История альбигойцев с 1170 до 1198 года

Альбижуа, имя страны, быстро перенеслось на все секты без разбора. Еретики обитали преимущественно в Альбижуа, следовательно все еретики альбигойцы. В каких бы краях Европы еретики ни жили, их хочется назвать альбигойцами, хотя бы их учение ничем не походило на лангедокские учения. Отсюда такая путаница в понятиях, этот хаос многообразных имен с противоположными определениями, хаос взглядов и суждений; отсюда такая долгая неясность истории «альбигойцев» и церковно-политических отношений того времени.

Риму, ввиду наступления противников, некогда было отличать последователей чистого Евангелия от последователей фантастического гностицизма, да там и не хотели этого. Для вождя католицизма была опасна смелость протеста, каков бы ни был характер последнего. Евангелие, к.да еще на народном языке, не могло служить ни защитой, ни оправданием. Оно было тут почти тем же, чем был для дуалистов апокриф Иоанна. Чистая жизнь еретиков тоже не искупала их смелости мысли, их попытки философски объяснить или евангельски очистить католическую религию.

И Рим приготовился поднять кровавое знамя. Тогда казалось, что он принужден защищать свое существование. Так были велики силы противников.

Мы оставили альбигойцев в годы торжества и прояснения собственных целей. Возвращаемся же к прерванному рассказу.

Семидесятые годы XII столетия наступили для альбигойцев под благоприятными предзнаменованиями. В Тулузе был блистательный центр ереси. Здесь дуализм открыто исповедывался двором, муниципалитетом, рыцарством; богатые купцы, множество цеховых ремесленников составляли его силу. Католические храмы были в запустении. В некоторых деревнях и замках, отступивших от католичества, храмы просто уничтожали. Правда, граф Раймонд V из политических интересов считал необходимым поддерживать папские интересы, а с ними и теснимую Церковь. Но это было делом непопулярным. В столице особенно агитировал знатный богач Петр Моран. Он считался покровителем ереси, в его крепком замке происходили торжественные собрания совершенных и верных, здесь совершались публичные моления и благословения хлебов.

Граф желал подавить столь популярную ересь. Он писал аббату Сито, что прольет последнюю каплю крови за католическое дело. Он начал переписку с папой Александром III, с королями французским и английским. Людовик VII и Генрих II обещали лично прибыть на Юг и уничтожить ересь, но прежде советовали папе отправить своего легата в Тулузу для исправления дел католичества. С этой целью в столицу Лангедока прибыл в сопровождении огромной свиты кардинал Петр. Это было в 1178 году. Кардинал знал, что кроме проповеди ему и его спутникам, людям ученым, обладающим даром убеждения, придется выдерживать публичные состязания с еретиками. Еще в дороге легат мог убедиться, как шатко положение католичества в стране, в Лионе тогда гремела слава Петра Вальдо, напоминавшего своим обаянием времена Генриха; казалось, что единая Церковь здесь распадалась. При въезде в Тулузу лицо кардинала должно было еще более нахмуриться: толпы горожан всех сословий теснились в воротах; сам граф, виконт Тюренн, граф де Кастельно и их рыцарская свита почтительно сопровождали легата, народ же выказывал процессии явное нерасположение. Легат мог прочесть на лицах толпящихся презрение, ненависть и даже угрозу.

«Вот они-то и есть отступники, лицемеры, еретики!» — кричали в толпе, указывая пальцем на легата и его длинную свиту.

— Это, кажется, еще меньшее из того, что предстоит увидеть, граф, — заметил кардинал, приехав во дворец Раймонда. — Полагаю, что нам придется столкнуться с нечто большим, чем с одной уличной бранью.

Вскоре был отдан приказ местному епископу и капитулу представить поименный список всех исповедующих ересь.

Сделать это было нетрудно. Имя Петра Морана красовалось впереди всех. На нем надо было показать пример строгости. Легат понимал, что всякие убеждения, уговоры народа были бы бесполезны. Противники опирались на права философской мысли, проповедники же должны были ци-Ётировать латинскую вульгату. Поэтому надеялись запугать страхом.

Вождь и защитник тулузских еретиков был поставлен Глред лицом легата. Когда его потребовали к папскому посланнику, он не отказался идти. На другой день его привели под стражей, посланной графом.

— Тебя обвиняют в арианской ереси, ты заражаешь ею своих сограждан, — сказал легат.

— Это неправда, — ответил, немного подумав, Моран.

— Поклянись, что тебя оклеветали.

— Это невозможно. Христос Спаситель запретил нам клятву.

После новых уговоров окружавшего его духовенства, быть может опасаясь быть обвиненным в еретичестве, Моран согласился дать присягу. Принесли реликвии, положили на аналой, начали петь гимн Святому Духу. Моран побледнел. Совлаладав с собой, он дал клятву. Но когда его спросили, верит ли он в таинство Причастия, то Моран решительно отвечал, что хлеб, освященный в алтаре, вовсе не есть тело Христово. «Все члены собрания поднялись с мест при этих словах. Этого было довольно. Морана без дальнейших оправданий предали в руки светской власти. Кардинал даже заплакал от его кощунства. Хотя народ волновался, граф посадил осужденного в строгое заключение. Морану объявили, что имущество его конфисковано, что от замка его скоро не останется и следа. Чувство самосохранения и корыстолюбия взяло свое. Моран попросил помилования. Был назначен день публичного церковного наказания.

Кающегося привезли в церковь святого Сатурнина, легат сидел у алтаря. От самого порога до кардинальского места полуобнаженного обвиненного бичевали с двух сторон епископ тулузский и церковный аббат. Стоя на колеях перед легатом, Моран просил пощады и объявил, что сам проклинает всех еретиков, своих вчерашних братьев. Граф Раймонд V, присутствовавший в качестве зрителя при этой церемонии, не знал, что то же самое повторится через тридцать лет и с его сыном. Спустя сорок дней Моран должен был оставить Тулузу и отправиться в Иерусалим, со смирением грешника молить небо о прощении. До отъезда же его присудили каждый день босым ходить по городским церквям, и так водили его, бичуя по плечам. После сорока дней унижения он отплыл в Палестину, где пробыл около трех лет. Вернувшись, Моран получил остатки своего богатства, кроме замка, башни которого были уже срыты, заплатив графу четыреста ливров штрафа. Его и после три раза подряд продолжали выбирать в капитул, несмотря ни на что, альбигойство осталось наследственным в этой фамилии.

Следом за Мораном потребовали к легату двух архиереев альбигойских, заправлявших Тулузой и Ареном. Их звали Бернар Раймонд и Раймонд де Баймиак. В то время их не было в столице. Чтобы встреча состоялась, им дали охранную грамоту. Со всех концов Лангедока съезжались совершенные и верные посмотреть, как будут состязаться их вожди. В церкви святого Стефана было назначено торжественное и долгожданное собрание. Одних духовных лиц и всяческой знати было до трехсот человек, тысячные толпы народа собрались возле церкви. Еретические архиереи прочли свое исповедание по обыкновению с таким евангельским обликом, что придраться было невозможно. Еретиков стали допрашивать относительно догматов, в их ответах, казалось, не было ничего вольнодумного. Восторг народа не знал пределов.

Через несколько дней было созвано новое собрание в церкви святого Иакова.

«Как же вы, — спросили обвиняемых, — считаете себя правоверными, а между тем верите в двух Богов, не признаете святого Таинства Причастия, отрицаете брак?»

Как прежде в Ломбере, так и теперь альбигойцы отказались от клятв, ссылаясь на то, что божба запрещена Спасителем. Тогда легат со всей торжественностью предал их церковному отлучению, что на них, конечно, весьма мало подействовало. Насилия над ними не смели сделать никакого, за свою свободу они не опасались. Граф Раймонд помог кардиналу только тем, что поклялся ни в чем не оказывать им содействия [2_140]. Ввиду популярности преследуемых должно было казаться наивным циркулярное посла ние легата о том, что тулузские граждане Бернар Раймонл и Раймонд де Баймиак преданы анафеме и потому должны быть изгоняемы отовсюду. В то же время, чтобы чем-нибудь поднять римский авторитет в главном центре ереси, в пределах Альби, туда были посланы двое приближенных легата — епископ Бата (в Альбижуа) и Генрих, аббат Клерво. Оба они соответствовали бы своему назначению, если бы только человеческие усилия могли вернуть в Альбижуа ситуацию двухсотлетней давности. Феодалы — виконт Тюренн и граф де Кастельно — взялись со своими рыцарями сопровождать посланцев. Они рассчитывали оказать посильную помощь католическому делу.

Виконт Безьера, Альби, Каркассона и Разеса Роже II сочувствовал еретикам. В его семействе открыто исповедовали учение добрых людей. Виконтесса Аделаида в этой вере воспитывала своего сына, она была окружена диаконами и проповедниками, мужами «утешенными». Роже вдобавок сильно враждовал с графом Тулузским, своим сюзереном. 1178 года он держал в плену католического альбийского епископа, хотя в то же время, следуя принципам веротерпимости, оказывал различные льготы малочисленным католическим храмам и монастырям. Узнав о скором прибытии тулузского посольства и не желая явно обнаруживать свое отступничество, он удалился в соседние горы. В Кастре оставалась его жена, этот идеал восторженных песнопений трубадуров. Во всей окрестности почти не было католиков, но пассивность альбигойства нисколько не препятствовала путешественникам проклинать доругой еретиков и их покровителя, называя его обманщиком, клятвопреступником. Наконец прелаты добрались до Кастра и отлучили виконта Роже в присутствии его жены и некоторых вассалов, тут же провозгласили, что папа, короли французский и английский отрекаются от него [2_141].

Но если Роже действовал уклончиво, то жена его была гораздо решительнее. На убеждения красноречивого аббата отказаться от ереси она отвечала, что, напротив, будет верной своему учению. Римские громы и торжественные отлучения потеряли в этой стране всякую силу. Посольству оставалось удалиться.

Аббату Клерво католическая партия в вознаграждение за его усилия предложила вакантную тулузскую кафедру, но он отказался, уступив свое место Фулькранду, позже приобретшему известность. Легат Петр также должен был вернуться в Италию ввиду общего равнодушия Лангедока к католическому учению. Он увозил с собой подозрение даже на самого графа Раймонда, все старания которого действовать вопреки большинству и угодить Риму оказались бесполезны. Кардинал рекомендовал папе аббата Генриха, как единственного человека, от деятельности которого можно ждать каких-либо успехов. В ожидании будущих побед аббату пожаловали кардинальство и епископство Альбано.

Генриху скоро пришлось проявить свои таланты. Из Лангедока вслед за отбытием легата писали, что не только виконт Безьерский, но и Бернар Аттон Нимский, Луп, барон Рабатский, Роже Таррагонский оказались в числе защитников ереси.

В следующем же году [1179] был созван собор в Риме. Это был третий латеранский или одиннадцатый Вселенский, он главным образом был направлен против еретиков Юга, называемых тогда «аженойцами» вместо альбигойцев, от области Аженуа. Количество присутствовавших доходило до тысячи человек, в их числе было более восьмисот епископов. На собор вызвали всех трех лангедокских архиепископов: нарбоннского, арльского, из Э и их викариев.

Двадцать седьмое постановление собора содержит строгие меры против еретиков: «Хотя Церковь, следуя святому папе Льву, довольствуется часто одним судом первосвящен-ническим и не принимает кровавых мер, однако он может быть вспомоществуем и мирскими силами, дабы страхом казни побудить людей следовать духовному врачеванию. А так как еретики, которых одни называют катарами, другие патаренами, прочие публиканами (павликианами), добились великих успехов в Гаскони, Альбижуа, земле Ту-лузской и иных местах и поскольку они явно распространяют свое заблуждение, пытаясь развратить слабых, мы предаем анафеме их с их покровителями и сообщниками и запрещаем всякому, кто бы то ни был, иметь с ними общение. Если они умрут во грехе, то никогда не поминать их и не хоронить между христианами» [2_142].

Этим постановлением еретики приравнивались к разбойникам и всяким бродягам. Порядочный христианин мог без раздумий поднять руку на тех и других, изгоняя их как «нечистую язву»; избиение еретиков только ставится в заслугу. Даже самому заклятому грешнику прощаются два года покаяния, если он убьет еретика. Епископы всеми силами должны покровительствовать таким убийцам, которые отныне считаются крестоносцами, и их семейства и имущество объявляются под защитой Церкви.

Архиепископ нарбоннский первый поспешил привести в исполнение угрозы латеранского собора. Он разослал по всем епархиям громовые циркуляры о гонении на еретиков, где предписывал привести в немедленное исполнение против них самые строгие меры.

«Если какой-либо дистрикт окажется еретическим, то повелеваю с соблюдением обычных торжественных церемоний предать всю такую землю отлучению, прекратить там службу, не совершать таинств, кроме крещения и покаяния...»

Мертвых запрещалось хоронить в городе, а тех, которые допустят это, — также отлучать. Главные покровители еретиков: граф тулузский, виконты безьерский, нимский, бароны рабатский и таррагонский, даже владетель Наварры отлучены, как участники зла [2_143]. Влияние решений, принятых на третьем латеранском Соборе, быстрее всего отразилось на французском правительстве. Королю Филиппу Августу было только пятнадцать лет, но он уже успел издать строгие указы против так называемых публикан. Вильгельм Бретонский, воспевший его жизнь и подвиги, с некоторой гордостью говорит: «Король не позволял никому жить вопреки законам церковным, никому, кто бы осмелился чем-либо оскорблять католическую религию, никому, кто бы пытался отрицать таинства» [2_144].

И действительно, во Франции еретиков уже начали жечь. Тем более неспокойные вести приходили из Лангедока. Сам ход политических событий был не совсем благоприятен для папской курии. Дело шло к тому, что король арагонский вскоре станет врагом Рима. Поводом к тому было одно из местных феодальных столкновений, к которым слишком привыкли в средние века.

У графа тулузского пошли раздоры с сильными еретическими вассалами: виконтами Безьера и Нима и виконтессою нарбоннской. Не прибегая почти к войне, одной искусной политикой граф тулузский сумел вооружить против виконтов несколько их собственных вассалов, которым пообещал от собственного лица владения еретиков; многие феоды он раздарил надежным друзьям. Тогда виконтам, лишенным почти всего, оставалось обратиться к Альфонсу II Арагонскому (1162—1196 гг.) и его брату Раймонду Беренгарию, графу Прованса. И Альфонс и Беренгарий лично прибыли в Лангедок со своим рыцарством в октябре 1179 года. Виконт нимский отдал в Безьере все свои города арагонскому королю и тут же получил их от него обратно в лен с обязательством стоять за короля и в мире и в войне, равно как за графа барселонского и его ленников — стоять за всех и против всех [2_145]. То же самое через несколько дней (2 ноября 1179 года) произошло и в Каркассоне. Виконт извинялся перед королем, что некоторое время считался вассалом Тулузы, за Каркассон и другие домены, «которые я должен бы, по примеру моих предшественников, признать полученными от вас, с которым я вел часто войны и которого должен был часто оскорблять своим поведением. Посему, признавая себя виновным, прошу Вашего прощения и отдаюсь в вашу волю» [2_146]. В случае смерти брата виконт объявлял своим наследником короля. Оставив своей собственностью город Минерву, Альфонс все остальное возвратил виконту, провозгласив его своим вассалом, который обязался, между прочим, не заключать мира и не вести войны с графом Тулузы и Сен-Жилля иначе как с согласия короля. За некоторые замки он становился одновременно вассалом графа прованского.

Во всем путешествии по Лангедоку Альфонса сопровождали виконтесса нарбоннская и сын его Педро, будущий защитник альбигойцев. Здесь он впервые проявил свою рыцарственность, здесь он впервые мог проникнуться симпатией к еретикам.

Война с Раймондом Тулузским продолжалась в течение 1180 и 1181 годов, хотя подробности ее не сохранились, известно только, что Альфонс осадил замок Фурк и совершил набег в Руэрг. Эта война привлекла на сторону Альфонса симпатию еретиков и обнадежила их по поводу поддержки со стороны Арагона, хотя обстоятельства скоро изменились и в своем враге, в Раймонде Тулузском, они нашли себе того сильного соратника, которого видели в короле арагонском. Война особенно разгорелась с той минуты, когда Альфонс получил горестное для него известие о трагической смерти брата, графа прованского. Беренгарий попал в плен к одному из католических тулузских баронов, который, вопреки обычаям страны, умертвил своего пленника в самый день Пасхи 1181 года (5 апреля). Альфонс ответил на это яростным вторжением в тулузские владения. Он подступил к самой столице: Раймонд спрятался за стенами, народ не поддерживал его. Граф понял тогда, что бороться за католичество среди альбигойцев невозможно. Война с Альфонсом могла обещать хоть какой-то успех на иной почве. там, где король не встретил бы поддержки от местного населения.

К счастью для Раймонда такое столкновение произошло в том же году. Альфонса пригласил к себе на помощь Генрих II Английский. Его младший сын Генрих, обойденный отцом при разделении феодов, искал себе удела. Из Нормандии он кинулся в Аквитанию, где правил Ричард Львиное Сердце, и присоединился к той партии вельмож, которой предводительствовал тогдашний противник Ричарда, знаменитый Бертран де Борн. Отец поспешил помочь Ричарду. Король арагонский, пройдя сквозь Лангедок, внезапно появился в Аквитании. Тогда Раймонд Тулузский, продолжая вражду с Альфонсом, объявил себя сторонником молодого Генриха. Французский король и бургундский герцог были за него же; образовалось два больших неприятельских лагеря. Гонимый сын погиб на руках у графа тулузского, который после этого вернулся домой.

Между тем английские наемники опустошали страну — и эта опасность постепенно сблизила Тулузу с Арагоном. Война закончилась официальным миром лишь в феврале 1185 года, скрепив те неожиданные дружбу и союз между Раймондом и Альфонсом, плоды которых обнаружились впоследствии так значительно. С этого трактата начинается крутой поворот Раймонда в пользу альбигойцев.

Вмешательство Альфонса могло только усилить подозрительность Рима и ускорить решительные меры. Посылая в 1180 году на Юг нового легата, Александр III снабдил его полномочиями прибегать где надобно к силе оружия и, призывать к службе светских князей. На этот пост был назначен Генрих, недавно избранный кардиналом, бывший аббат Клерво.

Везонский хроникер рассказывает, как среди огромного собрания Генрих проповедовал крестовую войну против еретиков Альбижуа — альбигойцев, впервые здесь официально названных таким именем. Он собрал первых крестоносцев, число их неизвестно [2_147]. Весной 1181 года Генрих прибыл во владение Роже Безьерского. В то время как неприятель приближался, архиереи альбигойские, так безвредно для себя всегда осуждаемые, продолжали жить в замке Лавор. Виконтесса Аделаида предводительствовала его защитниками. Самого Роже в замке не было, так что папскому легату и его пестрому воинству, набранному отовсюду, пришлось иметь дело с женщиной.

Крестоносцы, предводимые легатом, кинулись на приступ. Осажденные отбились. Однако атаки продолжались, и Аделаида вынуждена была сдать замок.

Архиереи попали в плен, их привели к легату. Рядом с ним сидели архиепископ Оша и епископ Кагорский. Под страхом смерти еретиков принудили отказаться от их веры. Они должны были заплатить большие штрафы в пользу двух тулузских церквей. Виконт Роже, узнав о взятии Лавора крестоносцами, запросил мира. Первым условием было.поставлено отречение от ереси. Роже, оставшийся один на один с крестоносцами, не мог не согласиться. Он не находил больше средств для борьбы. Вся его страна была опустошена. Примеру Роже последовало множество местных рыцарей. Впрочем, отречение их было притворно, дело ереси еще серьезно не пострадало.

Так кончился первый крестовый поход на альбигойцев. В сущности он был попыткой, пробой сил. О нем, как видим, сохранилось немного сведений, его никто не отображал обстоятельно [2_148]. Тем не менее последствия его для страны были серьезны. Один французский аббат, сопутствовавший кардиналу Генриху, рассказывает, что легат со своими воинами проник в Гасконь до самых Пиренеев и везде встречал следы опустошения от басков, арагонцев и разбойничьих шаек.

«Я следовал за легатом, — пишет аббат, — через горы и долины, посреди пустынь. Везде я встречал города, пострадавшие от пламени, разрушенные дома. Опасности, которые меня окружали, будто напоминали присутствие смерти. Но в Септимании, подъезжая к Тулузе, я был свидетелем сцен, ужасных более самой смерти. Я видел сожженные и почти разрушенные церкви; места, которые некогда служили обиталищем людей, сделались убежищем для зверей» [2_149].

Если крестоносцы жгли города, замки и села, населенные альбигойцами, то последние не щадили католических храмов. Папское правительство со своей стороны, приняло меры чтобы чем-либо гарантировать на будущее успехи католической проповеди в стране. Бездеятельные и потому ненадежные архиепископы нарбоннскмй и лионский были сменены. Один из баронов люнельских, Бернард Госелен, прежде епископ Безьера, был назначен в Нарбонну, а епископ Пуатье посажен в Лион. На местных соборах в Пюи (15 сентября 1181 года), в Базакле (8 декабря 1181 года) и в Лиможе (март 1182 года) речь главным образом шла об еретиках, против которых было решено прибегать к силе оружия. Но в сущности все попытки, направленные из Рима против лангедокских ересей, были бесполезны. Опустошение страны еще более усилило ненависть торгового и промышленного класса, призывая его к мести. Новые архиепископы оказались не полезнее прежних. Предписания соборов были неисполнимы. Как только легат с крестоносцами покидал местность, в ней все принимало прежний порядок.

Папство попробовало испытать еще одно средство. В Риме решили выдвинуть императорское имя, как знак той власти, с которой в умах средневековых людей долгое время соединялось представление о высшей на земле светской силе. В декрете, изданном против еретиков в год возвращения Генриха из легатства, папа Луций III, указав на «непрестанное развитие еретического яда», замечает следующее:

«И потому мы, опираясь на могущество и славнейшего сына нашего Фридриха, знаменитого и августейшего императора Римлян, и в его присутствии, а также с общего совета братьев наших кардиналов и всех других патриархов, архиепископов и многих князей, съехавшихся с разных концов вселенной, тех самых еретиков, лживые слова коих, а равно и их исповедание, полное всяческой лжи, силой настоящего декрета, утвержденного общей санкцией, а равно и всякую ересь, каким бы именем она ни называлась, властью нашей апостольской и содержанием сего постановления, мы осуждаем. И прежде всего катаров и патаренов, а также и тех, которые себя ложно именуют смиренными и лионскими бедняками, а также Пассагийцев, Иозефинцов, Арнольдистов, и навсегда объявляем всех таковых подлежащими анафеме. Осуждаем также всех, которые о Таинстве ли тела и крови Господа нашего Иисуса Христа, либо о Крещении, либо о браке, либо об остальных церковных таинствах толкуют не так, как святая Римская Церковь проповедует и наставляет, а равно и тех, которых она еще прежде сего признавала за еретиков, или если их таковыми считали отдельные епископы в своих диоцезах, с согласия своего клира, или сами клирики, когда кафедра состояла вакантной, с одобрения, если они того желали, соседних епископов, — всех таковых равно предаем анафеме. Их укрывателей и защитников, а равно и всех, которые вышеназванным еретикам оказывали какое-либо покровительство или расположение, были ли то «утешенные», или «верные», или «совершенные», или одержимые иными позорными именами, подобным же образом объявляем подлежащими таковому же осуждению» [2_150].

Все эти громы на Юге никого не напугали; к ним слишком привыкли, как и к тем мерам, которыми они сопровождались. Епископы и архиепископы напрасно объезжали свои приходы и увещевали еретиков. Распоряжениям католических священников во всем противодействовали местные феодалы. Судьба насмехалась над усилиями римской политики. Лангедокское духовенство должно было снова дозволять публичные диспуты католических священников с еретиками. Такой диспут провел аббат Бернар де Фонткод с вальденсами около 1190 года, в пределах нарбоннской епархии. Свои доводы он позже изложил в особом сочинении [2_151].

Когда Роже, покровитель ереси, скончался, епископ безьерский Жоффруа попытался через свое влияние на опекуна молодого Раймонда Роже (которому суждено было позже погибнуть за новую веру) по имени Бертран де Сей-сак обеспечить по крайней мере безопасность личности и имущества католического духовенства в стране. Был заключен договор между опекуном и епископом. Поклялись друг другу в верности, обещая быть добрыми и верными помощниками против всех.

Впрочем, альбигойцев все это очень мало занимало. Епископу папским актом было предоставлено право издать новый эдикт об изгнании еретиков из графства Безьера, Альби и Каркассона. Кажется, епископ не прибегнул к этому средству, сознавая его бесполезность. Изгонять альбигойцев из Альби, когда папские власти вместе с Целестином III ничего не могли сделать у себя в Италии против патаренов, которые как раз произвели настоящую революцию во Флоренции; изгонять на бумаге из страны, на которую были обращены тогда взоры всех ревнителей мысли на Западе и где эта мысль была свободна, — означало бы для католиков лишний раз показать собственное бессилие и ничтожество своего морального влияния в Лангедоке. Но подобные договора с епископами заключал еще покойный виконт, которого нельзя было заподозрить в пристрастии к католицизму. Не желая, вероятно, предпринимать серьезной войны с Римом, он хотел казаться добрым католиком, предоставив епископу судебную и полицейскую власть в Безьере, оставляя за собой дела исключительно по убийствам и прелюбодеянию. Все такие акты имели лишь формальное значение.

В Тулузе же даже светская власть, а не только духовная, оказывалась бессильной. Когда Ричард, ставший английским королем, возобновил старую вражду и произвел вторжение во владения Раймонда V, отняв у того семнадцать замков, то одновременно с этим вспыхнуло восстание в столице. Здесь, вероятно, не обошлось без интриг Ричарда, хотя восстанием руководила могущественная альбигойская партия, выдвинувшая девизом восстания коммунное знамя. Известно только, что в присутствии всего народа тулузского граф должен был поклясться, между прочим, в следующем: под опасением суда никто не может впредь убить кого-либо из жителей, оскорблять их, делать им малейшую обиду. Суд же должен производиться консулами, а за отсутствием — их мудрыми мужами Тулузы. Сам граф отказывался от всякого суда, а обязывался только в точности исполнять то, что решат епископы и консулы. Их приговор имеет полную силу и на этот раз, в деле оскорбления графа, который обязан довольствоваться приговором правящих консулов.

«Я, граф Раймонд, клянусь над святым Евангелием, по моей собственной воле и из любви к тулузцам, исполнять все сказанное, именно потому, что я сам того желаю, сохраняя неприкосновенными все мои права и владение в том виде, как я их имел прежде и как должен иметь» [2_152].

Только после этого консулы и вельможи присягнули ему в верности. Все предприятия Раймонда V в последние годы его жизни не увенчались успехом. Какие-то невидимые преграды становились ему на пути. Филипп Август примирил его на время с Ричардом, но и в отсутствие последнего[A_127] война между баронами соседних стран, прежде столь мирных, не прекращалась. Само государство тулузское вместе с Провансом, германский император Генрих VI уступал врагу Раймонда Ричарду в вознаграждение за пленение последнего[A_128]. Император имел феодальное право на Прованс, переданный ему бургундскими королями[A_129], на Тулузу или на графа Сен-Жилльского, как называли англичане Раймонда V, на что со стороны Германии были высказаны претензии. От такого бессильного подарка даже Ричард отказался.

Почти в последние дни жизни старик Раймонд должен был делать оскорбительные для его достоинства уступки своим вассалам, направляемым интригами его врагов. Среди этих неудач в 1194 году на шестьдесят первом году жизни Раймонд умирает в Ниме, почти одновременно со своей сестрой Аделаидой Безьерской. Он оставил своим преемником сына, Раймонда VI. На воспитание и образ мыслей нового государя еретики могли положиться.

Как ни искренно был расположен Раймонд V к католичеству, однако он вполне мог быть упрекнут в безбожии. Для трубадуров при нем было золотое время. Они разносили веселье и легкомыслие по городам и замкам. Кроме того, католики уличали Раймонда V в святотатстве, за разграбление Сен-Жилльского храма он считался отлученным около трех лет. Как бы желая оправдаться, он в то же самое время преследовал и жег еретиков, думая выслужиться перед Римом и обеспечить себе новые средства к обогащению. Корыстолюбие, рыцарство, война, песни — все это причудливо соединялось в нем.

Вскоре после смерти Раймонда V в Тулузу прибыл новый папский легат Михаил, и в декабре 1195 года был созван новый собор в Монпелье. По-прежнему повелевалось по епархии нарбоннской проклинать каждое воскресенье в каждой приходской церкви защитников и покровителей ереси, хотя бы то были сами князья и государи, все подозреваемые в ней осуждаются на изгнание. Разбойники опять приравниваются к еретикам [2_153]. Особенно странно звучало это распоряжение, когда все три сильные престола ланнгедокские в Тулузе, Безьере и Фуа были заняты друзьями ереси. Ко всему этому успели привыкнуть. Все это успели осмеять.

Казалось, спокойствие должно было наступить в земле улузской. Англичане и арагонцы более не показывались.

Шайки разбойников не терзали страну. Ричард Английский, заключив мир с Филиппом Августом, повел переговоры с новым государем Тулузы. Он отказался от всех претензий на тулузское графство, отдавая Раймонду замуж свою сестру, вдову сицилийского короля тридцатилетнюю Иоанну и в приданое за ней Аженуа и Керси, с тем чтобы Раймонд и его дети считались вассалами аквитанских герцогов. Теперь Раймонду VI принадлежали герцогство Нарбонна, графства Венессен, Сен-Жилль, Фуа и Комминг, викон-ство Альбижуа, Виварэ, Геводан, Велэ, области Руэрг, Аженуа и Керси. Раймонд поспешил развестись со своей третьей женой и в октябре 1196 года при английском дворе обвенчался с четвертой. Вернувшись в свою столицу после свадьбы, граф присягнул тулузским консулам за городские вольности. Раймонд был счастлив и доволен судьбой; он избавился от самого сильного врага и не видел других. Образование и сердечные симпатии влекли его к еретикам. Казалось, и альбигойцы имели в этот момент обеспеченное будущее и даже могли надеяться на торжество своей веры. До сего времени ереси упорно и постоянно разрастались среди романцев Юга, теперь на горизонте открывались новые перспективы...

Но сердца еретиков невольно смутились, когда по Лангедоку пронеслась весть, что умер папа Целестин III и что 9 января 1198 года на папский престол избран кардинал-диакон Джиованни-Лотарь Конти.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: