Современные Теоретические Дискуссии в Психоаналитической Социальной Теории 4 страница

Такие достижения в обосновании идеологии могут указывать на неизменную плодотворность структуралистской традиции, но они могут также начать уводить нас от стержневой линии, а, в частности, от генеративной парадигмы структурализма. Тем не менее, важно понять роль моделирования в работах Лакана, Альтюссера и более поздних аналитиков. Неважно, говорим ли мы о модели символическое-воображаемое-реальное у Лакана или экономика-государство-идеология у Альтюссера, мы имеем дело с концептуализацией постоянных структурных черт в меняющихся эмпирических условиях, и в основе лаканианско-альтюссерианской концепции идеологии мы обнаруживаем акцентирование именно этой неизменности структуры, скрытой, как показывают данные авторы, за изменчивыми иллюзиями, определяющими поверхностные понимания повседневной жизни.

Необходимо указать на важное различие между структурализмом Леви-Стросса и структурализмом Альтюссера. Если первый делал акцент на структурном изоморфизме так называемых примитивных и так называемых продвинутых (advanced) мировоззрений, между, например, колдовством и наукой, поскольку и то, и другое подкрепляется классифицирующими моделями, и обоим присуща практическая результативность, для Альтюссера время научности наступает с тем, что он назвал эпистемологическим разрывом. Хотя он и отказался впоследствии от понятия эпистемологического разрыва, это не было, как мы сейчас увидим, следствием теоретического несоответствия последнего рамкам структуралистской парадигмы. Фактически, в рамках дискурса структурализма, понятие эпистемологического разрыва свидетельствует о появлении важного акцента на структурной прерывности. Для того, чтобы раскрыть данную мысль, мы начнем с прояснения Альтюссеровского тезиса об эпистемологическом разрыве, а затем обратимся к анализу Порядка Вещей (Слова и Вещи) (1966) Мишеля Фуко. Это естественным образом подведет нас к постструктуралистской критике со стороны Жака Дерриды, Жиля Делеза и самого Фуко.

Несмотря на то, что Альтюссер переформулировал некоторые свои теоретические предположения, научность исторического материализма оставалась той единственной позицией, верность которой он сохранял, несмотря на все колебания своего марксизма. Он определял все теории истории, предшествовавшие развитию исторического материализма, донаучными и полагал, что здесь имела место качественная теоретическая непоследовательность, эпистемологический разрыв между идеологической практикой историков - до-марксистов и научной практикой исторического материализма:

Там, где философы истории говорили о человеке, экономическом субъекте, потребностях, системе потребностей, гражданском обществе, отчуждении, воровстве, несправедливости, сознании, свободе – где они даже говорили об обществе – Маркс начал говорить о способе производства, производительных силах, производственных отношениях, социальной формации, инфраструктуре, надстройке, идеологиях, классах, классовой борьбе и т.д. Я пришел к выводу, что здесь не имели место отношения преемственности (даже в случае Классической Политической Экономики) между системой марксистских понятий и системой до-марксистских идей. Такое отсутствие отношений преемственности, такое теоретическое различие, такой теоретический скачок я назвал «эпистемологическим разрывом», «разломом». (Althusser, 1973: 6)

По мере того, как Альтюссер (отчасти, под влиянием Лакана) приходит к пониманию идеологии как неизбежного этапа социального формирования, «обязательного для любого общества, в котором люди вынуждены формироваться, изменяться и оснащаться в ответ на требования условий своего существования» (с. 235), он постепенно начинает отказываться от различения науки и идеологии, в котором последняя «постоянно подрывает понимание реальных вещей, перекрывает путь науке и утаивает реальные характеристики» (Althusser, 1965 (1969: 29)). В рамках этого изменения Альтюссеровского понятия идеологии действительно значимым является то, что она говорит о процессе идентификации базовых структурных свойств. Различение науки и идеологии предполагает модель структурного развития, в которой телеологическое движение к концу идеологии (основная структурная посылка, разделяемая марксизмом и либерализмом, но в целом воспринятая критически в рамках структурализма) в конечном итоге определяет смысл истории. С другой стороны, модель идеологии как непременного аспекта социальной жизни подводит нас к вопросу о том, как работает общество, нежели о том, к чему оно идет, и в рамках функционалистского понимания социальной жизни, историческая гипотеза тяготеет как к тому, что структурные условия существования остаются теми же (как у Леви-Стросса), так и к тому, что существуют пункты, по которым они необъяснимо, но достаточно определённо изменяются. Лучшей иллюстрацией последнего положения является Порядок Вещей Мишеля Фуко.

Фуко описывает три большие эпистемологические эпохи. Это Возрождение, классическая и современная эры. Начало классической эпохи в то же время знаменует конец эпистемологической конфигурации Возрождения. У великого Возрождения искусства и литературы, которое началось в Италии в четырнадцатом веке, была эпистемологическая структура, регулируемая отношениями сходства. Фуко утверждает, что знания Возрождения развивалось в соответствии с принципами аналогии, симпатии, близости и соперничества. В рамках Возрождения, истина – это функция непрерывности и сопряженности. Знания о вещах в Возрождении неопосредованы. Его идентифицирующие черты присущи вещам, а не навязываются им. Ключевыми фигурами в трансцендировании эпистемы Возрождения являются Бэкон и Декарт. Они оба презрительно относились к потугам Возрождения упорядочить мир, не размышляя об основаниях, на которых базируются предполагаемые порядки. По мере того, как эпистема классической эпохи вытесняет эпистему Возрождения, фокус переходит на природу знака, и делается вывод о том, что именно в природе знака содержится репрезентация, второй слой, который, возможно и прозрачен, но, тем не менее, отличается от того, что он репрезентирует. Описание эпистемы классической эпохи у Фуко позволяет нам сделать вывод, что естественным исходным прибежищем генеративного структуралистского дискурса является эра классики, система которой определяется в терминах «матезиса (mathesis), таксономии (taxinomia) и генетического анализа» (Foucault, 1966 (1970: 74)). Архетипом матезиса является алгебра, репрезентация простых сущностей при помощи поддающихся манипуляции знаков, которые упорядочиваются в классификационные системы, которые сами фундируются принятыми теориями относительно того, как может развиваться мир в своих разнообразных аспектах.

Фуко черпает примеры различия между эпистемами Возрождения и классической эпохи в тех пространствах, которые мы сейчас некритически относим к экономике, лингвистике и биологии. Он показывает, что каждый дискурс обусловлен охватывающей его эпистемой, и он делает это, в значительной степени черпая информацию из архивов, как бы давая возможность прошлому говорить за себя. Он делает вывод, что процессами, происходившими в классическую эпоху в рамках посредничества между знаком и вещью и лежавшими в основании математической, классификационной и генетической схем, являются атрибуция, артикуляция, обозначение и деривация. Это стремление показать, что данная система действует во всех разнообразных дискурсах классической эпохи, заставляет нас расценивать его часто цитируемое размежевание со структурализмом, как элемент личной прихоти, по крайней мере в отношении Порядка Вещей. Манфред Франк (Manfred Frank) еще категоричнее в отношении структуралистских влияний на этот текст (Frank, 1992: 104), но мы должны отдавать себе отчёт, что если ярлык структурализма можно приклеить к тексту, то это некорректно по отношению к Фуко в целом.

Ключевым сдвигом в направлении современной эпистемы и от эпистемы классической эпохи является отказ от эпистемологической определённости. В схеме вещей Фуко социальные науки отнесены к эре классики, поскольку их ключевые понятия – функция, норма, конфликт, правило, обозначение, система – черпаются из дискурсов классических биологии, экономики и филологии; а также, поскольку они питаются картезианским стремлением к рациональному анализу всего онтологического порядка. Несмотря на это:

гуманитарные науки в отличие от эмпирических наук, начиная с 19-го века, и в отличие от современной мысли, оказались неспособны справиться с приматом репрезентации; как и вся мысль классической эпохи, они основываются на нём; но они ни в коем случае не являются его преемниками…та конфигурация, которая определяет их позитивность и делает их укоренёнными в современной эпистеме, вместе с тем, не дает им возможности стать науками…поскольку человек стал историчным…никакое содержание, анализируемое науками о человеке, не может оставаться неизменным. (Foucault, 1966 (1970: 363-70))

Итак, в конце книги Фуко перестраховался. Современная эпистема существует, но она, похоже, не детерминирует историю! Социальные науки отныне по сути своей нестабильны, но, тем не менее, существуют в рамках современной эпистемы. Такая фундаментальная непоследовательность позволяет, в конечном итоге, расценивать Порядок Вещей как грандиозный провал: приводится слишком много примеров остаточных явлений, находящихся под воздействием предыдущих эпистем, чтобы можно было поверить в истинность тезиса о структурной детерминации целых эпох эпистемными принципами.

Постструктурализм

Парадоксально, но, тем не менее, правильно будет сказать, что, даже исследуя границы структуралистской парадигмы, Фуко в то же время, особенно в своей характеристике современной эпистемы, критикует ее. Эта критика продолжается в Археологии Знания, где Фуко всячески старается показать, что понятие дискурсивной формации не тождественно структуре. Однако наиболее явно критика Фуко структуралистской парадигмы проговаривается в его очерке 1963 года о Батае, названном «Прелюдия к Греху» («A Preface to Transgression»). В особенности, одно предложение несёт зерно всей постструктуралистской критики: «граница не могла бы существовать, если бы ее нельзя было перейти». С этим высказыванием, а также, бесспорно, со многими другими подобными ему, фокус начал перемещаться к проницаемости, случайности, временности и (как отголосок того, что Дюркгейм понял задолго до этого) постоянной потребности в укреплении структур, устойчивых формул и жестких границ, которые структурализм неизменно стремился установить. Политическая критика, основанная на вопросе о том, чьи цели обслуживаются современными дефинициями границ, последовала незамедлительно, и ее можно наблюдать в таких дискурсах, как феминизм, психоанализ и марксизм. Жиль Делез и Феликс Гваттари, например, оспаривают основополагающие допущения психоанализа следующим образом:

Закон говорит нам: Не возжелай матери, и да не поднимется рука твоя на отца. И мы покорно говорим себе: вот то, чего я хотел…на самом деле, происходит то, что закон запрещает нечто, от начала и до конца измысленное в порядке желания. (1983: 114-15)

Если желание по своей сути революционно и если именно это помогает понять, почему оно подавляется, тогда структура бессознательного, такая, какой она преподносилась Фрейдом и интерпретировалась Лаканом и другими, могла бы быть иной. В работах Делеза и Гваттари, эта иная выражается метафорой корневища, каковым является постструктуралистская концепция структуры, где связи возможно создавать и упразднять на различных уровнях и в рамках разнообразных порядков вещей:

Семиотические цепочки любого рода соединены в очень разные кодированные формы, биологические, политические, экономические цепочки и т.д., которые приводят в действие не только порядки разнящихся знаков, но также и правила, касающиеся состояний вещей. (Deleuze and Guattari, 1976: 19)

Другим значимым компонентом постструктуралистской критики является восстановление субъекта в поле игры. Отчасти под воздействием оживления интереса к концепциям Ницше, особенно к тем, которые извлекаются из Генеалогии Морали, роль субъекта начинает играть роль, которую структуралистский дискурс довольно долгое время запрещал. Поздняя работа Мишеля Фуко о греках ставит вопрос о, по выражению Делеза, «линиях субъективации» (subjectification) (1992: 160). Хотя Жак Деррида (1972: 271), например, пишет:

Субъект абсолютно необходим. Я не ликвидирую субъекта, я помещаю его в определенное место. Так скажем, я полагаю, что на определенном уровне опыта и философского и научного дискурса нельзя обойтись без идеи субъекта.

Вдобавок к частичной реабилитации субъекта (хотя, во многом, как функции, а не как позиции восстановленной человеческой природы, так как и структурализм, и постструктурализм едины в своём отказе от понятия человеческой природы), Деррида также обрушивается на одномерную онтологию, на которой, по-видимому, основывается структурализм. В частности, структуралистскому желанию контроля и определённости Деррида противополагает идею свободной игры, мира, открытого для активной интерпретации. В пространстве постструктурализма уже не только структуры генеративны, но также требуется энергия субъективной позиции. Деррида приводит следующую цитату из Первобытного Мышления, «’bricoleur’ может так и не достичь своей цели, но он всегда привносит в нее что-то от себя» (1967 (1976: 118)). Эта критика структурализма положила начало философскому движению, известному сейчас как деконструкция, которая, в самом простом варианте, раскрывает гипотезы, лежащие в основе позиции и затем ставит вопрос, каким будет результат, если мы поменяем эти гипотезы на прямо противоположные; если мы, например, поставим женщин выше мужчин, или черных над белыми, или юг над севером, или отсутствие над присутствием, письмо над речью. Многое в работах Деррида представляет собой исследование последствий определенных бинарных инверсий такого типа, и несомненно этот труд, пусть даже связанный изначально с определенными реакциями на структуралистскую гармонию, оказался в высшей степени плодотворным.

Заключение

Каково сейчас состояние структурализма? Возбуждение, вызванное парижскими дискуссиями 1960-х годов, осталось в прошлом. Критика высокой теории, как в ее антипарсонианской, так и постмодернистской форме, почти не оставляет возможностей для восстановления некогда безграничной веры в структуралистскую парадигму. Движение в направлении построения теорий менее масштабных вопросов в контексте более масштабных сил вытеснило теории более масштабных сил, имевшие тенденцию к развитию без учёта меньших масштабов. С позитивной точки зрения, многие из озарений структурализма сейчас воспринимаются как должное, и структуралистская критика человеческой природы, телеологических концепций социального развития и определённости источников социальных форм остаётся такой же убедительной, как и раньше. Но постструктуралистское восстановление функции субъекта ослабило генеративную модель настолько, что даже чрезвычайно антисубъективистки настроенный Пьер Бурдье вынужден заметить, что:

Все предположения и все вытекающие из них затруднения всего структурализма – и это справедливо и для антропологии, и для социологии – исходят из лежащей в их основе интеллектуалистской философии человеческого действия; все они предопределены исходным действием, низводящим речевой акт до простого исполнения. Именно это изначальное различение между языком (langue) и его реализацией в речи (parole), то есть в практике и в истории, лежит у основания неспособности структурализма помыслить отношение двух сущностей иначе, чем в виде отношения модели и ее воплощения…лингвистические отношения – это всегда отношения символической власти. (Bourdieu and Wacquant, 1992: 142)

Утверждая, с одной стороны вполне справедливо, что в сфере социального не бывает автоматических процессов, Бурдье, как мне кажется, допускает категориальную ошибку. В методологическом отношении, иногда необходимо принимать во внимание устойчивость переменных-помех. Можно пойти еще дальше и предположить, что без подобных допущений невозможно добиться даже какого-то прогресса в понимании базисных структур социального мира. Структурализм, в свою очередь, сделал свои допущения, и, тем самым, действительно усугубил социологическую путаницу в ряде аспектов. Возможно, такие допущения и тактические преувеличения устарели на данный момент, но, весьма вероятно, их время, или нечто сопоставимое с ним, придет вновь.

Литература

Althusser, L. 1965 (1969): For Marx. London: Allen Lane.

--1971: Lenin and Philosophy. London: NLB.

--1973: The conditions of Marx’s scientific discovery/ Theoretical Practice, 7/8, 4-11.

Andereski, S. (ed) 1971: Herbert Spenser: Structure, Function and Evolution. London: Nelson.

Andrews, H. F. 1993: Durkheim and morphology. In S. Turner (ed) Emile Durkheim:Sociologist and Moralist. London: Routledge.

Barthes, R. 1964 (1967): Elements of Semiology. New York: Hill and Wang.Bourdieu, P. And Wacquant, J. D. 1992: An Invitation to Reflexive Sociogy. Chicago: University Press.

Chomsky, N. 1957: Syntactik Structures. The Hague: Mouton.

--1972: Language and Mind. New York: Harcourt Brace Jovanovich.

--1987: On the nature. Use and acquisition of language. In W. G. Lycan (ed.)1990: Mind and Cognition. Oxford: Bleckwell.

Corning, P. 1982: Durkheim and Spencer. British Journal of Sociology, 33, 359-82.

Deleuze, G. 1992: What is a dispositif? In T. J. Armstrong (trans.) Michel Foucault, Philosopher. Hemel Hempstead: Harvester-Wheatsheaf.

Deleuze, G. and Guattari, F. 1972 (1983): Anti-Oedipus. Minneapolis: University of Minnesota Press.

--1976: Rhizone. Paris: Editions de Minuit.

Derreda, J. 1967 (1976): Of Grammatology. Baltimore: Johns Hopkins University Press.

--(1972): Structure, sign and play in the discourse of the human sciences. In R. Macksey and E. Donato (eds) The Structuralist Controversy. Baltimore: Johns Hopkins University Press.

Durkheim, E. 1895 (1982): The Rules of Sociological Method. London: Macmillan.

--1912 (1915): The Elementary Forms of the Religious Life. London: Macmillan.

Foucault, M. 1963 (1977): A preface to transgression. In his Language, Counter-Memory, Practice. Oxford: Basil Blackwell.

--1966 (1970): The Order of Things. London: Tavistok.

Frank, M. 1992: On Foucault,’s concept of discourse. In T. J. Armstrong (trans.) Michel Foucult, Philosopher. Hemel Hempstead: Harvester-Wheatsheaf.

Jakobson, R. 1960: Closing statement: linguistics and poetics. In T. A. Sebeok (ed.)Style in Language. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Jay, M. 1993: Downcast Eyes. Berkeley: University of California Press.

Kuper, A. 1973: Anthropologists and Anthropology: The British School 1922-72. London: Allen Lane.

Lacan, J. 1966 (1877): Ecrits: A Selection. London: Tavistock.

L’evel-Strauss, C. 1949 (1969): The Elementary Structures of Kinship. London: Eyre and Spottiswoode.

--1960 (1967): The Scope of Anthropology. London: Jonathan Cape.

--1962 (1966): The Savage Mind. London: Weidenfeld and Nicolson.

--1963: Structural Anthropology. New York: Basic Books.

--1964 (1975): The Raw and the Cooked. New York: Harper and Row.

Lukes, S. 1973: Emile Durkheim: His Life and Work. London: Allen Lane.

Lyons, J. 1970: Chomsky. London: Fontana.

--1973: Structuralism and linguistics. In D. Robey (ed.) Structuralism: An Introduction. Oxford: Oxford University Press.

Malinowski, B. 1932: The Sexual Life of Savages in North-Western Melanesia. #rd edn. Lond: Routledge and Kegan Paul.

Radcliffe-Brown, A. R. 1952: Structure and Function in Primitive Society. London: Cohen and West.

Ricoeur, P. 1974: The Conflict of Interpretations. Evanston: Northwestern University Press.

Saussure, F. De 1974: Course in General Linguistics. London: Fontana.

Scott, C. E. 1989: The pathology of the father’s rule: Lacan and the symbolic order. In E. Wyschogrod et al. (eds) Lacan and Theological Discourse. Albany: SUNY Press.

Zizek, S. 1991: Looking Awey: An Introduction to Jacques Lacan through Popular Culture. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Further Reading

Boyne, R. 1990: Foucault and Derrida. London: Unwin-Hyman.

Culler, J. 1975: Structuralist Poetics. London: Routledge.

Dews, P. 1087: Logics of Disintegration. London: Verso.

Elliot, G. 1987: Althusser: The Detour of Theory. London: Verso.

Hawkes, T. 1977: Structuralism and Semiotics. London: Methuen.

Jameson, F. 1972: The Prison House of Language. Princeton: Princton University Press.

Moriarty, M. 1991: Roland Barthes. Pxford: Polity Press.

Pavel, T. G. 1990: The Feud of Language. Oxfod: Blackwell.

Stem, R. Borgoyne, R., and Flitterman-Lewis, S. 1992: New Vocabularies in Film Semiotics. London: Routledge.

Weber, S. 1991: Return to Freud: Jacques Lacan’s Dislocation of Psychoanalysis. Cambridge: Cambridge University Press.

III

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: