Переосмысление Критической Теории

Если подвести итоги, теоретики Франкфуртской школы не только не были создателями критической теории, но и не обладали никаким правом собственности на неё. Вместе с тем, они сыграли решающую роль в совмещении ключевых интеллектуальных традиций, послуживших источниками критической теории и в осмыслении того как солидная теория может взаимодействовать с дискурсом публичной сферы. Критическую теорию в настоящее время представляют не только Хабермас и его коллеги, но также широкий круг теоретиков, принадлежащих другим теоретическим направлениям – феминистских теоретиков, постструктуралистов, теоретиков практики (theorists of practice) и т.д.

Можно определить критическую социальную теорию как совокупность работ, пронизанных общими влияниями и предполагающих критику в четырёх смыслах:

1. критическое отношение теоретика к современному социальному миру, предполагающее осознание того, что существующее положение дел не исчерпывает всех возможностей и выработку позитивных направлений социального действия;

2. критическое осмысление исторических и культурных условий (как социальных, так и личностных), на которые опирается интеллектуальная деятельность самого теоретика;

3. постоянное критическое переосмысление конституирующих категорий и концептуальных рамок теоретического мышления, включающего анализ исторического конструирования этих рамок; и

4. критическая конфронтация с другими попытками социального объяснения, посредством которой удастся не только обозначить «сильные» или «слабые» моменты обеих сторон, но также обнаружить причины их «слепых пятен» и «умолчаний», и, тем самым, способствовать более прочному обоснованию их выводов.

Мне кажется, всем этим формам критики присущи особые формы исторического понимания и анализа. Первая призывает к «денатурализации» человеческого мира, поскольку рассматривает его как продукт человеческих действий, что неявно подразумевает приоритет определенных действий по отношению к обширному ряду других возможностей. Помимо этого, серьезная теоретическая оценка чьего-либо социального мира предполагает анализ этого мира в терминах его характерных особенностей в отношении практического действия, и возможность соотнесения его с другими базовыми поведенческими паттернами (т.е. другими эпохами, а также с иными в социальном и культурном отношении обстоятельствами).

Вторая обращает внимание на достижения и особенности прошлой истории, обусловливающие взгляды современного теоретика. Речь идет не только о возможности стоять на «плечах гигантов», но обо всём социальном здании, предоставляющем тому или иному теоретику возможность и условия для рефлексии, и формирующем его теоретическую перспективу.

Третья особенность критического анализа призывает к рассмотрению исторических путей обретения определенными идеями их специфической значимости, способов их вовлечённости в различные интеллектуальные контексты и проекты и различного их воплощения на эмпирическом и практическом уровнях. Если мы действительно стремимся к критической оценке понятий, используемых в собственных теориях – подобных тем «ключевым словам», которые анализирует Рэймонд Уильямс, вроде «индивида» или «нации» - то нам необходимо рассматривать их в процессе исторического зарождения, учитывая, что ни одна попытка операционального уточнения не обходится без влияния истории.

Наконец, подлинно критическое сопоставление с другими попытками объяснения предполагает скрупулёзное выявление исторической укоренённости всякой теории, причем, предполагающее подход к теориям прошлого не как к отчасти успешным экземплярам теоретической мысли, послужившим источниками деконтекстуализированного понимания, но как к работам, границы или основания которых задавали исторические ситуации, отличные от нашей. Более того, нам необходимо учитывать, что конфронтации между теориями редко разрешались победой «правильной» или «неправильной» из них, «истинной» или «ложной». Теоретики работают не в мире правильных ответов, но в обстановке того, что Чарльз Тейлор называл «эпистемологическим приращением» (epistemic gain), характеризующимся движением от сомнительной позиции к более устойчивой в рамках доступных альтернатив (что отличается от требуемого эпистемологией мифического движения от «неистинного» к «истинному» знанию).⁴⁷ Такое движение не может быть адекватно проанализировано в абстрактных терминах, не отражающих временной контекст. Отдельные теоретики не способны самостоятельно произвести изменения в своем сознании, покуда окружающий мир да и сами они будут оставаться неизменными. Скорее, при изменении окружающих их условий и их личных габитусов, будут меняться и они сами, и их сознание (являющееся неотъемлемой их частью).

То что критическая теория (в четырёх вышеуказанных аспектах) опирается на историческое понимание имеет прямое отношение к её положению в публичной сфере. Действительно критическая теория не может принять претензий на объективность или «взгляд ниоткуда», на основании которых некоторые теоретики полагают, что их концепция может достичь завершённости и обрести такую степень автономии от исторических изменений, которая позволила бы ей выйти за пределы публичного дискурса. Не существует законченных теорий, ни одна теория несвободна от социального контекста, отсюда все концепции дожны быть открыты для пересмотра основанного на критическом дискурсе. Более того, все публичные дискурсы реализуются через категории, в которых с необходимостью, априори, заложены предубеждения и пристрастность; и они все должны быть открыты проверке на основе критического дискурса. Это, по крайней мере, позволило бы не допустить подмены демократии социальным инжинерингом.

Примечания

1 Смотри также комментарии Арендт (1954 (1977: 215), которая связывает идею «обывателя», т.е. «филистимлянина» не только и не столько с библейскими корнями понятия, но с греческим понятием «узкопрактического духа», жизненными установками, характерными для простых ремесленников (mere fabricators).

2 «В этой борьбе за положение в обществе», писала Арендт за 20 лет до «Различения» (Distinction) Бурдье «культура начинает играть неестественую для нее роль одного из средств, едва ли не самого эффективного в социальном продвижении кого-либо и в «образовании кого-либо» в смысле перемещения из низших сфер, где по общему мнению царит действительность, в более высшие, не имеющие отношения к грубой реальности сферы, где – по общему же мнению – процветают красота и духовность…культура, даже более других сущностей, стала выступать в роли того, что люди начинают именовать «ценностью», т.е. социальным товаром, который может передаваться и обмениваться на все виды других ценностей, социальных и индивидуальных» (1954 (1977: 202, 204)).

3 Хотя и несколько в другом смысле, это является одним из моральных выводов, «Человека Академического» (Homo Academicus) Пьера Бурдье (1988). Бурдье, в отличие от меня, представляет этот аспект академической культуры в большей степени неизбежным и универсальным и в меньшей степени связанным с количественными признаками, чем с качественным состоянием.

4 К этому дуализму приближается Рорти (1982), постулируя аналогию с Куновским противопоставлением нормальной и революционной науки. Однако если к этой позиции подойти излишне строго (как, собственно, делают это некоторые постмодернисты и Хабермас в своем довольно тенденциозном, вследствие критической направленности, прочтении (1987: 206)), она скорее превратится в помеху, нежели будет способствовать адекватной открытости миру.

5 Это отнюдь не бесполезное занятие. В мире происходят бессчетные мелкие изменения, и для воспроизведения множества повседневных действий нам необходимо знание, описывающее новые вариации социальных паттернов – изменений в распределении населения, повторных инвестиций в образование, или новых отношений между состоянием рынка и организационой структурой. В то же время каждый из нас приходит в мир абсолютно невежественным и должен учиться заново, причем, более, чем один раз – пониманию базовых вещей, которые проливают свет на хорошо знакомый нам мир, хотя и не бросают ему вызов. Таким образом, я вовсе не утверждаю, что ценность представляет только то знание, которое способно изменить взгляды на мир, или что только радикально новое знание может изменять человеческую жизнь.

6 Внимание к нарративам также важно потому, что многие из них позволяют глубже оценить воображение и решения большинства акторов независимо от региона мира. Смотри Рикёр (Ricoeur)(1984-6), а также социологический анализ нарратива у Сомерса (1992), Сомерса и Гибсона (1994) и Эбботта (1990; 1992).

7 Об этом, в сущности, говорит Артур Стинчкомб (1978), хотя он и ограничивает понятие «теории» общезначимыми утвердительными построениями, рассматривая аналогии как нечто не имеющее отношение к теории, что я нахожу неверным.

8 Смотри Адорно и др. (1976). Смешение позитивизма и эмпиризма было тем более возможно, поскольку наиболее значительным эмпирическим исследователем, с которым непосредственно соприкасалось первое поколение Франкфуртской школы был Пауль (Paul) Лазарсфельд, который до эмиграции в Америку находился под влиянием Венской Школы.

9 Наиболее значимые версии этой линии аргументации принадлежат Гансу-Георгу Гадамеру (в особенности, 1975) и Чарльзу Тейлору (1989; 1995).

10 Мишель Фуко по общему мнению считается наиболее радикальным противником истины. Он утверждает, что «следствия истины производятся в рамках дискурсов, которые сами по себе не могут быть истинными или неистинными» (1980: 118). Трудно сказать насколько радикален был в этом отношении сам Фуко, однако в этом заявлении присутствует осознание того, что утверждения, претендующие на истинность возможны только в рамках более широких дискурсов, которые не могут быть сведены к структурам таких утверждений. Так, Вебер и Дюркгейм предлагают более широкие дискурсы – и, способствуя их обоснованию, оказывают услугу социологии – в рамках которых можно говорить об «истинных результатах» и ожидать конкретных пропозициональных «истин». Но бессмысленно в целом утверждать, что веберианская или дюркгеймианская социология в целом «истинны» или «неистинны». Сходным образом, националистический дискурс делает возможным существование разнообразных «истин» и «истинных результатов» и способов представления верных, по-видимому, заключений и утверждений, хотя сам он не является ни истинным, ни ложным.

11 Борьба по поводу методов, прославившаяся благодаря немецкой Methodenstreit конца 19-го столетия, разумеется, продолжается, но она более непредставима в категориях, актуальность которых была обусловлена временем, когда история всё ещё имела реальные притязания на роль направляющей, обеспечивающей идентичность дисциплины, обладающей первостепенной общественной значимостью.

12 Смотри также анализ работы Арендт у Бернстайна (1992: 15-30), в котором также затрагивается использование ею этой метафоры.

13 Аллан Мегилль (1985) также напоминает нам, что Кант послужил отправной точкой традиции, продолжающейся от Ницше и Хайдеггера к Фуко и Деррида. В частности, напряжение, произведенное кантовским различением сфер понимания (чистый разум), морального действия (практический разум) и эстетического (суждение), вызывало много споров, в особенности, потому что разрыв между двумя первыми кантовскими критиками не мог быть адекватно восполнен третьей. Эта тема была главной в гегелевском анализе кантовской концепции. На тему того, каким образом рефлексия по поводу Канта как парадигматического философом современности оказала влияние на ранние работы Гегеля см. его (1977) и (1978).

14 По-видимому, эта книга позволяет наилучшим образом понять место, занимаемое Гегелем в традиции критической теории, равно как и значение этого имени в целом. В последующих параграфах я буду опираться именно на нее и тэйлоровскую (Taylor) (1975) интерпретацию Гегеля.

15 Именно этим был вызван интерес к молодому Гегелю Георга Лукача (см. 1976), также оказавшего определяющее влияние на Франкфуртскую школу.

16 Возможно, наиболее последовательное обоснование исторической специфичности марксовых категорий предложено Мойшей Постоном (Moishe Postone) (1993).

17 Наиболее важным текстом здесь является «Овеществление и сознание пролетариата» (Reification and the Consciousness of the Proletariat), глава книги «История и классовое сознание» (1922), хотя к этой теме Лукач возвращается на протяжении всего своего творчества. Маркс опирался на сходные идеи эстетического единства, и в особенности, единства мышления, труда и производительности ремесленников, но более подробно он останавливается на этом в своих ранних работах. В более поздних работах возрастающее осознание систематичности капитализма заставляет его (по всей вероятности) всё больше сомневаться в релевантности этой критики, базирующейся на до- или раннекапиталистическом производстве; и хотя критика отчуждения исчезает не окончательно, она перестаёт быть организующим принципом его последних работ. Это дало возможность критическим теоретикам и другим воспринять запоздалую публикацию ранних текстов Маркса (возвращённых науке в 1930х годах, хотя и не сразу получивших широкое признание) одновременно как повод для радикальной переориентации марксистского мышления, так и для марксистской критики реально существующего социализма (то есть сталинского коммунизма – и позднее, после 1976г., также Маоистского коммунизма).

18 Маркузе (1955) в этом смысле представляет собой своеобразный переработанный вариант Фрейда (1962), исторически специфичной критики капиталистической современности.

19 Особенно примечательным примером здесь является восприятие насилия на почве национализма (имевшего место, например, в Боснии в начале 1990х годов) как простой, хотя и прискорбной, неизбежности, результата изначально данной этничности и старых конфликтов, в отличие от возможного (1) рассмотрения самих этнических идентичностей и напряжений/конфликтов как конструктов и (2) взгляда на уже имеющиеся этничности как объекты современных манипуляций. «Традиционный взгляд», когда он излагается выдающимися политическими лидерами (вроде Государственного секретаря Соединенных Штатов Уоррена Кристофера), становится обоснованием бездействия, утверждением неизменности мира в таком виде, в каком он пребывает в данный момент – не затрагивая вопрос о его качестве – а не основой для проектирования возможных изменений.

20 Как видно из вышесказанного, Хоркхаймер, Адорно и поздний Хабермас настаивали на употреблении термина «позитивизм» в качестве наиболее ёмкого понятия для обозначения тех подходов к социальной науке, которые утверждали простую позитивную фактичность социального мира и не смогли раскрыть факт его создания самими людьми и связанных с этим внутренних противоречий. Они не имеют ввиду более узкий смысл, то есть Венский кружок логических позитивистов и ещё менее - диссидентов, вроде Карла Поппера, за которыми они признают более критическую позицию, по крайней мере в отношении понимания сущности теории и ее принципиального отличия от эмпирического обобщения.

21 Хотя дюркгеймовская версия позитивизма не была непосредственным объектом критики Хоркхаймера, и уместно вспомнить, что веберианский акцент на интерпретативном понимании, Verstehen, обычно противопоставляемый подходу Дюркгейма, не обязательно является вызовом реификации. Наоборот, как ясно из хоркхаймеровской критики Маннгейма, интерпретативный подход может таким образом оставаться сфокусированным на уровне индивидуальной субъективности, что социальный мир остается для него непроницаемым, и несмотря на выявление смысла исторически обусловленных институтов для современных индивидов, кажущаяся автономия индивида и овеществление (reification) социальной сферы остаются нетронутыми.

22 Это наиболее важная из ранних работ, в которой франкфуртские теоретики – сотрудники Института социальных исследований - пытались воплотить на практике свое видение междисциплинарного единства теории и эмпирических исследований. Кроме Хоркхаймера, в ней участвовали Эрих Фромм, Герберт Маркузе и Карл Виттфогель (Wittfogel). Более известная «Авторитарная личность» (Адорно и др., 1950), в создании которой главную роль сыграл Адорно, была во многих смыслах продолжением это более ранней работы, видоизмененным вследствие фокуса на антисемитизме.

23 После публикации Хоркхаймера (1993) англоязычные читатели могут более глубоко ознакомиться с данным вопросом.

24 Факитически, Хоркхаймер и Адорно долго не могли определиться с проблемой исторической конкретности. Они рассматривали марксову идею труда главным образом как трансисторическую категорию работы, а не в качестве специфически конститутивной категории современного капитализма. Смотри Постоун (Postone) (1993).

25 Очевидно сходство с современной «глубинной экологией»; в последнем случае, трансисторическое понимание в равной степени подрывает исторически конкретное объяснение динамики разрушительного воздействия, оказываемого на природу.

26 О различных идеях по поводу критики и их отношении к критической теории Франкфуртской Школы смотри у Сэйлы Бенхабиб (Seyla Benhabib) (1986).

27 Эта тема часто поднимается в работах Франкфуртской школы; в дополнение к «Диалектике просвещения», смотри в частности Адорно (1973), который стремится осветить позитивную сторону просвещения – рефлексивное просвещения – в противовес негативному его аспекту, представленному в «Диалектике просвещения».

28 Смотри также более современное освещение этого вопроса у Ханны Арендт (1951; 1954).

29 В дополнение к уже указанным работам Джея (Jay) и Виггерсхауса (Wiggershaus) смотри также Постона (Postone) и Брика (Brick) (1982). Следует заметить, что этот поворот к пессимизму проявился у Хоркхаймера и Адорно в большей степени, чем у остальных представителей старшего поколения Франкфуртской школы (хотя в качестве примера проявления такого пессимизма можно привести жизнь их коллеги, Вальтера Беньямина, который так долго противился необходимости покинуть Европу, что стало уже слишком поздно. Решив, что ему не удастся выбраться из оккупированной Франции, он покончил жизнь самоубийством). Наиболее яркий случай представляет Герберт Маркузе, так ему и не поддавшийся и продолжавший искать пути для радикальной социальной трансформации и поддерживать социальные движения так, как не решались Хоркхаймер и Адорно, считавшие наиболее вероятной развязкой всех подобных движений репрессии или новый террор.

30 Наиболее значимой попыткой разработки многоаспектного развития критической теории в контексте студенческих движений можно считать совместную работу Негта (Negt) и Александра Клюге (Kluge) (1993).

31 Нечто подобное – хотя и абсолютно иной форме – лежит в основе критики Деррида философий и артистических практик, стремящихся к непосредственности, а также его представления о непосредственности заключающейся в речи, от которой мы дистанцируемся посредством письма. Расценивая письмо – с его не-непосредственностью и различиями – в качестве первичного, Деррида недвусмысленно выражает своё отношение к иллюзиям и опасностям, связанным, по его мнению, с погоней за непосредственностью.

32 Таким образом, в дополнение к рассмотрению взаимоотношений между теорией и практикой, в первом тематическом блоке Хабермас затрагивает также споры по поводу методологии социальных наук, целью чего является попытка показать необходимость выхода за пределы чистой герменевтики и, одновременно, ошибочность позитивистских предположений относительно возможности жесткого отделения объективных знаний от заинтересованного человеческого действия.

33 Как резюмирует Хабермас (1973: 9), «технический и практический интересы в знании не должны рассматриваться в качестве таких регуляторов направления познания, которые следует нейтрализовать ради достижения объективности знания, наоборот, они сами определяют такую перспективу восприятия, которая объективирует реальность и делает ее доступной для изучения».

34 Хабермас приобрел свою habitation в Марбурге, под руководством Вольфганга Абендрота, возможно, единственного активного в общественном отношении профессора-социалиста в Германии того времени.

35 В дополнение к самой «Структурной трансформации», смотри также статьи из сборника Кэлхуна (Calhoun) (1992), в том числе предисловие, в котором содержится толкование и контекстуализация книги Хабермаса.

36 По поводу пренебрежения наукой и религией смотри у Заре (Zaret), у Кэлхуна (1992). Относительно переплетения научного дискурса с политической публичной сферой, смотри у Ярона Эзрахи (Yaron Ezrahi) (1990).

37 Непосредственно теория массового общества развилась на основе ранних разработок Франкфуртской Школы, хотя сама идея достаточно обширна и имеет более глубокие корни.

38 Более детально я резюмировал аргументацию Хабермаса и его теоретические затруднения во вступлении к Кэлхуну (1992).

39 Ключевым источником здесь служит Хабермас (1987); целый ряд последующих работ содержит более совершенные версии представленной здесь теории. Область этики явилась особенно важным объектом внимания; смотри Бенхабиб и Деллмэйр (Benhabib and Dallmayr) (1990).

40 Письмо Хоркхаймера к Адорно, приведенное у Виггерсхауса (1994: 505). Хабермас (1987) здесь возвращается к проблеме поиска коммуникативного освобождения, которую начал разрабатывать, но затем отверг молодой Гегель.

41 Подобно отделению семейного бюджета от делового бюджета (business finances), это несомненно является частью веберианской концепции модернизации посредством рационализацию.

42 Исследование Арендт в отношении идеи публичной сферы значима одновременно своим влиянием на Хабермаса и как сам по себе важный (и во многих важных аспектах иной) вклад в это направление теоретизирования. Смотри сравнение у Бенхабиб (Benhabib) (1992).

43 В последней фразе, разумеется, используются термины, заимствованные из более поздних работ Хабермаса, которые еще не употреблялись в «Структурной трансформации публичной сферы».

44 Хотя Хабермас и находился под сильным влиянием Арендт, он занял совершенно отличную от нее позицию по поводу публичной сферы, поместив публичную сферу в гражданское общество. Она резко противопоставляла публичную жизнь частной (которую, в основном, обесценивала сведением до уровня области простого воспроизводства насущных жизненных потребностей), и, идеализируя греческий полис, не уделяла большого внимания отношениям между публичной сферой и современными государственными структурами; смотри Арендт (1958).

45 Такая формулировка должна рассматриваться как качественно отличная от хабермасовской (концепции) и от подхода к опыту как общему для многих «новых социальных движений», в которых опыт рассматривается как чистое основание знания, основа для эссенциализированной позиции критической осведомленности. Смотри сочувственную критику у Скотта (1990).

46 Резкое исключение Хабермасом формирования идентичности из сферы публичного – одна из причин, по которой он оказался без аналитических инструментов, если не считать понятий «вырождения» (degeneration) и «рефеодализации», при обращении к существующей благодаря СМИ публичной сфере послевоенной эпохи.

47 Тэйлор (1989) удачно развил эту идею (происходящую, помимо других источников, на Гадамера) в своём «Экскурсе в историческое объяснение».

Литература

Abbott, A. 1990: Concepcions of time and events in social science methods: causal and narrative approaches. Historical Methods, 23, 140-50.

--1992: From causes to events: notes on narrative positivism. Sociological Methods and Research, 20, 428-55.

Adorno, T.W. 1973: Negative Dialectics. Trans. F.B. Ashton. New York: Stabury Press.

Adorno, T.W., Dahrendorf, R., Pilot, H., Albert, H., Habermas, J., and Popper, K.R. 1976: The Positivist Dispute in German Sociology. Trans. B. Adey and D. Frisby. New York: Harper and Row.

Adorno, T.W. et al. 1950: The Authoritarian Personality. New York: Harper.

Arendt, H. 1951 (1973): The Origins of Totalitarianism. NewYork: Harcourt Brace Jovanovich.

--1954 (1977): Between Past and Future. New York: Penguin.

--1958: The Human Condition. Chicago: University of Chicago Press.

Benhabib, S. 1986: Critique, Norm, and Utopia: A Study of the Foundations of Critical Theory. New York: Columbia University Press.

--1992: Situating the Self. New York: Routledge.

Denhabib, S. And Dallmayr, F. (eds) 1990: The Communicative Ethics Controversy.Cambridge, Mass.: MIT Press.

Bernstein, R.J. (ed.) 1985: Habermas and Modernity. Cambridge, Mass.: MIT Press.

--1992: The New Constellation: The Ethical-Political Horizons of Modernity/Postmodernity. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Dourdieu, P. 1984: Distinction: A Social Critique of the Judgement of Taste. London: Routledge and Kegan Paul.

--1988: Homo Academicus. Stanford: Stanford University Press.

Calhoun, C. (ed.) 1992: Habermas and the Public Sphere. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Davies, R. 1968: The Lyre of Orpheus. Harmondsworth: Penguin.

Eley, G. 1992: Nations, Publics and political cultures: placing Habermas in the nineteenth century. In Calhoun (1992) 289-339.

Ezrahi, Y. 1990: The Descent of Icarus: Science and the Transformation of Contemporary Democracy. Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

Fanon, F/ 1963 (1968): The Wretched of the Earth. New York: Grove Press.

Foucault, M. 1980: Truth and power. In C. Gordon (td.) Michel Foucault – Power/Knowledge: Selected Interviews and Other Writings 1972-1977. NewYork: Pantheon.

Fraser, N. 1992: Rethinking the public sphere: a contribution to the critique of actually existing democracy. In Calhoun (1992) 109-42/

Freud, S. 1962: Civilization and Its Discontents. Trans. J. Strachey. New York: W.W. Norton.

Gadamer, H.-G. 1975: Truth and Method. New York: Seabury.

Habermas, J. 1969 (1976): The analytical theory of science and dialectics. In Adorno et al. (1976).

--1970: Towards a Rational Society: Student Protest, Science, and Society. Boston: Beacon Press.

--1971: Rnowledge and Human Interests. Trans. J.J. Shapiro. Boston: Beacon Press.

--1973: Theory and Practice. Trans. J. Viertel.J. Boston: Beacon Press.

--1975: Legitimation Grisis. T. McCarthy. Boston: Beacon Press.

--1984: Theory of Communicative Action. Vol. 1: Reason and the Rationalization of Society. Boston: Beacon Press

--1987: The Philosophical Discourse of Modernity. Trans. F. Lawrence. Cambridge, Mass.: MIT Press.

--1988: On the Logic of Social Sciences. Trans. S.W. Nicholsen and J.A. Stark. Oxford: Polity.

--1989: The Structural Transformation of the Public Sphere. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Hegel, G.W.F. 1977: The Phenomenology of Spirit. Trans. A.V. Miller.Oxford: Clarendon Press.

--1978: The Difference Between the Fichtean and Schellingian Systems of Philosophy. Trans. J.P. Sourber. Reseda, Calif.: Ridgeview Publishing.

Horkheimer, M. 1947: Eclipse of Reason. New York: Oxford University Press.

--1982: Traditional and critical theory. In his Critical Theory. New York: Continuum.

--1993: Between Philosophy and Social Science: Selected Early Writings. Trans. G.F. Hunter, M.S. Kramer, and J. Torpey. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Horkheimer, M. And Adorno, T.W. 1972: Dialecticof Enlightenment. Trans. J. Cumming. New York: Herder and Herder.

Kuhn, T.S. 1970: The Structure of Scientific Revolutions. 2 nd edn. Chicago: University of Chicago Press.

Landes, J. 1988: Women and the Public Sphere in the French Revolution.. Ithaca: Cornell University Press.

Lukacs, G. 1922: History and Class Consciousness. Cambridge, Mass.: MIT Press.

--1976: The Young Hegel: Studies in the Relations Between Dialectics and Economics.Trans. R. Livingstone. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Marcuse,H. 1955: Eros and Civilization: A Philosophical Inquiry into Freud. Boston: Beacon Press.

--1964: One-Dimensional Man: Studies inthe Ideology of Advanced Industrial Society. Boston: Beacon Press.

Megill, A. 1985: Prophets of Extremity: nietzsche, Heidegger, Foucault, Derrida. Berkeley: University of California Press.

Merton, R. 1968: Social Theory and Social Structure. 3 rd edn. New York: Free Press.

Negt, O. 1978: Mass media: tools of domination or instruments of liberation? Aspects of the Frankfurt School’s communication analysis. New German Critique,14, 61-80.

Negt,O. And Kluge, A. 1993: The Public Sphere and Experience. Minneapolis: University of Minnesota Press.

Popper, K. 1968: Conjectures and Refutations: The Growth of Scientific Knowledge. New York: Harper& Row.

Postone, M. 1993: Time, Labor, and Social Domination. Cambridge: Cambridge University Press.

Poston, M/and Brick, B. 1982: Critical pessimism and the limits of traditional Marxism. Theory and Society, 11, 617-58.

Ricoeur, P. 1984-6: Time and Narrative. 2 vols. Trans. K. McLaughlin and D.Pellauer. Chicago: University of Chicago Press.

Rorty, R. 1982: The Consequences of Pragmatism. Minneapolis: University of Minnesota Press.

Scott, A.1990:Ideology and the New Social Movements. London: Unwin Hyman.

Somers, M. 1992: Narrativity, narrative identity, and social action: rethinking English working-class formation. Social Science History, 16(4), 591-630.

Somers, M.R. and Gibson, G.D. 1994: Reclaiming the epistemological «other:»narrative and the social constitution of identity. In C. Calhoun (ed.) Social Theory and the Politics of Identity. Oxford: Blackwell.

Strinchcombe, A. 1978: Theoretical Methods in Social History. New York: Academic Press.

Taylor, C. 1975: Hegel. Cambridge: Cambridge University Press.

--1989: Sources of the Self. Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

--1995:Selected Essays. Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

Wiggershaus, R. 1994: The Frankfurt School: Its History, Theories, and Political Significance. Cambridge, Mass.: MIT Press.

Wolff, R.P.,Moore, F.Jr, and Marcuse, H.1969:The Critique of Pure Tolerance. London: Cape.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: