ТОР 5 статей: Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы КАТЕГОРИИ:
|
Джон Уильям Данн в культуре XX века 6 страницаНа следующий день я проезжал мимо этого места на автобусе. Мы уже приближались к отелю, когда мой взгляд упал на весьма эксцентричного вида особу, шагавшую в направлении движения автобуса по тротуару со стороны отеля. На пожилой даме было надето причудливое черное платье ранневикторианской эпо- [98] Не стоит и говорить о том, что прежде я никогда не встречал человека, который использовал бы зонт подобным образом. * * * Эти эксперименты показали, что, умея устойчиво и прочно удерживать внимание на поставленной цели, человек может с одинаковой легкостью наблюдать «феномен» и во сне и наяву. Однако удерживать внимание не простое дело. Конечно, для этого не нужно обладать каким-то необычным даром. Но совершенно необходимо научиться — путем долгих тренировок — контролировать свое воображение. Поэтому желающим просто удостовериться в существовании «феномена» я порекомендовал бы проводить эксперимент на основе записей о сновидениях, а не образов бодрствующего сознания. Однако в плане изучения проблемы «эксперимент наяву» имеет особую ценность, поскольку позволяет человеку наблюдать многое из того, что делает его сознание. Да и сюжеты сновидений не обременяют экспериментатора. Сам я приступил к подобного рода эксперименту прежде всего с целью обнаружить барьер (если таковой [99] Только отвергнув явные ассоциации с предыдущим образом и дождавшись момента, когда их место займет нечто, явно с ними не связанное, внимание получает возможность преодолеть разделительную черту. ГЛАВА XIV Мне осталось описать еще один сон. Он не дает неопровержимого доказательства, но сила его убедительности настолько велика, что он заслуживает серьезного рассмотрения. Если сон, размышлял я, действительно относится к будущему, то он не укладывается в рамки гипотезы, которой я придерживался в то время. Это побудило меня отказаться от нее и вернуться к моей прежней теории, что принесло мне удачу. Сон приснился мне ночью, а утром, одеваясь, я занимался тем, что отслеживал длинную цепочку воспоминаний о школьных годах. Строго логическая последовательность событий привела меня к эпизоду с осой. В детстве я страшно боялся этих насекомых, и находиться в комнате вместе с хотя бы одним представителем их рода было для меня сущим мучением. Теперь вообразите тот ужас, который я испытал, когда в комнату, где я обедал, через открытое окно влетела огромная оса. Опустившись мне на шею, она начала медленно ползти за мой итонский воротничок. Я сидел, побелев как полотно, а учитель умолял меня не двигаться, что, впрочем, было совершенно излишне. Я до сих пор помню жуткое ощущение от мягких, легких передвижений насекомого. И вот 44 года спустя я, подведенный цепочкой мыслей к тому давнему эпизоду, вновь попытался припомнить ощущение от прикосновения лапок ползущей осы. В этот момент я причесывался; и как только я провел расческой по определенному месту на макушке головы, ночной сон тотчас всплыл в моем сознании. Во сне у меня возникло ощущение, будто что-то запуталось в моих волосах в указанном выше месте на макушке головы. Я был [101] Итак, если рассматривать этот сон как предвосхищение будущего, иначе говоря, как еще один пример «феномена», то необходимо принять во внимание следующие факты. Одновременное представление сознанию чувственного впечатления — прикосновения расчески к голове — и запечатленного в памяти образа — ощущения от прикосновения лапок осы — служит достаточно наглядным примером ассоциации по смежности. Но перед тем, как эта ассоциация образовалась, она прел-стала в сновидении в форме интеграции. Любопытное смешение событий! ГЛАВА XV Пока мы не начали искать объяснение, хорошо бы бросить беглый взгляд на то, что же именно мы должны объяснить. Прежде всего, разумеется, сам «феномен» — явное нарушение временной последовательности представлений. Имеющаяся последовательность (в том виде, в каком она могла бы быть зафиксирована в дневнике) такова: а' — пред-представление явления А а» — повторное представление (воспоминание) явления а' А — явление * а — повторное представление явления А Если признать выводы, сделанные на основании сна, описанного в предыдущей главе, дело еше больше осложняется: создается впечатление, будто А в приведенной выше схеме может быть любой совокупностью представлений. Далее необходимо учитывать слелующее. После того как экспериментатор наблюдал образ будущего события, он берет карандаш и бумагу и записывает или лаже зарисовывает летали наблюдавшегося им пред-образа. Тем самым он совершает конкретный физический акт. Но если бы он не наблюдал пред-образа, этот акт никогда не был бы совершен. Иначе говоря, экспериментатор вмешивается в определенную после-
* Ввиду различия способов связи между существенными в английском языке (с помощью предлога; в данном случае «of») и русском языке (с помошью падежей) и для упрощения восприятия фразы целесообразно использовать слово «явление» (вместо «представления»), тем более, что в оба термина вкладывается один смысл (см. главу IV, определение «представлений». — Прим. пер.). [103] Далее, способность наблюдателя вмешиваться в ход совершающихся в мозге событий ставит перед нами проблему свободы воли. Ее наше объяснение также должно удовлетворительно разрешить. Наконец, очень существенно, что наше объяснение не противоречит уже известным в психологии и психофизике фактам. Некоторые из этих фактов значительно сужают для нас круг допустимых предположений. Мы не отрицаем психологический факт (он рассмотрен в главе XII), согласно которому «цепочка воспоминаний» не тянется в «будущее», но заканчивается в «настоящем». Что касается психофизики, то наши данные укладываются в рамки обычных доказательств в пользу параллелизма и, в частности, учитывают тот факт, что сотрясение мозга явно разрушает или парализует недавно сформированные воспоминания. Здесь проблема заключается в том, что затронуто нечто большее, чем просто «моторная привычка»: из сознания пациента, по-видимому, вычеркивается все связанное с непосредственно предшествующими сотрясению событиями. ГЛАВА XVI Теория относительности признает «видение наперед» во времени в том смысле, что то, что есть будущее для Джонса, может быть настоящим для Брауна. Но она не допускает для Джонса возможности воспринимать событие его отдаленного будущего за 1 —2 дня до события его ближайшего будущего. Но именно это нас и интересует. * * * Не следует забывать, что материальные свидетельства (постольку, поскольку на них запечатлено свершившееся) служат знаками прошлого — и только прошлого. Рассматривая в какой-либо данный момент мишень и увидев в углу круглую пробитую дырочку, вы, вероятно, подумаете, что в этом месте прошла пуля. Однако нигде на поверхности мишени вы не найдете признака того, что вскоре, скажем, на расстоянии в полдюйма от центра яблочка появится другая дырочка. Разумеется, на основании полного знания обо всех механических движениях, которые происходят на этом клочке вселенной в момент обследования вами мишени, вы смогли бы определить, что вскоре в указанном месте пуля пробьет мишень, если бы вы, конечно, обладали высочайшим интеллектом. Но это допущение только сбивает с толку, ибо предполагает введение множества знаков внешних по отношению к исследуемому нами объекту, то есть мишени. Ее состояние в данный конкретный момент не позволяет нам заметить какие-либо признаки, намекающие на [105] Дырочки в мишени служат знаками будущего в том смысле, что они указывают на возможные направления движения пуль и на события, которые, вероятно, произойдут вскоре позади мишени; но они не являются знаками будущих дырочек. Наш мозг — материальный орган, и состояние его в любой данный конкретный момент не больше указывает на то, что внешний мир собирается представить мозгу в будущем, чем состояние мишени — на место, куда попадет следующая пуля или на то, попадет ли она вообще. ГЛАВА XVII Высмеивать метафизику обывателя рискованно. Основополагающие идеи, увековеченные в народной речи, не могут быть полностью глупыми или неправомерными. Ибо такого рода канонизация должна, по меньшей мере, означать, что эти понятия выдержали проверку многими столетиями и — куда бы ни заносила их судьба — повсюду находили безоговорочное признание. Скажем больше: обыватель в конечном счете — Homo sapiens и первооткрыватель времени. Ему — и только ему — наука обязана подобным взглядом на существование. Его выводы относительно природы сделанного им открытия были, похоже, очень впечатляющи по своей конкретности, но несколько расплывчаты в смысле обобщений. Он вообразил, что развертывание событий во времени предполагает движение в четвертом измерении. Термин «четвертое измерение», разумеется, придумал не он — его словарный запас едва ли позволил бы ему сделать это. Но он был твердо убежден в том, что: 1. Время имеет длину и делится на прошлое и будущее. 2. В длину время не простирается ни в одном из известных ему пространственных направлений: ни с севера на юг, ни с запада на восток, ни сверху вниз. Оно простирается в направлении, отличном от указанных трех, иначе говоря, в четвертом направлении. 3. Ни прошлое, ни будущее не доступны наблюдению. Все доступные наблюдению явления находятся в поле наблюдения, которое лежит в одном-единствен- [107] 4. Это «настоящее» поле наблюдения движется по длине времени столь странным образом, что события, прежде относившиеся к будущему, становятся настоящими, а затем прошедшими. Прошлое тем самым постоянно нарастает. Это движение он назвал «течением» времени. Теперь обратим внимание на одно обстоятельство — ниже мы рассмотрим его подробнее. При вдумчивом прочтении пункта 4 мы можем увидеть, что многие из употребленных там слов указывают не на временную протяженность, по которой, как предполагается, перемещается «настоящее» поле наблюдения, а на некое другое время. Вероятно, вам легче будет увидеть это, если мы еще раз процитируем пункт 4, выделив курсивом соответствующие слова. 4. Это «настоящее» поле наблюдения движется по длине времени столь странным образом, что события, прежде относившиеся к будущему, становятся настоящими, а затем прошедшими. Прошлое тем самым постоянно нарастает. Ссылки на некое время, стоящее за временем, — закономерное следствие нашей первоначальной гипотезы о движении по длине времени, ибо движение во времени должно измеряться временем. Если движущийся элемент занимает сразу всю длину времени, значит он не движется вовсе. Но время, которым измеряется его движение, — другое время. А «течение» этого другого времени должно измеряться третьим временем и так далее до бесконечности *. И наш первоот- * На это, разумеется, указывали и раньше как на фундаментальное выражение против ньютоновской мысли о времени, которое течет. [108] Однако он сохранил верность двум своим главным понятиям — длине времени и движению времени. А для передачи этих двух чрезвычайно полезных идей своим смышленым собратьям он обзавелся специальными выражениями. Он начал говорить о долгом и коротком времени (но никогда о широком или узком), об отдаленном прошлом и ближайшем будущем. Он отмечал: «Когда наступит завтра» и «Когда я достигну такого-то возраста». Пребывая в более поэтическом расположении духа, он заявлял, что время «пролетело», а годы «прошли»; он писал о «жизненном пути» и проживании «дня заднем». Свое общее представление о времени он символически выразил различными способами — и, вероятно, наиболее исчерпывающим образом в записи фортепианной музыки. В нотных тетрадях измерение, тянущееся по странице сверху вниз, изображало пространство, а промежутки, отмеренные в этом направлении, — музыкальные ключи; тогда как измерение, тянущееся от одного края страницы к другому, изображало длину времени, а расстояния, отмеренные в этом направлении, — длительность нот и пауз между ними. Следовательно, страница представляла собой то, что сегодня мы назвали бы «пространственно-временным континуумом». Но на этом символизм не заканчивался. В довершение ко всему было условлено, что взгляд пианиста должен двигаться слева направо вдоль символического временного измерения, а написанные аккорды — браться тогда, когда эта движущаяся точка, изображающая движущееся «настоящее», достигает их. [109] Итак, часы без стрелок; нотный лист, показывающий, что все аккорды играются единовременным нажатием соответствующих клавиш, и концепция длины времени, согласно которой сразу все участки этой длины представлены протянувшемуся-на-семьдесят-лет наблюдателю, казались обывателю равноценными. Он не задумывался специально и глубоко о том, что время имеет длину. Он обращался к понятию о длине времени в силу необходимости по вполне понятной причине. В нашем восприятии явления упорядочены двояким способом. Они либо просто отделены друг от друга в пространстве, либо последовательно сменяют друг друга. Это различие — данность: что бы мы ни делали и как бы мы ни думали, оно все равно существует. И, пытаясь объяснить эту последовательность явлений, мы неизбежно должны были предположить, что время имеет длину. Столь же неизбежно мы должны были рассматривать ее как длину, по которой происходит движение, как измерение, в котором мы движемся от секунды к секунде, от часа к часу, от года к году, сталкиваясь по пути с последовательно сменяющими [110] Лишь сравнительно недавно кому-то из нас пришло в голову, что четвертое измерение, измышленное обывателем (хотя и не обозначенное им этим термином), по-видимому, есть «реальное» четвертое измерение. Д'Аламбер еще в 1754 г. написал о своем друге, придумавшем этот термин *. Однако самым ранним из печатных трактатов по данному вопросу, которые мне удалось отыскать, была монография С.Н. Hinton'a, озаглавленная «Что такое четвертое измерение?» и опубликованная в 1887 г. Хинтон описывает небольшую идеальную систему линий, наклоненных в различных направлениях и соединенных с неподвижной рамкой. Если бы через рамку с прикрепленными к ней неподвижными наклонными линиями медленно опускалась вниз текучая плоскость, протянувшаяся перпендикулярно направлению движения, то «на плоскости появилось бы множество движущихся точек, причем их количество равнялось бы количеству прямых линий системы». Если теперь вместо линий представить трехмерные материальные нити, то движущиеся точки (поперечные сечения нитей) показались бы движущимися атомами материи воображаемому двухмерному обитателю текучей плоскости, который воспринимает ее в ка- * Я бесконечно признателен г-ну Edwin'y Slosson'y за эту информацию. [111] Читателям, не привыкшим к визуализации геометрических фигур, описание Хинтона может показаться сложным. Поэтому имеет смысл выразить его мысль в упрощенной графической форме. Но прежде неплохо бы сказать несколько слов о самих графиках времени. Измерение это не линия. Под ним следует понимать любое направление, в котором нечто может быть измерено и которое полностью отлично от всех других направлений. В геометрии это фундаментальное измеряемое нечто называется протяженностью; ему с чисто формальной точки зрения противополагается «ничто». Если мы начнем измерять протяженность в направлениях, полностью отличных друг от друга, мы обнаружим, что все они должны находиться перпендикулярно друг другу. Итак, взяв «север—юг» в качестве первого направления (измерения), мы вполне можем рассматривать «восток—запад» в качестве второго, поскольку мы можем отмерять расстояния в направлении «восток—запад», не имея при этом ни малейшей необходимости двигаться на север или юг. «Верх-низ» — третье направление, позволяющее нам проводить измерения, не посягая на два предыдущих. Если [112] При вычерчивании графиков мы ограничены двумя измерениями листа: «верх—вниз», «право—лево». Однако при помощи их мы можем изобразить любые два измерения на выбор — например, четвертое и пятое или первое и гипотетическое сотое, ибо какие бы два измерения мы ни взяли, они, как и измерения листа, всегда будут располагаться относительно друг друга под прямым углом. Следовательно, мы можем сказать, что одно из измерений листа изображает время, а другое — пространство, и начертить графики, показывающие отношение реального времени к этому пространственному измерению. Ведь если время действительно протяженно (имеет длину), то график вполне можно поместить на плоскости, протянувшейся в двух направлениях: во времени и в пространстве. Но как же быть с двумя оставшимися измерениями? Одно из них можно рассматривать как расположенное под прямым углом к плоскости листа и при желании даже дать его аксонометрическое изображение. Другое измерение нельзя ни показать, ни вообразить. Просто вы должны знать, что его следует рассматривать как протянувшееся перпендикулярно трем упо- [113] В приводимом ниже графике два измерения листа — «право—лево» и «верх—низ» — представляют, соответственно, время и пространство. А чтобы читатель не спутал измерение с линией, я, подобно картографу, помещающему в углу карты изображение сторон света, поместил в углу рисунка небольшой указатель измерений, где ось Т обозначает время, а ось S — пространство.
Рис.1 На рис. 1 дано двухмерное изображение идеи Хинтона, но я несколько разнообразил линии его системы. [114] Если считать, что АВ движется подобным образом, то крошечные участки сплошных линий в точках пересечения С, D, Е, F, G и Н покажутся движущимися либо в направлении к А, либо в направлении к В — движущимися, так сказать, в пространстве. (Это движение можно увидеть совершенно отчетливо, если на отдельном листе бумаги сделать небольшую прорезь, изображающую АВ, наложить его на график так, чтобы прорезь совпала с АВ, и затем постепенно сдвигать лист по оси Т.) Воображаемое существо, чье поле наблюдения было бы ограничено АВ, осознавало бы только этот миниатюрный мир движущихся частиц. Но вы и я, чье поле наблюдения охватывает весь график, видите, что крошечные участки пересеченных сплошных линий на самом деле не движутся; просто сменяются виды линий в разрезе по мере того, как наш взгляд следует за движением АВ. И, с нашей точки зрения, линия АВ — единственное, что действительно движется по странице. [115] Хинтон, таким образом, предполагает, что прошлое и будущее «сосуществуют», а переживанием изменения мы обязаны движению «узкого пространства и одного-единственного момента», иначе говоря, «настоящего», относительно рассматриваемой нами временной протяженности. Но Хинтон воздерживается от указания на то, что на это относительное движение должно затрачиваться время. Хинтон внес значительный вклад в разработку интересующей нас темы, ибо в своем описании ясно обозначил ту роль, которая должна отводиться материи при любом серьезном истолковании обывательского расплывчатого представления о времени. По мысли Хинтона, материя (в его примере символизируемая «нитями») протянута во времени. Обыватель никогда не заходил так далеко в своих рассуждениях. Ему казался важным лишь сам факт, что нечто должно двигаться во времени. И нет никаких свидетельств того, что он когда-либо осознавал глубокое различие между (а) системой, в которой трехмерное поле наблюдения движется через неподвижный мир четырехмерной материи; и (б) системой, в которой он сам и трехмерный мир движутся вместе, еn bloc, через пустоту. Последняя концепция, разумеется, полностью ли- [116] Человек, позволивший себе невольно отклониться от своего первоначального представления о заполненном времени, иначе говоря, об измерении, в котором он движется от события к событию, и начинающий хвататься за бессмысленную идею о своем движении через пустой, бесплодный континуум, не продвинется далеко в своих размышлениях до тех пор, пока, осознав всю нелепость новой идеи, не решит, что «такой вещи, как время, не существует». ГЛАВА XVIII Хинтон не делал качественного различия между временным и пространственным измерениями. Он начал с идеи о четырех, в сущности, одинаковых измерениях протяженности, вознамерившись выяснить, почему люди считают одно из них как-то по особенному отличающимся от трех других. Ответ он нашел в представлении о трехмерном поле наблюдения, движущемся в некоем четырехмерном целом. При этом временное измерение оказывалось одинаковым для всех наблюдателей вне зависимости от направления наклона пучков материальных нитей, изображающих их тела. Описываемое им движущееся поле должно, таким образом, быть составной частью вселенной, существующей независимо от существования каждого конкретного наблюдателя. Господин Г.Дж. Уэллс придерживался несколько иного взгляда. В «Машине времени», опубликованной семью годами позже, он устами одного из своих вымышленных персонажей изложил свою мысль с такой предельной ясностью и краткостью, какая едва ли была — если вообще была — доступна кому-либо еще. Прежде всего он настаивает на необходимости рассматривать время как четвертое измерение (Хинтон не чувствовал ее), как направление, в котором должна измеряться материя. «Не может быть такой вещи, как мгновенный куб... любое реальное тело должно иметь длину, ширину, толщину и... длительность». Следовательно, для него, как и для Хинтона, материя тянется (длится) во времени. «Например, представим себе несколько портретов [118] (Предполагаемые портреты должны были бы быть скульптурными, трехмерными. Но смысл, впрочем, ясен.) Он неоднократно подчеркивал, что между временным и пространственным измерениями нет качественного различия. Есть же только кажущееся различие, проводимое самим наблюдателем и в его отсутствие не обнаруживающееся. Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|