Друг Саша Виленский

Саша, ты Балабанова как режиссёра любишь?

Вот тут как раз проблема. В таких случаях принято говорить aut bene aut nihil, но у меня сложное отношение к Лёшиному творчеству. Понимаешь, мы были лучшими друзьями − без преувеличения! − десять лет, не было за десять лет ни одного дня, чтобы мы не встречались, не разговаривали, не общались, кроме как когда уезжали в киноэкспедиции. В общаге ВГИКа мы вели общее хозяйство, нас дразнили «уральскими самоцветами». А потом он от меня, лучшего друга, скрыл, что собирается запускаться в «Дебюте» у Германа со своей первой картиной. Причём прекрасно знал, что я собираюсь запускаться в «Дебюте» на «Мосфильме» у Смирнова со своей. И я обиделся. Что тут такого, казалось бы? Он писал сценарий по Беккету, я писал свой. Он мой читал, а я его − нет. Странно, да? Он был сложным человеком: при всей иногда изумлявшей откровенности самого важного не раскрывал. Мог спокойно описывать свои отношения с женщиной, а главное утаить. Я последний раз с ним общался по телефону эдак в году 2002-м, и мы тут же поругались.

Из-за чего?

Ты будешь смеяться − из-за политики Израиля. Лёша резко воспринял мой отъезд в Израиль. Я никогда не был сионистом. Антисоветчиком − да, а сионистом не был. И когда я решил уехать, он сразу отдалился. Правда, пришёл попрощаться, но с усмешкой сказал: «Больше не увидимся». Так и вышло. Когда в Израиле создавался русскоязычный канал, я в одной из групп отвечал за закупки фильмов, позвонил Сергею Сельянову, потом Балабанову − всё-таки друг! На сантименты пробило. Он так лениво-небрежно со мной поговорил, а в конце бросил − мол, что это вы там с арабами творите! Я стал объяснять, что ни черта он не понимает. В общем, поругались. Я ещё ему высказал всё, что думаю о «Брате» и его человеконенавистничестве! А он мне на это ответил: «Я-то только снимаю, а вы вот там делаете!» Короче − разосрались... Ну и соперничество, конечно, присутствовало. Сидели мы как-то, разговаривали − он, одна наша общая знакомая и я. Я тогда бредил Борхесом, а Лёша заметил: «Мне Борхеса читать скучно», на что барышня ответила: «А это говорит не о Борхесе, а о тебе». Женщинам, которые очень быстро прыгали к нему в постель, тоже становилось как-то невесело… Я не помню ни одного его длительного романа. Он только на Ирке вдруг взял и женился. Скорее всего, потому, что она была в него смертельно влюблена, и он рассудил, что так будет правильно − пусть его любят.

Это в тебе говорит конкурент.

Не без того. Каждый из нас считал другого талантливее и способнее. Он снимал «Настю и Егора», я – «Остров». Монтировали в соседних монтажных. Естественно, бегали друг к другу смотреть материал, советоваться, обсуждать − как всегда, в общем. Потом Лёшка признался: «Я смотрел твой материал и страшно завидовал: у тебя всё такое умное, продуманное, красивое, а я какую-то хрень делаю!» Я заржал: «Представляешь, а я думал то же самое и отчаянно завидовал − у тебя отличное кино, а у меня хрень какая-то». И так всё время... Объявили конкурс на лучшую курсовую работу. Лёшкины «Настя и Егор» заняли первое место с одиннадцатью голосами, а мой «Остров» − второе с десятью. И он так радовался, так бегал… Напился на радостях и кричал: «Я − первый! Я − лучший!» Оно как бы понятно, но, с другой стороны, я бы так себя не вёл, честное слово, особенно при таком разрыве в счёте... Но у него было завидное спортивное качество − он хотел быть первым. Только первым и самым главным. Пока рядом были такие, как Славка Мирзоян или я, с которыми спорить тяжело, он себя чувствовал не в своей тарелке. Я думаю, он испытал облегчение, когда мы разошлись.

Это здоровая конкуренция, потом стало хуже − о фильме «Про уродов и людей» критики писали, что у режиссёра явно дефекты психики, которые он в кино экстраполирует.

Из его фильмов я считаю удачей только «Замок», который сам Балабанов считал неудачей, и с оговорками − «Про уродов и людей». А насчёт отклонений – не было их у него. Он просто старался скрыть свою нелюбовь к людям. Однажды наш мастер по монтажу Артур Пелешян дал задание написать монтажный эпизод, и Лёша вытащил свой старый текст, где главный герой выдавливает на лице прыщ, а гной брызжет на зеркало... Вот в этом был весь он. Но это ведь не отклонение. Это стремление разобраться, почему ты говно. Ему было интересно ковыряться в природе человека и доказывать, что эти мерзости и есть суть человеческая.

Да ладно. Он ведь слепил героя. Кто ещё за последние лет двадцать такое сделал?

Это ты о «Брате»? Это антигерой. Кто такой Данила Багров? Отморозок, которому всё равно, кого убивать. Что его восприняли как героя − это ужас России и проклятие Балабанова. Типа он любит брата и из-за этого убивает? Он любит женщину? Он любит «Наутилус», и к чему это приводит? Что он не убивает Бутусова? Да ладно! Герой любит только себя, как и режиссёр Балабанов.

В Даниле Багрове трогает, как он на музыкантов смотрит. На Бутусова, на Настю Полеву. Потому что догадывается, что есть небеса обетованные и это музыка. Искусство. Как и для режиссёра Балабанова. А насчёт героя, извини, это ведь традиция.

Мы и Раскольникову сочувствуем, и преступного отчима Гумберта Гумберта своим признали.

А я лично считаю, что Лёха совершил преступление против русской культуры, вознеся на пьедестал обаятельного негодяя. И все эти фразочки на потребу публики − про гниду черножопую, про кирдык Америке − это всё заигрывание с низменными чувствами. Россияне всегда ищут оправданий, потому что где-то глубоко внутри понимают, что всё в этой жизни у них не так. Но что не так − не очень понятно. И тут приходит художник и говорит: «Ребята, то, что у нас многое не так, − это не беда! Просто мы такие, и всё. Вот такие мы, русские! И этим надо гордиться, а не стыдиться этого!» Ну как такого не любить? Не считать гением? Это чёткий психологический ход, который Лёха нутром понял: надо не мерзости жизни вскрывать, а, наоборот, утверждать, что это и есть наш образ жизни, а кому не нравится, может идти в жопу. Потому что «не брат ты мне...». Потому что зло вечно и ненаказуемо, как в «Грузе 200», потому что болячки неизлечимы, а счастья нет…

Ну да. Мы такие. «Полюбите нас чёрненькими». Любить себя и страну − это даже приятно. А что в этом особенного? Весь мир давно так делает. А Балабанов нам это разрешил.

Есть анекдот про человека, который мочился в постель. Его направили к психологу, а потом спрашивают: «Ну как, выздоровел?» — «Нет, но теперь я этим горжусь!» Вот Лёха и выступил в роли такого психолога.

Я поняла − ты ни по одному пункту с режиссёром Балабановым не согласен. Как же вы дружили-то?

А чёрт его знает. Факт есть факт − десять лет вместе. Он был довольно хозяйственный на свой лад, и я тоже, поэтому бытовых конфликтов у нас не было. Эгоист, но мы все хорошие эгоисты, это нормально. Он, кстати, признавал, что я его приучил есть овощи, а я признавал, что он лучше меня варил борщ из концентратов. В быту он был простым парнем − что-то не так, пошёл и заперся у себя в комнате. А я к нему не лез, понимал, что каждому нужно время от времени уединяться. Он умел быть очень отзывчивым, очень милым. Иногда. О многом мы судили одинаково. Он меня, как мне кажется, уважал за знания, за умение анализировать, я его − за непосредственность, которую он удачно перелагал в кинообразы. Он открыл для меня очень многое в западной музыке, учил английскому. В принципе, мы друг друга обогащали, как это смешно и наивно ни звучит. Лёха английский знал отменно, а я считался специалистом по немецкому, потому как учился в 37-й спецшколе в Свердловске. Однажды на просмотр не пришёл переводчик. А показывали первый фильм на английском, а за ним – «Олимпию» Лени Рифеншталь, соответственно на немецком. И мы с ним сели переводить. Причём опозорились оба! Ибо синхронный переводчик − это профессия. Лёша в какой-то момент просто перестал переводить, а за ним и я − потому что мы не успевали, тупо не успевали.

А этот его патриотизм… Он же очень любил быть в мейнстриме. Когда мейнстримом было неприятие советской власти − он был там, когда пришёл патриотизм − вот он я! Лёшка всегда очень хотел славы, очень хотел быть знаменитым и делал для этого всё. И у него получилось, потому что… Вот тут да, трусом он не был… Он не побоялся сказать всем: «Ребята, мы все дерьмо, но этим можно гордиться!» Потому он и стал культовым режиссёром. Напустить чаду, чтобы все вскинулись, − это очень просто на самом деле. Положи синий труп рядом с голой девушкой, и все закричат: «Ой! Какой ужас!»

Знаешь, в 97-м году, когда появился «Брат», патриотизмом и не пахло. Страна на лопатках лежала, все злились и ненавидели своё отечество. Балабанов воспроизвёл эту жуткую депрессуху, которую ещё вытерпеть надо было. А герой его ничего не терпел, просто всех мочил. И ему рукоплескали.

О патриотизме лучше не будем, тут можно далеко зайти. Алексей просто точно понял, что в данный момент надо. Понимаешь, не то, что я хочу сказать, а то, что вы хотите услышать, в этом принципиальная разница

.

А это может и совпасть. Ладно. Пусть. Истины мы в этом споре не родим. Скажи, а почему в него неглупые девушки влюблялись?

Это не у меня надо спрашивать. Я женщин вообще не понимаю, почему они влюбляются в таких, как мы. Честно.

Для тебя в фильмах Балабанова есть моменты, когда ты понимаешь, что сделано суперски и нечего возразить?

Проплыв катера по Неве в «Уродах и людях», фраза «Это было не колечко?!» в «Замке»... Сейчас пытаюсь вспомнить ещё что-то, что поразило, − нету... Остальное − профессионально, как знаменитый подъём по лестнице с чтением стихов во втором «Брате». «Про уродов и людей», кстати, чистый кинематограф, грамотно сделанный и здорово придуманный. Там многое очень красиво снято с точки зрения кино.

Саш, а сам ты чем сейчас занимаешься?

Живу в пригороде Тель-Авива, называется Холон, работаю дома, ушёл год назад с ТВ по идейным соображениям. Я ж вообще жутко принципиальный.

Я сейчас вдруг поняла, что такое дружба. Это когда один уже на небесах, а другой по - прежнему бурлит и негодует…

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: