Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Чудовища морских глубин 13 страница




Дени-Монфор был знаком с этим мнением своего коллеги, но цитировал его лишь для того, чтобы показать, что он не единственный современный зоолог, который верит в существование гигантских и агрессивных моллюсков.

Но если наш дерзкий малаколог считал кракена осьминогом гигантских размеров, то, спрашивается, что его толкнуло выделить ещё и "осьминога колоссального". Географические различия среды обитания? Вовсе нет. Скорее, различие их темпераментов. Он считал осьминога колоссального зловредным животным, которого природа наградила стремлением к убийству и разрушению. Именно им он приписывал исчезновение некоторых судов, которые шли ко дну внезапно и каким-то чудесным образом. Он считал их способными даже останавливать судно на полном ходу и объявлял виновниками многих драматических событий, описанных античными натуралистами. У кракена же, писал он, более миролюбивый нрав.

Этот взгляд, навеянный, видимо, очень подробными комментариями епископа Понтоппидана, оправдывает ли он разделение этих чудовищных моллюсков на осьминога колоссального и осьминога кракена, к какому бы роду они на самом деле ни принадлежали? Это очень сомнительно. Более агрессивный характер южных гигантов, возможно, следует приписать более богатому воображению южных народов.

Колоссальные осьминоги встретили холодный прием

Едва ли стоит говорить, что утверждения Пьера Дени де Монфора встретили в научном мире ледяной прием. Действительно, смелость его рассуждений дискредитировала его навсегда. Ни в одной энциклопедии нет ни малейшего упоминания об этом французском малакологе.

Уже в 1830 году Кювье в библиографическом указателе к своему "Животному царству" (2-е издание) кратко определяет его как "чудака, называвшего себя бывшим натуралистом голландского короля". Но, приняв за имя начало его фамилии, Кювье превратил его в Монфора (Дени де). С течением времени ошибка эта закрепилась. Какое значение имеет, в конце концов, фамилия какого-то "чудака"?

Если и упоминают иногда Дени де Монфора, то для того, чтобы посмеяться над ним или его оскорбить. "Он был, вероятно, действительно душевнобольным", сказал о нем в конце прошлого века Феликс-Аршимед Пуше, профессор Музея естественной истории в Руане. Всего несколько лет спустя известный малаколог из Британского музея д-р У.-Дж. Рис назвал даже Дени де Монфора "бессовестным негодяем, служившим в парижском музее". Он обвинял его в том, что тот придумал сказку о гигантском осьминоге, "который топил якобы английские военные корабли во время войны Англии с Францией". Необоснованность этой клеветы, которую д-р Рис только повторил, показывает нам, что не пренебрегали никакими бесчестными приемами, чтобы дискредитировать бедного натуралиста.

Вот как эта нелепая история была представлена в некоторых бульварный изданиях. 12 апреля 1872 года шесть французских судов были взяты в плен у Антильских островов адмиралом Джорджем Роднеем и отведены в ближайший порт под конвоем четырех британских кораблей. В ту же ночь все десять судов затонули при таких загадочных обстоятельствах, что Дени де Монфор заявил, что такая катастрофа могла произойти только вследствие одного обстоятельства - нападения гигантского осьминога!

Очень может быть, что наш малаколог и высказал такое мнение в шутку - он не лишен был чувства юмора. Но что он всерьез мог думать, будто его любимый осьминог отомстил за поражение французов, - это, конечно, нонсенс. И потом, это странный способ служить интересам Франции - потопить полдюжины её судов с помощью сверхъестественных сил, от которых можно ожидать большей рассудительности.

В Англии бытовало мнение, что, поскольку британское Адмиралтейство предложило более прозаическое объяснение этих событий, Дени де Монфор, дискредитированный, тщетно пытался спасти свою научную репутацию. Не преуспев в этом, он бросил естественные науки для криминальной карьеры и в результате умер на галерах. На самом деле все было совсем иначе.

Пьер Дени де Монфор не заслужил ни клеветы, ни забвения. Кроме четырех первых томов "Естественной истории моллюсков", зоология ему обязана "Систематической конхиологией" (конхиология - учение о моллюсках) в двух томах, которая, по словам профессора Леона Вайяна (одного из немногих учёных, может быть, единственного, кто был к нему справедлив), "не потеряла ещё своего значения, так как много видов, выделенных Дени-Монфором, входят в классификационный перечень; не менее двадцати пяти их упоминается в "Руководстве по конхиологии" Поля Фишера (Париж, 1887), одной из наиболее солидных работ по этому предмету".

Все это было предано презрению и забвению.

В те времена только один натуралист принял без брюзжания выводы Дени де Монфора относительно гигантских головоногих: это был гениальный немецкий философ и зоолог Лоренц Окен. В своем замечательном труде "Руководство по естественной истории" (1815) он не колеблясь дает двум огромным "осьминогам" своего французского коллеги научные названия, сформулированные в соответствии с указаниями Линнея: осьминог колоссальный стал называться Sepia gigas, а кракен - Sepia microcosmus. Но следует сказать, что кипучий Окен, настоящее имя которого Окенфус, в свою очередь считался среди своих учёных коллег "экзальтированным", "научным фальсификатором" и по меньшей мере "эксцентричным типом".

У себя на родине дерзкий Дени де Монфор встречал больше всего сарказмов и насмешек. Знаменательно, что два его капитальных труда остались неоконченными. В "Естественной истории моллюсков" только два первых тома принадлежат его перу, редакция двух последних была поручена Феликсу де Руаси. Из "Систематической конхиологии" были изданы только два тома, в 1808-м и 1810 годах, в которых говорится об одностворчатых; третий том так никогда и не увидел свет. Более чем вероятно, что недоверие и враждебность научной среды способствовали преждевременной кончине этих все же значительных трудов Дени де Монфора.

Но все эти нападки только укрепляли горячего и упрямого де Монфора в его убеждениях, как всегда бывает с людьми этого типа. Встретив однажды своего коллегу Дефранса вскоре после выхода в свет его работы о моллюсках, которая уже была осмеяна, Дени Монфор важно заявил, намекая, несомненно, на "арбор" Плиния:

- Если мой кракен пройдет, я заставлю его распахнуть объятия от одного берега Гибралтара до другого.

В другой раз, в присутствии философа Жака-Жозефа Шамполиона-Фижака, старшего брата знаменитого востоковеда, наш насмешник доверительно пообещал своему бывшему шефу Фожа де Сен-Фону:

Если моего "осьминога колоссального" примут, при втором издании я его заставлю перевернуть целую эскадру!

Когда несколькими десятилетиями позднее эти шуточки были переданы непременному секретарю Академии наук Альсиду д'Орбиньи, тот горячо возмущался и не видел в них ничего, кроме признаков экстравагантного ума и недобросовестности. Но это свидетельствует по меньшей мере об отсутствии чувства юмора у господина д'Орбиньи.

Фатальное вмешательство персидского принца Надир-Мирзы Шаха

Кракен Дени де Монфора не получил возможности протянуть свои щупальца между геркулесовыми столбами, поскольку нельзя было сказать, что он "прошел". И до второго издания "Естественной истории моллюсков" дело не дошло, поскольку "осьминог колоссальный" не был в точном смысле слова "принят": сочли даже более благоразумным доверить это издание начиная с четвертого тома менее мечтательному натуралисту.

Конечно, Пьера Дени де Монфора нельзя назвать человеком безупречным. Как у многих страстных учёных, у него часто отсутствовало критическое чутье, и он был готов принимать на веру те факты, которые вписывались в его концепцию. В то же время произошел злосчастный эпизод, который упрочил за ним репутацию человека легковерного.

В Париже появился молодой иностранец, по имени Надир-Мирза Шах, сын персидского владыки Шарок-Шаха, который вынужден был покинуть свою родину в результате междоусобных войн. Не зная французского языка, изгнанник был вынужден дать объявление в газету, приглашая к себе на службу лиц, знающих персидский, турецкий, русский, немецкий или китайский языки. Дени де Монфор, известный полиглот, откликнулся на это приглашение и услышал из уст принца рассказ о романтических приключениях, который не оставил его равнодушным.

Слух о пребывании в столице восточного принца быстро распространился благодаря статье, опубликованной в "Газет де Франс". Но некий гражданин, по имени д'Оливье, знаток, по его словам, политических событий на Ближнем Востоке, сразу же возразил, что так называемый Надир-Мирза Шах не может быть ни кем иным, как самозванцем. Некоторые газеты, всегда падкие на скандал, поддержали это мнение и повели себя как свора злобно лающих псов. Среди прочего объявлялось, что король, сыном которого называет себя Надир-Мирза Шах, является евнухом, что делает его отцовство маловероятным. И наконец, главный аргумент: молодой человек обвинялся в том, что он еврей. По словам одних польский, по словам других - голландский.

В это неспокойное в истории Франции время попасть под подозрение было небезопасно, и бедный эмигрант рисковал оказаться в тюрьме. Возмущенный Дени де Монфор во имя справедливости встал на его защиту, так его тронули несчастья принца. Он был не единственным, кто верил персидскому принцу. Господин де Варан, который двадцать два года провел в России и хорошо знал Восток, готов был засвидетельствовать его чистосердечие. И ботаник и путешественник Мишо, который объехал большую часть Персии, после долгой беседы с иностранцем был убежден, что тот является "сыном какого-то генерала или губернатора персидской провинции".

Вооруженный такими гарантиями, Дени де Монфор опубликовал в 1801 году статью в защиту благородного беженца: "Жизнь и политические приключения Надир-Мирзы Шаха, персидского принца, пребывающего ныне в Париже".

Если верить биографическому словарю Керара, это была очень неудачная инициатива:

"Этот пресловутый персидский принц был всего лишь самозванцем, не знающим ни истории, ни географии, ни языка персов. Его рассказы о приключениях сплошное вранье, абсурдное и неправдоподобное. В Париже он занимался тем, что одурачивал людей: господа Варан и Дени де Монфор были одними из многих обманутых им".

Это суждение Керара не кажется бесспорным. Возможно, этот человек и не был сыном персидского шаха, но от мнения таких эрудированных путешественников, как Мишо и Варен, нельзя просто отмахнуться: не так просто было их обмануть. В пользу "принца" говорит также знание им пяти европейских и восточных языков. Если это был мошенник, то очень высокого полета.

Как бы то ни было, но этот эпизод не способствовал укреплению престижа Дени де Монфора. Он ещё раз продемонстрировал свое искреннее увлечение чудесами и приключениями, касающимися как гигантских осьминогов, так и восточных принцев.

Конец неудачливого малаколога

Бесспорно одно - Дени де Монфор никогда больше не занимал официальных постов в научных или учебных заведениях. Несмотря на сыпавшиеся на него сарказмы, он храбро и настойчиво продолжал заниматься раковинами, хотя его материальные обстоятельства "рыцаря-одиночки" не очень этому способствовали. После издания второго тома "Систематической конхиологии" в 1810 году он до 1816 года напечатал ещё несколько статей и заметок в журнале "Физико-экономическая, учебная и развлекательная библиотека", но его работа в области" малакологии осталась неоконченной. Возможно, он поселяется в деревне, где жизнь дешевле, чем в Париже, и занимается более прозаическим и более прибыльным делом, чем конхиология, а именно пчеловодством. Во всяком случае, в 1813 год он печатает брошюру на эту тему: "Улей, дающий три урожая в год, укрепленный и экономичный, и его содержание, или Средства защиты пчел от вредителей".

Но ни эта брошюра, ни занятия пчеловодством, по-видимому, не улучшили его положения, поскольку чуть позже он выпускает брошюру ещё более скромную, с единственной целью заработать немного денег. Это был словарь на 16 страницах ин-октаво, содержащий 100-150 слов на 19 языках, включая диалекты. Это были наиболее употребительные слова для изучающих иностранные языки. В этом отношении опыт Дени де Монфора был предтечей современных практических методов изучения иностранных языков.

После 1816 года Дени-Монфор совсем ушел в тень, и мы так ничего и не узнали бы о нем, если бы не любопытный рассказ ученого-малаколога прошлого века профессора Ж.-Поля Дезайе. Будучи специалистом по конхиологии*, он собрал коллекцию раковин, ставшую известной во всем мире. Он искал редкие раковины не только в окрестностях города. А в самом Париже он в течение многих лет усердно посещал магазинчики натуралистов-коммерсантов в поисках образцов, которых не было в его коллекции.

* Конхиология - отдел зоологии, изучающий раковины, главным образом моллюсков.

Однажды в одном из таких магазинов, где бабочки соседствовали с кристаллами аметиста, а чучела птиц - с лягушкой в бокале, Дезайе увидел, как открылась дверь и вошел человек нищенского обличья, с всклокоченной бородой, оборванный, в бахромчатых панталонах и залатанной рабочей. блузе. Несмотря на свой плачевный вид, держался он уверенно.

Этот по виду нищий извлек из-под своих лохмотьев полотняный мешок и высыпал его содержимое на прилавок перед торговцем.

- Месье, я принес вам ваши раковины, - прохрипел он тоном, в котором чувствовалось, однако, достоинство.

На прилавке лежало штук двадцать раковин, многие из которых были очень редкими. Торговец тщательно пересчитал их и, порывшись в кассе, выдал странному типу монету в двадцать су и предложил ему зайти через несколько дней за следующей порцией. После ухода незнакомца Дезайе спросил с любопытством у хозяина лавки, кто это такой.

- Как, вы его не знаете? - ответил тот. - Однако это известное имя в конхиологии - Дени де Монфор.

Молодой человек не поверил своим ушам, но это действительно был Дени де Монфор, впавший в самую последнюю нищету, из которой у него не было никаких шансов выбиться. Единственным источником дохода для него были лавки натуралистов-коммерсантов, где иногда ему давали раковины для определения. Хотя это занятие требовало довольно больших и редких знаний, оно едва могло его прокормить. Из того франка, что он получал, несколько су тратилось на хлеб и колбасу, а остальное - на живительный напиток. Все это поглощалось в крошечной мансарде, где он жил в полном одиночестве, всеми оставленный и забытый. О его трагическом конце можно прочитать в библиографическом разделе "Животного царства" Кювье: "...умер от нищеты на улице Парижа в 1820-м или 1821 году".

Он умер на улице, как Эдгар По, и даже ещё ужаснее, чем По, которого успели все же отвезти в больницу, прежде чем тот испустил последний вздох.

Так ушел из жизни, одиноким и несчастным, непонятым и осмеянным, великий французский зоолог, прекрасный писатель, виновный только в том, что отважно шел по следу неизвестных чудовищ.

Пьера Дени де Монфора необходимо реабилитировать

И как будто бы этого жалкого конца было недостаточно, чтобы простить его отчасти спорные ошибки - доверчивость, упрямство, фатальную любовь к чудесам,он не знал даже, если можно так сказать, посмертного удовлетворения от реабилитации. В качестве надгробной речи прозвучали насмешки, скрипучие проповеди и даже жалость - эта подачка для нищих духом.

Однако наш проклятый малаколог был отнюдь не без достоинств. Это был очень живой ум, необыкновенно проницательный, горящий во всех его сочинениях, как огнь пожирающий. В его время, когда библиографические исследования было не так легко провести, как сегодня, никто не смог лучше него собрать все существовавшие тогда данные по этому щекотливому вопросу - по гигантским головоногим: его культура должна была быть громадной. Его исследования в большой степени послужили руководством для последующих работ в этой области в XIX веке, и только по одной этой причине он уже заслужил большую благодарность потомков. Однако можно привести много примеров, когда позднейшие авторы, бессовестно ограбив его сначала, вместо благодарности осыпали его насмешками.

И наконец, если некоторые наивные высказывания Дени де Монфора и вызывают улыбку с высоты наших сегодняшних знаний, следует признать, что недоверчивость его противников и хулителей гораздо более утрирована, чем его легковерие, и ещё в большей степени достойна сарказмов. Даже в самом своем бредовом виде его осьминог колоссальный все же ближе к реальности, чем двухметровый, в растянутом виде, осьминог, официально считавшийся гигантом этой группы в прошлом веке.

И в первую очередь следует признать необыкновенную отвагу этого всеми осмеянного французского натуралиста, которая нечасто встречается в научном мире.

ЛИЧНОСТЬ ЧУДОВИЩА УСТАНОВЛЕНА

В то время, как упорный Дени де Монфор проводил свой опрос среди американских китобоев в Дюнкерке, но вопреки очевидности возлагал на осьминогов ответственность за злодеяния, совершенные, безусловно, гигантскими кальмарами, некоторые из этих последних продолжали заставлять о себе говорить повсюду в мире - как на севере, так и на юге, как на западе, так и на востоке.

Кальмар префекта из Медревалле

Благодаря исследованиям Олафсена и Повельсена стало известно, что в 1639 году на севере Исландии на берег был выброшен рогач громадных размеров. Другой исландский исследователь, натуралист Свен Паульсон, получил свидетельство о похожем случае, имевшем место сто пятьдесят лет спустя в том же районе.

В 1791-1793 годах Паульсон занимался исследованием наиболее диких уголков родного острова, в то время бывшего собственностью Дании. Результаты своей работы он оставил нам в виде рукописи под названием "Дневник путешественника", хранившейся с тех пор в библиотеке исландской литературы в Копенгагене. Оттуда её извлек знаменитый датский зоолог Стенструп в середине XIX века, поскольку та содержала очень интересную запись, касающуюся гигантских головоногих.

В "Дневнике" приводится письмо, адресованное Паульсону префектом одной из северных территорий, из монастыря Медревалле, содержащее сообщения о некоторых замечательных явлениях, касающихся естественной истории, и в том числе о гигантском кальмаре, выброшенном на берег зимой 1790 года. Согласно довольно точным данным префекта, это был кальмар по меньшей мере 12 метров в длину, не считая щупалец, которые были у него в разной степени повреждены. Этот великан немного не дотягивал до размеров- "гигантских рыб" Олафа Магнуса, длина которых варьировалась от 14 до 16 метров.

Французские путешественники на рандеву с кальмарами

В 1802 году декорации меняются: почти на противоположной стороне земного шара, в южной части Тихого океана, гигантские кальмары внезапно заставили говорить о себе. В море у берегов Тасмании одного из них встретила французская экспедиция Никола Бодена, посланная к австралийским берегам первым консулом Бонапартом; вернувшись, она увидела уже императора Наполеона. Ступив 19 октября 1800 года на борт корвета "Географ", молодой и блестящий натуралист Франсуа Перон был свидетелем этого происшествия. Он оставил о нем подробный рассказ:

"В этот день (9 января 1802 г.) мы заметили в волнах недалеко от корабля громадную спину, по-видимому кальмара, весом с тонну; она с шумом катилась в волнах, вытянув по поверхности длинные щупальца, извивавшиеся, как громадные змеи. Каждое из них было не менее 19-22 дециметров в длину и диаметром 18-21 сантиметров. Нет сомнения, что именно этому животному Дом Пернетти приписал такие чудовищные размеры и такой значительный вес, что оно могло взобраться по корабельной оснастке, накренить и потопить корабль. Описание это страдает очевидными преувеличениями, но у истоков его лежит, вероятно, появление гигантских животных именно этого вида".

Вернувшись во Францию, ставшую империей, Перон, конечно, проконсультировался с "Естественной историей моллюсков" своего коллеги Дени де Монфора, опубликованной в 1801-1802 годах, но не вмешался, чтобы восстановить истину и отдать кальмару должное. Возможно, у него не было на это сил. Страдая от лихорадки, приобретенной им во время плавания "Географа", длившегося с 1800-го по 1804 год, он умер 14 декабря 1810 года в своем родном городе Серийи, когда ему едва исполнилось 35 лет.

Несколькими годами позже, после Реставрации, другая французская экспедиция на судах "Урания" и "Физик", возглавляемая Луи Клодом де Сольс де Фрей-сине, подтвердила наблюдения несчастного Перона. В рассказе о их кругосветном плавании, происходившем в 1817-1820 годах, Жан Куой и Жозеф Гэмар, зоологи с "Урании", приводят такие сведения:

"В Атлантическом океане, вблизи экватора, в тихую погоду мы увидели останки гигантского кальмара; то, что от него оставили птицы и акулы, весило ещё фунтов сто, а это была едва половина его длины, совершенно лишенная щупалец, так что вся масса животного весила, без преувеличения, 400 фунтов".

И наконец, в своей книге "Руководство по естественной истории моллюсков и их раковин", опубликованной в 1829 году, Поль Карел Сандер Ранг, известный малаколог и одновременно старший офицер Королевского морского корпуса, описывает третью похожую встречу, на этот раз также в Атлантике:

"Мы встретили в открытом океане совершенно особенное животное, темно-красного цвета, с короткими конечностями, весом в тонну".

Ещё менее вразумительным, но наверняка из той же серии является свидетельство адмирала Сесиля, который во время путешествия на "Героине" наблюдал, как "вдоль борта проплыл гигантский головоногий моллюск".

В это неспокойное время, когда политические режимы, совсем непохожие друг на друга, быстро сменяли один другой, французы, по-видимому, много путешествовали. И всегда путешественники для нашего просвещения встречались с гигантскими кальмарами, а такого рода встречи невозможны, если сидишь в тихом уголке Франции.

Музейные богатства, накопленные к 1850 году

Итак, если в начале XVIII века о существовании кальмаров большой и очень большой величины знали только немногочисленные очевидцы и знакомые со старыми текстами книжные черви, то к середине следующего столетия в нем уже не сомневался никто.

В это время вещественные доказательства их существования уже не были редкостью. Многие музеи во всем мире располагали останками головоногих более или менее гигантских.

Во Франции кроме останков большого кальмара Куоя и Гэмара, хранившихся в Музее естественной истории в Париже, существовали ещё вещественные доказательства присутствия в Средиземном море рогача солидных размеров. В коллекциях Университета в Монпелье Действительно фигурирует образец кальмара-стрелы длиной 1 метр 32 сантиметра, пойманного в Сете рыбаками в 1845 году. Профессор Поль Жерве, читавший курс в этом университете, признал в нем большого teutheos Аристотеля.

В 1851 году вышла монография о средиземноморских моллюсках Жана-Батиста Верани, директора Кабинета естественной истории в Ницце. В этой книге, богато иллюстрированной, Верани говорит о кальмаре, весом 10 килограмм, а в длину превышавшем 1 метр не считая щупальца. Обычно, говорит он, эти большие экземпляры находят на пляже мертвыми. В Ницце был найден кальмар, весивший 15 килограмм, а рыбаки уверяли, что видели выброшенных на берег кальмаров и большей величины.

Этот кальмар, вида "тодар", водится, возможно, по всему Средиземноморью. В Музее г. Триеста хранится экземпляр, весящий также 15 килограмм, который плавал в Адриатическом море и был выброшен на далматинский берег.

Как писал префект из Медревалле Свену Паульсону, эти средиземноморские "гиганты" - мелюзга, которой питаются их кузены, плавающие в океане или в северных морях.

Многие голландские музеи также могли бы гордиться более или менее внушительными трофеями. На второй сессии Британской ассоциации поощрения наук, проходившей в Плимуте в июле 1841 года, полковник А. Смит сообщил о том, что в -музее Гарлема выставлено много "разных частей гигантской каракатицы". В подтверждение своих слов он нарисовал клюв и некоторые органы этого монстра.

С другой стороны, когда в 1859 году Питер Хартинг был назначен директором Музея естественной истории при Университете Утрехта, он нашел там банку, содержавшую ротовую часть толщиной 12 сантиметров в самом широком месте, какого-то головоногого, а также несколько чашеобразных присосок с зубчатыми краями. Размеры присосок - от 13 до 25 сантиметров в диаметре - указывают на то, что они принадлежали экземпляру феноменальных размеров.

Чрезвычайно взволнованный этой находкой, новый директор попытался установить происхождение удивительных экспонатов, но ничего не нашел, кроме указания, что они переданы туда из коллекции предметов естественной истории, собранной в конце прошлого века местным аптекарем господином Юлиансом.

Хартинг сделал первое описание всех этих деталей для Академии наук в Амстердаме. В связи с этим заявлением его коллега Биллем Фролик сообщил о существовании фрагментов другого гигантского голово-ногого в коллекциях Зоологического сада в Амстердаме. Там была также глотка целиком, длиной 11 сантиметров, с большой частью пищевода; конец щупальца толщиной 6 сантиметров в диаметре у основания; громадный глаз, высотой 7,5 и шириной 8,5 сантиметров, больше, чем у кита, и, наконец, часть щупальца, на котором ещё сохранились крючки длиной 7-9 миллиметров, которые позволяют установить личность их владельца. Все эти детали были найдены в желудке акулы, выловленной в Индийском океане экипажем торгового судна, направлявшегося из Индии в Амстердам.

В 1860 году Хартинг подробно описал этих двух головоногих, определил их видовую принадлежность и, как авторитетный ученый, подтвердил гигантизм этих созданий.

Британские музеи были почти так же богаты такими экспонатами, как голландские. В Королевском колледже хирургов в Лондоне хранятся останки кальмара с крючками, полученные от сэра Джозефа Бэнкса: плавники, одно щупальце; сердце и клюв. В хранилищах Британского музея имеется, замаринованное в громадной банке, щупальце длиной 2,75 метра и 28 сантиметров в обхвате у основания. Оно снабжено двумя рядами присосок, общим числом 145-150. Самые большие из них имеют 1,25 см в диаметре, форму бокала на ножке и зубчатый край.

Происхождение этого куска щупальца, довольно значительной длины, точно неизвестно. Насколько можно судить, его привезли с побережья Южной Америки. Знаменитый английский зоолог Уильям Севил Кент, упоминая в 1874 году об этом трофее, относит его к виду todazus.

В действительности все кальмары, намного превосходящие по величине средиземноморских больших кальмаров - и которых можно назвать супергигантами,оправдывали создание совершенно особого вида. Эта инициатива принадлежит датскому натуралисту Иоану Япетусу Стенструпу (1813-1897). Но если научное крещение кракена, поскольку это был, конечно, он, стало узаконенным, то это благодаря новым приобретениям Копенгагенского музея.

Удачи и неудачи Иоана Япетуса Стенструпа

Музей Копенгаген не был богаче других, но там работал молодой человек, активный и предприимчивый, любознательный. V

Разумеется, доктор Стенструп не всегда был очень счастлив в своих заключениях. Так, например, открытие изображений мамонта и его костей, разрубленных какими-то орудиями и обожженных на огне, нанесло смертельный удар теории Кювье о несовместимости во времени человека и доисторических животных. Будучи в курсе всего, что происходит в мире, Стенструп напомнил, что в ледниках Сибири находили мамонтов в таком прекрасном состоянии, что их мясом можно было кормить собак: пещерные люди, по его мнению, также могли черпать вдохновение для своей наскальной живописи, созерцая эти внушительные скелеты, и даже жарить замороженное мясо и костный мозг из гигантских костей. Чтобы опровергнуть это объяснение, хотя и остроумное, достаточно доказать, что в тех местах, где были найдены кости мамонта рядом со следами костров, на которых готовилась пища, никогда не было ледников. Стенструп ошибался, но было бы невеликодушно не признать законность его возражений.

Что же касается головоногих гигантов, то он показал, что по примеру Дени де Монфора собирается использовать на благо естественной истории "все материалы, достоверность и очевидность которых нельзя оспорить".

Слухи, которые ходили по всей Скандинавии о существовании чудовищного кракена, не оставили его равнодушным. Он начал тщательно просеивать все старые хроники этого, региона в поисках следов тех происшествий, которые породили эту легенду или по меньшей мере её питали, поскольку она казалась старой, как мир. От известных уже нам авторов он узнал, что кальмары-супергиганты выбрасывались на северное побережье Исландии в 1639 и 1790 годах.

Для молодого исследователя это был случай для первого сообщения, в 1847 году, Обществу скандинавских натуралистов.

Изыскания Стенструпа, несомненно, были бы преданы забвению, если не осмеяны, как работы Дени де Монфора, если бы через несколько лет случай не сыграл на руку нашему датскому зоологу, позволив ему привести конкретное доказательство его утверждений.

В декабре 1853 года море в самом деле выбросило колоссального кальмара на пляж Аальбека в Ютландии, также на территории Дании. Рыбаки Каттегата, как это у них принято, разрезали животное сразу на куски, чтобы использовать мясо для наживки, и погрузили его на множество тележек с запряженными в них собаками. По счастью, морской комиссар Кьелдер де Скаген подобрал глотку животного, размером с голову ребенка, и благодаря его стараниям, она попала в руки бдительного Стенструпа.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных