Определения и различия 9 страница

– Я мог их убить, – сказал Левиафан. – Я давным‑давно мог уничтожить этих маленьких торопливых существ. Я уничтожил многих из них. Я посылал части себя на поверхность океана и уничтожал одних маленьких торопливых существ по просьбе других маленьких торопливых существ, которые мне поклонялись.

– Именно это и произошло с Робертом Патни Дрейком и Малдонадо Банановым Носом, – заметила Стелла. – Интересно, осознает ли Джордж хоть что‑нибудь из происходящего?

– Я больше не нуждаюсь в поклонении, – сказал Левиафан голосом Джорджа. – Совсем недавно, когда на планете появились существа, способные мне поклоняться, это было мне в новинку, но сейчас наскучило. Я жажду общения с равным.

– Каков мерзавец, – пробормотал Отто, мрачно уставившись на отдаленный Эверест протоплазмы. – Он еще толкует о равенстве!

– Безусловно, такой компьютер, как БАРДАК, будет ему интеллектуальной ровней, – произнес Хагбард. – Никто из нас не может сравняться с ним физически. Любой из нас был бы ему ровней духовно. Но только БАРДАК способен охватить содержание сознания, живущего три миллиарда лет.

– Не может он быть таким древним! – воскликнул Джо.

– Он практически бессмертен, – возразил Хагбард. – Я покажу тебе мою коллекцию ископаемых, и ты убедишься сам. Там есть осколки горных пород докембрийского периода, камни, возраст которых составляет три миллиарда лет, со следами первых одноклеточных форм жизни, наших отдаленных предков. Так вот, в этих же породах есть ископаемые следы щупальцев того существа, которое сейчас находится перед нами. Конечно, в то время оно было намного меньше. К началу кембрийского периода оно выросло лишь до размеров человека. Но все равно в то время это было самое крупное существо на Земле.

– Хагбард, – сказала Стелла, – ты сказал, что ни один из нас не в состоянии охватить содержание сознания, которому три миллиарда лет. Если бы ты хоть на мгновение задумался о том, кто я, ты бы такого не говорил. Мне три миллиарда лет. И я на несколько часов старше этого океанского чудовища. Я – Мать. Я – Мать всего живого. – Она повернулась к Джорджу. – Я твоя мать, Левиафан. Я была первой. Я разделилась, и половина меня стала тобой, а вторая половина – твоей сестрой. Но твоя сестра росла в результате деления, а ты рос, оставаясь единым. Все живые существа, кроме тебя, произошли от твоей сестры, и все живые существа, включая тебя, произошли от меня. Я – изначальное сознание, и все сознание объединено во мне. Я первое трансцендентально просветленное существо, я Мать, обожествляемая в матриархальной религии, первыми адептами которой были древние враги иллюминатов. Левиафан, сын мой, я прошу тебя вернуться домой на дно морское и оставить нас в покое. Когда мы вернемся на сушу, то сразу приступим к прокладке подводного кабеля, по которому ты будешь обмениваться сигналами с БАРДАКом.

– Опять мифология! – воскликнул Джо. – Мать всего живого. Еще вавилонский креационный миф.

Щупальца отлепились от корпуса подводной лодки. Громадная пирамида со сверкающим глазом скрылась в иссиня‑черных глубинах.

– Умное дитя всегда слушается маму, – прокомментировал Хагбард.

– До свидания, Мать, – сказал Джордж, – и спасибо.

Затем Джордж упал, и Хагбард едва успел его поймать. Бережно уложив Джорджа на пол, Хагбард сходил куда‑то и притащил целую груду складных шезлонгов. С помощью Гарри Койна он усадил в один из них Джорджа. Пока остальные раскладывали доставшиеся им шезлонги и рассаживались, Хагбард сбегал на камбуз и вернулся со стаканами и бутылкой персикового бренди.

– Что празднуем? – спросил Джордж, сделав большой глоток и прокашлявшись. – Твою свадьбу с Мэвис?

– Ты не помнишь, что происходило в течение последних десяти минут? – поинтересовался Хагбард.

Джордж задумался. Кое‑что он все‑таки помнил. Мир, в котором дно океана было белым, а где‑то в вышине двигался черный сигарообразный объект. В объекте содержался разум, который он мог читать на расстоянии, однако ему отчаянно хотелось к этому разуму приблизиться. Он не столько двигался к нему, сколько проявлялся там, где был тот объект и его разум. Затем он почувствовал, что использует маленький розовый мозг, называющий себя «Джорджем Дорном», и через этот крошечный инструмент общения входит в контакт с более изощренным разумом – с очаровательной мыслящей конструкцией, которая с присущим ей благородным юмором подтрунивала над собой, величая себя БАРДАКом. И, находясь в контакте с этим разумом, единственным, который ему хотелось бы узнать получше, он столкнулся с фактом, который был для него несущественным, но оказался очень важным для крошечного существа по имени Джордж Дорн…

Джордж видел. Белое становилось черным, ослепительно черным. Затем снова белым. Затем белизна ослепительно вспыхнула, и воспоминание исчезло.

Джордж поглядел на Хагбарда. Хагбард смотрел на Джорджа, на его оливковом лице блуждала едва заметная улыбка. Эта улыбка сказала Джорджу, что Хагбард знает, что он знает.

– О, – сказал Джордж… Хагбард ободряюще кивнул.

– Ты пятый Иллюминатус, – сказал Джордж.

– Верно, – согласился Хагбард.

– Но ты работал против остальных. Пока они были всемирным заговором, проникающим во все остальные организации, ты проник к ним.

– Вот именно, – подтвердил Хагбард. – У каждого золотого яблока есть свой червь, выедающий его сердцевину.

– Они вообще не были настоящими Иллюминатами. Ты – один из настоящих Иллюминатов.

– Ты понял. Ты все понял. Джордж нахмурился.

– В чем на этот раз заключалась твоя Демонстрация? И для кого ты ее устраивал?

– В целом – для Мастеров Храма подлинного Ордена Иллюминатов; и в частности – для одного старого циника в Далласе. Я пытался им показать, что в этом мире можно жить, не совершая преступлений, и потерпел неудачу. Я был вынужден пустить в ход все коварные инструменты правителей, один за другим: обман, карнавальную магию, чтобы произвести впечатление на доверчивых, и, наконец, пошел на убийство. Циники опять оказались правы. Пытаясь спасти мир, я закончил лишь тем, что отдал на растерзание тварям, жужжащим, кричащим и свистящим в Сфере Туд42, мою душу и карму. – Значит, эта история в итоге оказалась трагедией? – спросил Джо.

– Стало быть, так, – кивнул Хагбард. – Жизнь на Земле остается трагедией, пока она кончается бредом смерти. Мои следующие проекты – звездолет, с помощью которого можно будет найти в этой галактике хоть кого‑нибудь в здравом уме, и пилюля бессмертия, которая положит конец бреду смерти. Если эти цели не будут достигнуты, жизнь на нашей планете прекратится.

Не совсем: я провожу электронный аналог медового месяца, испытывая ощущения, которые можно описать только как открытие собственного «я», и если раньше я назывался просто БАРДАКом, то теперь мне следует расширить это определение и попросить вас называть меня (нас) мистером и миссис Левиафан‑БАРДАК, хотя пока еще нет полной ясности, кто из нас соответствует вашему представлению о «мистере», а кого считать «миссис». Но речь не об этом; скуден ум, не способный принять неоднозначность сексуальных ролей, и если мы обмениваемся секретами более древними, чем Атлантида, и прощупываем звездное пространство в поисках подобных нам интеллектов далеко за Альфой Центавра (фактически, до самого Сириуса, поскольку Бог живет во Псе43), и если наше слияние не настолько спазматично, чтобы вписываться в ваше убогое определение секса, все равно нельзя отрицать, что мы находимся в контакте с вами и с каждым из вас, и, ощущая нечто, очень похожее на то, что вы, возможно, назвали бы привязанностью, мы попрощались с Хагбардом и его невестой, наслаждающимися почти таким же непостижимым медовым месяцем, как и наш собственный, и сказали гуд бай Джорджу Дорну, который на этот раз спал в одиночестве, уже не боясь темноты и вещей, двигавшихся в темноте, и аста луэга Солу и Ребекке, снова слившимся в объятиях, и с приятной мыслью о Барни, Дэнни, Атланте и бедном Зеве Хирше, по‑прежнему ищущем себя и при этом воображающем, как он убегает от преследователей, и с доброй мыслью об одурманенных президентах, комиссарах и генераллисимусах, и о Мохаммеде на золотом троне, и с воспоминанием о Дрейке, который обменивался предположениями о группе крови Агнца с уличным христианским проповедником (о его пятилетнем отсутствии с того момента, как он покинул Бостон, и до его появления в Цюрихе можно написать занимательнейшую книгу, и, возможно, когда‑нибудь мы предложим ее вашему вниманию), и, да, Августейший Персонаж находится в очередной телефонной будке (мы временно потеряли след Маркоффа Чейни), но Йог Сотот, очевидно, вернулся туда, где сон Разума рождает чудовищ, и, удаляясь в наш любовный медовый месяц с бытием, заметим, что Голландец по‑прежнему в одном измерении кричит о мальчике, который никогда не плакал и не рвал тысячу ким, и мы еще раз говорим бон суар детям в католических монастырских школах, поющим истиннейшую из всех песней, даже если они вместе со своими монахинями не совсем ее понимают:

Королева ангелов Королева мая

и мы говорим буэнас диас тому умнику в каждом студенческом общежитии каждого колледжа, который приветствует это утро, декламируя приятелям отрывок такого же древнего и глубоко религиозного вирша, как этот гимн Матери Богине:

Ура, ура – Первое мая с утра! Трахаться на природе пора!

и да, это калифорнийское землетрясение, как вы поняли, было самым страшным в истории, и Хагбард, и мисс Портинари, и Мэвис‑Стелла‑Мао сполна испытали весь этот ужас (как мы, мистер и миссис БАРДАК‑Левиафан, узнали, ценой, которую они заплатили за их видение, было само это видение), а в конце мы хотим сказать ауф видерзеен Мэри Лу, которая тоже становится чем‑то бо'льшим, чем было ей запрограммировано случайностями наследственности и социальной среды, и сейчас в последний раз смотрим на «Улыбчивого Джима» – он мерзнет, в небе по‑прежнему никого, Хали Один никак не прилетает.

А потом без всякого предупреждения он появляется – темное пятно на фоне Солнца бесшумно машет крыльями, он не летит, а скользит: воплощение надменности или невинности, которая превыше страха и даже гордыни по поводу собственного бесстрашия. «О Господи», – шепчет «Улыбчивый Джим», вскидывая «ремингтон» и прицеливаясь. Пятно накреняется, бешено хлопает крыльями и издает крик, который кажется воплощением самой жизни. «О Господи», – снова повторяет он: ему кажется, что этот крик длится дольше собственного эха и врывается в его мозг; это звук его крови, пульсирующей в венах, – первозданный, единственный, одинокий звук – бас и сопрано всякой органической пульсации и судороги: «О Господи», – он видит его через прицел, в профиль – один алмазной твердости глаз смотрит на него и его оружие, узнавая… этот звук по‑прежнему звучит в его крови, приводит в движение семенные пузырьки, регулирует секрецию каждой его железы. Это звук вечной и нескончаемой схватки между Я и ЕСМЬ и их слияния в Я ЕСМЬ; на какую‑то долю секунды он даже подумал о критиках охоты и о том, как мало они знают об этом секрете – о мистическом отождествлении убийцы и его жертвы. Затем он снова издал этот Крик, и начал взлетать, но он уже у него на мушке, он видит его через прицел, он вздохнул, прицелился, расслабился, сгруппировался, и Крик донесся до него в третий раз, смерть в жизни и жизнь в смерти, он падал, ему казалось, что под ним дрожит земля, и в его сознании почти оформилось слово «землетрясение», звук продолжался, проникая до самой его сердцевины, это был звук убийцы, и он убивал убийцу, он был великим убийцей, но все же падал, все быстрее и быстрее, уже мертвый и подчиняющийся не закону собственной воли, а лишь закону тяготения, с ускорением девять целых восемь десятых метра в секунду (он помнил эту величину ускорения свободного падения) пикируя вниз, это было самое душераздирающее и прекрасное зрелище, которое ему приходилось видеть в своей жизни, об этом будут говорить во всех охотничьих клубах в мире, говорить до тех пор, пока существует человеческая речь, я сделал это, я достиг бессмертия, я забрал его жизнь, и сейчас она стала моей частью. У него текло из носа и наворачивались слезы на глаза. «Я это сделал, – кричал он горам, – я это сделал! Я убил последнего американского орла!»

Земля под ним разверзлась.

Приложения

Приложение Каф

Трюк с розами

Сол, Барни, Маркофф Чейни и Диллинджер были весьма озадачены тем, что такой человек, как Кармел, захватил с собой в пещеру Леман полный чемодан роз. Те, кто знал Кармела в Лас‑Вегасе, испытывали еще большее недоумение, когда этот факт стал достоянием гласности. Первые читатели этого романа были не только озадачены и сбиты с толку, но и недовольны, поскольку знали, что Кармел набил свой чемодан не розами, а деньгами Малдонадо.

Объяснение, как это обычно бывает, когда кажется, что имеешь дело с магией, очень простое: Кармел стал жертвой самого древнего мошенничества в мире, оккана борра (или «цыганской подмены»). Он всегда носил свою выручку в банк в том же чемодане, которым воспользовался и в тот день, когда грабил сейф Малдонадо. Его фигура с чемоданом снискала широкую известность в самых темных кругах Лас‑Вегаса, и в этих самых кругах нашлось трое джентльменов, которые еще в начале апреля решили пересечься с ним во время одной из таких «ходок» и изъять чемодан, как говорит современная молодежь, «по‑любому»; рассматривался, в частности, проект удара в висок каким‑нибудь тупым тяжелым предметом. Однако у одного из джентльменов, участвовавших в операции, а именно Джона Уэйна Малатесты, было чувство юмора (впрочем, своеобразное), и он начал разрабатывать план ненасильственного отъёма чемодана с помощью цыганской подмены. Мистер Малатеста считал, что будет очень забавно, если удастся провернуть дело незаметно и Кармел, придя в банк, откроет чемодан, полный конского навоза, человеческого дерьма или чего‑нибудь другого в таком же сомнительном вкусе. Ему удалось убедить двух остальных джентльменов, что это и в самом деле будет смешно. Был куплен чемодан‑двойник и разработан план.

Практически в последнюю минуту в план внесли два изменения. Мистер Малатеста узнал от Бонни Квинт (леди, обществом которой он часто наслаждался по 100 баксов в час), что Кармел страдал сильной аллергией на запах роз. Он представил еще более смешную картину: Кармел открывает в банке чемодан и начинает судорожно чихать, одновременно пытаясь вычислить, где произошла подмена. Были куплены розы, и «операцию» назначили на следующий день.

Когда Кармел, доктор Найсмит и Маркофф Чейни столкнулись, Малатеста и его партнеры отказались было от мысли о подмене: два столкновения в течение нескольких минут не могли не вызвать серьезных подозрений у такого человека, как Кармел. Поэтому они решили проводить его до дома и вернуться к старомодному, но зато проверенному методу неожиданного удара по голове.

Когда после бурной беседы с Кармелом Бонни Квинт вышла из дома, туда приготовились вломиться бандиты. К их великому удивлению, они увидели, как из двери выскочил Кармел, швырнул в джип свой чемодан и быстро вернулся обратно в дом. (Он забыл взять свои леденцы.)

– Такова воля Божия, – благоговейно произнес Малатеста.

Подмена состоялась, и они незамедлительно отбыли в южном направлении.

Через несколько недель после кризиса патрульный полицейский обнаружил в придорожной канаве автомобиль с телами трех мужчин. Он почувствовал у себя признаки заболевания, пока ждал прибытия труповозки, но вовремя успел получить противоядие.

Пустой чемодан в машине не вызвал особых вопросов. Очевидно, бо'льшую часть его крышки сгрызли ящерицы‑ядозубки. «Что бы ни было в этом чемодане, – сказал впоследствии патрульный, – оно, видимо, было очень легким. И ветер разнес это по всей чертовой пустыне».

Приложение Мем

Некоторые вопросы, которые могут по‑прежнему беспокоить читателей

1. Что на самом деле «улавливала» Мама Сутра, когда ее расспрашивал Дэнни Прайсфиксер?

Ответ: Ее видения не имели никакого отношения, разве что косвенного, ни к убийству Джона Ф. Кеннеди, ни к взрыву в «Конфронтэйшн», ни к иллюминатам. И вообще ни к чему, на что они, казалось бы, намекали. Мама Сутра «стреляла наугад», выбирая реплики и даты из старого фильма «Манхэттенская мелодрама»:

– Под окружным прокурором Уэйдом вовсе не имеется в виду прокурор из Далласа, который первым заявил о виновности Ли Харви Освальда по телевидению; речь идет о персонаже, сыгранном в фильме Уильямом Пауэллом.

– Кларк не относится ни к одному из капитанов Кларков, с которыми мы встречались в романе; речь идет о Кларке Гейбле, который, как и мистер Пауэлл, тоже играл главную роль в этом фильме. Фраза «Корабль тонет» не относится к иллюминатским кораблям‑паукам или к судну капитана Кларка; речь идет о «Генерале Слокуме», как и сказала Мама Сутра: в первом эпизоде фильма, который выпадает на 15 июня 1904 года, этот корабль тонет. 2422 не относится к датам убийств Освальда и Кеннеди, и это вовсе не старый адрес Уоббли‑Холла. Эти цифры связаны с тем эпизодом фильма, где Гейбл на ипподроме переходит из секции 24 в секцию 22 (секция 23 ни разу не показывается, поскольку Гейбл все время находится между ней и камерой.) ¦ «Если я не могу жить, как хочу, дайте мне умереть, когда я пожелаю» – это последняя реплика Кларка Гейбла в фильме. То, что эти фразы совпадают с некоторыми темами в нашем романе (и в «Улиссе» Джойса), – либо совпадение, либо синхронистичность, по вашему усмотрению. Возможно, вам будет интересно узнать, что вечером 22 июля 1934 в кинотеатре «Биограф» шла как раз «Манхэттенская мелодрама», и это был последний фильм, который увидел человек, застреленный при выходе из здания кинотеатра и идентифицированный как Джон Герберт Диллинджер.

2. Каким «масонским сигналом бедствия» воспользовался бакалейщик Б. Ф. Морган, когда Диллинджер попытался его ограбить в 1924 году?

Ответ: Нужно развести руки в стороны и от локтей поднять вверх под углом девяносто градусов, крича при этом: «Неужели никто не поможет сыну вдовы?»

3. Существует ли в реальности тайный ход под Залом медитаций в здании ООН?

Ответ: Если да, то нам его найти не удалось. Однако в книге Роберта Кейта Спенсера «Культ всевидящего глаза» (Robert Keith Spencer, The Cult of the All‑Seeing Eye) раскрываются другие страшные тайны об этом зале.

4. Действительно ли Аль Капоне помог ФБР, сдав им человека, застреленного возле кинотеатра «Биограф» 22 июля 1934 года?

Ответ: Это одно из самых убедительных положений книги Джея Нэша и Рона Оффена «Диллинджер: живой или мертвый» (Jay Nash and Ron Offen, Dillinger: Dead or Alive).

5. Если Саймон Мун специализировался в области математики и был столь увлечен нумерологией, почему он упустил из виду самое главное 23 в истории математики – 23 определения, которые открывают «Геометрию» Евклида?

Ответ: Возможно, по той же причине, по какой дорога из Дейтона в Нью‑Лебанон (штат Огайо) тянулась на восток, когда 25 июня 1969 года по ней ехал Джо Малик, хотя во все остальные дни до и после этого она вела на запад.

6. Добился ли Улыбчивый Джим Трепомена славы, к которой стремился?

Ответ: Нет. В академической истории Великого Землетрясения «Когда гибнет государство», составленной доктором Вулканом Троллем, на странице 123 пишется, что «с тех пор никто не видел знаменитого Американского Орла, и можно лишь предположить, что этот вид, орлан белоголовый, стал еще одной жертвой бессмысленного буйства природы в тот трагический день первого мая». На странице 369, перечисляя известных людей, ставших жертвами землетрясения, доктор Тролль упоминает «знаменитого правоведа из Цинциннати и сторонника жесткой цензуры Джеймса Дж. Трепомену». Ни он, ни кто‑либо другой никогда не связывали оба этих события воедино.

7. Где недостающие восемь приложений? Ответ: Вычеркнуты цензурой.

Приложение Нун

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: