Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






XII. Право на труд, право на прибыль




«Б ратья, устройте складчину, чтобы дать мне работу и оплатить ее по вашей цене». Это право на труд, примитивный социализм, или социализм первой ступени.

«Братья, устройте складчину, чтобы дать мне работу и оплатить ее по моей цене». Это право на прибыль, социализм более изысканный, или социализм второй ступени.

Тот и другой живут эффектами, которые видно. Того и другого ждет кончина от эффектов, которых не видно.

Видны труд и прибыль, обеспечиваемые общественной складчиной. Не видны работы и прибыли, которые обеспечивала бы та же самая складчина, если свести ее к простым и обычным сборам с налогоплательщиков.

В 1848 году право на труд появилось на какое-то время в двух обличиях, и этого обстоятельства оказалось достаточно, чтобы оно обрушилось и пало в глазах общественности. Одно из обличий называлось «Национальная мастерская».

Другое – «Сорок пять сантимов».

Миллионы денег ежедневно переправлялись с улицы Риволи в национальные мастерские. Это лицевая сторона медали.

А вот сторона оборотная. Чтобы миллионы поступали из кассы, надо, чтобы они имелись в кассе. Поэтому инициаторы и устроители права на труд обратились к налогоплательщикам.

Но каждый крестьянин говорил: мне приходится отдавать 45 сантимов; значит, у меня не будет во что одеться, я не смогу удобрить мое поле и починить мой дом.

А рабочие сельских местностей говорили: раз наш хозяин не может одеться, будет меньше работы портному; раз он не удобряет землю, будет меньше работы землекопу; раз он не чинит дом, будет меньше работы плотнику и каменщику.

И было доказано, что из одного мешка не высыпешь муки на два мешка и что труд, оплачиваемый правительством, ущемляет и ущербляет труд, оплачиваемый налогоплательщиком. Поэтому и окончило свои дни так называемое право на труд, представшее в виде химеры и вопиющей несправедливости.

Тем не менее право на прибыль, представляющее собой лишь увеличенное и даже преувеличенное право на труд, продолжает жить и чувствует себя превосходно.

Но разве нет чего-то недостойного и постыдного в той роли, какую навязывает обществу защитник такого права?

Он говорит обществу:

Ты должно дать мне работу, да не простую, а прибыльную. Я сделал глупость, выбрав отрасль, приносящую мне десять процентов убытка. Если ты обложишь данью в двадцать франков каждого из моих соотечественников и дашь мне эти деньги, моя потеря обернется прибылью. Я имею право на прибыль, и тебе надо обеспечить его мне.

Общество, слушающее этого софиста, взваливающее на себя новые налоги, чтобы удовлетворить его, не замечающее, что потери в одной отрасли хозяйства – это потери для всех других отраслей, которым приходится восполнять эти потери, такое общество, утверждаю я, вполне заслуживает груза, взваливаемого на него.

Все это видно во многих сюжетах моих очерков. Не знать политической экономии означает ослеплять себя близлежащим эффектом того или иного феномена; знать ее означает охватывать мыслью и предвидеть всю совокупность эффектов и следствий этого феномена[3].

Я мог бы изложить здесь множество других вопросов и доказательств. Но я боюсь впасть в монотонность единообразного показа вещей и закончу, распространив на политическую экономию то, что Шатобриан говорил об истории:

«В истории бывают два следствия: одно непосредственное, которое распознают тотчас же, другое отдаленное, которое поначалу не замечается. Часто эти следствия противоречат друг другу; одни из них связаны с нашей недостаточной мудростью, другие – с мудростью, можно сказать, извечной. Провиденциальное событие наступает вслед за событием человеческим. Позади людей встает Бог. Вы можете сколько угодно отрицать существование высшей инстанции, можете не соглашаться с ее действиями, спорить о словах и их значении, называть силой обстоятельств или результатом рассудительности то, что в народе называют Провидением. Но взгляните и глядите до конца на свершившийся факт, и вы увидите, что факт этот всегда производит обратное тому, чего вы ожидали, если дело не было сделано с самого начала на основе нравственности и справедливости».

(Шатобриан. Загробные записки.)

Государство

Я бы очень желал, чтобы установили премию не 500 франков, а 1 миллион франков с награждением еще крестами и лентами для выдачи их тому, кто дал бы хорошее, простое и вразумительное определение слова Государство.

Какую громадную услугу оказал бы он обществу!

Государство! Что это такое? Где оно? Что оно делает? Что должно делать?

То, что мы знаем теперь про него, – это какая-то таинственная личность, которая, наверное, более всех на свете хлопочет, более всех тормошится, более всех завалена работой, с которой более всех советуются, которую более всех обвиняют, к которой чаще всех обращаются и взывают о помощи.

Я не имею чести знать вас, милостивый государь, но готов держать какое хотите пари – один против десяти, что вы в течение уже шести месяцев занимаетесь составлением утопий, и бьюсь об заклад – один против десяти, что исполнение ваших утопий вы возлагаете на Государство. А вы, милостивая государыня, я уверен в этом, от всего сердца желаете излечить все страдания бедного человечества и были бы очень рады, если бы Государство пришло вам на помощь.

Но, увы, несчастное Государство, подобно Фигаро, не знает, кого слушать, в какую сторону повернуться. Сто тысяч голосов из печати и с трибуны кричат ему все разом:

«Организуйте труд рабочих!»,

«Искорените эгоизм»,

«Подавите нахальство и тиранию капитала», «Сделайте опыты с навозом и яйцами», «Избороздите страну железными дорогами», «Оросите равнины»,

«Посадите лес в горах»,

«Постройте образцовые фермы»,

«Откройте благоустроенные мастерские»,

«Населите Алжир»,

«Выкормите детей»,

«Обучите юношество»,

«Поддержите старость»,

«Разошлите жителей городов по деревням», «Уравновесьте выгоды всех отраслей промышленности»,

«Дайте взаймы деньги без процентов всякому, кто желает получить»,

«Освободите Италию, Польшу и Венгрию», «Обучите верховую лошадь»,

«Поощряйте искусство, дайте нам музыкантов и танцовщиц»,

«Запретите торговлю и заодно создайте нам торговый флот»,

«Отдайте истину и зароните в наши головы семена разума. Назначение Государства – просвещать, развивать, расширять, укреплять, одухотворять и освящать душу народов».

«Но, господа, минуту терпения, – жалостно отвечает Государство. – Я постараюсь удовлетворить вас, но для этого мне необходимы некоторые средства. Я заготовило проекты пяти или шести налогов, совсем новых и самых благословенных в мире. Вы увидите сами, с каким удовольствием будут платить их».

Но тут поднялся страшный крик: «У-у! Нечего сказать, невелика заслуга сделать что-нибудь на такие средства! К чему же тогда и называться Государством? Нет, вы бросьте ваши новые налоги, мы же требуем еще отмены старых налогов. Уничтожьте налог на соль, на напитки, на литературу, патенты, а также поборы».

Среди этого гвалта, после того как страна два или три раза меняла свое Государство за то, что оно не удовлетворяло всех ее требований, я хотел бы заметить, что она страдает противоречием. Но, Боже мой, на что я отваживаюсь?! Лучше было бы сохранить мне это замечание про себя.

И вот я навсегда скомпрометирован, теперь все считают меня человеком без сердца, без души, сухим философом, индивидуалистом, буржуа – одним словом, экономистом английской или американской школы.

О, простите меня, великие писатели, которые ни перед чем не останавливаются, даже перед противоречиями. Я, конечно, не прав, я охотно отступаю. Я ничего так не желаю, будьте уверены в этом, как если бы вы действительно открыли вне нас существующее благотворительное и неистощимое в своих благодеяниях существо, называемое Государством, которое имело бы наготове хлеб для всех ртов, работу для всех рук, капиталы для всех предприятий, кредит для исправления всех проектов, масло для всех ран, целебный бальзам для всех страданий, советы на случай всяких затруднений, решения по всем сомнениям, истину для всех умов, развлечения от всякой скуки, молоко для детей, вино для старцев, которое предусматривало бы все наши нужды, предупреждало бы все наши желания, удовлетворяло бы нашу любознательность, исправляло бы все наши промахи, все наши ошибки и избавляло бы нас от всякой предусмотрительности, осторожности, проницательности, опытности, порядка, экономии, воздержания и всякого труда.

И почему же мне не желать этого? Ей-богу, чем больше я размышляю об этом, тем больше убеждаюсь, как это было бы удобно для всех, мне же самому хочется поскорее воспользоваться этим неисчерпаемым источником богатства и света, этим универсальным целителем, этой неисчерпаемой сокровищницей, этим непогрешимым советником, которого вы зовете Государством.

Вот почему я и прошу, чтобы мне показали, определили его, и вот почему я предлагаю учредить премию для того, кто первый откроет этого

Феникса. Согласитесь же со мной, что это драгоценное открытие еще не сделано, потому что до сих пор все, что являлось под именем Государства, народ тотчас же опрокидывал именно за то, что оно не выполняло нескольких противоречивых требований программы.

Говорить ли? Я боюсь, чтобы в этом отношении мы не сделались игрушкой самой странной иллюзии, которая когда-либо овладевала умом человека.

Человеку свойственно иметь отвращение к труду и страданиям, а между тем он обречен самой природой страдать от лишений, если не возьмет на свои плечи всю тягость труда, ему остается только выбрать одно из этих двух зол. Но что надо сделать, чтобы избегнуть и того и другого? До сих пор он находил для этого только одно средство – пользоваться трудом своего ближнего – и никогда не найдет другого. Надо сделать так, чтобы труд и удовольствие не распределялись между всеми в естественной пропорции, но чтобы весь труд падал на долю одних, а все удовольствия жизни приходились на долю других. Отсюда рабство и хищение, в каком бы виде они ни проявлялись: в виде ли войн, лицемерия, насилия, стеснений, обманов, чудовищных злоупотреблений и т. д., вполне согласны с породившей их мыслью. Должно ненавидеть и бороться с притеснителями, но все-таки нельзя упрекнуть их в том, что они непоследовательны.

С одной стороны, рабство, хвала Господу, отживает свой век. С другой стороны, хотя существующая теперь возможность для каждого защищать свое добро затрудняет всякое прямое и открытое хищение, однако сохраняется еще несчастная первоначальная склонность, присущая всем людям, – делить сложные дары жизни на две части, на одних валить всю тяжесть труда и страданий, а для себя самих сохранять только удовольствия этой жизни. Посмотрим, в какой новой форме проявляется это печальное направление.

Притеснитель не давит теперь притесняемого прямо собственными руками – наша совесть стала к этому слишком чувствительна. Тиран и его жертва еще существуют, но между ними поместился посредник – Государство, т. е. сам закон. Чем, спрашивается, лучше всего можно заглушить укоры совести, а что еще дороже – преодолеть сопротивление? И вот все мы по тому или другому праву, под тем или другим предлогом обращаемся к Государству. Мы говорим ему: «Я нахожу, что соотношение между моими радостями жизни и трудом не удовлетворяет меня, и я хотел бы для восстановления желаемого равновесия между ними попользоваться чем-нибудь от благ моего ближнего. Но это небезопасно для меня. Не можете ли вы помочь мне в этом? Не можете ли вы дать мне хорошее место? Или побольше стеснить промышленность моих конкурентов? Или даром ссудить меня капиталами, которые вы отобрали у их владельцев? Или воспитать детей моих на казенный счет? Или выдать мне премию в виде поощрения? Или обеспечить меня, когда мне исполнится 50 лет? Тогда со спокойной совестью я достигну своей цели, потому что за меня будет действовать сам закон, а я буду пользоваться всеми выгодами хищения, ничем не рискуя и не возбуждая ничьего негодования!»

Так как, с одной стороны, очевидно, что все мы обращаемся к Государству с подобными требованиями, а с другой стороны, доказано, что Государство не может удовлетворить одних, не усилив тягостей других, то в ожидании иного определения Государства я позволю себе привести здесь мое мнение. Почем знать, может быть, оно и удостоится премии? Вот оно.

Государство – это громадная фикция, посредством которой все стараются жить за счет всех.

В наше время, как и прежде, каждый в большей или меньшей степени хочет пользоваться трудами ближнего. Никто не позволяет себе явно выражать это чувство, и всякий скрывает его даже от самого себя. Но как же поступают тогда? Выдумывают посредника и обращаются к Государству, которому каждый класс общества по очереди говорит так: «Вы, которые законно и честно можете брать, берите у общества, а мы уж поделим». Увы! Государство всегда слишком склонно следовать такому адскому совету, так как оно состоит из министров, чиновников и вообще людей, сердцу которых никогда не чуждо желание и которые готовы всегда как можно скорее ухватиться за него, умножить свои богатства и усилить свое влияние. Государство быстро соображает, какую выгоду оно может извлечь из возложенной на него обществом роли. Оно станет господином, распорядителем судеб всех и каждого; оно будет много брать, но зато ему и самому много останется: оно умножит число своих агентов, расширит область своих прав и преимуществ, и дело кончится тем, что оно дорастет до подавляющих размеров.

Но что следует хорошенько заметить себе, это поразительное ослепление общества на сей счет. Когда солдаты победоносно и радостно обращали в рабство побежденных, они были, правда, варварами, но не были непоследовательны. Цель их, как и наша, состояла в том, чтобы жить за счет других, но они ни в чем не противоречили ей. А что мы должны думать о народе, который и не подозревает, что взаимный грабеж есть все-таки грабеж, хотя он и взаимный; что он не стал менее преступен потому, что совершается в установленном законом порядке; что он ничего не прибавляет к общему благосостоянию, а, напротив, еще умаляет его на всю ту сумму, которой стоит ему разорительный посредник, называемый Государством?

И эту великую химеру мы начертали в назидание народу на фронтоне нашей Конституции. Вот первые слова, которыми начинается ее вступление:

«Франция учредила республику для того, чтобы… поднять всех граждан на все возвышающуюся ступень нравственности, света и благосостояния».

Следовательно, по этим словам, Франция, т. е. понятие отвлеченное, призывает французов, т. е. действительно существующих людей, к нравственности, благосостоянию и т. д.

Не значит ли это, по смыслу этой странной иллюзии, ожидать всякого блага не от самих себя, а от чьей-то сторонней энергии? Не указывает ли это на то, что рядом и независимо от французов существует еще какое-то добродетельное, просвещенное и богатое существо, которое может и должно изливать на них свои благодеяния? Не дает ли это право предполагать, и притом без всякой надобности, что между Францией и французами, т. е. между простым, сокращенным и отвлеченным понятием о всех личностях в совокупности и между этими самыми личностями, существуют еще какие-то отношения отца к сыну, опекуна к опекаемому, учителя к ученику? Кто не знает, что иногда выражаются метафорически и называют родину нежной матерью. Но чтобы доказать воочию всю бессодержательность приведенного положения нашей Конституции, достаточно показать, что оно не только легко, но и с выгодой для здравого смысла может быть выражено в обратной форме. Так пострадала ли бы точность выражения, если б во вступлении было сказано: «Французы устроились в республику, чтобы призвать Францию на всевозрастающую ступень нравственности, света и благосостояния»?

Какое же значение имеет аксиома, в которой подлежащее и дополнение могут свободно переставляться без ущерба смыслу? Всякий понимает, когда говорят: мать выкормит ребенка, но странно было бы сказать: ребенок выкормит мать.

Американцы иначе понимали отношение граждан к Государству, когда в заголовке своей Конституции начертали следующие простые слова:

«Мы, народ Соединенных Штатов, желая образовать более совершенный союз, установить справедливость, обеспечить внутреннее спокойствие, оградить, умножить общее благосостояние и обеспечить блага свободы себе и нашему потомству, постановляем…»

Тут нет ничего химерического, нет никакой абстракции, от которой граждане требовали бы себе всего. Они надеются только на себя, на свою собственную энергию.

Если я позволил себе критически отнестись к первым словам нашей Конституции, то не из-за метафизической тонкости, как это можно подумать, а просто потому, что, по моему убеждению, это олицетворение Государства служило в прошлом и послужит в будущем обильным источником для всяких бедствий и революций.

И точно, общество с одной стороны, Государство – с другой стоят как два различных существа; последнее должно изливать на первое целый поток человеческих радостей, а первое имеет право в изобилии требовать их от последнего. Что должно произойти при этом?

Ведь Государство не об одной руке и не может быть таковым. У него две руки – одной брать, а другой раздавать или, иначе, одна тяжелая, а другая легкая рука. Деятельность второй по необходимости подчинена деятельности первой. Строго говоря, Государство может брать и не отдавать, что и случалось иногда. Это объясняется пористым и липким свойством обеих рук, в которых всегда удерживается какая-нибудь часть, а иногда и все сполна, до чего только они прикасаются. Но чего никогда не видели, чего никогда никто не увидит и чего даже предположить нельзя – чтобы Государство возвращало обществу более, чем сколько оно получило с него. Совершенно безрассудно с нашей стороны то, что мы становимся по отношению к нему в положение каких-то смиренных нищих. Для Государства, безусловно, невозможно предоставлять частные выгоды некоторым лицам без того, чтобы не нанести большого вреда целому обществу.

Очевидно, стало быть, что Государство оказывается вследствие наших обращаемых к нему требований в заколдованном кругу.

Если оно отказывается делать добро, которого от него требуют, то его обвиняют в слабости, нежелании, неспособности. Если оно хочет исполнить это требование, то принуждено давить народ двойными налогами, т. е. делать больше зла, чем добра, и навлечь на себя общее нерасположение с другого конца.

Таким образом, у общества две надежды, у правительства два обещания: много благ и никаких налогов. Так как надежды и обещания противоречат друг другу, то они никогда и не осуществляются.

Не в этом ли причина всех наших революций? Между Государством, раздающим неисполнимые обещания, и обществом, преисполненным неосуществимых надежд, становятся два класса людей: честолюбцы и утописты. Роль их вполне определяется их положением. Достаточно этим искателям популярности крикнуть народу: «Правительство обманывает тебя; если бы мы были на его месте, то осыпали бы тебя благодеяниями и освободили бы от налогов!» – и народ верит, надеется, делает революцию.

И лишь только друзья его заберут власть в свои руки, как их уже заваливают бесчисленными требованиями об уступках. «Дайте же мне работы, хлеба, пособия, денег, образования, колоний, – кричит народ, – и освободите меня, как вы обещали мне, из когтей казны».

Новое Государство смущается не менее прежнего, потому что в отношении невозможного очень легко давать обещания, но нелегко исполнять их. Оно старается выгадать время, которое нужно ему, чтобы вызрели его широкие проекты.

Сначала оно робко делает опыты: с одной стороны, слегка расширяет начальное обучение, с другой – слегка изменяет питейный акциз (1830). Но роковое противоречие всегда стоит перед ним лицом к лицу: коли оно хочет быть филантропом, то поневоле заботится о пополнении казны, а если отказывается от нее, то поневоле отказывается и от филантропии.

Эти два обещания всегда и неизбежно сталкиваются одно с другим. Прибегать к кредиту, т. е. пожирать будущее, составляет теперь единственное действенное средство помирить эти обещания, и вот стараются сделать немного добра в настоящем за счет большого зла в будущем. Но такой прием вызывает призрак банкротства, которое губит кредит. Что же остается делать? Новое Государство отважно берется за дело: собирает силы вокруг себя, душит общественное мнение, обращается к произволу, надсмехается над своими же прежними принципами, объявляет во всеуслышание, что управлять можно только при условии быть непопулярным, – короче говоря, оно объявляет себя всеуправляющим.

Здесь-то и ждут его другие искатели популярности: они эксплуатируют ту же иллюзию, идут тем же проторенным путем, достигают тех же успехов и вскоре затем поглощаются той же пропастью…

Прочитайте последний манифест монтаньяров, выпущенный ими по поводу выбора президента.

Он, правда, длинноват, но в общем может быть выражен в таких словах: Государство должно давать гражданам много и брать с них мало. Это все та же тактика или, если хотите, то же заблуждение.

Государство обязано даром «обучать и воспитывать всех граждан».

Оно обязано:

«Давать общее и профессиональное образование, приноровленное по возможности к нуждам, призванию и способностям гражданина»;

«Вселить в него сознание о его обязанностях по отношению к Богу, к людям и к самому себе; развить его чувства, склонности и способности, наконец, научить его знать свое собственное дело, понимать свои интересы и знать свои права»;

«Сделать для всех доступными науку и искусства, продукты мысли, сокровища ума, все умственные наслаждения, возвышающие и укрепляющие душу»;

«Исправлять всякий вред, претерпеваемый гражданами от пожара, наводнения и пр.»;

«Быть посредником между капиталом и трудом и регулятором кредита»;

«Оказывать серьезное поощрение и действительное покровительство земледелию»;

«Выкупать железные дороги, каналы, рудники» (и, без сомнения, управлять ими с той промышленной способностью, которой оно отличается);

«Вызывать великодушные начинания, поощрять их и всеми зависящими от него средствами содействовать их исполнению. Как регулятор кредита, оно будет в широких размерах заправлять промышленными и земледельческими ассоциациями ради обеспечения их успехов».

Все это Государство должно исполнить, однако без ущерба тем обязанностям, которые теперь лежат на нем. Так, например, оно должно всегда сохранять угрожающий вид перед иностранцами, потому что «мы, – говорят подписавшиеся под этой программой, – связанные этой святой солидарностью и прошлым республиканской Франции, несем наши обеты и наши надежды за преграды, воздвигаемые деспотизмом между народами; прав же, которых мы желаем для себя, желаем мы и для всех, кто страдает под гнетом тиранов; мы хотим, чтобы наша славная армия была в случае надобности также и армией свободы».

Вы видите, что «мягкая рука» Государства, эта «добрая» рука, всем дающая и все распределяющая, будет слишком занята во время правления монтаньяров. Вы думаете, может быть, что столько же работы будет и для «жесткой» руки, которая просовывается в наши карманы и опорожняет их?

Разочаруйтесь. Искатели популярности дурно знали бы свое дело, если б не умели выставлять напоказ только «мягкую» руку и прятать другую – «жесткую». Управление их будет сплошным праздником для всех плательщиков.

«Налог, – говорят эти люди, – должен падать только на излишек, а не на предметы необходимости».

Разве не настанет чудное время, когда казна, для того чтобы осыпать нас своими благодеяниями, будет довольствоваться тем, что сократит наши избытки?

Но это еще не все. Монтаньяры помышляют еще и о том, чтобы «налог потерял свой притеснительный характер и был только делом братства».

Силы небесные! Я знал, что теперь в моде всюду совать братство, но я и не подозревал, что его можно поставить в заголовке окладного листа сборщика податей.

Разъясняя подробности дела, подписавшиеся под программой возвещают:

«Мы хотим немедленного уничтожения налогов на предметы первой необходимости, как то: соль, напитки и пр.; преобразования поземельного налога, октруа, патентного сбора; дарового правосудия, т. е. упрощения формы и сокращения расходов» (здесь подразумеваются, вероятно, гербовые пошлины).

Итак, поземельный налог, октруа, патентный сбор, гербовые пошлины, соль, напитки, почта – тут ничего не позабыто. Эти господа открыли секрет, как дать горячую работу одной «мягкой» руке Государства и парализовать его «жесткую» руку.

К вам обращаюсь я теперь, мой беспристрастный читатель, с таким вопросом: разве все это не ребячество, да еще опасное ребячество? Как же народу не делать революций на революциях, когда уже решено не останавливаться до тех пор, пока не осуществится это противоречие – «ничего не давать Государству, но получать от него как можно больше»?

Не думают ли, пожалуй, что монтаньяры, достигнув власти, не сделаются жертвами тех же самых способов, которые они употребляют, чтобы овладеть ею?

Граждане! Во все времена были известны две политические системы и обе они опираются на уважительные основания. По одной системе Государство должно много давать, но оно должно и много брать. По другой эта его двойственная деятельность не должна давать себя чувствовать. Приходится выбирать одну из этих двух систем. Что же касается третьей системы, состоящей в том, чтобы требовать всего от Государства, но ничего не давать ему, то согласитесь, что это химера, нелепость, ребячество, опасное противоречие. Те, кто прикрывается этой системой, чтобы доставить себе удовольствие обвинять все правительства в бессилии и таким образом ставить их прямо под ваши удары, только льстят вам и обманывают вас или, на худой конец, самих себя.

Что касается нас, то мы думаем, что Государство есть не что иное (да и не должно быть не чем иным), как общественная сила, установленная не для того, чтобы служить гражданам орудием притеснения и взаимного грабежа, а, напротив, для того, чтобы облегчить каждому свое и способствовать царству справедливости и безопасности.

Прошение

производителей сальных и стеариновых свечей, ламп, подсвечников, рефлекторов, щипцов, гасильников и производителей сала, масла, меди, камеди, алкоголя и вообще всего, что касается освещения

Членам палаты депутатов

Милостивые государи!

Вы на правильном пути. Вы отвергаете абстрактные теории; изобилие продуктов, дешевизна вас мало занимают. Вы озабочены в основном судьбой производителя. Вы хотите освободить его от внешней конкуренции, сохранить национальный рынок для национальной промышленности.

Мы хотим дать вам прекрасную возможность приложить вашу… Как бы это выразиться? Вашу теорию? Но нет ничего обманчивее, чем теория. Ваше учение? Вашу систему? Ваш принцип? Но вы не любите учений, вы питаете отвращение к системам, а что касается принципов – объявляете, что их совсем нет в социальной экономии. А потому просто скажем так: вашу практику, не знающую ни теории, ни принципа.

Мы страдаем от разрушительной конкуренции со стороны иностранного соперника, который в деле производства света очевидно поставлен в несравненно более благоприятные условия, чем мы, и наводняет светом наш национальный рынок по ценам баснословно низким: как только он появляется на рынке, наши продажи прекращаются, потому что все потребители бросают нас и обращаются к нему, и вот одна из отраслей французской промышленности, имеющая бесчисленное множество разветвлений, внезапно поражается полным застоем. Этот соперник не что иное, как солнце. Оно начинает против нас такую ожесточенную борьбу, что мы подозреваем вероломный Альбион[4] в подстрекательстве его против нас (хорошая дипломатия по теперешним временам!), тем более что он оказывает этому горделивому острову некоторые льготы, в которых отказывает нам.

Мы покорнейше просим вас издать закон, который предписал бы запереть все окна, стеклянные крыши, ставни, затворы, створы, форточки – словом, заткнуть все отверстия, дыры, щели и трещины, через которые солнечный свет обыкновенно проникает в дома в ущерб тем прекрасным продуктам промышленности, которыми мы наделили страну и которыми гордимся: страна не может отплатить нам черной неблагодарностью и предать нас в столь неравной борьбе.

Не примите, господа депутаты, нашу просьбу за насмешку и по крайней мере не отвергайте ее, пока не выслушаете причин, по которым мы просим вашей защиты.

Прежде всего, если вы преградите, насколько возможно, доступ естественному свету, если вы таким образом создадите потребность в искусственном освещении, то какая только промышленность во Франции не получит тогда благотворного поощрения?

Если будет потребляться больше сала, то потребуется больше быков и баранов, а следовательно, умножится число искусственных лугов, количество мяса, шерсти, кож, и в особенности удобрений, этой главной основы земледельческого богатства.

Если будет потребляться больше масла, то расширится культура мака, олив и полевой репы. Эти богатые, хотя и истощающие почву растения как раз кстати дадут возможность воспользоваться усиленным плодородием, которое доставит нашим землям разведение скота.

Наши бесплодные местности покроются смолистыми деревьями. Многочисленные рои пчел будут собирать на наших холмах благоухающие сокровища, которые теперь испаряются без всякой пользы, как и цветы, с которых они собираются. Нет, стало быть, ни одной отрасли земледелия, которая не получила бы широкого развития.

То же самое и с навигацией. Тысячи судов пойдут на ловлю китов, и в короткое время мы приобретем флот, способный поддержать честь Франции и достойный патриотического чувства нижеподписавшихся просителей – продавцов свечей и т. д.

Но что сказать о парижских изделиях? Вы сами увидите, как золото, бронза, хрусталь в подсвечниках, лампах, люстрах, канделябрах заблестят тогда в прекрасных магазинах, в сравнении с которыми теперешние магазины покажутся жалкими лавчонками.

У бедняка, собирающего камедь на вершине своей дюны, или у несчастного рудокопа, копающегося в глубине темных подземных галерей, – у каждого увеличится заработная плата, а следовательно, повысится и его благосостояние.

Соблаговолите подумать над этим, господа, и вы сами убедитесь, что, может быть, не найдется ни одного француза, начиная с богача-акционера в Анзене и кончая жалким продавцом спичек, положение которого вследствие исполнения нашего ходатайства не изменилось бы к лучшему.

Мы наперед знаем ваши возражения, господа; но вы не сделаете ни одного из них, которое не было бы взято из растрепанных книг приверженцев свободной торговли. Мы заранее позволяем себе уверить вас, что каждое слово, которое вы произнесете против нас, тотчас же обратится против вас самих и против принципа, управляющего всей вашей политикой.

Скажете ли вы нам, что если мы выиграем от этого покровительства, то Франция ничего не выиграет, потому что расходы падут на потребителя?

На это мы ответим вам:

«У вас нет больше права ссылаться на интересы потребителя. Во всех случаях, когда его интересы сталкивались с интересами производителя, вы всегда отдавали его в жертву последнему. Вы поступали так ради поощрения промышленности, ради увеличения занятости. По той же самой причине вы и теперь должны поступить точно так же.

Вы сами напросились на возражение. Когда говорили вам: потребитель нуждается в свободном ввозе железа, каменного угля, кунжута, пшеницы, тканей, то вы отвечали тогда: да, но производитель заинтересован в том, чтобы ввоз их не был допущен. Стало быть, если потребители заботятся о доставлении им естественного света, то производители требуют его запрещения».

«Но производитель и потребитель, – скажете вы, – это один и тот же человек. Если фабрикант выгадывает благодаря покровительству, то он доставляет выгоду и земледельцу. Если земледелие процветает, то оно открывает новые рынки фабрикам». «Очень хорошо! Если вы пожалуете нам монополию на освещение в продолжение дня, то прежде всего мы накупим много сала, угля, масла, смолы, воска, спирта, серебра, железа, бронзы, хрусталя, чтобы обеспечить ими наше производство, а кроме того, мы и наши многочисленные поставщики, сделавшись богачами, расширим наше потребление и таким образом распространим процветание во всех отраслях народного труда».

Скажете ли вы, что свет солнца есть дар природы и что отталкивать такой дар все равно что отказываться от самого богатства под предлогом поощрения способов к его приобретению?

Но берегитесь, не нанесите смертельного удара в самое сердце вашей же политики; берегитесь, до сих пор вы всегда запрещали ввоз иностранного продукта, потому что он приближается к дару природы. Чтобы удовлетворить требования других монополистов, вы руководствовались только полу мотивом, а для исполнения нашей просьбы вы имеете в своем распоряжении целый мотив, и отказывать нам в нашей просьбе, основываясь именно на том, что мы гораздо правее других, – это то же, что построить такое уравнение: плюс, помноженный на плюс, равен минусу; другими словами, это значило бы городить нелепость на нелепость.

Труд и природа участвуют в производстве продукта в различной степени в зависимости от места и климата. Доля участия природы всегда даровая, и только участие труда сообщает продукту его ценность, и должно быть оплачено.

Если лиссабонский апельсин продается вдвое дешевле парижского, то только потому, что естественное, а следовательно даровое, тепло сообщает одному апельсину то, чем другой обязан искусственному, а следовательно и дорого оплачиваемому, теплу.

Таким образом, когда апельсин привозится к нам из Португалии, то можно сказать, что он достается нам наполовину даром или, другими словами, за полцены против парижского апельсина.

И вот на основании этой полударовщины (простите нам это выражение) вы настаиваете на его запрещении. Вы говорите: как может национальный труд выдержать конкуренцию иностранного труда, когда первому приходится исполнить всю работу, а последнему только половину ее, потому что остальное доделывает солнце? Но если из-за полударовщины вы решаете отвергнуть конкуренцию, то каким же образом полная даровщина может побудить вас признать эту конкуренцию? Или вы плохо знакомы с логикой, или, отвергая полударовщину как вредную для нашей отечественной промышленности, вы должны тем паче отвергнуть с гораздо большей энергией и полную даровщину.

Еще раз: если какой-нибудь продукт – каменный уголь, железо, пшеница или ткани – приходит к нам из-за границы и если мы имеем возможность приобрести его с меньшими затратами труда, чем если бы сами стали добывать его, то вся разница заключается здесь в том даре природы, который жалуется нам. Этот дар бывает больше или меньше, смотря по тому, как велика или мала эта разница. Он составляет четверть, половину, три четверти ценности продукта, если иностранец запросит с нас только три четверти, половину или четверть всей оплаты. Но мы получим его полностью, если даритель, подобно солнцу, дающему даром свой свет, ничего не потребует с нас за него. Вопрос – мы категорически ставим его здесь – заключается в том, чего хотите вы для Франции: благ дарового потребления или мнимых выгод тяжелого труда? Выбирайте то или другое, но будьте последовательны, потому что если вы отвергнете, как это обыкновенно делается у вас, каменный уголь, железо, пшеницу, иностранные ткани соответственно тому, насколько цена их приближается к нулю, то как же непоследовательно будет с вашей стороны допускать свет солнца, цена которого в течение целого дня равна нулю.

Что-то еще

– Что такое ограничение?

– Это частичное запрещение.

– Что такое запрещение?

– Это абсолютное ограничение.

– Таким образом, то, что верно по отношению к одному, будет верно и по отношению к другому?

– Да, различие лишь в степени. Между ограничением и запрещением существует то же отношение, какое существует между дугой круга и кругом.

– Следовательно, если запрещение дурно, то ограничение не может быть хорошо?

– Точно так же, как дуга не может быть прямой, если круг изогнут.

– Какое общее название существует для ограничения и запрещения?

– Покровительство.

– В чем состоит конечный результат покровительства?

– Требовать от людей тратить больше труда для достижения тех же результатов.

– Отчего же люди так привязаны к покровительственной системе?

– Оттого, что при допущении свободной торговли одни и те же результаты достигались бы меньшим трудом, и это кажущееся уменьшение работы страшит их.

– Почему вы говорите «кажущееся»?

– Потому что каждый сбереженный труд может быть употреблен на что-то еще.

– Что именно?

– Этого нельзя определить заранее, да и нет нужды.

– Почему?

– Потому что если количество предметов, необходимых для удовлетворения потребностей современной Франции, могло бы быть добыто в 10 раз меньшим количеством труда, то никто не может определить, для удовлетворения каких именно новых потребностей был бы употреблен сбереженный труд. Один захотел бы лучше одеваться, другой – иметь лучшую пищу, третий пожелал бы приобрести больше знаний, четвертый – получать больше удовольствий.

– Объясните мне механизм и последствия покровительства.

– Это нелегко. Прежде чем приступить к рассмотрению его свойств, весьма сложных, необходимо изучить более простые явления.

– Возьмите самый простой случай, какой хотите.

– Помните, как Робинзон Крузо без пилы взялся сделать доску?

– Да, он срубил дерево и потом, обтесывая его топором с правой и с левой стороны, довел его до толщины доски.

– Он, я думаю, долго трудился над этим?

– Целых две недели.

– Чем же он питался в это время?

– У него были запасы пищи.

– А что сделалось с топором?

– Он совершенно иступился.

– Очень хорошо. Но вы, может быть, не знаете, что в ту минуту, когда Робинзон только что принялся за работу и поднял топор, он увидел доску, выброшенную волной на берег?

– Какое счастье! Он верно тотчас бросился к ней?

– Это было первым его побуждением, но он остановился и так рассуждал сам с собою: «Если я пойду за доской, мне придется тащить ее, и я потеряю много времени на то, чтобы спуститься с крутого берега и опять взобраться на него.

Если же я сделаю доску своим топором, то, во-первых, я обеспечу себя работой на две недели, потом я иступлю свой топор, что даст мне работу по его заточке, наконец, я съем всю свою провизию, а это, в свою очередь, третий источник труда для меня – мне необходимо будет вновь запастись ею. Труд составляет богатство. Ясно, что я разорюсь, если возьму выброшенную на берег доску. Мне нужно покровительствовать своему личному труду; и еще я могу создать себе дополнительный труд, если я пойду и брошу эту доску обратно в море!»

– Но ведь такое рассуждение нелепо!

– Положим так. Тем не менее оно принято на вооружение каждым народом, который покровительствует себе запрещением ввоза иностранных товаров. Он отталкивает доску, которую предлагают ему в обмен за небольшой труд, думая тем самым дать себе больше работы. Он видит для себя пользу даже в труде таможенного досмотрщика. В нем олицетворяется труд, предпринятый Робинзоном для того, чтобы бросить назад в море подарок, который оно предлагало ему. Смотрите на народ как на собирательное лицо, и вы не найдете ни малейшей разницы между суждениями его и Робинзона.

– Разве Робинзон не понимал, что он может посвятить сбереженное время на что-то еще?

– Что именно?

– Пока у человека есть нужда и время, он всегда найдет, что делать. Я не могу точно назвать все работы, которые он мог бы предпринять.

– Ведь определяю же я вам ту работу, которой он лишился бы.

– А я утверждаю, что Робинзон, по непонятной непроницательности, смешивал труд с его результатом, цель со средствами, и докажу вам это.

– Не трудитесь. Я представил вам самый простой пример ограничительной или запретительной системы. Если она в этом виде кажется нелепой, то это потому, что здесь в одном и том же лице смешиваются два свойства – производителя и потребителя.

– Перейдем же теперь к примеру более сложному.

– Извольте. Некоторое время спустя Робинзон встретил Пятницу; они сблизились друг с другом и начали работать вместе. Утром в продолжение 6 часов они охотились и приносили домой 4 корзины дичи. Вечерами, они работали по 6 часов на своем огороде и набирали 4 корзины овощей.

Однажды к острову Отчаяния причалила лодка. Из нее вышел красивый чужеземец, которого наши отшельники пригласили обедать. Отведав их кушанья, он похвалил произведения с их огорода и, прежде чем расстаться с хозяевами, обратился к ним с такой речью: «Великодушные островитяне, я живу в стране, в которой гораздо больше дичи, чем у вас, но где огородничество вовсе не развито. Я согласился бы привозить вам каждый вечер по 4 корзины дичи, если взамен их вы будете давать мне всего по 2 корзины овощей».

При этих словах Робинзон и Пятница отошли в сторону посоветоваться между собой; спор, происшедший между ними по этому случаю, очень интересен, и я передам вам его целиком.

Пятница. Что скажешь ты, друг, об этом предложении?

Робинзон. Если мы примем его, то разоримся.

Пятница. Так ли? Давай посчитаем.

Робинзон. Все уже давно подсчитано, и сомневаться в исходе не приходится. Эта конкуренция просто означает конец нашего охотничьего промысла.

Пятница. Да что нам в ней, когда у нас будет дичь?

Робинзон. Пустое теоретизирование! Эта дичь не будет продуктом нашего труда.

Пятница. Да как же нет, черт возьми, когда для приобретения ее нам нужно будет отдавать свои овощи!

Робинзон. Ну так что же мы выиграем?

Пятница. 4 корзины дичи стоят 6 часов труда. Иноземец дает нам их за 2 корзины овощей, добывание которых отнимает у нас только 3 часа времени. Значит, у нас в распоряжении остается еще три свободных часа!

Робинзон. Скажи лучше, что эти часы будут отняты от нашей производственной деятельности. В том-то именно и будет состоять наша потеря! Труд – богатство, и если мы потеряем четвертую часть нашего времени, то мы сделаемся на четверть беднее.

Пятница. Друг мой, ты ужасно ошибаешься. Та же дичь, те же овощи и, сверх того, три свободных часа времени; одно из двух: или это успех, или успеха вовсе не существует на свете.

Робинзон. Общие рассуждения! Что станем мы делать с этими 3 часами?

Пятница. Мы займемся чем-то еще.

Робинзон. А! Вот я и поймал тебя. Ты не можешь сказать ничего конкретного. Чем-то еще, чем-то еще!.. Это легко сказать.

Пятница. Мы станем ловить рыбу, хорошенько обустроим нашу хижину, будем читать Библию.

Робинзон. Утопия! Кто знает, что из этого мы станем делать, и вообще, будем ли мы делать хоть что-то из этого списка?

Пятница. Если все наши нужды будут удовлетворены, то мы будем отдыхать. Разве отдых ничего не значит для человека?

Робинзон. Но кто отдыхает, тот и голодает.

Пятница. Ты опять не понял меня. Я говорю о таком отдыхе, при котором мы будем добывать себе дичи и овощей нисколько не меньше. Ты забываешь, что посредством нашей торговли с иноземцем мы, трудясь по 9 часов, будем получать столько же продуктов, сколько получаем их теперь, трудясь по 12 часов.

Робинзон. Видно, что ты воспитывался не в Европе. Ты, верно, никогда не читал Промышленного Вестника Там нашел бы ты следующее: «Сбереженное нами время есть для нас чистая потеря. Главная забота человека должна состоять не в том, чтобы иметь пищу, а в том, чтобы иметь работу. Все, что мы потребляем, если это не является прямым продуктом нашего собственного труда, не имеет никакого значения. Если ты желаешь знать, богат ли ты, то измеряй не степень своего удовлетворения, а степень своего напряжения». Вот чему бы научил тебя Промышленный Вестник. Что касается меня, то я не теоретик и вижу одно – мы потеряем все, что имеем от охоты.

Пятница. Какое странное извращение понятий! Но….

Робинзон. Пожалуйста без «но». Впрочем, есть и политические причины, побуждающие отвергнуть своекорыстные предложения коварного иноземца.

Пятница. Политические причины?

Робинзон. Да. Во-первых, он делает нам эти предложения только потому, что они выгодны для него.

Пятница. Тем лучше, потому что они выгодны и для нас.

Робинзон. Потом, при этом обмене мы поставим себя в зависимость от него.

Пятница. А он поставит себя в зависимость от нас. Мы нуждаемся в его дичи, он – в наших овощах, и мы будем жить в добром согласии.

Робинзон. Это все абстрактные системы! Хочешь, я тебе приведу неопровержимое возражение.

Пятница. Ну, посмотрим, говори.

Робинзон. Положим, что иноземец научится огородничеству, а его остров окажется плодороднее нашего. Предвидишь ли ты, какие могут возникнуть отсюда последствия?

Пятница. Да, наши отношения с иностранцем прекратятся. Он перестанет брать у нас овощи, потому что добывать их дома будет ему стоить меньшего труда. Он не будет привозить нам дичь, потому что нам нечего будет дать ему в обмен за нее, и тогда мы возвратимся к тому самому положению, в котором ты желаешь оставаться теперь.

Робинзон. Недальновидный дикарь! Ты не можешь понять того, что, завалив нас дичью и уничтожив тем самым нашу охоту, он затем уничтожит и наше огородничество, наводнив остров овощами.

Пятница. Но он будет давать нам эти продукты, только пока мы будем давать ему что-то другое, т. е. до тех пор пока мы будем считать, что производить что-то другое означает экономию труда для нас.

Робинзон. Что-то другое, что-то другое! Ты все приходишь к одному и тому же. Ты витаешь в облаках, друг мой, в твоих рассуждениях нет ничего практического.

Спор еще долго продолжался, и каждый из противников по окончании его остался, как это часто бывает, при своем убеждении. Однако Робинзон имел сильное влияние на Пятницу, мнение его одержало верх, и когда иностранец явился за ответом, Робинзон сказал ему:

– Иностранец, чтобы принять твое предложение, нам необходимо вполне убедиться в двух вещах.

Во-первых, в том, что твой остров изобилует дичью не более нашего; потому что мы хотим бороться только на равных условиях.

Во-вторых, что ты будешь в убытке от этой сделки. Ведь ты, конечно, знаешь, что при каждом обмене одна сторона непременно выигрывает, а другая проигрывает; поэтому нам и не хотелось бы оставаться в убытке. Что ты на это скажешь?

«Ничего», – отвечал иностранец. И, разразившись смехом, ушел к своей лодке.

– Рассказ был бы недурен, если бы Робинзон не был представлен настолько нелепым.

– Он здесь нелеп не более, чем комитет на улице Готвиль.

– О, это совсем иное дело. Здесь вы брали в пример одного человека или, что то же, двух людей, живущих вместе. Состав же нашего общества не таков; разделение труда, вмешательство купцов и денег значительно усложняют картину.

– Это действительно усложняет торговые сделки, но не изменяет их сущности.

– Как! Вы сравниваете современную торговлю с простым обменом?

– Торговля – это не что иное, как обмен в большом масштабе; сущность обмена тождественна с сущностью торговли, точно так же как малый труд одинаков, по своему существу, с большим; как сила тяжести, влекущая атом, одинакова по своей природе с силой, приводящей в движение механизм мироздания.

– Итак, по вашему мнению, эти суждения, столь ложные в устах Робинзона, не менее ложны и в устах протекционистов?

– Да; только в последнем случае заблуждение скрывается за сложностью побочных обстоятельств.

– Хорошо! Так приведите же мне пример из действительной жизни.

– Слушайте: во Франции, по требованиям климата и обычаев, сукно – предмет полезный. Но что для нас важнее: изготавливать ли сукно или его иметь?

– Вот прекрасный вопрос. Чтобы иметь сукно, надо и изготавливать его.

– Не обязательно. Несомненно, чтобы иметь сукно, необходимо, чтобы кто-нибудь его изготавливал. Но не обязательно, чтобы человек или страна, его потребляющие, были бы вместе с тем и его производителями. Ведь вы не делали же сами сукна, платье из которого так хорошо на вас сидит; Франция не выращивает сама тот кофе, который пьют ее жители.

– Но я купил себе сукно, а Франция – кофе.

– Совершенно верно, но как вы его купили?

– На золото.

– Но ведь ни вы, ни Франция не добываете золота?

– Мы его купили.

– На что?

– На товары, отправленные в Перу.

– Итак, в действительности, вы обменяли ваш труд на сукно, а Франция – на кофе.

– Конечно.

– Следовательно, нет безусловной необходимости производить самому то, что потребляешь.

– Нет, но во всяком случае нужно делать что-нибудь, что можно было бы отдать в обмен.

– Другими словами: Франция имеет два способа добыть себе известное количество сукна. Первый состоит в том, чтобы изготовить его; второй – в том, чтобы сделать что-нибудь другое и обменять это последнее иностранцам на сукно. Который из этих способов лучше?

– Право, не знаю.

– Не тот ли, при помощи которого за определенное количество труда можно получить больше сукна?

– Кажется, так.

– А что лучше для народа: иметь ли возможность свободного выбора одного из этих двух способов или подчиняться необходимости употреблять способ, указанный законом; причем легко может случиться, что закон как раз и запретит способ наиболее выгодный.

– Как мне кажется, для народа лучше пользоваться свободой выбора, тем более что в подобных делах выбор его всегда бывает удачен.

Закон, запрещающий иностранное сукно, обязывает, следовательно, Францию, если она пожелает иметь сукно, производить его, препятствуя ей заниматься производством товаров, за которые она могла бы получить нужный для нее товар?

– Да, это так.

– Далее; так как закон принуждает изготавливать сукно и запрещает производить что-ни-будь другое, именно потому, что это другое потребовало бы меньше труда (иначе не нужно было бы и вмешательства закона), то он фактически постановляет, чтобы за данное количество труда Франция имела 1 метр сукна, производя его сама, тогда как за то же количество труда она добыла бы себе 2 метра сукна, производя что-то другое.

– Но скажите, ради Бога, что – другое?

– Да не все ли равно? Пользуясь свободой выбора, она займется любым другим делом, какое ей только представится.

– Может быть, но меня все преследует мысль, что иностранцы, присылая к нам свое сукно, не будут в обмен брать у нас что-то другое, и в таком случае нам придется плохо. Во всяком случае, вот возражение, которое можно допустить и с вашей точки зрения. Вы же согласитесь, что Франция затратит на производство этих других товаров, необходимых для обмена на сукно, меньше труда, нежели в том случае, если бы ей пришлось изготавливать сукно самой.

– Без сомнения.

– Следовательно, некоторое количество ее труда останется в бездействии.

– Да, но от этого жители ее не будут хуже одеты, – обстоятельство, которое все меняет. Робинзон не обратил на него внимания, наши протекционисты то ли притворяются, то ли действительно не замечают его. Если бы Робинзон взял себе доску, выброшенную на берег, то двухнедельный труд его, необходимый для того, чтобы изготовить доску, также сделался бы бесполезным, но тем не менее у него была бы доска. Различайте же эти два вида уменьшения труда: то, которое влечет за собой лишения, и то, которое приносит удовлетворение. Они совершенно отличны один от другого, и если вы их смешаете, то будете рассуждать как Робинзон. В самых сложных случаях, как и в самых простых, софизм состоит в том, что о пользе труда судят по его продолжительности и напряжению, а не по его результатам. Это ведет к своеобразной экономической политике: уменьшать результаты труда с целью увеличить его продолжительность и напряженность.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных