем теплится частица человека, дожидающегося удобного момента, чтобы поставить палки в колеса Механизма. И наконец он понял, почему все в мире работает неправильно и почему «Обстановка Нормальная» — это всегда «Абсолютный Бардак».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: