Что стоит за классической теорией? 4 страница

Когда отношения переживают кризис, супруги, не имеющие на примете более привлекательных «объектов» или чувствующие, что вложили в свой брак слишком много (время, энергия, общие друзья, собственность и, возможно, дети), начинают искать варианты, альтернативные разводу. Кэрил Разбалт и её коллеги изучили три других подхода к кризисным ситуациям (Rusbult et al., 1986, 1987, 1998). Некоторые люди демонстрируют лояльность: они ждут, когда ситуация улучшится. Проблемы слишком болезненны, чтобы их можно было обсуждать, а риск развода слишком велик, поэтому лояльный партнер набирается терпения и надеется на возвращение счастливых дней. Другие (особенно мужчины) демонстрируют полнейшее равнодушие; они игнорируют партнера и позволяют отношениям ухудшаться все больше и больше. Если болезненная неудовлетворенность игнорируется, а каждый из партнеров, практически не разговаривающих друг с другом, «примеривается» к жизни без другого, эмоциональная развязка, хотя она подкрадывается незаметно, неизбежна. Третья категория людей – это те, кто «озвучивает» свои тревоги и предпринимают активные и разнообразные действия для улучшения отношений: обсуждают проблемы, обращаются за советами и пытаются измениться.

(– Неужели ты не понимаешь? Я люблю тебя! Ты нужна мне! И я хочу провести с тобой остаток своего отпуска!)

Результаты абсолютно всех исследований (а речь идет о 115 исследованиях, в которых приняли участие 45 000 супружеских пар) свидетельствуют о том, что люди, чья семейная жизнь не удалась, склонны ссориться, командовать друг другом, критиковать и подавлять друг друга. Счастливые супруги чаще соглашаются друг с другом, одобряют друг друга и смеются (Karney & Bradbury, 1995; Noller & Fitzpatrick, 1990). Проведя опрос 2000 супружеских пар, Джон Готтман пришел к следующему выводу: счастливые браки – не те, в которых не бывает конфликтов (Gottman, 1994, 1998). Более правильным было бы другое определение «счастливого брака», а именно: счастливые браки – это такие браки, для которых характерна способность примирять противоречия и, критикуя, помнить о любви. В счастливых браках количество позитивных контактов (улыбки, прикосновения, комплименты, смех) превышает количество негативных (саркастических или критических замечаний, оскорблений) как минимум в 5 раз. Готтман и его коллеги в течение 6 лет наблюдали за 130 парами молодоженов (Gottman et al., 1998). Если мужья принимали критику жен (например, на реплику: «Перестань перебивать меня!» отвечали «Извини. Так что ты сказала?»), браки, как правило, сохранялись. Если же они немедленно начинали воинственно защищаться («Я не стал бы перебивать, если бы у меня была возможность вставить хотя бы словечко!»), развод был более вероятен.

Счастливые пары учились – иногда с помощью коммуникационного тренинга – воздерживаться от нелицеприятных суждений и от инстинктивных реакций по типу «слово за слово», честно излагать свою точку зрения, т. е. говорить о своих чувствах, не оскорбляя собеседника, и по возможности деперсонифицировать конфликт («Я знаю, это не твоя вина») (Markman et al., 1988; Notarius & Markman, 1993; Yovetich & Rusbult, 1994). Удалось бы улучшить отношения супругов, брак которых сложился неудачно, если бы они согласились хотя бы отчасти вести себя так, как ведут себя счастливые пары? Реже упрекать и критиковать, но чаще поддерживать друг друга и соглашаться друг с другом? Находить время для того, чтобы говорить о своих тревогах? Ежедневно молиться или играть вместе? Мы знаем, что поведение формирует установки, но может ли оно сформировать чувство?

Ответить на этот вопрос попытались Джоан Келлерман, Джеймс Льюис и Джеймс Лэрд (Kellerman, Lewis & Laird, 1989). Они знали, что страстно влюбленные друг в друга партнеры часто обмениваются продолжительными взглядами (Rubin, 1973). Способен ли подобный зрительный контакт вызвать взаимные чувства у тех, кто не влюблен друг в друга (аналогично тому, как 45 минут нарастающего взаимного самораскрытия пробудили чувство близости у людей, прежде незнакомых друг с другом)? Чтобы ответить на этот вопрос, исследователи, сформировав пары из незнакомых друг с другом мужчин и женщин, попросили их в течение двух минут пристально смотреть друг на друга – либо в глаза, либо на руки. По окончании эксперимента его участники говорили о том, что испытывают друг к другу нечто вроде симпатии. Имитация любви «сработала».

Исследователь Роберт Стернберг убежден в том, что благодаря «любовным» словам и поступкам страстная любовь, которая была в начале романа, может превратиться в любовь-дружбу на долгие годы:

«Слова «жили долго и счастливо» – могут быть не только традиционной фразой из сказки. Но для того чтобы они выражали реальность, на разных этапах отношений в основе счастья должны лежать разные «конфигурации» из взаимных чувств. Парам, которые думают, что их страсть будет длиться вечно или что их близости ничто и никогда не будет угрожать, предстоит пережить разочарование… Чтобы сохранить взаимопонимание, мы должны постоянно работать над своими любовными отношениями, должны строить и перестраивать их. Взаимоотношения людей – это своего рода строительные конструкции, и если за ними не следят и их не ремонтируют, со временем они приходит в упадок. Нельзя полагаться на то, что отношения сами позаботятся о себе: они приспособлены для этого ничуть не лучше, чем любое здание. Мы сами должны брать на себя ответственность за то, чтобы сделать наши отношения настолько хорошими, насколько это возможно» (Sternberg, 1988).

Однако нередко любовь оказывается непродолжительной. По мере того как росло число разводов, исследователи выявили ряд факторов, влияющих на нестабильность браков. К ним относятся, помимо индивидуалистической культуры, которая ставит чувство выше обязательств, возраст супругов, их образовательный уровень, нравственные ценности и сходство. Исследователи идентифицировали также и процесс, который приводит либо к разрыву супружеских отношений, либо к их восстановлению на новой основе. Они также выявляют те позитивные и «необоронительные» коммуникационные стили, которые характерны для взаимоотношений в счастливых и прочных семьях.

Постскриптум автора

Искусство любить и быть любимым

Судя по всему, эти реалии современности никем не оспариваются:

– Близкие, длительные взаимоотношения – неотъемлемая часть счастливой жизни. Согласно результатам опросов, проводимых Центром изучения общественного мнения США начиная с 1972 г., 35 024 взрослых респондента, 40% которых состоят в браке, 23% никогда не имели семьи, 19% разведены, а 16% официально не разведены, но живут отдельно от своих супругов, считают себя «очень счастливыми» людьми (National Opinion Research Center, 2001). Аналогичные результаты получены при проведении национальных опросов в Канаде и Европе (Inglehart, 1990).

– Близкие, длительные взаимоотношения становятся большой редкостью. По сравнению с тем, что было ещё несколько десятилетий тому назад, наши современники чаще переезжают с места на место, живут в одиночестве, разводятся и меняют партнеров.

И все же при наличии всех психологических компонентов счастливого супружества – духовного родства, социальной и сексуальной близости, справедливого и равноценного обмена эмоциональными и материальными ресурсами – можно поспорить с французской поговоркой «Любовь похищает время, а время похищает любовь». Но чтобы время не похитило любовь, нужны усилия. Они нужны для того, чтобы не ворчать и не ссориться, а говорить о взаимных обидах, тревогах и мечтах. Они нужны для того, чтобы превратить взаимоотношения в «бесклассовую утопию социального равенства», в которой оба партнера не ведут подсчет взаимных услуг, вместе принимают решения и вместе радуются жизни (Sarnoff & Sarnoff, 1989).

Тот, кто именно так «пестует» свои взаимоотношения, вправе рассчитывать на стабильную удовлетворенность ими (Harvey & Omarzu, 1997). Аналогичное мнение высказывает и австралийский психолог Патриция Ноллер: «Зрелая любовь… любовь, поддерживающая брак и семью и создающая атмосферу, в которой каждый член семьи может расти как личность, зиждется на признании и принятии индивидуальных отличий и слабостей, на признании того, что любовь включает внутреннюю готовность любить другого человека и хранить эту любовь в течение многих лет, и, наконец, на осознании того, что любовь – управляемое чувство, нуждающееся в том, чтобы любящие холили и лелеяли его» (Noller, 1996).

К тем, кто готов взять на себя труд создания равноправных, близких отношений, являющихся источником поддержки для обоих партнеров, может прийти ощущение безопасности и радость, которые дает чувство стабильной привязанности, основанной на дружбе и любви.

«– Ты только тогда становишься Настоящим, – внушала Вельветовому Кролику мудрая старая Кожаная Лошадь, – если кто-то долго-долго любит тебя. Не просто играет с тобой, а ДЕЙСТВИТЕЛЬНО любит.

– А это больно? – спросил Кролик.

– Иногда, – ответила Кожаная Лошадь, потому что всегда говорила только правду. – Но если ты Настоящий, ты готов стерпеть и боль.

– А как это происходит? Раз – и готово, словно тебя завели ключиком, или постепенно?

– Постепенно, – сказала Кожаная Лошадь. – Ты же становишься Настоящим. На это требуется много времени. Поэтому-то это так редко происходит с теми, кто запросто ссорится, несговорчив или требует к себе особого отношения. Обычно бывает так: к тому времени, когда ты становишься Настоящим, у тебя уже потертая шерсть, вываливаются глаза, болтаются конечности, и вообще у тебя очень жалкий вид. Но это не будет иметь ровным счетом никакого значения, потому что тот, кто стал Настоящим, не может быть безобразным. Разве что в глазах тех, кто ничего не смыслит.»

Глава 12. Альтруизм: помощь другим

Чтобы помочь друг другу, люди совершают разные поступки, в том числе и такие, которые без преувеличения могут быть названы геройскими.

– Услышав, что к станции нью-йоркской подземки приближается поезд, Эверетт Сандерсон спрыгнул на рельсы и бросился навстречу приближающемуся свету фар, чтобы спасти 4-летнюю Мишель де Джезус, упавшую на рельсы. За три секунды до того, как девочка должна была погибнуть под колесами, он схватил её и кинул в толпу, стоявшую на платформе. Когда же он сам попытался выбраться, у него ничего не вышло, но буквально в последнюю секунду очевидцам удалось затащить его наверх (Young, 1977).

– Осенней ночью 1997 г. 23-летний чернокожий американец Отис Гейтер, строительный рабочий, увидел пламя, выбивавшееся из жилого фургона. Выбив дверь, он не только нашел и вытащил на свежий воздух хозяина, 44-летнего белого американца Ларри Лероя Уиттена, но и вернул его к жизни, сделав ему искусственное дыхание «рот в рот»; при этом парень не обратил никакого внимания на развевавшийся над фургоном флаг Конфедерации. [Конфедерация (1861-1865 гг.) – союз 11 южных рабовладельческих штатов США, развязавших Гражданскую войну. – Примеч. перев. ] Хвалившим его за героизм, проявленный по отношению к откровенному расисту, Гейтер сказал: «Я не заслуживаю этих похвал. Любой человек сделал бы то же самое и для меня» (Time, 1997).

– В Иерусалиме, на одном из холмов, есть Интернациональная Аллея Праведников, которую образуют высаженные в одну линию деревья. Под каждым из них – табличка, на которой высечены имена европейских христиан, спасших во время Холокоста хотя бы одного еврея. Эти «праведные неиудеи» знали, что если тот, кого они прятали, будет обнаружен нацистской полицией, им придется разделить его участь. Именно это и случилось со многими (Hellman, 1980; Wiesel, 1985). Но ещё больше спасателей так и остались безымянными. Каждый еврей, выживший в оккупированной нацистами Европе, обязан этим десяткам людей, которые нередко вели себя героически. Дирижер Конрад Латте, один из 2000 евреев, переживших Вторую мировую войну в Берлине, был спасен благодаря героизму 50 немцев, вставших на его защиту (Schneider, 2000).

Что же касается менее драматичных примеров заботы, внимания и помощи, то их не счесть: не требуя ничего взамен, люди показывают дорогу, жертвуют деньги, отдают свою кровь и время. Почему и при каких обстоятельствах люди совершают альтруистические поступки? И что можно сделать для того, чтобы в нашей жизни стало меньше равнодушия и больше альтруизма? Именно на эти вопросы мы попытаемся ответить в этой главе.

{Картина «Добрый самаритянин». Карл Юлиус Мильде}

Альтруизм – качество, диаметрально противоположное эгоизму. Альтруист неравнодушен и готов помочь совершенно бескорыстно, даже тогда, когда ему не предлагают ничего взамен и когда он не ждет никакой благодарности. Классическим примером альтруизма является библейская притча о добром самаритянине. [Самаритяне – этническая группа и религиозная секта в Палестине, отошедшая в VI в. до н. э. от иудаизма. – Примеч. перев. ]

«Один человек, возвращаясь из Иерусалима в Иерихон, попал в руки бандитов, которые избили его до полусмерти, ограбили и бросили на дороге. Проходивший мимо священник, увидев умирающего, перешел на другую сторону. Точно так же поступил и шедший следом за ним левит. [Левиты – служители религиозного культа у древних евреев. – Примеч. перев. ] Но когда несчастного увидел самаритянин, его сердце наполнилось состраданием, и он подошел к нему. Склонившись над умирающим, он промыл его раны маслом и вином и перевязал их. Затем посадил его на своего осла, привез на постоялый двор и позаботился о нем. На другой день он вынул два динария, дал их хозяину постоялого двора и сказал ему: «Позаботься о нем. Если этих денег не хватит, я, вернувшись, расплачусь с тобой»«(Лк. 10:30-35).

Этот самаритянин – символ чистейшего альтруизма. Сострадая совершенно незнакомому человеку и не ожидая ни вознаграждения, ни благодарности, он не пожалел для него ни времени, ни сил, ни денег.

Почему люди помогают друг другу?

Чтобы понять природу альтруистических поступков, социальные психологи изучают условия, при которых они совершаются. Но прежде чем обратиться к результатам их исследований, давайте рассмотрим мотивацию альтруизма. Некоторые представления о ней дают три дополняющие друг друга теории.

Социальный обмен

Одно из возможных объяснений альтруизма содержится в теории социального обмена:взаимодействие людей направляется «социальной экономикой». Мы обмениваемся не только материальными ценностями и деньгами, но и такими социальными ценностями, как любовь, услуги, информация и статус (Foa & Foa, 1975). При этом мы используем стратегию «минимакса» – стремимся свести к минимуму собственные затраты и получить максимально возможное вознаграждение. В теории социального обмена не утверждается, что мы сознательно «отслеживаем» затраты и вознаграждения; она лишь допускает, что подобные рассуждения прогнозируют наше поведение.

Представьте себе, что в вашем кампусе идет поиск доноров и к вам обращаются с просьбой сдать свою кровь. Разве вы не станете взвешивать возможные негативные последствия согласия (болезненная процедура, потеря времени, усталость) и отказа (чувство вины, недовольство собой)? И сможете ли вы не сравнивать позитивные последствия обоих поступков, а это, с одной стороны, удовлетворенность тем, что помогли кому-то, и бесплатный завтрак в случае согласия, а с другой – сохраненное время, нервы и хорошее самочувствие в случае отказа. В ходе изучения доноров в штате Висконсин в полном соответствии с теорией социального обмена было экспериментально подтверждено: такие скрытые расчеты всегда предшествуют принятию решения о том, оказывать помощь или нет (Piliavin et al., 1982). Словно в поиске предлога для оправдания собственной щедрости, люди жертвуют больше денег на благотворительность тогда, когда получают что-либо взамен, например сласти или свечи. Даже если то, что они получают, им совершенно не нужно и они сами никогда не стали бы этого покупать, важен сам факт, свидетельствующий о том, что имеет место социальный обмен (Holmes et al., 1997).

Деннис Кребс пишет: «Своим интересом к альтруизму я обязан великодушию тех людей, которые помогли мне освободиться от моего прошлого» (Krebs, 1999). После переезда из Ванкувера (Британская Колумбия) в Калифорнию Кребс, 14-летний школьник, превратился из лидера в аутсайдера. Его многократные столкновения с законом завершились сначала попаданием в исправительную колонию для малолетних преступников, а затем и в тюрьму, откуда он сбежал. Вернувшись в Британскую Колумбию, Кребс поступил в университет, блестяще его закончил и был принят в докторантуру Гарвардского университета. Однако прошлое не отпускало его; боясь неминуемой огласки – ведь он снова оказался в Калифорнии, – Кребс сам все рассказал о себе, однако в конце концов благодаря поддержке со стороны многих людей был прощен и впоследствии стал профессором Гарвардского университета и руководителем факультета психологии Университета Симона Фрейзера. «Я поведал людям историю своей жизни, – говорит Кребс, – чтобы убедить остаться в игре тех из них, кто уже получил пару ударов».

Оказание помощи как замаскированный эгоизм

Вознаграждения, мотивирующие оказание помощи, могут быть внешними и внутренними. Когда бизнес жертвует деньги на благотворительность, чтобы сделать свой корпоративный имидж более привлекательным, или когда кто-либо предлагает подвезти кого-либо в расчете на благодарность или дружбу, речь идет о внешнем вознаграждении. Мы отдаем, чтобы получать. А это значит, что мы более склонны помогать тем, кто нам симпатичен и чье одобрение мы стремимся заслужить (Krebs, 1970; Unger, 1979).

К вознаграждениям, которые мы получаем, помогая другим, относятся также и внутренние самовознаграждения. Находясь рядом с человеком, который чем-то расстроен, мы, как правило, сочувствуем ему. Если через окно до вас донесется женский крик, вы встревожитесь и испугаетесь. Если вы не можете интерпретировать этот крик как шутливый или игривый, то для того, чтобы успокоиться, вы постараетесь узнать, в чем дело, или оказать помощь (Piliavin & Piliavin, 1973). То, что это действительно так, экспериментально доказал Деннис Кребс (Krebs, 1975): те из его испытуемых, студентов Гарвардского университета, самоотчеты и физиологические реакции которых свидетельствовали о наиболее эмоциональном восприятии чужой беды, оказывали попавшему в нее человеку и самую существенную помощь. Эверетт Сандерсон, спасший девочку, которая упала с платформы на станции метро, сказал: «Если бы я не попытался спасти эту малышку, если бы я просто стоял и ждал развязки, как все остальные, моя душа умерла бы. И я бы никогда не простил себе этого».

Совершая альтруистические поступки, мы вырастаем в собственных глазах. Едва ли не все доноры из тех, что приняли участие в исследовании, проведенном Джейн Пильявин, согласились, что донорство «заставляет человека уважать себя» и «дает ему чувство самоудовлетворения». Зная это, легче понять, почему люди оставляют чаевые официантам, даже если знают, что они никогда больше не вернутся в этот ресторан, и проявляют доброту по отношению к незнакомым, которых никогда больше не увидят.

Проанализировав мотивацию волонтеров, в частности тех, кто ухаживает за больными СПИДом, Марк Снайдер, Аллен Омото и Джил Клэри выявили шесть побуждающих к этому причин (Clary & Snyder, 1993, 1995; Clary et al., 1998, 1999).

– Нравственные причины: желание действовать в соответствии с общечеловеческими ценностями и неравнодушие к другим.

– Когнитивные причины: желание лучше узнать людей или приобрести навыки.

– Социальные причины: стать членом группы и заслужить одобрение.

– Карьерные соображения: приобретенный опыт и контакты полезны для дальнейшего продвижения по службе.

– Защита собственного Я: желание избавиться от чувства вины или бегство от личных проблем.

– Повышение самооценки: укрепление чувства собственного достоинства и уверенности в себе.

Подобный подсчет затрат и выгод может показаться унизительным. Однако у защитников теории социального обмена возникают законные вопросы: что оскорбительного для гуманности в том, что мы получаем удовольствие, помогая другим? Разве это не делает ей чести? Разве не делает ей чести то, что мы чаще ведем себя не антисоциально, а «просоциально»? В том, что мы реализуем себя, отдавая другим свою любовь? Насколько хуже было бы всем нам, если бы мы получали удовольствие, заботясь только о самих себе.

«Верно, – могут возразить мне некоторые читатели. – И все же, разве не следует из теории социального обмена, что оказание помощи никогда не бывает истинно альтруистическим актом и что мы лишь называем его “альтруистическим”, поскольку выгоды от него не очевидны? Если мы помогаем попавшей в беду женщине, чтобы заслужить социальное одобрение, избавиться от собственного чувства тревоги и возможных угрызений совести или вырасти в собственных глазах, можно ли назвать такую помощь альтруистической?» Этот аргумент – реминисценция анализа альтруизма, выполненного Б. Ф. Скиннером (В. F. Skinner, 1971). «Мы чтим людей только за те их добрые дела, которые не можем объяснить», – сказал он. Мы приписываем причины их поступков внутренним диспозициям только тогда, когда нам не хватает внешних. Если же внешние причины налицо, мы говорим о них, а не о человеке.

Однако у теории социального обмена есть и слабая сторона. Она легко опускается до «объяснения называнием». Если какая-то девушка в качество волонтера участвует в программе подготовки воспитателей «Большая сестра», велик соблазн «объяснить» её продиктованные сочувствием действия тем, что они приносят ей удовлетворение. Но подобное «постфактумное» обозначение вознаграждения создает порочный круг: «Почему она работает волонтером?» – «Чтобы получить внутреннее вознаграждение». – «Откуда вы знаете, что дело именно во внутреннем вознаграждении?» – «А что ещё могло бы подвигнуть её на это?» По этой причине радея эгоизма,суть которой заключается в том, что все поступки объясняются личными интересами того, кто их совершает, и скомпрометировала себя в глазах исследователей. Конечная цель эгоиста – улучшение собственного положения, конечная цель альтруиста – улучшение положения другого человека.

«Мужчины ценят только те добрые дела, которые приносят вознаграждение. Овидий, Письма с Понта»

Чтобы избежать подобного хождения по кругу, мы должны определять вознаграждения и затраты независимо от альтруистического поведения. Если социальное одобрение стимулирует помощь, мы должны получить экспериментальное подтверждение тому, что если за помощью следует одобрение, помощь возрастает. И это так (Staub, 1978). Но это ещё не все. Анализ затрат и вознаграждений дает нам кое-что ещё. Он позволяет предположить, что пассивные свидетели преступлений или несчастных случаев – вовсе не обязательно равнодушные люди. На самом деле они могут быть искренне взволнованы происходящим, но осознание того, чем может обернуться их вмешательство, парализует их волю.

Эмпатия как источник подлинного альтруизма

Верно ли, что единственная цель, которой руководствуются герои, спасающие людей, безвестные доноры и волонтеры Корпуса мира [Корпус мира – организация, созданная в 1961 г. в США и объединяющая квалифицированных учителей, строителей и других специалистов, работающих на добровольных началах в развивающихся странах. – Примеч. перев. ], – бескорыстная забота о других? Или они всегда стремятся к одному – в той или иной форме удовлетворить собственные потребности: получить вознаграждение, избежать наказания или чувства вины или избавиться от душевного дискомфорта?

Иллюстрацией этой философской проблемы служит эпизод из жизни Авраама Линкольна. Во время поездки в почтовой карете он обсуждал её со своим попутчиком. Не успел Линкольн сказать, что все добрые дела совершаются благодаря эгоизму, как заметил свинью, которая истошно визжала. Оказалось, что тонули её поросята, свалившиеся в пруд. Попросив кучера остановиться, Линкольн выпрыгнул из кареты, бросился к пруду и вытащил поросят на сушу. Когда он вновь сел в карету, его попутчик заметил: «Ну, Эйб, какое отношение эгоизм имеет к тому, что только что произошло?» – «Побойся Бога, Эд! Самое прямое! Я бы целый день места себе не находил, если бы бросил на произвол судьбы это несчастное семейство! Неужели ты не понимаешь, что я сделал это только для того, чтобы меня не мучила совесть?» (Sharp, цит. по: Batson et al., 1986). До недавнего времени психологи были согласны с Линкольном.

Однако психолог Дэниел Бэйтсон полагает, что наша готовность помогать другим есть следствие обеих причин – заботы о собственных интересах и альтруистических соображений (рис. 12.1) (Batson, 2001).

Рис. 12.1. Оказание помощи: механизмы, основанные на эгоизме и на альтруизме. Зрелище чужого несчастья способно вызвать в человеке смешанные чувства – сосредоточенность на собственном душевном дискомфорте и сочувствие (эмпатию) к тому, кто страдает. Исследователи согласны с тем, что собственный душевный дискомфорт «запускает» механизм, основанный на эгоистических мотивах. Но вопрос о том, способна ли эмпатия «запустить» механизм подлинного альтруизма, остается дискуссионным. (Источник: Batson, Fultz & Schoenrade, 1987)

Душевный дискомфорт, который мы испытываем, наблюдая за страданиями другого человека, побуждает нас избавиться от него, а сделать это можно, либо пройдя мимо неприятной ситуации (именно так поступили священник и левит), либо оказав помощь (как самаритянин). Но, по мнению Бейтсона и его коллег, мы также испытываем эмпатию, особенно если страдает близкий нам человек. Любящие родители страдают и радуются вместе со своими детьми; тем, кто жестоко обращается с детьми и вообще склонен к проявлениям жестокости, эмпатия неведома (Miller & Eisenberg, 1988). Мы также испытываем эмпатию к тем, с кем мы идентифицируем себя. В сентябре 1997 г. английскую принцессу Диану и её осиротевших сыновей оплакивали миллионы людей, которые никогда в жизни не видели её, но воспринимали её как близкого человека благодаря сотням газетных статей и 44 передовицам в журнале People; однако те же самые люди остались совершенно равнодушными к судьбе миллиона безымянных руандийцев, убитых или умерших после 1994 г. в лагерях для беженцев.

Испытывая сострадание, мы не столько думаем о себе, сколько о том, кто страдает. Искренняя симпатия и сочувствие заставляют нас помогать человеку ради него самого. Это чувство возникает совершенно естественно. Франс де Ваал описывает немало случаев, когда во время драки одна мартышка или обезьяна приходила на выручку другой, обнимала её или выражала свою эмоциональную поддержку какими-то другими способами. Даже младенцы, которым от роду всего один день, плачут больше, если слышат плач других детей (Hoffman, 1981). В родильных домах стоит заплакать одному, как к нему сразу же присоединяется целый хор плачущих голосов. Судя по всему, способность к сопереживанию – врожденное качество человека.

Нередко реакции на кризисные ситуации становятся результатом совместного действия душевного дискомфорта и эмпатии. В 1983 г. люди наблюдали по телевидению за тем, как лесной пожар уничтожал сотни жилых домов близ Мельбурна (Австралия). Когда позднее Пол Амато заинтересовался финансовыми и имущественными пожертвованиями, выяснилось, что те, кто был рассержен или безразличен, оказались менее щедрыми, чем те, кто испытывал либо душевный дискомфорт (были потрясены настолько, что заболели), либо эмпатию (сострадание к людям, оставшимся без крова) (Amato, 1986). Великодушие детей тоже зависит от их подверженности душевному дискомфорту и способности к сопереживанию. Джордж Найт и его коллеги из Университета штата Аризона нашли, что некоторые дети в возрасте от 6 до 9 лет более других склонны сочувствовать тем, кто грустит, и тем, кого дразнят (Knight et al., 1994). Эти участливые дети оказались и самыми щедрыми, когда им – после демонстрации видеозаписи обгоревшей на пожаре девочки – предоставили возможность пожертвовать пострадавшим от пожара детям часть денег, полученных за участие в эксперименте.

Чтобы отделить эгоистическое стремление к снижению душевного дискомфорта от альтруистической эмпатии, группа исследователей во главе с Бейтсоном провела эксперименты, в ходе которых испытуемые предварительно оказывались в ситуациях, вызывавших у них чувство эмпатии. Далее исследователи наблюдали за тем, как именно будут действовать возбужденные люди, чтобы успокоиться: пройдут мимо нуждающегося в помощи или постараются помочь ему. Результаты подтвердили предположения исследователей: люди, чувство эмпатии которых было предварительно «разбужено» определенными действиями экспериментаторов, как правило, помогали.

В одном из этих экспериментов испытуемые, студентки Университета штата Канзас, наблюдали за «страданиями» молодой женщины, когда та якобы получала удар электрическим током (Batson et al., 1981). Во время паузы «жертва», страдания которой ни у кого не вызывали сомнений, объяснила экспериментатору происхождение своей повышенной чувствительности к электротоку: оказывается, в детстве она упала на забор, который был под напряжением. Сочувствуя ей, экспериментатор предложил такой выход из положения: чтобы довести опыт до конца, спросить у наблюдателя (роль которого исполняла настоящая испытуемая), не согласится ли она поменяться с ней местами и принять на себя оставшиеся удары. Предварительно половину реальных испытуемых убедили в том, что «жертва» – близкий им по духу человек, разделяющий их нравственные ценности и интересы, чем вызвали их эмпатию. Второй группе испытуемых было также сказано, что их участие в эксперименте закончилось и что им не надо будет наблюдать за «страданиями жертвы», если их придется продлить. Тем не менее практически все участницы эксперимента, эмпатию которых исследователи предварительно «пробудили», выразили готовность поменяться с «жертвой» местами.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: