Последовательность и Аккумуляция в Социальной Теории 7 страница

В 1918 году Лукач еще не был "Западным Марксистом" в том смысле, который явствует из сборника 1923-го и того, как позднее он был воспринят. Его тогдашние представления о марксизме были, фактически, диаметрально противоположны. "В прошлом, - писал Лукач (1918: 40), - философию истории Маркса редко надлежащим образом отделяли от его социологии. В результате часто не учитывалось, что два конституирующих элемента его системы, классовая борьба и социализм,... тесно связаны, но ни в коем случае не являются продуктом одной и той же концептуальной системы. Первый представляет собой фактическое открытие марксистской социологии... С другой стороны, социализм - утопический постулат марксистской философии истории: это этическая цель грядущего мирового порядка". То есть марксизм, испытавший влияние неокантианства, философского течения доминировавшего в Германии и в значительной степени присутствовавшего в Гейдельбергском кружке Макса Вебера, куда входил и Лукач, и, усилиями Макса Адлера (Max Adler) и целого направления "Австро-марксизма", появившегося в Вене в период до начала Первой Мировой Войны, и включавшего также Отто Бауэра (Otto Bauer), Рудольфа Гильфердинга (Rudolf Hilferding), Карла Реннера (Karl Renner) и других, привитый ортодоксальному и частично левому марксизму.

Рождение Западного Марксизма состояло в упразднении или, если угодно, в трансцендировании различения науки и этики в рамках гегельянской диалектики классового сознания. Первым шагом в данном направлении стала статья Лукача "Тактика и Этика", которую он написал уже будучи коммунистом, после своего возвращения в Венгрию. Она была создана до рождения недолговечной Советской Республики. Нравственно правильное действие ставилось в ней в зависимость от знания, «исторической философской ситуации», от классового сознания. (1919 (1967: 8-9)). Статья завершается мыслью, к которой Лукач вернётся позднее в частности в ключевом эссе «История и классовое сознание» (1923), о реификации и сознании пролетариата: "Эта миссия спасения общества являет собой всемирную историческую роль пролетариата, и только через классовое сознание пролетариата возможно достичь этого знания и только так возможно понимание грядущего пути человечества" (стр. 19).

Непосредственной целью «Марксизма и Философии» Карла Корша (1923), второго канонического текста Западного Марксизма, был Австро-марксизм, представленный «Финансовым Капиталом» Рудольфа Гильфердинга (Rudolf Hilferding) (1909) и подвергшийся нападению во имя Гегелианской диалектики, отрицавшей предпринятое в данной работе разложение "унитарной теории социальной революции" на научный анализ и политические prises de position (точки зрения - перев.) (Korsch, 1923 (1964: 92ff)).

Основываясь на вышесказанном – информации, которая может и должна быть дополнена в другом, более специализированном контексте - мы можем сделать некоторые выводы. Западный Марксизм возник как европейская интеллектуальная реакция на Октябрьскую Революцию. Она была воспринята как упрощение Марксистских идей, противоречащее «Капиталу» и фактам, согласно Грамши, и позволяющее преодолеть как моральные, так и научные проблемы, согласно Лукачу и Коршу. Несмотря на то, что после 1923 года перспективы на революцию к западу от России исчезли, я не думаю, что нужно говорить о Западном Марксизме как о пораженческой теории. Очевидно, что это не только неверно в отношении её истоков, но и в целом интерпретация Андерсона как таковая представляется слишком узкой, слишком специализированной. Скорее все члены его списка стали марксистами, потому что расценивали Октябрьскую Революцию как решающее событие, имеющее мировое значение. Из 13 членов списка Андерсона, семеро, исключая лишь Корша и Коллети, были коммунистами в течение всей жизни. Группа Хоркхаймера, четверо из которой вошли в список Андерсона, никогда не имела каких-либо реальных политических связей, однако явно симпатизировала СССР как до начала Второй Мировой Войны, так и после, не поддавшись на звучавшие во время Холодной войны призывные сигналы анти-коммунистической мобилизации. Адорно и Хоркхаймер саркастически относились к авторитарным режимам в Восточной Европе, однако открыто их не осуждали, а Герберт Маркузе написал трезвую и академически критическую работу «Советский Марксизм» (1958), которую закончил рассмотрением рационального и потенциально критического аспекта советской социальной философии. Гольдманн и Сартр также находились на орбите Октябрьской Революции: Гольдманн был страстным последователем молодого Лукача, а Сартр, то приближавшийся к Французской Коммунистической Партии, то удалявшийся от неё, в течение всего послевоенного времени оставался в круговороте пролетарской революции.

Вследствие значимости Октябрьской Революции и СССР для двух классических поколений Западного Марксизма есть смысл, причём принципиальный, подвести черту в связи с недавней смертью Анри Лефевра. Несмотря на то, что остались представители «поколения 1968», которые могли бы откликнуться на призыв и объединиться во имя сохранения того, что они назвали бы «Западным Марксизмом», никто из них не имел и ни мог иметь того же отношения к возможности революции рабочего класса, отношения, хотя бы отдаленно похожего на ту смесь веры и разочарования. Факт того, что бывший ассистент Адорно Юрген Хабермас вырвался из пут «молчаливой ортодоксии» Франкфуртской Школы к новым основаниям, равно как и способ, которым он это сделал, ярко иллюстрируют это.

Принятие Октябрьской Революции, безусловно, означает также признание лидерства Ленина, которому Лукач уже в 1919 году воздал дань уважения, как "лидеру пролетарской революции" (1919 (1967: 19)), и из которого Корш взял эпиграф для своего «Марксизма и философии». Связывать Западный Марксизм с «анти-ленинистским движением этого столетия" (Aronowitz, 1981: xiii) удел левых американцев, носителей "ложного сознания".

Однако все вышесказанное не отвечает на следующий вопрос: верно ли то, что все или большинство Западных Марксистов были философами, и если это так, то в чем причина этого? Можно полагать, что списки Андерсона, Джея, Мерло-Понти и других в большинстве случаев вызывают доверия не больше, чем решения академических учёных советов. Хотя это не совсем верно, аргументы Андерсона всё-таки не достаточно убедительны. Все представители его списка, возможно, с некоторым исключением Беньямина и Грамши, были философами, но откуда мы знаем, что кто-либо, кроме философов, вообще рассматривался в качестве потенциального кандидата в этот список? В списке Джея также преобладают филофофы.17 Здесь фактически полностью отсутствуют социальных ученые и историки.

Теперь, учитывая post hoc конструкцию "Западного Марксизма", последний вывод не следует принимать некритически, как исторический факт. Я предполагаю, что мы столкнулись с взаимодействием двух факторов: интеллектуального настроения в Европе, возникшего как реакция на Октябрьскую Революцию, и более позднего Западноевропейского и Североамериканского образа «Западного Марксизма». Другими словами, ответ отчасти заключается в том, что на сцене 1917 года в основном были представлены философы, а отчасти, что позднейшие Марксисты хотели внимать именно философам.

Прежде всего, необходимо помнить, что ряд интеллектуальных направлений и карьер для тех, кто изначально выражал солидарность с Октябрьской Революцией, был закрыт. Эмпирическая социальная наука была мало (если вообще была) распространена в Европе. Социология разрывалась между "политикой буржуазных революций и экономикой пролетарской революции" (Therborn, 1976) и имела достаточно неустойчивый институциональный статус. Экономические отделения всегда враждебно относились к критическому анализу экономики. Политическая наука только начинала двигаться в сторону социального изучения политики. Факультеты права охватывали многое из того, что позже выделилось в отдельные социальные дисциплины, однако все еще продолжала доминировать прежняя, древняя традиция. Историография оставалась враждебной к любой социальной научной разработке.

По-видимому, в сердце Европы (Франция, Германия, Италия) той академической дисциплиной, в которую легче всего могли проникнуть люди, видевшие рассвет Октября 1917 года, была философия. Философия была относительно дистанцирована от власти и потребностей современности, была не парадигмальной, охватывая множество различных школ. Кроме того, это было та сфера, в которой обсуждались наиболее общие и важные вопросы человечества: жизнь, история, знание, мораль. Но, как и философия двадцатого века в целом, марксистские философы, спустя какое-то время, стали ориентироваться в направлении социологии, обычно не утрачивая при этом своих академических корней. После Второй Мировой Войны такой поворот в сторону социологии произошел с Адорно, Хоркхаймером, Маркузе, Анри Лефевром и его товарищем Жоржем Фридманом (Georges Friedmann), с Сартром.18

Однако Западный Марксизм, безусловно, лишь одно из многих направлений марксизма двадцатого века. Кроме того, любая критическая перспектива должна принимать во внимание то, что марксизм – это не отдельный универсум, состоящий только из собственных теорий и методов, полемик, вдохновителей и врагов. Марксизм, а вместе с ним и критическая теория, является частью интеллектуальной и социо-политической истории, со своими альтернативами, конкурентами, и оппонентами. Именно в рамках этой истории должно быть установлено специфическое место собственно критической теории.

Марксизм и его Пути в Современности

Марксизм – это не только теоретическая конструкция. В социальном значении особой перспективы познания современного мира его, по числу принявших их людей, превзошли лишь мировые религии. В качестве современной опоры идентичности его опередил лишь национализм. 19

Марксизм приобрел особую историческую значимость, став в период с 1880-ых по 1970-ые20 главной интеллектуальной культурой двух основных социальных движений диалектики современност и. Одним из них было рабочее движение, появившееся в результате внутренних противоречий индустриального капитализма и ставшее живым подтверждением новой индустриальной экономики, оспаривавшим в то же время её преобладающие капиталистические формы. Другим было анти-колониальное, анти-империалистическое движение, принимавшее ценности и перспективы социального развития Западных держав, и отвергавшее при этом их притязания на власть и прибыли. Но ни в том, ни в другом случае марксизм не обошёлся без серьёных конкурентов. Его последующее распространение не стало вселенским, равномерным и не обошлось без поражений. Однако никто из его соперников не достиг того же охвата и живучести.

Марксизм также оказал значительное влияние на феминизм, начиная с эпохи Клары Цеткин (Klara Zetckin) и Александры Коллонтай (Alexandra Kollontay) до Симоны де Бовуар (Simone Beauvoir), а несколько позднее Джулиет Митчелл (Juliet Mitchel), Фриги Хауг (Frigga Haug) и Мишель Барре (Michele Barrett). Но несмотря на их уникальную про-феминисткую позицию, на фоне доминирования мужских движений, в терминах привлечения на свою сторону женской аудитории Марксистские Партии и течения (вплоть до появления современных пост-Марксистских лево-центристских партий), постоянно оказывались в тени религиозных и других консервативных движений.

Марксизм зародился в Европе, и его диалектическая концепция истории лучше всего соответствовала Европейскому пути в и через современность, пути эндогенных изменений, основанных на внутренних конфликтах между силами, боровшимися за современность и выступавшими против неё. В рамках Европейской современности марксизм преуспел в той степени, в которой оказались слабы и дискредитированы поражениями силы, конкурировавшие с ним за поддержку со стороны рабочего класса.

Справа от марксизма находился либерализм или, в случае стран Латинской Америки, радикализм. В Англии наиболее сильно и энергично был представлен первый, во Франции и, частично, на Иберийском полуострове, последний. Справа также находилась и Христианская демократия, но она стала развиваться после марксизма и обрела свою значимость только в странах с сильными Церквями, независимыми от государственной бюрократии, а это Католическая церковь стран Бенилюкса (Low Countries), Рейнланда, южной Германии, Италии и воинствующие (Gereformeerde} кальвинисты Нидерландов.

Слева от марксизма располагаются анархизм, анархосиндикализм, и русский популизм. Анархисты вскоре потеряли свою значимость в большинстве стран, кроме Андалусии, анархосиндикалисты в значительной степени потерпели поражение в Италии и Франции, сохранив свои позиции главным образом в Испании, а в конце девятнадцатого века в России оказались повержены популисты.

Цитаделями марксизма были Центральная Европа, по оси север - юг - от Скандинавии до центральной Италии - и Восточная Европа, где рабочий класс формировался, не имея предшествующего идеологического опыта. В самодержавной России, где интеллектуальная свобода выражения любых современных идей была ограничена, марксизм, после поражения популизма, стал главным языком интеллигенции. До 1914 года Немецкая социал-демократия была бесспорным центром притяжения Европейского и мирового марксизма. Главным языком марксизма был немецкий, либо непосредственно, либо в качестве источника для переводов даже в странах с преобладающей русской культурной ориентацией, таких как, например, Сербия или Болгария, или французской, как в Румынии. Ведущим журналом был «Die Neue Zeit» («Новое время») Карла Каутского.

Первая Мировая Война и её окончание оказали сильное, но неоднозначное воздействие на Европейский Марксизм. Октябрьская Революция привлекла в марксизм значительное число рабочих и интеллектуалов, и новые коммунистические партии начали энергично опубликовывать и распространять работы Маркса и Энгельса. Некоторый академический прорыв совершился в Германии, в частности в социал-демократической Пруссии, к которой относился и Франкфурт. Но в социал-демократических партиях Центральной и Северной Европы марксизм постепенно уступал свои позиции прагматическому реформизму, за исключением Австрии - до фашистского переворота в 1934 - и Норвегии, где марксизм, ведомый группой блестящих историко-политиков (historians-cum-politicians), внезапно расцвел в недрах и вокруг весьма радикальной Лейбористской Партии.

Во Франции и Англии для того, чтобы марксистские новобранцы «подросли», потребовалось время, поскольку последние не получали поддержки ни со стороны по-прежнему энергичной и деятельной не-марксистской традиции местного трудового и прогрессивного движения, ни со стороны сектантских и нестабильных новых коммунистических партий. В Италии фашизм вскоре загнал марксизм в тюрьму, либо изгнание, либо просто заставил замолчать.

В большевистской России марксизм расцвел, поддерживаемый щедрыми академическими вливаниями, но в начале 1930-ых Сталинистская террористическая ортодоксия задушила творческую мысль на многие годы. Но уже задолго до этого изначальные авторитарные особенности революции стали препятствовать интеллектуальным дебатам, и некоторые интеллектуалы, например, Жорж Гурвич (George Gurvitch) и Питирим Сорокин (Pitirim Sorokin), вскоре покинули Россию, став затем известными (не-марксистскими) социологами в Париже и Кембридже, Массачусетс, соответственно.

В остальной части Восточной Европы перспективы марксизма значительно потускнели. Большинство из государств, ставших преемниками рухнувших многонациональных империй, рано или поздно стали авторитарными и нетерпимыми к марксизму, равно как и любой другой радикальной мысли. Распространение национализма лишило марксизм популярности среди студентов и интеллектуалов. В этой связи расцвет "Западного Марксизма" также имеет социологическое объяснение.

Вторая Мировая Война и её прямые последствия снова изменили интеллектуальный ландшафт Европы. Новые коммунистические режимы открыли Восточную Европу для институционализации марксизма, но при таком политическом руководстве, которое не способствовало его развитию ни в виде критической теории, ни в виде науки. Однако творческий, абстрактный, философский марксизм получил распространение на территории Югославии и Польши, где, после падения Сталинизма, ему также удалось установить связи с социологией и классовым анализом, в частности в работах Юлиана Хохфельда (Julian Hochfeld), Стефана Оссовски (Stefan Ossowski) и других. В Восточной Германии экономический историк Юрген Кучинский (Jurgen Kuczynsky) соединил социальную историю и статистику, создав монументальную работу в 40 томах: «История положения рабочего класса в капитализме». Но после 1968 года (анти-семитская кампания в Польше, вторжение в Чехословакию) наиболее творческий марксизм Восточной Европы заставили замолчать, отправили в изгнание или предали забвению.

Следствием Второй Мировой Войны для Центральной и Северной Европы был интеллектуальный поворот в сторону Америки. Была воспринята и адаптирована, в том числе благодаря щедрым американским стипендиям, американская эмпирическая социальная наука: социология, политология и, в особенности, социальная психология.21 Легче всего привились наиболее эмпирические и консервативные варианты американской социальной науки. Марксизм стал в разряд маргинальной левой политики.

С другой стороны, во Франции и Италии марксизм пожинал плоды Сопротивления, извлекая также выгоду из устойчивости Латинской высокой культуры в отношении к процессу американизации. Философия осталась на своем интеллектуальном троне и среди французских и итальянских интеллектуалов. Марксизм, либо диалог с марксизмом, стал доминирующей формой дискурса. Его поддерживали мощные и влиятельные коммунистические партии, и, кроме того, марксизм также был теоретическим языком социалистических партий. В 1949 году были наконец опубликованы работы Антонио Грамши, явившиеся оригинальным дополнением к марксистской традиции, хотя и долгое время только в Италии. Таким образом, культура и интеллектуалы оказались в центре анализа политики и классовой власти. Марксизм развернул послевоенную французскую историографию в направлении Революции, академически освящённой преемством Жоржа Лефевра (Georges Lefebvre) и Альбера Сюболя (Albert Souboul), на посту заведующего кафедрой Истории Французской Революции Сорбонны. Это относится также и к великой исторической школе Анналов (Annales), появившейся в межвоенный период.22

И, наконец, Британия имела свои собственные эмпирические традиции и не была принята на Американскую интеллектуальную сцену в послевоенные годы. Со временем здесь зародилось влиятельное марксистское течение, источником которому послужили коммунистические увлечения студенческой молодёжи конца 1930-ых и начала 1940-ых годов во главе с плеядой выдающихся естествоиспытателей, историков науки и историков древнего мира.23 После Первой Мировой Войны Британия была главной пристанью эмпирического марксизма в Европе. После окончания Второй Мировой Войны центром движения была Группа Историков Коммунистической Партии, распавшаяся в 1956. До этого группа успешно инициировала выпуск процветающего и поныне академического журнала «Прошлое и настоящее» (Past and Present). Среди представителей послевоенных марксистских историков были Кристофер Хилл (Christopher Hill), Эрик Хобсбаум (Eric Hobsbawm) и Эдвард Томпсон (Edward Thompson). К этой же группе примыкали литературовед Рэймонд Уильямс (Raymond Williams), представитель более старшего поколения экономист Морис Добб (Maurice Dobb) и историк Джордж Томсон (George Thompson). Исаак Дойчер (Isaac Dеutcher) имел другие установки, предпосылки и политические убеждения, но как биограф-историк (Троцкого и Сталина) он достаточно хорошо вписывается в картину Британского марксизма. (Samuel, 1980.)

Однако социальная теория, управляемая в значительно степени политической и социальной историей, развивалась отнюдь не синхронно с ней. В конце 1950-ых и первой половине 1960-ых годов политический марксизм в Западной Европе пришел в упадок. Австрийские, западно-германские и шведские социал-демократические партии в 1958-60 очистили свои программы от любых проявлений марксизма. Французский социализм, с его официальным марксизмом, дискредитировал себя во время Алжирской войны. Коммунистические партии дряхлели и оказывались во всё большей изоляции. Неожиданно долгий послевоенный бум не только продолжился, но и ускорился. Однако некоторые из наиболее влиятельных работ западно-европейского марксизма появились именно в это время: «За Маркса» (For Marx) и «Читая Капитал» (Reading Capital) Луи Альтюссера (Louis Althusser) (1965), трилогия Исаака Дойчера «Троцкий» (1954-63), «Критика диалектического разума» (1960) Жан-Поля Сартра, «Создание Английского Рабочего класса» Эдварда Томпсона (1963).24 В I960 году был основан Лондонский журнал New Left Review, ставший ведущим интеллектуальным марксистским изданием.25

Позже политическая ситуация драматически изменилась в связи со студенческими восстаниями, ставших результатом объединённого влияния новых массовых университетов и Вьетнамской войны, а также вдохновленных китайской "Культурной Революцией". Примерно в то же самое время исчерпавшие свои возможности рынки труда дали повод к возрождению классовых конфликтов. Быстро развивавшаяся социология стала главным полем академических баталий. Марксизм стал политическим языком и теоретической перспективой нового массового поколения радикалов, увидевших в нем наилучший способ интерпретации феномена колониальных войн и колониальной отсталости, а также внутреннего социально-экономического функционирования Западной демократии. Этот нео-марксизм получил гораздо больший резонанс, чем первоначальный "Западный Марксизм", но вряд ли создал что-нибудь действительно значимое.

Одной из причин явилось то, что к настоящему времени политика и теория стали гораздо более дифференцированными. Даже наиболее блестящие и рефлексивные политические работы этого периода были больше политическими и эмпирическими, а теоретические и академические работы, также политически активных людей, были очень академичными. Лучшим примером работ первого плана (политических - перев.) несомненно является исследование революционных движений Латинской Америки Реги Дебре (Regis Debray) (1967; 1974). Выбор наиболее впечатляющих теоретических и научных работ в европейском течении нео-марксизма – трудный и противоречивый вопрос. Но, вероятно, в первую очередь многие вспомнили бы о монументальных исторических работах Перри Андерсона (идейного вдохновителя New Left Review) «Переход от Античности к Феодализму» и «Происхождение абсолютистского государства» (1974), «Теории истории Карла Маркса» (1978) Коэна (G. A. Cohen) и «Политической власти и социальных классах» (1968) Никоса Пулантзаса (Nicos Poulantzas). Они очень хорошо иллюстрируют мою мысль.

Нео-марксизм добился включения Маркса в классический канон социологии, и марксизм, или марксистская перспектива, стали легитимной (при условии его второстепенности) точкой зрения для большинства академических социальных наук и гуманитарных отраслей. Марксизм вошел в антропологию, прежде всего через работы французских антропологов Мориса Годелье (Maurice Godelier) (1973), Клода Меллассу (Claude Meillassoux), Эммануэля Терье (Emmanuel Terray) и других. И в соединении с нео-Рикардской работой друга Грамши Пьеро Шраффы (Piero Sraffa) (1960) был, таким образом, сделан первый серьезный имманентный теоретический вызов господствовавшей маргиналистской экономике (cf. Harcourt и Laing, 1971), расставивший по разные стороны баррикад английский Кембридж, оказавшийся в союзниках Рикардо и Маркса, и Кембридж из штата Массачусетс. Но когда во второй половине 1970-ых радикальный политический бум пошел на спад, политический марксизм тоже стал быстро терять свои позиции. Академический марксизм также отступал, иногда уступая место новым теоретическим «измам», иногда с головой погружаясь в экуменические дисциплинарные практики. Лучше всего он сохранил свои позиции в социологии и историографии.

В новых обществах, созданных колонизацией и массовой миграцией, теоретическая и практическая борьба за современность была в значительной степени внешней, направленной против колониальной Европы и против колонистов. Ни внутренний конфликт исторических сил, ни классовая природа противоборствовавших сил, кроме Европы, нигде не имели такого значения. (См. также Therborn, 1992; 1995.) Проблема диалектики современности в целом, и классовой диалектики в частности, оказалась не слишком значима для Америки и Океании. Таким образом, можно предположить, что марксизм будет играть более скромную роль в современной истории новых миров.

Сколько-нибудь социально значимые Марксистские партии возникали лишь как редкие исключения, да и то сравнительно поздно, после Второй Мировой Войны. Главными исключениями стали Гайана, Куба и Чили. Марксизм стремительно распространялся в этих продвинутых странах Нового Света. Главным межконтинентальным распространителем марксизма на английском языке стал на рубеже веков чикагский издатель Чарльз Х. Керр (Charles H. Kerr), опубликовавшим, inter alia (в числе прочего (лат.) - перев.), первые английские переводы 2 и 3 томов «Капитала». Латинские иммигранты распространяли марксизм в Латинской Америке: в Аргентине, например, перевод «Капитала» появился гораздо раньше, чем в Швеции и Норвегии. Но несмотря на это, марксизм так и не сумел пустить там прочные корни.

Также в это время достаточно остро ощущался недостаток новых оригинальных работ. «К пониманию Карла Маркса» (Towards the Understanding of Karl Marx) Сидни Хука (Sidney Hook) (1933) и «Теория Капиталистического Развития» (1942) Пол Суизи (Paul Sweezy) были, бесспорно, основательными и выдающимися интерпретациями, но единственной оригинальной по-настоящему творческой марксистской работой из Нового Света в течение всей первой половины столетия, а то и больше, были, вероятно, семь эссе Хосе Карлоса Мариатегуи (Jose Carlos Mariategui), интерпретировавшие "Перуанскую Действительность" (1928) и представлявшие собой замечательное соединение радикальной европейской мысли (включая Парето (Pareto) и Сореля (Sorel)) с Ленинским вариантом марксизма и Латиноамериканским культурным авангардизмом, в помощью которых автор рассматривал целый спектр проблем своего родного Перу, от экономики до литературы.26

Тем не менее, после Второй Мировой Войны марксистская мысль также стала ориентироваться на Запад, как наука и ученые в целом, хотя этот процесс занял у них гораздо больше времени. Маркузе, не получив сколько-нибудь привлекательного предложения вернуться, остался в Соединенных Штатах, но, за исключением последних его работ, антифашистские беженцы внесли небольшой вклад в американский марксизм. Пол Суизи основал Monthly Review и издательство Monthly Review Press, ставшие важнейшими международными форумами для серьезного критического анализа политической экономии.27 Вокруг Monthly Review, благодаря работам Пола Барана (Paul Baran) (1957) и Андре Гундера Франка (Andre Gunder Frank) (1967), сформировалась новая марксистская теория не развитого капитализма, согласно которой неразвитость (undervelopment) - это не недостаток развития, а нечто являющееся следствием глобального капитализма, один из его полюсов. К середине 1960-ых Латинская Америка дала ряд социологически ориентированных работ по неразвитости, прежде всего, это работы бразильца Ф. Х. Кардозо (F. H. Cardoso) (например, Cardoso и Faletto, 1969). Их часто рассматривют как "школу зависимости" (dependency school) на основании тезиса о том, что латиноамериканская неразвитость обусловлена отношениями с капиталистическими метрополиями.

По-видимому, подъём конца 1960-ых вызвал на Североамериканской академической сцене в целом более интеллектуально продуктивные и инновационные результаты, чем в Европе, или где либо еще. Неожиданно целый ряд новаторских работ создали Североамериканские марксисты, причём двое из них, наиболее успешных, являются оппонентами. Первая - это историографическая работа Роберта Бреннера (Robert Brenner) о роли классовой борьбы для развития современности. Явная и ортодоксальная историко-материалистическая перспектива Бреннера была заявлена в ходе дебатов с другими квалифицированными историками относительно значимости классовых конфликтов в процессе формирования индустриальной капиталистической Европы и получила большой резонанс, вследствие чего эти дискуссии позднее были собраны под общим названием «Дебаты Бреннера» (Aston и Philpin, 1985). Позднее Бреннер (1993) сделал и другой важный вклад в одну из центральных тем историографических дебатов, на сей раз заново отстаивая тезис о классовом характере Английской Гражданской Войны.

Другой - это Иммануил Валлерстайн (Immanuel Wallerstein) (1976-), социологическая парадигмальная принадлежность которого, в силу её синтетического характера, возможно более противоречива, чем у Бреннера, но академическая предпринимательская хватка и достижения имеют в марксизме только одну параллель - с Максом Хоркхаймером. В рамках запущенного в 1976 году проекта "анализа мировой системы", то есть крупнейшего мыслимого социального образования, Валлерстайн основал научно-исследовательский институт, представляющий собой течение в рамках Американской Социологической Ассоциации, и создал глобальную сеть сотрудников. Диалектика мировой капиталистической системы Валлерстейна была явным образом направлена против широко распространенной в то время эволюционной теории "модернизации" отдельных обществ.

Экстраординарная пост-шестидесятническая (пост - 1968) креативность Североамериканского марксизма дала также весьма проницательные исследования трудового процесса, принадлежащие авторам, также конфликтующим друг с другом: Брейверману (Braverman) (1974) и Буравому (Burawoy) (1979; 1985); весьма яркие исследования класса Пжеворского (Przeworski) и Шпрага (Sprague) (1986), а также Райта (Wright) (1985); самый новаторский после oeuvre (произведений - перев.) Рэймонда Вильямса (1921-88) культурный анализ: Джеймисона (Jameson) (1991) и многих других, несправедливо, но по понятным причинам оставшихся здесь без упоминания.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: