Глава 4. Об аффектах

С того времени (1915а), когда Фрейд дал определение аффектам как феноменам разрядки и частично пересмотрел эту концепцию в 1926 году, представив свою теорию сигнальной функции тревоги, а также вследствие часто приводимого высказывания Рапапорта (1953) о том, что в психоаналитической теории отсутствует теория аффектов, очень многое было сказано по поводу происхождения, природы аффектов и их значимости для развития и функционирования человеческой психики.

Потенциальная возможность переживания и проявления аффектов в основном рассматривалась как врожденная склонность, которая дает людям общую основу для взаимопонимания. Активация этой потенциальной возможности в постнатальных взаимодействиях считалась базисной как для коммуникации, так и для познавательных процессов (Basch, 1976; Modell,1984). Считалось, что аффекты обеспечивают главную мотивационную силу как для нормального, так и для патологического развития и функционирования личности. Подчеркивалось важное значение аффектов как носителей смысла в психическом переживании и вследствие этого их незаменимость как для социальных отношений в целом, так и для психоаналитического лечения в частности (Spitz.1956,1959; Kohut, 1959; Novey, 1959; Schafer, 1964; Rangell, 1967; Sandier и Joffe, 1969; Kernberg, 1976; Modell 1973, 1978, 1984).

Представляется, что первоначальный взгляд Фрейда на аффекты как на самые непосредственные проводники напряжения влечения все еще полезен в том отношении, что аффекты воспринимаются как количественные силы, мотивирующие и регулирующие эмпирические и поведенческие манифестации психической жизни в постоянно более или менее варьирующем достижении по шкале удовольствия и неудовольствия. Из всех психических феноменов аффекты наиболее явно представляют такие принуждающие силы, которые могут рассматриваться как проводники постоянно накапливающихся и требующих разрядки энергетических давлений организма. Как говорилось в предыдущих главах, можно предположить, что именно количественная полезность переживаний уменьшения напряжения придает вначале им и сопровождающим их процессам сенсорного восприятия качество и содержание психически переживаемого удовольствия. Экономическая необходимость и безотлагательность организмического уменьшения напряжения становится представлена в сфере психического переживания в качестве неотложной потребности в поиске удовольствия, а когда переживаемое неудовольствие становится возможным и обусловленным, в качестве потребности в избегании и защите от неудовольствия. Как интенсивность, так и приятное или неприятное качество аффектов продолжает определять субъективный смысл психического переживания индивида на всем протяжении его жизни, то есть качественную и количественную природу катекси‑са психически переживаемых феноменов.

Открытие Фрейдом сигнальной функции аффектов все еще представляется безусловно обоснованным и полезным. Воспринимаемые непосредственно в связи с удовольствием и неудовольствием, когда последнее выражено в грубой или несколько утонченной форме, аффекты приобретают предупреждающую функцию, функцию предчувствия приятных или неприятных переживаний, которые соответствуют специфическому качеству данного аффекта. Таким образом, являясь носителями как количественной безотлагательности, так и качественного смысла, а также их предварительными сигналами в психической жизни, аффекты представляют главные мотивационные силы для развития и функционирования психики, включая реактивацию задержанных эволюционных потенциальных возможностей индивида в психоаналитических взаимоотношениях.

Хотя некоторые авторы придерживаются мнения, что нет аффектов без мыслительного содержания (Brenner, 1974, 1976, 1983), эта точка зрения представляется обоснованной лишь по отношению к позитивным аффектам, которые с самого начала будут представляться совместно с некоторыми перцептуальными элементами. По контрасту с позитивными аффектами психическая репрезентация негативных аффектов рассматривается здесь как становящаяся возможной и правдоподобно объяснимой лишь после первичной дифференциации самостных и объектных репрезентаций (смг главу 1). Агрессивный аффект, возникающий как первая психическая репрезентация фрустрации, неизбежно ощущаемой после дифференциации Собственного Я и объекта, вначале будет лишен мыслительных репрезентаций. Это обусловлено тем, что первые образы Собственного Я и объекта становятся дифференцированы из мнемически накопленных масс недифференцированных переживаний удовлетворения, первоначально придающих Собственному Я и объекту характер формаций чистого удовольствия. До создания специфических репрезентаций «абсолютно плохого» объекта агрессивные импульсы, которые автоматически направлены против мнимой причины фрустрации, будут неоднократно разрушать представление об «абсолютно хорошем» объекте, а также восприятие дифференцированного Собственного Я ребенка, которое вначале может существовать лишь как всемогущий владелец приносящего полное удовлетворение объекта. Недостаточная мыслительная репрезентация агрессии постоянно наблюдается у пациентов с эволюционными задержками на различных стадиях сепарации‑индивидуации, обычно у индивидов с явно выраженными психозами или тяжелыми состояниями «алекситимии».

В то время как примитивная ярость при нормальном структурном развитии становится как правило достаточно мыслительно представленной, делая возможными количественно более умеренные и качественно более дифференцированные переживания агрессивного аффекта, имеются негативные аффекты, в особенности тревога и депрессивный аффект, которые, по‑видимому, сохраняют свой мыслительно бессодержательный характер на протяжении всей жизни.

Тревога и депрессивный аффект, по всей видимости, являются реакциями на и сигналами об опасности и потерях, которые, по крайней мере на данный момент, не могут быть в достаточной мере представлены для сознательного Собственного Я. В предыдущей главе было детально показано, что тревога рассматривается здесь как проистекающая от самых ранних переживаний Собственным Я угрозы потери дифференцированности, сигнализирующих об опасности, у которой по определению отсутствует какая‑либо эмпирическая репрезентация для дифференцированного Собственного Я. Было высказано предположение, что тревога будет продолжать сохранять эту позицию стража аффекта, предупреждая сознательное Собственное Я о неизвестных опасностях, у которых отсутствует репрезентация, пригодная для их обработки и достижения над ними господства, и которые таким образом угрожают интеграции или существованию Собственного Я.

В отличие от аффектов, которые сигнализируют об аффективных состояниях, связанных с мыслительными репрезентациями, ранее испытанными дифференцированным Собственным Я, тревога не может порождать образцы недифференцированного состояния, которые никогда не переживались Собственным Я. Вместо этого она воспроизводит с различной интенсивностью архаический экзистенциальный дистресс, испытываемый недавно образованным дифференцированным Собственным Я непосредственно перед его повторной деструкцией со стороны все еще мыслительно не представленной агрессии.

Хотя репрезентативная недоступность агрессии может в последующей жизни вызываться в большей степени вытеснением, нежели первичным отсутствием репрезентаций, тревога всегда специфически приводится в действие опасностью, недостаточно представленной в сознании, и будет сохранять свое качество пустоты и предчувствия катастрофы независимо от природы угрожающей опасности. Когда опасность представима, но вытеснена и таким образом недоступна для рефлексирующего Собственного Я, приведение ее к осознаванию сделает излишней тревогу в качестве сигнала о неизвестной и поэтому не поддающейся контролю угрозе. Вместо этого Собственное Я будет испытывать страх, вину или стыд и, возможно, аффекты, также более непосредственно связанные с теми либидинозными и агрессивными самостны‑ми и объектными репрезентациями, которые когда‑то были вытеснены как чересчур опасные, позорные или вызывающие чувство вины. Все эти аффекты качественно отличны от тревоги и регулярно сочетаются со специфическими мыслительными представлениями. Точка зрения Бреннера (1974,1976,1983), согласно которой эти возникающие мыслительные репрезентации будут составлять вытесненное мыслительное содержание тревожности, не представляется логичной. Это становится особенно очевидным, когда у несущей угрозу опасности отсутствует даже бессознательная репрезентация, как в случае предпсихоти‑ческой паники и в других состояниях, в которых возникает эмпирическая угроза базисной дифференцированное™ самостных и объектных репрезентаций.

Так же как тревога представляет собой сигналы об опасностях, у которых отсутствует доступная репрезентация, депрессивный аффект представляется сигналом о потере, которая по различным причинам не может быть представлена в достаточной мере для сознательной переработки и принятия. Как тревога является первоначальной реакцией Собственного Я на грозящую ему эмпирическую гибель, так и депрессивный аффект является первичным откликом Собственного Я на объектную потерю, которая лишена психической репрезентации. До тех пор, пока дифференцированное восприятие Собственного Я все еще существенно зависит от одновременно существующего переживания реального или интроецирован‑ного присутствия объекта, потеря объекта не может быть представлена и принята. Еще нет каких‑либо репрезентаций Собственного Я, которые смогли бы уцелеть без такого ощущаемого присутствия объекта. Вместо этого, как говорилось во второй главе относительно депрессивного решения, действительная потеря объекта на этой стадии будет вызывать депрессивный аффект, приводя в действие спусковой механизм отчаянных усилий со стороны Собственного Я манипулировать репрезентативным миром таким образом, который помогал бы Собственному Я сохранять как можно дольше иллюзию все еще существующего объекта.

Аналогично неизвестным опасностям, стоящим за тревогой, недействительность потери объекта для сознательного Собственного Я может зависеть от первичного отсутствия соответствующих репрезентаций, как в случае начальной стадии в развитии, или она может быть вызвана вытеснением после установления константности Собственного Я и объекта. Первый случай соответствует клинической картине психотической, второй — невротической депрессии. Так же как те опасности, о которых сигнализирует тревога, могут быть подвергнуты обработке после того, как станут доступны для рефлексирующего Собственного Я, так и сознательная репрезентация утраты и ее значимости делает возможным ее оплакивание и постепенное принятие. Аффект печали, который связан с утратой и представляет ее, резко отличается по качеству от депрессивного аффекта, который к этому времени стал излишним.

Возникая вместе с переживанием Собственного Я при раннем развитии психики, негативные аффекты проявляют себя как реакции Собственного Я на предупреждающие сигналы о переживаниях, которые нападают на связанное с Собственным Я идеальное состояние или угрожают ему. Это идеальное состояние Собственного Я будет изменяться вместе с продолжающейся структурализацией психики и в каждый данный момент зависеть от превалирующего способа восприятия себя и объектного мира. Даже если богатые и разносторонние репрезентативные структуры оказывают модулирующее воздействие на негативные аффекты и увеличивают пороги их переживания и выражения, Собственное Я человека остается уязвимым и склонно реагировать с некоторым вариантом гнева на чрезмерные фрустрации, ощущать стыд и вину, когда поведение человека не соответствует его нормам и идеалам, а также испытывать тревогу и депрессивный аффект, когда ему угрожают опасности или утраты, у которых отсутствуют осознаваемые и доступные проработке психические репрезентации.

Позитивные аффекты, которые с самого начала были связаны с приятными процессами сенсорного восприятия, будут после дифференциации самостных и объектных репрезентаций на протяжении всей жизни сопровождаться образом Собственного Я, которое либо ожидает получить удовлетворение, либо испытывает удовлетворение, либо ощущает себя получившим удовлетворение. Как психический феномен удовольствие является эмпирическим аффективным состоянием, которое связывается со специфическими мыслительными содержаниями, а не просто отражением количественных изменений в энергетических напряжениях организма. Хотя разрядка таких напряжений несомненно имеет место в переживаниях, сопровождающихся интенсивными чувствами удовольствия и удовлетворения, именно сигнальный характер аффектов, связанных с антиципаторным использованием мнемически накопленных репрезентаций удовлетворения, делает приятное ожидание возможным, включая важную часть сексуального предудовольствия.

В данном месте в скобках следует отметить, что осознание того, что ослабление организмического напряжения не может быть просто приравнено к психически пред‑ставленному"удовлетворению, делает устаревшим применение Фрейдом (Breuer, Freud, 1895) принципа постоянства к психологии. Тезис, согласно которому прекращение возбуждения приносит удовлетворение, а само возбуждение вызывает неприятные чувства, не соответствует субъективному психическому переживанию человека. Возбуждение становится как правило эмпирически неприятным, лишь когда его удовлетворение откладывается за пределы способности Собственного Я связать его с предварительными репрезентациями удовольствия. До тех пор, пока последнее возможно, возбуждение будет переживаться как приятное без какого‑либо значительного ослабления напряжения. Напротив, возрастание напряжения склонно увеличивать предчувствуемое психическое удовольствие. Вдобавок, не состояние покоя после разрядки напряжения представляет психически воспринимаемый пик удовлетворения, а само переживание разрядки. Засыпание младенца после кормления, а также старая поговорка: post coitum omne animal triste [*], свидетельствуют в большей степени о сравнительно аффективном декатексисе репрезентаций удовольствия после удовлетворения, нежели о максимальном переживании самого удовлетворения.

Психически переживаемое удовольствие, связанное с физиологическими переживаниями младенцем ослабления напряжения, представляет первый прототип аффекта как психологического феномена. После дифференциации само‑стных и объектных репрезентаций неприятные аффекты, в особенности ярость и тревога, становятся возможными и обусловленными как отклики Собственного Я на угрозы его только что завоеванному существованию. Депрессивный аффект, зависть и стыд, а также раннее приподнятое настроение, гордость и примитивная идеализация будут обусловливаться и возникать во время предшествующих стадий сепарации‑индивидуации. Установление более дифференцированных и утонченных эмоций, которые вовлекают в себя осознание аффекта СобственнымЯ (Basch, 1976), требует эмпатических взаимодействий с объектами, воспринимаемыми как индивиды. Любовь, восхищение, стремление, благодарность и сострадание, а также ненависть, ревность и вина будут, таким образом, становиться возможными и вызываться лишь после установления константности Собственного Я и объекта.

Чем менее развита структурная оснастка личности, тем труднее данному индивиду подвергать обработке свои аффекты и адаптивно использовать их мотивационную силу. «Укрощение аффектов» (Freud, 1926; Fenichel, 1941) неизменно присутствует (и является результатом) в процессах структурализации, которые мотивируются аффективной значимостью связанных с развитием переживаний и которые постепенно делают возможным более эффективное и безопасное удовлетворение, а также создают все более утонченную аффективную способность. Эти расширяющиеся рамки аффектов могут использоваться в качестве все более точного познавательного инструмента по отношению к другим людям, а также к искусству, природе и эмпирическому миру в целом. Экспансия и обогащение внутренней жизни глубоко связаны с возрастанием нюансов эмоций, придающих психическим переживаниям все большую глубину и осмысленность.

Коммуникативная функция аффектов в качестве медиаторов субъективно значимых посланий между индивидами обеспечивает основу для понимания людьми друг друга в целом и для фазово‑специфически настроенных, связанных с развитием и терапевтических взаимодействий в частности. Однако среди специалистов, наблюдающих за поведением ребенка, имеет место общая взрослообразная тенденция приписывать младенцам активное использование аффектов в целях коммуникации, а также рассматривать их телесные и поведенческие выражения как указывающие на психически представленные аффекты часто задолго до того, как, вероятно, в психике ребенка возникнут репрезентативные предпосылки для такого переживания и такой передачи информации.

То, что вначале напоминает и выглядит как выражение аффектов и передача информации посредством аффектов, более вероятно отражает колебания в состоянии физиологического напряжения младенца. Эти поведенческие манифестации содержат скорее информацию не о приятных и неприятных аффектах, а о совокупных состояниях организмического расстройства и их облегчении у младенца. Такое состояние дел рассматривается здесь как справедливое и для негативных аффектов до тех пор, пока дифференциация восприятия Собственного Я не сделает переживание их обоих неизбежным и необходимым. Однако, так как наблюдаемые поведенческие выражения организмического дискомфорта у младенца являются по сути теми же самыми, что и те, которые позднее будут сопровождать психически переживаемую боль и неудовольствие, мать будет реагировать на них соответственно более позднему положению дел. Со стороны кажется, что эти знаки физиологического расстройства являются коммуникативными в биологическом смысле, функционирующими в качестве сигналов для матери о жизненно важной потребности младенца в объекте и его услугах задолго до того, как будет иметь место какая‑либо психически представленная боль или субъективное желание и поиск психически представленного объекта, фазово‑специфичес‑кие сигналы о потребности младенца в объекте будут мобилизовывать дополнительные и оберегающие импульсы у настроенной на них матери, которая как правило наполняет первоначальную психическую пустоту сигналов младенца элементами, проистекающими из ее собственного репрезентативного мира.

Согласно изложенной здесь точке зрения, любое психически представленное аффективное состояние до дифференциации объектных и самостных репрезентаций может быть лишь приятным по своей природе. Однако, хотя поведенчески позитивные аффекты ребенка объектно ориентированы, при отсутствии дифференцированных образов Собственного Я и объекта они не могут еще активно искать объект. До первичной дифференциации эмпирического мира на Собственное Я и объект переживания и выражения аффектов или их поведенческие дубликаты склонны быть нуждающимися в объекте, однако еще не ищущими объект. Во второй части этой книги будет рассказано о том, что данное положение дел первостепенно важно в попытках аналитика понять и установить отношения с пациентами с тяжелыми нарушениями и/или глубокими регрессиями.

В качестве дериватов удовольствия и неудовольствия аффекты обеспечивают центральные директивы и мотивацию для всех субъективных переживаний, выборов и поведения на всем протяжении жизни. Они являются главными проводниками и барометрами субъективного смысла в психическом мире переживания индивида. Знание себя и других неразрывно переплетено с осознанием собственных чувств, а также с осознанием чувств других людей. Аффекты играют центральную роль в психоаналитическом понимании и в способности психоаналитического лечения реактивировать рост и помогать преодолению задержек роста у пациентов.

Глава 5. Обращение с потерей объекта [*]

Введение

Потеря значимого объекта (здесь для простоты изложения я сконцентрируюсь вокруг потери человеческого объекта любви) постоянно активизирует в человеке различного рода внутренние попытки сопротивляться реальности потери либо путем ее отрицания, либо путем замещения объекта потери новым объектом, либо попыткой сохранить его посредством различных форм интернализации. Конечный результат будет зависеть от природы отношений к утраченному объекту, а также от форм интернализации или других ранее использовавшихся механизмов и от того, насколько успешным было их использование.

С момента выхода работы Фрейда «Траур и меланхо‑лия» [*]. (1917) траур и депрессия считаются двумя главными альтернативами человеческого способа справиться с потерей значимых объектов. Другими предложенными и описанными в качестве главных альтернативами были отрицание потери или ее значения с идеализацией утраченного объекта или без таковой, быстрая замена его новым объектом, патологическая печаль по «связанным» с ним объектам или идеям (Volkan, 1981), развитие соматического или психосоматического заболевания, а также пристрастие к алкоголю, наркотикам или перееданию. Согласно общепринятому мнению, чем в большей степени инфантильно, зависимо и амбивалентно отношение субъекта к утраченному объекту, тем больше вероятность того, что вместо более или менее нормального процесса траура (mourning process) его реакцией на потерю будет одна или сразу несколько патологических альтернатив. Моя цель в данном исследовании — внимательное рассмотрение способов обращения взрослой личности с утратой объекта под новым углом зрения, благодаря чему, я надеюсь, можно будет вынести на обсуждение некоторые новые аспекты для более глубокого понимания этого процесса. В частности, я подробно рассмотрю, что подразумевается под традиционной концепцией работы горя (mourning work) и из каких различных составляющих процессов эта работа горя, по всей видимости, состоит.

Интернализация

Концепция интернализации как непременного проводника психического развития, а также ее последовательные уровни и формы, подробно рассматривались в предыдущих главах. Несмотря на то, что формирование недифференцированных представлений ребенка, с объективной точки зрения, является результатом удовлетворительных взаимоотношений между ним и первым опекающим его лицом, внешнее и внутреннее Собственное Я и объект должны быть дифференцированны в мире переживаний ребенка, прежде чем Интернализация станет возможной в качестве субъективного переживания.

Как было сказано выше, эмпирическая дихотомия между Собственным Я и объектом, будучи основой и предпосылкой для субъективного существования человека, поддерживая, защищая и улучшая переживания Собственного Я, рассматривается здесь как центральная мотивация для всего последующего психического развития. Поскольку дифференцированное переживание Собственного Я с самого начала зависит от параллельного существования представляемого объекта, сущностно необходимая мотивация сохранности Собственного Я не может поддерживаться отдельно от сохранности объекта. Таким образом, процессы интернализации мотивируются и проявляются в качестве защиты Собственными своего существования посредством все более продвинутых способов обеспечения доступности объекта в мире переживаний индивида.

Первая форма интернализации обычно описывается как интроекция, создание интроектов, либо как переживания внутреннего присутствия объекта. Интроекция, таким образом, может рассматриваться как ответственная также и за создание образа «абсолютно плохого» объекта, на который первоначально будет канализироваться и проецироваться фрустрация‑агрессия и который впоследствии будет опасен тем, что может восприниматься в качестве преследующего плохого интроекта. Тем не менее, интроекция изначально и более специфически относится к попытке Собственного Я обеспечить свое дифференцированное существование путем поддерживания диалога с образом «абсолютно хорошего» объекта.

Как говорилось во второй главе, интроект является репрезентацией объекта, которая не растворяется в представлении о Собственном Я в качестве идентификаций, но переживается во внутреннем мире субъекта как отдельное «психическое присутствие». Он [*] переживается как имеющий свое собственное, независимое существование, и его поведение не может быть сознательно контролируемо субъектом. Переживается ли интроект в качестве защищающего или как угрожающий, он всегда переживается как отношение объекта, сохраняемое во внутреннем мире, как объект, с которым продолжаются взаимодействия. Он переживается как существующий внутри, не будучи, однако, частью Собственного Я.

Интроекты поддерживают внутреннюю связь между Собственным Я и объектом, когда последний отсутствует. В ранних интернализациях, когда дифференцированность между Собственным Я и объектом еще только приблизительно установлена, интроекты, по‑видимому, играют центральную роль. В ходе дальнейшего развития личности интроекты в основном встраиваются в ее развивающиеся структуры посредством идентификаций с их различными аспектами и функциями. Некоторые из них могут, однако, оставаться не встроенными во внутренний мир субъекта и, представляя разные уровни сознания, впоследствии могут различными способами участвовать и приводить к образованию симптомов (Schafer, 1968).

Как хорошо известно, даже у нормального взрослого в ситуациях, когда он чувствует себя неспособным справиться в одиночку, первоначальные интроекты могут временно возвращаться. Некоторые идентификации могут быть в связи с этим регрессивно трансформированы в интроект, который в качестве психического представителя объекта переживается впоследствие как поддерживающий и помогающий субъекту преодолеть данный кризис и справиться с ним (Schafer, 1968).

Характерно, что когда происходит потеря объекта, утраченный объект более или менее продолжительный период времени переживается в качестве интроекта. Тем не менее впоследствии он не представляет регрессивной трансформации идентификаций в интроект, но является попыткой защитить Собственное Я от переживания тотальной потери объекта путем сохранения объекта во внутреннем мире до тех пор, пока полная проработка (working through) потери постепенно не сделает это излишним (Abraham, 1924; Fenichel, 1945). Поэтому, несмотря на то, что интроекция после потери объекта представляет собой регрессивный феномен, возникающий в результате интроект как правило не претерпевает значительных регрессивных изменений по сравнению с его репрезентацией до потери объекта.

Мать замещает, особенно в начале стадии сепарации‑индивидуации и все меньше к ее концу, еще неинтернали‑зованные структуры ребенка, репрезентируя таким образом отсутствующие части его личности. Переживание ребенком объекта в.течение этого периода характеризуется примитивной амбивалентностью, в которой образ объекта будет постоянно колебаться между «абсолютно хорошим» и «абсолютно плохим» в соответствии с удовлетворяющей или фрустрирующей природой соответствующего функционирования матери. Я назвал такого рода переживания и отношения, преобладающие до установления константности Собственного Я и объекта, функциональными, специфически относящимися к структурной неспособности ребенка переживать объект иначе, чем группу функций, существующих изначально исключительно для удовлетворения потребностей и желаний ребенка.

Несмотря на это, рядом с продолжающейся примитивной амбивалентностью и защитной манипуляцией представляемым миром путем интроекции, проекции и отрицания, процессы функционально‑селективной идентификации начнут выстраивать структуру Собственного Я ребенка таким путем, который в итоге приводит к установлению константности Собственного Я и объекта. Как говорилось во второй главе, селективные идентификации с функциями объекта все в большей мере будут позволять развивающейся индивидуальности обходиться без прислуги и обслуживать себя самой, что до сих пор для нее за нее делал объект. В структурообразующей, функционально‑специфической идентификации ребенок, таким образом, отказывается от матери как от источника особой заботы и замещает ее своей новой функцией. Затем, в качестве исполнителя этой функции ребенок в этом конкретном отношении становится независимым от объекта.

По мере того как Собственное Я ребенка принимает на себя функциональные услуги матери, пробуждение соответствующей потребности не ощущается более как требование к матери обеспечить эту услугу, но вместо этого мобилизует недавно интернализованную собственную функцию ребенка. Это ведет к устранению фрустрации‑агрессии и к освобождению репрезентации матери от примитивной амбивалентности в данном частном отношении.

Во второй главе было описано, как функционально‑селективная идентификация будет приводить не только к установлению новой функции Собственного Я, но одновременно к превращению образа объекта в абстрактный и информативный, с которым происходит идентификация и, таким образом, в отличие от интроекта, к превращению образа объекта в сознании ребенка в управляемый по его усмотрению. Интеграция накапливающихся информативных представлений об объекте должна произойти в определенное время, чтобы был достигнут уровень появления индивидуального образа объекта и тем самым установилась константность Собственного Я и объекта.

Однако, прежде чем установилась эта интеграция и родился индивидуальный объект, отношение к объекту может быть только исключительно эксплуатирующим и ни благодарность, ни любознательность, ни стремление к персоне не могут испытываться в этой связи. Поскольку объект все еще представляет жизненно важные части личности ребенка, он не может быть оставлен посредством какой бы то ни было проработки процессов, как, например, собственно траур. Необходимая внешняя услуга, которая была потеряна, может быть заменена только новой заботой или замещена функциональной идентификацией. Только личность может быть объектом печали, но не функция (Tahka, 1979).

Я скорее вижу идентичность как результат интер‑нализации, нежели как сам процесс интернализации (Kernberg, 1966). Идентичность представляет новый, основанный на радикально новой репрезентационной интеграции уровень переживаний Собственного Я, который становится возможным благодаря достаточному накоплению информативных представлений через функционально‑селективные идентификации. Переход порога константности Собственного Я и объекта знаменует главную перемену в способе ребенка переживать себя и свои объекты, а также самостоятельно справляться с отсутствием объекта. Интеграция индивидуализированных образов Собственного Я и объекта как абстрактных сущностей позволяет осуществиться полному эмоциональному катексису представлений об объекте как о ее или его содержательном представлении, которое теперь может свободно вспоминаться, о котором можно думать, фантазировать и к которому можно стремиться на собственных условиях субъекта.

Объектное отношение, поднятое до уровня взаимосвязи между индивидуальностями, до открытия и знакомства с личным внутренним миром объекта, делает возможными любовь и идеализацию объекта как уникального человеческого существа. Как уже говорилось во второй и третьей главах, индивидуализация другой личности в качестве объекта любви и восхищения будет мотивировать и делать возможным появление в ребенке таких способностей, как эмпатия, забота и благодарность, но также и ревность, соперничество и ненависть к индивидуальному объекту. Новые формы идентификации, в особенности оценочно‑селективные и информативные, будут появляться и продолжать улучшать индивидуальную идентичность и переживание объекта.

Даже если индивидуализированный ребенок стал способным управляться с отсутствием объекта на вторичном процессуальном уровне психического развития, это все еще будет относиться только к обстоятельствам, в которых ребенок знает, что центральный либидинозный объект существует во внешнем мире. До тех пор, пока объект необходим как способствующий развитию, у формирующейся личности еще отсутствуют внутренние механизмы совла‑дания с потерей центрального либидинозного объекта (Wollfenstein, 1966), то есть механизмы, позволяющие принять потерю и трансформировать представление о присутствующем объекте в образ объекта из прошлого.

Как подчеркивалось некоторыми авторами‑психоаналитиками (Loewald, 1962; Wolfenstein, 1969), возрастающая индивидуальность, по‑видимому, становится способной иметь дело с потерей центрального объекта через происходящий в подростковый период относительный отход от объектов Своего детства, когда в норме у индивида обычно убывают самые насущные потребности в связанных с его развитием объектах.

Формами интернализации, традиционно считающимися более важными как для развития личности, так и в ситуации потери объекта, являются интроекция и идентификация. Тем не менее, я бы предложил добавить к этим признанным формам интернализации внутренний процесс, центральное положение которого в связи с потерей объекта явление хорошо известное, но значение которого в качестве эволюционно более высокой формы интернализации не признано в достаточной степени и вследствие этого, насколько мне известно, не считается таковым. Я имею в виду психический процесс, через который объект, до этого переживавшийся как существующий во внешнем мире, становится воспоминанием об объекте. В этом процессе меняется природа представления об объекте, так как объект, принадлежащий к настоящему и внешнему миру, меняется на другой, принадлежащий к прошлому и к сфере воспоминаний.

Этот процесс не равнозначен созданию внутреннего объекта, переживаемого как имеющий независимое, автономное существование, как в случае интроекции. Не означает он и впитывание свойств объекта в представление о Собственном Я в форме идентификации. Вместо этого указанный процесс представляет собой совершенно иную форму интернализации: образование представления о потерянном объекте и его интеграцию в воспоминании о нем, как если бы он переживался в течение определенного периода жизни. Как только установилось воспоминание об объекте, его позднейшее восстановление в памяти и его обратный уход из сознания неизменно переживаются как деятельность Собственного Я, происходящая исключительно по собственному усмотрению субъекта. Хотя такое воспоминание переживается как полностью дифференцированное представление об объекте, не предполагается никаких иллюзий, имеющих отношение к его отдельному и автономному существованию. По сравнению с фантазийными объектами, обладающими различными функциями исполнения желаний, воспоминание об объекте включает знание того, что от него больше нечего ждать, и, следовательно, в своей полностью завершенной форме он имеет шанс стать самым реалистичным из всех существующих представлений об объекте.

Позднее я еще вернусь к этой форме интернализации, которую я назвал, за неимением лучшего термина, образованием воспоминания. Этот термин предлагается как представляющий третью главную форму интернализации в эволюционной последовательности способов обращения с потерей объекта.

Таким образом, интроекция, идентификация и образование воспоминания, вероятно, представляют основные способы сопротивления индивида потере объекта и совла‑дания с этой потерей на протяжении различных стадий индивидуального развития и взаимосвязи с объектом. Интроекция создает иллюзию присутствия объекта, когда он все еще является необходимым предварительным условием для субъективного психологического существования ребенка. Идентификация, со своей стороны, заменяет аспекты объекта структурами Собственного Я, делающими возможным появление индивидуального информативного представления об объекте, которое может быть свободно использовано в фантазии, и тогда с отсутствием объекта можно активно управляться и переносить его. И, наконец, образование воспоминания становится возможным, когда потерянные объекты боле§ не являются главными связанными с развитием объектами и их потеря, следовательно, может быть терпима и представления о них могут храниться теперь в качестве представления объекта из прошлого.

Таким образом, три формы интернализации, очевидно, представляют эволюционную последовательность способов управления с эмпирическим отсутствием и в конце концов с потерей образа внешнего объекта. В то время как вначале потеря объекта означает для Собственного Я эмпирическую смерть, развивающиеся процессы (работа горя) и результаты интернализации постепенно делают возможным для Собственного Я допущение потери, ее преодоление и собственное выживание.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: