Знание есть добродетель. Сократ

Работы выдающегося швейцарца Ж. Пиаже и его последовате-лей показали, что имеется "связь между когнитивным и моральным "рядами" развития, причем ведущая роль в сопряженном движении принадлежит когнитивному "ряду"" [Воловикова М.И., Ребеко Т.А., 1990, с. 83]. Независимые кросс-культурные исследования также де-монстрируют уменьшающуюся частоту силовых конфликтов по ме-ре взросления детей как в современных, так и в первобытных обще-ствах [Chick G., 1998], [Monroe R.L. et al., 2000].
Вывод о зависимости качества моральной регуляции от интел-лекта не вызывал особых возражений до тех пор, пока дело касалось индивидуального роста. Но когда психолог Л. Колберг [Kohlberg L., 1981] попытался примерить концепцию морального развития к ис-тории, даже убежденные сторонники социального эволюционизма стали упрекать автора в бездоказательности [Sanderson S., 1994].
Разбираясь в том, насколько возможны достоверные доказа-тельства корреляции (или причинной зависимости) между развитием интеллекта и качеством человеческих отношений, самое время вер-нуться к расчетам и парадоксам, рассказом о которых начался ввод-ный очерк этой книги. Напомню, в долгосрочной исторической тен-денции, с ростом убойной мощи орудий и плотности проживания людей, процент жертв социального насилия от общей численности населения не только не возрастал, но и сокращался. В итоге, при со-временном оружии, высоком уровне концентрации и массе социаль-ных противоречий, люди (в расчете на единицу популяции) убивают себе подобных реже, чем животные в естественных условиях.
Как отмечалось, указанные обстоятельства контрастируют с модным мифом о человеческой кровожадности и заставляют пред-положить наличие стабильно действующего, но исторически пере-менного фактора культуры, который компенсирует рост инструмен-тальных возможностей. Что же это за фактор и как он действует? Почему люди, давно имея возможность перебить друг друга и раз-рушить среду своего обитания, до сих пор этого не сделали, и циви-лизация на Земле, пройдя через множество критических фаз, все еще жива?
И еще один, более традиционный вопрос, которые часто зада-ют себе философы [Danielson P., 1998]: отчего нормы морали и справедливости не были уничтожены естественным отбором?
Раскрою маленький секрет: логика нашего изложения в неко-тором отношении обратна той, по которой развивалось исследова-ние. На самом деле расчеты жертв социального насилия проводятся для верификации следствий гипотезы, построенной на иных эмпи-рических основаниях.
Исходными, действительно, были вопросы о причинах насту-пающего кризиса и шансах на дальнейшее сохранение цивилизации. Но, исследуя прецеденты и механизмы обострения антропогенных кризисов в прошлом, я все более удивлялся тому, что общество на протяжении десятков тысяч (а если учесть предысторию, то сотен тысяч) лет демонстрирует столь высокую жизнеспособность, умуд-ряясь противостоять как внешним (природным), так и внутренним колебаниям. Я убеждался, что факт продолжающегося существова-ния цивилизации вовсе не так тривиален, как кажется в силу его очевидности, и не допускает тривиальных объяснений.
Наконец, обобщение многообразного материала культурной антропологии, истории и исторической психологии, так или иначе касающегося антропогенных кризисов и культурных революций, сложилось в цельную гипотезу. А именно, на всех стадиях социальной жизнедеятельности соблюдается закономерная зависимость между тремя переменными - технологическим потенциалом, качеством выработанных культурой средств регуляции поведения и устойчивостью социума. В самом общем виде зависимость, обозначенная как закон техно-гуманитарного баланса, формулируется следующим образом: чем выше мощь производственных и боевых технологий, тем более совершенные средства культурной регуляции необходимы для сохранения общества.
Дифференциация двух взаимодополнительных ипостасей культуры - материально-технологической и гуманитарно-регулятивной - восходит, по меньшей мере, к И. Канту [1980]. Раз-личая культуру простых умений и культуру дисциплины, он отме-тил, что первая способна проложить дорогу злу, если вторая не со-ставит ей надежного противовеса. Эти два параметра называют так-же инструментальной и гуманитарной культурой, говорят о техно-логическом и нравственном потенциалах общества, об информаци-онно-энергетической асимметрии интеллекта и т.д. Нам здесь важно, не утопая в терминах, уяснить существо дела.
Обстоятельства жизни грациальных австралопитеков сложи-лись так, что только развитие инструментального интеллекта давало им шанс на сохранение вида [История…, 1983]. Но, "когда изобре-тение искусственного оружия открыло новые возможности убийст-ва, прежнее равновесие между сравнительно слабыми запретами аг-рессии и такими же слабыми возможностями убийства оказалось в корне нарушено" [Лоренц К., 1994, с.238].
Иначе говоря, этологический баланс, обеспечивающий отно-сительную безопасность вида, остался в прошлом. Эффективность искусственных средств нападения быстро превзошла эффективность телесных средств защиты и инстинктивных механизмов торможе-ния. Чрезвычайно развившийся интеллект, освобождаясь от природ-ных ограничений, таил в себе новую опасность, но вместе с тем и резервы для совершенствования антиэнтропийных механизмов. Го-минидам удалось выжить, выработав искусственные (надынстинк-тивные) инструменты коллективной регуляции. Последствием пер-вого в человеческой предыстории "экзистенциального кризиса" ста-ло образование исходных форм протокультуры (см. разделы 2.6, 2.7).
Противоестественная легкость взаимных убийств образовала стержневую проблему человеческой истории и предыстории, кото-рая (проблема) определяла формы социальной самоорганизации, ду-ховной культуры и психологии на протяжении полутора миллионов лет. Существование гоминид (в т.ч. неоантропов), лишенное при-родных гарантий, в значительной мере обеспечивалось адекватно-стью культурных регуляторов технологическому потенциалу. Закон техно-гуманитарного баланса контролировал процессы историче-ского отбора, выбраковывая социальные организмы, не сумевшие своевременно адаптироваться к собственной силе. В разделе 2.6 бу-дет показано, что он помогает причинно объяснить не только факты внезапного надлома и распада процветающих обществ, но и столь же загадочные подчас факты прорыва человечества в новые куль-турно-исторические эпохи.
Хотя закон сформулирован на основании разнородных эмпи-рических данных, он рассматривается пока как гипотетический. Ве-рификация следствий гипотезы не ограничена сравнительным расче-том насильственных жертв. Еще одно следствие состоит в том, что плотность населения, которую способен выдержать данный социум, пропорциональна гуманитарной зрелости культуры и свидетельст-вует о количестве успешно преодоленных в прошлом антропоген-ных кризисов (см. далее).

Проверка, в общем, подтверждает и это предположение, однако в про-цессе работы было обнаружено неожиданное привходящее обстоятельство, ко-торое относится к сфере не столько культуры, сколько популяционной генети-ки.
Выяснилось, что взрывообразное уплотнение населения после успешно преодоленных кризисов каждый раз обостряло естественый отбор. С концен-трацией человеческой массы активизировались болезнетворные микроорганиз-мы и регулярно вспыхивали эпидемии, после которых вымирали индивиды и семьи, не обладавщие врожденным иммунитетом к определенным болезням. Таким образом, последовательно изменялся генофонд, который у граждан поли-тически более сложных обществ отличается от генофонда их исторических предшественников и современников, живущих в примитивных обществах [Бо-ринская С.А., 2004].
Сказанное имеет отношение к нашей теме постольку, поскольку ограни-чивает "чистоту эксперимента". Рост плотности населения и организационной сложности оказался связанным не только с совершенствованием механизмов сдерживания социальной агрессии - что следует из гипотезы техно-гуманитарного баланса, - но также с усиливающейся сопротивляемостью орга-низма биологической агрессии. (По крайней мере, так происходило до ХХ века, на протяжении которого интенсивное и экстенсивное развитие антиинфекцион-ных мер запустило обратный процесс: снижение естественной сопротивляемо-сти человеческого организма от поколения к поколению).

Кроме того, разрабатывается аппарат, который, как мы ожида-ем, позволит количественно оценивать устойчивость общества в за-висимости от технологического потенциала и качества культурной регуляции.
Для построения исходных, сугубо ориентировочных формул мы различаем внутреннюю и внешнюю устойчивость. Первая (Inter-nal Sustainability, Si) выражает способность социальной системы из-бегать эндогенных катастроф и исчисляется процентом их жертв от количества населения. Вторая (External Sustainability, Se) - способ-ность противостоять колебаниям природной и геополитической сре-ды.
Если качество регуляторных механизмов культуры обозначить символом R, а технологический потенциал символом T, то гипотезу техно-гуманитарного баланса можно представить простым отноше-нием:
Si = f1 (R) / f2 (T) /I/
Само собой разумеется, что T > 0, поскольку при нулевой тех-нологии мы имеем дело уже не с социумом, а со "стадом", где дей-ствуют иные - биологические и зоопсихологические законы. При низком уровне технологий предотвращение антропогенных кризисов обеспечивается примитивными средствами регуляции, что харак-терно для первобытных племен. Очень устойчивым, вплоть до за-стойности, может оказаться общество, у которого качество регуля-торных механизмов значительно превосходит технологическую мощь. Хрестоматийный пример такого общества - конфуцианский Китай. Наконец, рост величины в знаменателе повышает вероят-ность антропогенных кризисов, если не компенсируется ростом по-казателя в числителе.
Уравнение /I/ представляет собой пока не более чем нагляд-ную схему. Чтобы оно превратилось в математическую формулу, позволяющую количественно оценивать устойчивость и предсказы-вать вероятность антропогенных катастроф, необходимо раскрыть структуры каждого из компонентов, методики и единицы для изме-рения и сопоставления величин. Так, величина R складывается, по меньшей мере, из трех компонентов: организационной сложности (внутреннего разнообразия) общества, информационной сложности культуры и когнитивной сложности ее среднего носителя (см. раздел 2.4).
Последняя из названных составляющих наиболее динамична, и, как будет показано в разделе 2.7, именно ситуативное снижение когнитивной сложности под влиянием эмоций способно служить решающим фактором кризисогенного поведения. Добавлю, что внешняя устойчивость, в отличие от внутренней, является положи-тельной функцией технологического потенциала:
Se = g (T…) /II/
Таким образом, растущий технологический потенциал делает социальную систему менее зависимой от состояний и колебаний внешней среды, но вместе с тем более чувствительной к состояни-ям массового и индивидуального сознания.
Фактические иллюстрации (а по существу, эмпирические ос-нования) гипотезы техно-гуманитарного баланса частично приведе-ны в следующих двух разделах. По всей вероятности, содержание гипотезы будет уточняться в дальнейших исследованиях и дискус-сиях. Но совокупность фактов, лежащих в ее основе и уже получен-ных в процессе верификации, дают возможность выделить пятый вектор эволюции - совершенствование культурно-психологических механизмов сдерживания агрессии. Без этого все прочие векторы не могли бы образоваться, и сохранение жизнеспо-собности человечества при возрастающих численности, концентра-ции и технологическом потенциале было бы немыслимо: люди вели бы себя, в общем, так же "биологически рационально", как ведут себя животные и растения, либо давно пали бы жертвой "рацио-нальности" природы.

Из биологии известны сценарии событий, следующих за ростом числен-ности организмов и превышением ими приемлемой нагрузки на среду. "Так, дрожжевой грибок в тесте после вспышки активности отравляет среду жизни собственными выделениями и в следующей фазе переходит в… анабиотическое состояние… В более трагическом варианте группа клеток, выскользнувшая из-под пресса иммунной системы организма, развивается в раковую опухоль, губит хозяина и погибает с ним сама. Наконец, если сообществу мышей представляет-ся возможность размножаться в ограниченном пространстве садка, то вступают в силу механизмы самоотторжения, вследствие чего плодовитость их снижается и кривая численности стабилизируется на максимально допустимом уровне" [Арманд А.Д. и др., 1999, с.185].
"Благодаря саморегуляции в лесном сообществе снимается проблема пе-ренаселения. Хотя возможность перенаселения экосистемы заложена в потен-циале плодовитости организмов, которая у многих видов исчисляется огромны-ми величинами. Еще Ч. Дарвин подсчитал, что от пары слонов через 750 лет может получиться 19 млн. особей. Однако такого не происходит благодаря на-личию саморегуляции численности: как только скорость размножения особей того или иного вида переходит критический уровень, резко повышается их смертность" [Минин А.Л., Семенюк Н.В., 1991, с.18].
Нормальная психологическая реакция животной популяции на перепол-нение экологической ниши - ослабление популяциоцентрического, родитель-ского инстинктов и инстинкта самосохранения, соответственно, усиление внут-ривидовой агрессии и автоагрессии. Возникает так называемый феномен лем-мингов: сухопутные животные массами гибнут, бросаясь в воду, морские (киты, дельфины) выбрасываются на берег. В сочетании с голодом, снижением плодо-витости и активизацией естественных врагов - хищников, болезнетворных ор-ганизмов - эти факторы быстро сокращают популяцию.
Устойчивость биоценоза обеспечивается кольцами отрицательной обрат-ной связи, колебательными контурами, которые принципиально описываются простой математической моделью "волки - зайцы". С увеличением численности волков на территории сокращается количество зайцев, влекущее за собой выми-рание волков, лишившихся кормовой базы (экологический кризис), что, в свою очередь, обусловливает рост заячьего, а затем и волчьего поголовья. Умножение таких колец увеличивает совокупную устойчивость экосистемы. Поэтому в ред-ких случаях кризис может разрешиться своевременным появлением нового вида и дополнительного звена в трофической цепи (рост внутреннего разнообразия).
Например, растения, предоставленные сами себе, постепенно захватыва-ют весь пригодный для жизнедеятельности ареал, и с исчерпнием ресурсов экс-тенсивного роста конкуренция за пространство, за доступ к источнику света и за минеральные вещества почвы достигает предельного ожесточения. Сдержи-вающим фактором может стать появление в среде травоядных организмов. Но последние, оказавшись в благоприятной среде и быстро размножаясь, наращи-вают нагрузку на растительный мир, что рано или поздно опять приведет к эко-логическому кризису и, возможно, к установлению нового контура обратной связи (больше травоядных - меньше растений - меньше травоядных - больше растений). Далее нагрузка травоядных на растительную среду может регулиро-ваться активностью хищников, у тех появляются еще более сильные враги и т.д.
Это до крайности упрощенная схема, которая, однако, в принципе отра-жает логику "прогрессивного" преодоления кризисов в природе: наращивание этажей агрессии, при котором разрушительная активность одних видов регули-руется разрушительной активностью по отношению к ним со стороны других видов. Таким образом устанавливалась и самовоспроизводилась "природы ве-ковечная давильня" (Н.А. Заболоцкий).

Развивающаяся культура освободила гоминид от целого ряда биологических и психологических зависимостей и вывела из-под пресса "вековечной давильни". Казалось бы, далее события должны были развиваться по сценарию раковой опухоли: гибель биоценозов вместе с поселившимися в них неподконтрольными "клетками". Часто так и происходило. Но в целом общество продолжало сущест-вовать, все глубже вторгаясь в естественный ход событий и подчи-няя своим интересам природные циклы. Культура в своей матери-ально-технологической ипостаси обеспечивала растущее население энергетическими ресурсами (пища, тепло и т.д.) и вместе с тем огра-ничивала возможности природы противопоставить непокорному ви-ду еще более эффективного агрессора. В своей гуманитарно-регулятивной ипостаси она поддерживала внутренний контроль и социально безопасные (в конечном счете - полезные) формы субли-мации агрессивности, растущей вследствие уплотнения и обусловленных этим психических напряжений. Гипотеза техно-гуманитарного баланса призвана объяснить сложно опосредованный характер отношений между этими параметрами социокультурного бытия, к чему мы далее вернемся.
Рассматривая конкретный характер механизмов ограничения и сублимации агрессии, важно избегать чрезмерных упрощений, кото-рые имеют место при обсуждении этой проблемы. Соблазнительно, например, свести дело к развитию морали, а мораль трактовать в ло-гике социологического утилитаризма ("наибольшее счастье для наи-большего числа людей", по И. Бентаму). Такой подход подвергался справедливой критике [Сорокин П.А., 1992], которая служила пово-дом для развенчания эволюционной концепции вообще. В одной из дискуссий указывалось [Коротаев А.В., 1999] и на неосторожное вы-сказывание автора этих строк, пытавшегося объяснить накопленные факты исторически возраставшей способностью к взаимопонима-нию и компромиссам.

Это требует очень серьезных уточнений в свете, по меньшей мере, одно-го масштабного обстоятельства "ближневосточно-европейской" истории: с по-бедой мировых религий "эпоха терпимости полностью уходит в прошлое" [Дьяконов И.М., 1994, с. 70]. Фанатизм и неограниченная жестокость к иновер-цам в раннем Средневековье отражает регресс нравственных ценностей в уче-ниях Христа и Магомета по сравнению с великими моралистами Ближнего Вос-тока, Греции, Индии и Китая в апогее Осевого времени. Разрушение храмов ("языческих капищ"), избиение камнями статуй, нападения агрессивной толпы на философов - все это не случайно приняло массовый характер в раннехристи-анскую эпоху [Гаев Г.И., 1986]. Греки называли христиан словом "атеой" (без-божник) не только потому, что те игнорировали Пантеон, но и потому, что про-исходила реанимация первобытных схем мышления и поведения. "Военный фанатизм христианских и исламских завоеваний, вероятно, не имел прецедентов со времени образования вождеств и особенно государств" [Diamond J., 1999, p. 282]. Соответственно, и обеспеченное новыми религиями феодальное общество "характеризовалось кардинальным отступлением почти от всех элементов раз-витого римского общества к более архаичным формам" [Парсонс Т., 1997, с.55].
Но, признавая снижение уровня нравственного сознания в христианском и исламском вероучениях, я всегда отмечал [Назаретян А.П., 1994, 1996] и по-вторю здесь существенный момент. Переход от рациональных к сугубо эмоцио-нальным аргументам, апелляция к примитивным чувствам страха и ожидания награды лишили идею морали исключительной элитарности, сделав ее доступ-ной, хотя и в ущербном виде, массам рабов и варваров, выступивших на исто-рическую сцену, но неспособных представить себе мир без конкретного Хозяи-на или Отца. Таким образом, спад первой волны Осевого времени способство-вал растеканию ее вширь - распространению профанированных достижений гуманитарной мысли и расширению масштаба социальной идентификации: племенное размежевание уступало место Христову "мечу", разделившему лю-дей по конфессиональному признаку. Но гребни волны остались на горизонте, сохраняя ориентир для будущих поколений, которые, через серию малых и больших "ренессансов", вновь восходили к критическому сознанию.
Судя по всему, в ретроспективе человеческих отношений действительно прослеживается возрастающая способность к компромиссам, но, из-за необхо-димости многочисленных оговорок по этому поводу, целесообразно включить ее в общий контекст.

В действительности, конечно, совершенствование регулятор-ных механизмов связано и с развитием морального и правового соз-нания, и со способностью усложняющейся социальной структуры разнообразить каналы "сублимации" агрессии, и с совершенствова-нием форм внешнего, в том числе полицейского и прочего силового контроля (на чем настаивал А.В. Коротаев [1999]). Но несомненно и то, что государство и его силовые органы всегда действуют в опре-деленном пространстве ценностей, которые и составляют стержень эволюции регуляторных систем (см. [Алаев Л.Б., 1999-б]).
Обсуждая правомерность распространения обнаруженных психологами онтогенетических зависимостей на область социальной истории, мы неизбежно обращаемся к классической философской проблеме "разум - мораль". Сократ, один из первых ее исследовате-лей, поставил знак тождества между знанием и добродетелью. Муд-рец, а точнее, любитель мудрости, "философ" (ибо истинная муд-рость есть достояние небес и смертным недоступна), способный предвосхищать отдаленные последствия, воздерживается от дурных поступков, которые, давая сиюминутную выгоду, в перспективе обернутся бoльшим злом.
Философу не нужно каждый раз об этом задумываться и про-считывать все возможные события. Не нужны ему и плебейские сказки о божествах, произвольно вмешивающихся в ход событий, наказывающих и награждающих. Опыт приобщения к божественной мудрости представлен в сознании своеобразным агентом - демоном ("даймоном"), который в зародыше отбраковывает дурные замыслы как заведомо вредоносные, хотя на первый взгляд (глупцу) они ка-жутся выгодными. Поэтому философ, заранее зная, "чего не делать", оставляет в пространстве выбора только деяния благие, т. е., в ко-нечном счете, полезные.
Как всякий первооткрыватель, Сократ несколько утрировал обнаруженную зависимость, чем облегчил критику в свой адрес со стороны современников, ближайших и отдаленных потомков. Сего-дня психолог мог бы сказать, что великий грек переоценил степень рациональности человеческого выбора, а методолог - что он принял вероятностную (статистическую) закономерность за безусловную (динамическую). Тем не менее, существенная связь между навыком рационального мышления и качеством нравственного самоконтроля была уловлена гениально.
Мы отмечали, что когнитивная сложность повышает устойчи-вость психики к внешним стимулам и эмоциональным импульсам и уровень волевого контроля над спонтанными побуждениями. Люди с такими психологическими качествами делают более устойчивой социальную систему. Включить когнитивную сложность в структу-ру числителя формулы /I/ позволяет также то, что способность ком-плексно и в большем временнoм интервале соотносить причины со следствиями, соответственно, действия с результатами, в конечном счете, сказывается на содержании целеориентаций и на качестве культурных ценностей. Поэтому пятый вектор исторического разви-тия (назовем его ценностным) теснейшим образом сопряжен и с чет-вертым (интеллектуальным), и с тремя предыдущими: совершенст-вование механизмов сдерживания агрессии - абсолютно необходи-мое условие для усложнения организации, последовательного роста технологической мощи, численности и плотности населения.
Раскрывая опосредованную связь между когнитивной сложно-стью и способностью к ненасильственному поведению, психолог, разумеется, не видит перед собой субъекта, пребывающего в вечном состоянии рефлексии (хотя и такой феномен абулии, т.е. клиниче-ского безволия, описан в специальной литературе). Влияние инте-риоризованного опыта на человеческую деятельность объясняется механизмами послепроизвольного (постпроизвольного; послеволево-го) поведения [Божович Л.И., 1981], [Назаретян А.П., 1986-а].
До сих пор это понятие использовалось только при анализе индивидуального развития, и суть его состоит в следующем. Те по-веденческие выборы, которые в детстве проходили стадию мотива-ционного конфликта и волевого усилия и стабильно поощрялись из-вне, превращаются в устойчивые программы мышления и практиче-ской деятельности. Со временем культурно одобряемое поведение "приобретает видимость непроизвольного, даже импульсивного" [Божович Л.И., 1981, с. 27] и субъективно не переживается как кон-фликт между (грубо говоря) биологическими и социальными по-требностями.
Советские психологи отслеживали этот процесс при воспита-нии "коллективизма" у школьников: если в младшем возрасте дей-ствие в ущерб эгоистическому интересу проходило стадию колеба-ний и требовало волевого усилия, то в подростковом возрасте у тех же детей "коллективистический мотив проявлялся даже в полностью непроизвольном поведении" [Власова Н.Н., 1974, с. 174]. Обыден-ное поведение социализованного человека является по преимущест-ву послепроизвольным, принимая иной характер в ситуациях, пере-живаемых как проблемные.
Легко заметить, что это, по сути дела, перевод философских умозрений Сократа на язык конкретной науки. Содержательно бога-тые смысловые конструкты, сохраняющие в снятом виде "знание" о возможных последствиях, сразу выбраковывают из паллиативного поля множество сиюминутно выгодных решений. Здесь по-прежнему уместна осторожная аналогия с опытным шахматистом, которому нет нужды перебирать все мыслимые варианты. Его ин-туиция ("дочь информации"), опирающаяся также и на развитое эс-тетическое чувство, сохраняет в сфере внимания ограниченный на-бор перспективных ходов и продолжений. Оригинальные творческие решения строятся, как и в других случаях, на "выходе в метасисте-му" (см. раздел 3.2), но это уже метасистема по отношению к содер-жательно более богатой умственной модели.
Основной тезис этого и предыдущего разделов состоит в том, что сказанное об индивидуальном развитии с необходимыми уточ-нениями применимо к развитию историческому. Социальная память, усваиваемая растущей личностью через приобщение к культурным кодам, в снятом виде содержит опыт антропогенных катастроф и за-крепляет исторически выработанный комплекс мыслительных и по-веденческих программ.

Значит, по мере исторического развития люди все более ориентирова-лись на нормы альтруизма? Вопрос наивный на фоне расхожих рассуждений о потере человека в джунглях городской культуры. Тем не менее, к нему регуляр-но возвращаются философы, психологи, экономисты и специалисты по теории систем [Heylighen F., Campbell D.T., 1995].
Наши собственные этнографические наблюдения и исторические сопос-тавления позволяют выделить, по меньшей мере, три параметра, из которых складывается альтруистическая ориентация: интенсивность, объем и стабиль-ность.
Вероятно, интенсивность альтруистической установки в долгосрочной ретроспективе снижается. Еще Юлий Цезарь заметил, что дикари в массе своей храбрее цивилизованных легионеров, поскольку не так ценят индивидуальную жизнь и легче жертвуют ею ради коллектива; носители традиционной культуры охотнее жертвуют личными интересами, дабы угодить сородичу или тому, кто квалифицируется как "свой", проявляя более выраженную агрессивность ко всему "чужому".
Вместе с тем исторически увеличиваются объем альтруистической иден-тификации - величина и разнородность группы, к представителям которой лич-ность способна проявлять сочувствие, - а также стабильность - показатель га-рантированной готовности воздержаться от сиюминутных желаний в интересах общества.

В заключение раздела замечу, что совершенствование меха-низмов социальной регуляции, выстраивающееся в единый вектор на больших временных дистанциях, при ближайшем рассмотрении представляет собой линию, изломанную в еще большей степени, чем остальные векторы. Изломы во многом связаны с периодическими разбалансировками инструментального и гуманитарного интеллекта, которые, в соответствии с формулой /I/, обусловливают критиче-скую потерю социальной устойчивости.
Анализ таких ситуаций и их последствий (см. раздел 2.6) убе-ждает: вопреки сетованиям философов и моралистов, человечество училось на опыте истории. У нас еще будет возможность убедиться, что решающие послекризисные изменения в общественном созна-нии становились по большому счету необратимыми и поразительно похожие "ошибки" совершались уже на новом уровне.
Предваряя следующий раздел и продолжая "педагогическую" аллегорию, добавлю к ней еще один штрих. История - жестокая учительница, обладающая, к тому же, своеобразным вкусом. Она не выносит двоечников, безжалостно выставляя их за дверь, но не жа-лует и отличников. Последних она отсаживает на задние парты: об-щества, у которых "мудрость" превышает "силу", впадают в дли-тельную спячку (кто-то заметил, что "счастливые народы не имеют истории"), и выводят их из нее, часто весьма бесцеремонно, ближ-ние или дальние, драматически бодрствующие и потому развивав-шиеся соседи. Именно непутевые, но худо-бедно успевающие тро-ечники и служат основным материалом для воспитательной работы Истории…

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: