Децентрализация Фокуса Власти

В британской исторической социологии еще до расцвета теории глобализации проблема взаимосвязанности составляющих социетального была софрмулирована в терминах геополитики и «источников социальной власти». К последним принадлежит Майкл Манн (1986), поределивший идеологические, военные, политические и экономические источники такого рода. Особым теоретическим вкладом данного направления можно считать то, что его сторонники привлекли внимание к таким политическим феноменам, как национализм (Smith 1981, Gellner 1983), формирование государства (Anderson, 1974b, Hall, 1986), насилие (Giddens, 1985) и неизученной доселе теме внутрисоциальных сетей власти и со-общества (association) (Giddens, 1981; Mann, 1984; Hall, 1985). Новый взгляд на национальное государство и его геополитическое измерение обогатил современную социальную теорию, поставив особый акцент на роли Другого (аутсайдера), грозной фигуре чужака. Таким образом, как в социальную теорию, так и в анализ мировой истемы была внесена не получавшая там ранее должного внимания тема войны и геополитической борьбы. Под влиянием работ Макса Вебера, Толкотта Парсонса, Оуэна Латтимора и, в меньшей степени, Эрнеста Геллнера, Манн подвергает критике поддерживаемый социальной теорией мэйнстрима миф о том, что мы живем в более-менее изолированных, органических обществах.

Аналогично тому, как изобличают в своих трудах категорию тотальности Эммануэль Левинас и Жак Деррида, Манн в «Источниках социальной власти» делает попытку переосмысления нашего понимания социальной жизни, с тем, чтобы выйти за границы уходящих в 19 век концепций «общества». Еще Геллнер в «Нациях и национализме» протестовал против переноса модных концептуальных веяний (особенно касающихся национального государства) на анализ до-индустриальных обществ. До того, как возникли новые формы государственности и национальный статус, жизнь в аграрных обществах была фрагментирована в рамках множества вертикальных и горизонтальных страт, и существовал непреодолимый разрыв между «изолированными коммунами сельхоз-производителей» и горизонтально раздробленной стратой их правителей (Gellner, 1983: 9). Иначе говоря, культура и государство - не одно и то же.

В качестве первого шага к освобождению от оков органических и этноцентрических концепций Манн видит отказ от социоцентрической концепции в чистом виде. Он обосновывает это тем, что сами общества «гораздо менее упорядочены, чем наши теории о них» (Мann, 1986:4). Раз общества являются скорее «пористыми общностями», нежели четко очерченными связными тотальностями, мы больше не можем говорить о каких-то «уровнях», измерениях, подсистемах или детерминантах. Вместо этого, по утверждению Манна, необходимо осознать, что «общества состоят из множества накладывающихся друг на друга, пересекающихся социально протяженных сетей власти (1986:1). Миф о культурной автаркии – это наследие нагрузившего нацию символической значимостью позитивистского понимания личности и культуры, подобное германской Volk Kultur, прославленной в трудах немецких идеалистов, пытавшихся определить квинтэссенцию германской культуры. Диффузная природа власти и ее инфраструктурных источников затрудняет анализ социальных процессов, если последние сводятся просто к прохождению эволюционных ступеней имеющими четкие границы обществами, или, говоря словами Парсонса, «социальными системами» (1966). Вместо того, чтобы рассматривать стадии развития социальных тотальностей, Манн (что роднит его работу с «Слов и вещей» и «Надзирать и наказывать» Фуко) проводит анализ взаимоналагающихся социально-протяженных сетей власти, чтобы определить границы (edges) власти в истории человечества. Будучи одновременно и субъектами, и объектами истории, человеческие существа, согласно Манну, постоянно определяют и переопределяют видение самих себя и своего места одновременно в нескольких мирах.

Манн имплицитно утверждает, что подобная подвижность идентичности является естественной функцией вездесущих социально-протяженных сетей власти (например, диффузная власть религиозной веры). Эти сети функционируют в пределах следующих универсальных осей: универсализм – партикуляризм, равенство – иерархия, космополитизм – унификация, децентрализация – централизация и цивилизация – милитаризм. Каждая из этих осей обнаруживает себя в диалектической связи, существующей между интенсивными центробежными силами и экстенсивными диффузными сетями. Таким образом, исторические субъекты постоянно колеблются между социальной замкнутостью (основой тоталитарности) и гетерономией (основой глобализма). В этом случае идентичность исторических субъектов никак не может определяться принадлежностью к определенному классу, нации или политическому образованию. Признавая автономную власть государства, Манн утверждает, что она (как и в случае с экономическими, военными и, в особенности, идеологическими источниками власти) не только интенсивна, но и диффузна и неоднородна.

Таким образом, центральным моментом в исследования истории Древнего Рима и мировых религий у Манна является различное влияние, которое оказывали «трансцендентные» и «имманентные» идеологии на развитие как социальной идентичности, так и социетальных комплексов, таких, как мультигосударственные цивилизации и империи. Развивая идеи дюркгеймианской социологии, он объясняет интегративную цементирующую роль ислама (Тернер, 1991) и христианства, в которых «идеология» как имманентное самосознание укрепляет связность, а следовательно, и власть образующихся групп или государств. Авторитарной власти религии противопоставляется диффузность трансцендентных идеологий (например, культа индивидуализма или научной объективности), которые способны пересекать классовые, государственные, этнические и гендерные границы. Диффузная и неупорядоченная природа не только идеологических, но также и военных, политических и экономических источников власти делают понятным отказ Манна от общепринятых аналитических категорий и от веберианского и фукодианского акцента на институционализации. Манн категорически утверждает, что «движущей силой человеческого общества является не институционализация», поскольку человеческие существа изначально являются «социальными, а не социетальными животными» (1986:14-15). В свете теории Манна, концепция государства Вебера и определение карцерного общества Фуко эпистемологически и исторически уязвимы, так как основаны на идее излишне инстуционализированной и унифицированной социальной жизни.

Четыре Модуса Позднего Модерна

Двойная критика линейного эволюционизма, направленная Гидденсом против исторического материализма и теории модернизации, по сути, является, как и идеи Манна, отказом от монокаузальных объяснений социальных перемен, а также от философии истории, которая держится за миф о единственной и непрерывной линии социального/морального развития. В «Центральных проблемах социальной теории» Гидденс излагает основные элементы своей теории структурации, направленной на преодоление ограничений как феноменологической социологии, так и структурного функционализма, в том числе и альтюссерианства. Кроме того, он предлагает альтернативу телеологической философии истории. В своей теории социального участия и структуры Гидденс пытается скомбинировать основные достижения двух практически взаимоисключающих направлений: герменевтической интерпретации и структурного анализа.

Отказываясь от ортодоксальных классовых теорий общества и истории и от шютцианской «интерпретативной социологии», Гидденс пытается ответить на вопрос, что отличает «современные» общества от «традиционных» (1981). Согласно Гидденсу, главная особенность современных обществ – беспрецедентный скачок в сфере власти (точнее, ее носителей), что является следствием перехода к динамичному индустриальному капитализму и образования системы национальных государств. «Современный мир сформировался на пересечении капитализма, индустриализма и системы национальных государств» (1985:5). Однако, следуя идеям Фуко, Гидденс обозначает еще один источник власти – интенсивный социальный контроль. Он проявляется в четырех «институциональных кластерах», определяющих саму современность: «усиленный надзор, капиталистическое предпринимательство, индустриальное производство и консолидация централизованного контроля над механизмами насилия» (1985:5). К этой идее Гидденс пришел в результате «анализа структурных универсальных характеристик, заложенных в природе человеческого взаимодействия»: обмена смыслами (символическое означивание), актов власти (доминирование) и форм нормативного санкционирования и легитимации (1981:46-7). Вторая из этих характеристик (власть) «рождается на пересечении авторитативных и аллокативных ресурсов». Авторитативная власть предполагает «распределение социального контроля во времени и пространстве», а аллокативная – контроль над природой (1981:105).

В то время как для Маркса вторая форма власти играла решающую роль в развитии биологических видов, Гидденс акцентирует внимание на способности человеческих существ контролировать друг друга. Рассмотренные в свете критики исторического материализма, формы социального контроля, происходящие из авторитативных ресурсов власти (например, текстов), сформировали центральную тему теории структурации и государственности Гидденса. Их значимость обусловлена тем, что авторитативные ресурсы власти являются «первичными носителями пространственно-временной дистанциации» (1981: 92). Поэтому, в отличие от Маркса, у Гидденса именно авторитативные ресурсы власти явились причиной появления цивилизации и интенсификации надзора и территориальности в современной повседневной жизни. Отрицая упрощенное деление на простые и сложные общества, Гидденс рассматривает социальные образования на основе конвергенции трех универсальных моментов различения: пространства, времени и структурации. Следовательно, вместо того, чтобы задавать шкалу социетальных форм, Гидденс, в своей теории структурации, настаивает на важности «пространственно-временных границ», анализ которых может помочь понять суть «эпизодических трансформаций», вроде тех, что претерпела Европа несколько столетий назад, превратившись в мультигосударственную капиталистическую цивилизацию. Принимая как аксиому тот факт, что все общества обладают способностью «связывать» пространство и время – способностью «смешивать присутствие и отсутствие», заложенной в самой природе социальных систем, - понятие пространственно-временной дистанциации предназначено для объяснения феноменов, которые традиционно стремились понять эволюционисты: усложнения и интенсификации институтов социального воспроизводства и функционирования. Если принимать утверждение, что все общества проходят определенный путь в пространстве и во времени, социальные системы и характерные для них смысловые системы и формы доминирования и легитимации также могут классифицироваться в соответствии с их способностью «растягиваться на относительно короткие или длинные отрезки пространства и времени» (1981: 90).

Таким образом, акцент ставится на инфраструктуры власти. Гидденс использует понятие long duree Броделя, чтобы получить перспективу долговременного развития четырех ключевых институциональных кластеров, определяющих современность и вытекающих из четырех основных модусов модернизации: индустриализации, капитализации, национального государства и монополизации механизмов контроля. Без такой долговременной макроскопической перспективы власти и истории теория структурации совершила бы те же ошибки, что и интерпретативная шютцеанская философия. В ходе дальнейшего рассмотрения этих долговременных процессов в «Национальном государстве и насилии», Гидденс для каждого из них выделяет соответствующее противоположное движение. Так, капитализм порождает классовую борьбу, индустриализм – экологические движения, милитаризм – борьбу за разоружение, а государственный контроль – группы борьбы за гражданские права. Однако ни в одном из томов «Современной критики исторического материализма ничего не говорится о какой-либо доминирующей логике сексуальной идентификации. В результате женское движение – движение сильное как социально, так и политически, - не противопоставляется логике развития какого-либо социального процесса. К сожалению, подобные апории можно обнаружить и в исследовании социальной власти у Манна. Тем не менее, одним из безусловных достижений социальной теории Гидденса можно считать то, что все вышеописанные модусы модерна не рассматриваются в русле жесткой критики социоцентрической (в противовес глобальной) перспективы. Гидденс (1981: 91) отмечает, что социальная замкнутость, которая обеспечивает социальную интеграцию, «никогда не бывает полной». «Характер взаимосвязей, в условиях которых сосуществовали или сосуществуют фактически все общества» (с. 91) таков, что пространственно-временные границы не должны сводиться к прогрессивному высвобождению динамических социальных сил или же к приоритету эндогенной или экзогенной социальной динамики.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: