Jorge Méndez – Life Within

Лу Хань отступает от двери и на цыпочках возвращается в прихожую. Он догадывался — еще тогда, в доме Кимов, — что между Сехуном и Каем что-то случилось, но не верил в это до конца. Сехун был мальчиком, совсем еще ребенком в свои шестнадцать измученных, бледных до слез лет; ребенком, не помнившим даже собственного имени, и если бы не нашивка на воротнике школьного пальто, — носившим чужое. Он был ребенком улицы, ночевавшим под лавками в метро, обгладывавшим кости, которые бросали дворовым псам, и мечтавшим уснуть и больше не проснуться. Он был ребенком, которого до полусмерти избили парни из комендантской службы. Он был ребенком, который должен был, но не потерял веру в людей. И он привязался, сросся с этим красивым, выросшем в тепле и уюте парнишкой, который в свои восемнадцать должен был, но не испытывал к нему ни презрения, ни отвращения, ни страха. Он сам согрел ему воду и выкупал, а после весь вечер выбирал из волос гнид. Он остриг ему ногти и измазал каким-то жгучим кремом все ссадины и синяки, отдал свою лучшую пижаму и уложил в свою постель. Смотреть на это было дико. Дико странно и дико приятно. Исин, который никогда в жизни не улыбался, был готов это сделать, а Лу Хань украдкой держал его за руку и улыбался от души, хотя плакать хотелось больше.
И сейчас, три года спустя, он снова видит их, улыбающихся друг другу, словно и не было этих годов, словно они и не разлучались вовсе. От этого болит в груди и легко подрагивают руки, в которых Лу Хань комкает футболку, а кажется — душу. Ей тоже больно, но эта боль приятная, ибо говорит, что она все еще жива, все еще делает его человеком.
В прихожей совсем уже светло. Бэкхён и Тэён перебрались в спальню: их тихие голоса с трудом пробиваются сквозь прикрытую дверь. Исин повернулся лицом к стене, но не спит. Лу Хань давно научился угадывать это: по изгибу спины, положению головы и ступней: спящий Исин всегда выставляет их наружу, а бодрствующий — прячет под одеяло.
Лу Хань забирается на импровизированную кровать, вжимается в Исина всем телом и, оглянувшись на дверь, целует — торопливо и жарко — его мягкую, солоноватую после сна шею.
Исин поворачивается к нему лицом, сминая и комкая одеяла, и тянется к его губам. Они так редко могут себе это позволить, что медлить и наслаждаться близостью не получается. Они жмутся друг к другу, целуются жадно и невпопад, и Лу Хань завидует Исину, который не издает ни звука, тогда как он дуреет, подавляя стоны, всхлипы и сдавленное, полное мольбы и обожания «Син», что разбивается о его приоткрытые губы.
Лу Хань оказывается сверху, локтями упираясь в пружинящее сидение дивана. Обнимает Исина за голову, целует, где придется, и толкается, елозит бедрами о его пах. Исин вжимает его в себя ладонями, коленями и одурманенным, пьяным от нестерпимого, болезненного желания взглядом, и Лу Хань знает, что не сможет остановиться. Они двигаются вместе — быстро, слаженно и практически беззвучно, — и через пару минут кончают, задыхаясь друг другу в рот.
Лу Хань скатывается Исину под бок, натягивает одеяло до самого подбородка и поправляет сбившиеся к паху штаны. Они липкие и мокрые, но на это сейчас плевать. Ему хорошо — по-настоящему хорошо, — и спокойно, а рядом сопит, стараясь прийти в себя, Исин. Его щеки раскраснелись, взгляд все еще мутный и расфокусированный, и он непроизвольно ищет в складках одеяла руку Лу Ханя. Тот помогает ему, находит сам, переплетает их пальцы вместе и закрывает глаза. Внутри него до сих пор все содрогается, сжимается, скручивается, в ушах шумит, и только тепло исиновой ладони напоминает, где находится его реальность. Вот здесь, рядом: живая и бесконечно любимая.
Лу Хань вздыхает и, подняв голову, открывает глаза и смотрит на Исина, пока тот не делает то же самое. Теперь они смотрят друг на друга, общаясь взглядами. Лу Хань пытается вспомнить, когда они перестали нуждаться в словах и жестах, но проваливается. Должно быть, это случилось задолго до встречи с Сехуном. Должно быть, уже тогда Лу Хань знал, понимал, чувствовал все это в Исине, и когда он бросился на патрульных, издевавшихся над ребенком, с голыми руками, не удивился и не пытался его остановить. Он последовал за ним, чтобы помочь, но в нем не было этого: не смелости, нет — в ней он никогда не нуждался, — жестокости. Он не умел причинять боль, не умел отнимать то, что ему не принадлежало. Исин же был другим. Он мог отдать все, что имел, вплоть до жизни, за то, что любил, но и забирал чужие, не задумываясь. Двое из троих убежали, окровавленные, искусанные, изодранные камнями и ногтями, а третий, с размозженным черепом, так и остался гнить в бетонном колодце полуразрушенных стен.
Лу Хань редко об этом вспоминает, потому что доверяет Исину больше, чем самому себе, но сейчас, глядя ему в глаза, чувствуя его тепло под кожей, он видит лужу крови и черную дыру у виска, и понимает… понимает, что это не имеет значения.
Исин знает, о чем он думает, поэтому подается к нему и целует глаза — сначала один, затем — другой, тем самым прося не вспоминать о плохом. У них есть собственный язык, понятный лишь им двоим. В нем больше слов, чем в каком-либо другом языке, и это делает его особенным, невосполнимым, незаменимым.
Лу Хань закрывает глаза, обнимает Исина за шею и одними губами произносит «люблю». Он знает, что Исин не услышит его, но почувствует, а это главное.

Они молчат. Держатся за руки, сидя на краю развороченной постели, и молчат. Тэён смотрит на Бэкхёна, а он — на их переплетенные пальцы. Он всегда представлял, как они будут смотреться вместе, какая на ощупь кожа Тэён, холодные или горячие у нее ладони? А губы? А можно ли их поцеловать? Вот так, без разрешения, потому что они, вроде как, принадлежат ему, пускай их и целуют другие.
Так надо, повторяла Тэён от письма к письму, просила понять, и он понимал, все еще понимает. Потому что боится. Потому что до сих пор не верит, что вот здесь, рядом, на его кровати сидит она и держит его за руку. Улыбается потерянно, дрожит, когда по опущенным занавескам пробегает сквозняк, когда где-то за стеной роняет ложку сосед. Она вся холодеет, сжимается, бледнеет, а руки, укрытые прозрачными золотистыми волосками, покрываются мурашками. Они осязаемые, и Бэкхён, вдруг не выдержав, наклоняется и собирает их губами. Тэён шумно выдыхает и накрывает его голову ладонью. Чуть сжимает пальцы, ведет ими вниз по затылку.
Бэкхён поднимает глаза, ловит взгляд Тэён. Она улыбается ему, гладит по волосам. Бэкхён считает до трех, но сердце бьется лишь быстрее. Он подается вперед и губами смазывает улыбку с приоткрытых губ Тэён. Она давится воздухом и льнет к нему, отвечая на поцелуй. Все происходит так быстро, что Бэкхён не успевает толком разобраться, что к чему. Голова идет кругом, в ушах шумит, и холодные пальцы Тэён прикасаются всюду. Он пытается не отставать, но руки не слушаются, и он заменяет прикосновения поцелуями, шепотом, сбивчивым и невнятным, в миллиметры обнажающейся кожи.
Тэён шепчет что-то в ответ, и Бэкхён вслепую находит ее губы. Они целуются глубоко и влажно, и, кажется, вот-вот сгорят, но в дверь вдруг звонят, и они застывают, вмиг остывая.
— Кто это? — едва слышно спрашивает Тэён и сильнее сжимает шею Бэкхёна. Тот нависает над ней: в расстегнутой рубашке и с бешено трясущимися руками. Он оборачивается на дверь спальни, сглатывает тяжело и садится прямо.
— Не знаю, — говорит он и наспех застегивает средние пуговицы рубашки.
Тэён поправляет бретельки нижней сорочки и прижимает ладони к пылающим щекам.
— Откроешь?
— Нужно. Здесь такой порядок: не откроешь — откроют сами.
— А если тебя нет дома?
— Никто не придет, когда тебя нет дома. Они все знают.
Тэён опускает руки на колени и дальше вопросы задают лишь ее глаза. Бэкхён качает головой и отходит к двери. Взглядом говорит, чтобы сидела как мышка, и выскальзывает в прихожую. Лу Ханя и Исина нет, их спальное место убрано.
Бэкхён выходит в коридор, заглядывает на кухню. Там так же пусто и чисто. Ни одной грязной кружки, ни одной невымытой тарелки.
Дверь в ванную поддается. Догадаться, что за плотной клеенчатой шторкой, что скрывает ванну, прячутся четверо парней, нереально. Говорить, чтобы вели себя тихо, нет нужды. Исин давно научил этому Сехуна и Лу Ханя, а Кай кажется смекалистым парнем: схватывает все налету.
Собаки сидят в коридоре. Ни Волк, ни сонная Киз не подают голоса. Это настораживает и заставляет желудок неприятно сжаться. Бэкхён кладет руку на живот и проходит к входной двери. Глазка в ней никогда не было: в Городе не принято не открывать, кто бы ни стоял на пороге.
Бэкхён отпирает все замки и приоткрывает дверь достаточно, чтобы увидеть лестничную площадку и двух гвардейцев. Бело-зеленые нашивки Единодушия на грудном кармашке, прямо над сердцем, говорят, что они из миграционной службы.
Бэкхён сжимает дверную ручку и выдавливает хриплое: «Добрый день».
Гвардейцы кивают, и впередистоящий спрашивает:
— Господин Бён?
Бэкхён кивает, и он добавляет:
— Можно войти?
— Конечно, — Бэкхён отступает в сторону, пропуская гвардейцев вперед. Они чеканным шагом входят в коридор. — Сюда, — он жестом указывает на дверь кухни, и гвардейцы принимают приглашение.
— Что-то случилось? Документы? — после того, как они рассаживаются за столом и принимают по стакану воды, спрашивает Бэкхён: вопросы в его случае — лучшая защита. Человек, который молча ждет приговора, вызывает подозрения. И вопросы начинают задавать ему.
— Внеплановая проверка. Обычно мы проводим ее после пяти лет проживания в Городе, но принятое в прошлом месяце постановление вынудило нас сделать это досрочно. Это лишь формальность. Заполните пару анкет, и все, — гвардеец, который выглядит более моложаво и явно младший по званию, вынимает из папки, что прячется под его подмышкой, три распечатки и ручку с зелеными чернилами, которыми пользуются только в отделе, занимающимся переселенцами.
Бэкхён садится за стол, берет ручку в руки и, подавляя нервную дрожь, принимается читать вопросы. Они практически не отличаются от тех, что задавали ему в первый месяц за Стеной. Четыре из восьми в первом бланке касаются работы, во втором — личной жизни. Третий бланк полностью состоит из вопросов о здоровье, и Бэкхён быстро проставляет ответы.
На кухню входит Волк и садится у стула младшего офицера. Тот опускает взгляд на пса, улыбается неуверенно и, явно опасаясь, что старший товарищ увидит, гладит собаку по голове. Волк довольно жмурится. Он редко подпускает к себе незнакомцев и, уж тем более, не позволяет к себе прикасаться. Это говорит о том, что паренек по-настоящему любит животных, и Волк это чувствует. Ему можно доверять, говорят его чайные глаза.
Гвардеец ловит на себе взгляд Бэкхёна, поднимает голову и скромно, немного виновато улыбается. Хороший человек, говорит его улыбка, и Бэкхён улыбается ему в ответ. Заполняет бланки до конца и вручает их старшему офицеру.
— Хорошие у вас собаки, — говорит мальчишка, когда они уже выходят в коридор.
— Уличные. Подобрал у Стены, — говорит Бэкхён и треплет Волка по холке.
— Вы спасли им жизнь, теперь они отдадут за вас свою.
— Так и есть.
— Так и должно быть. Вот бы людям этому научиться.
— Думаю, они близки к этому.
Парнишка кивает и, попрощавшись, уходит, подгоняемый своим начальником.
Бэкхён запирается на все замки и, присев на корточки, обнимает Волка за шею. Киз подползает под его колени и, вывалив пузо с обвисшими сосками, тоже требует ласки. Бэкхён гладит ее округлые бока и поднимает голову, когда в коридоре показывается Тэён.
— Кто это был? — говорит она негромко. — Где остальные?
— Из миграционной службы. Проверка. Ребята в ванной.
— Он не лаял… — Тэён кивком головы указывает на Волка.
— На Сехуна он тоже не лаял. Чует людей со светлой душой.
— Хорошая собака. Ее не обманешь.
Дверь ванной приоткрывается, из-за нее показывается Лу Хань.
— Ушел? — спрашивает он тихо, и когда Бэкхён утвердительно кивает, выходит в коридор, давая знак остальным.
— Можно мне еще таблетку? — Сехун подходит ближе, и ему на плечо тут же спрыгивает Лишай. Сехун дергается, морщится от боли, и котенок оказывается в руках Исина. Феноменальная способность глухого перемещаться быстро и неслышно пугает не меньше, чем ребята из миграционной службы.
Бэкхён оставляет собак и идет на кухню за лекарствами. Сехун бредет следом, а за ним тенью движется Исин. Котенка он не отпускает. Животное даже не пытается вырваться: пустило когти ему в грудь и, переминая ее лапами, блаженно мурлычет.
Кай смотрит им вслед; на его лице — нечитабельное выражение, и когда Бэкхён скользит по нему боковым зрением, то замечает, что это — всего лишь маска. Одна из сотни, что полупрозрачными слоями лежат поверх измученной ложью и прятками души.

— Его не возьмут с такими повреждениями, — со знанием дела говорит Бэкхён. Он видел кучу металлолома у Стены. Никому не нужные, разбитые машины, их скелеты и полуразложившиеся трупы. Они жмутся друг к другу, цепляются за сорняки и камни, смердят ржавчиной, бензином и осенью и мечтают, чтобы их похоронили по-человечески. У машин в этом мире души больше, чем у людей.
— Можно сдать на запчасти. — Кай обходит фургон полукругом, забирается на подножку и заглядывает в кабину. Передние сидения и лобовое стекло не пострадали, а вот спальное место за ними все в крови. Она потемнела, намертво въедаясь в дешевый кожзаменитель. Кай касается большого пятна ладонью и чувствует Сехуна. Он не может этого объяснить, но даже если бы не знал, что это его кровь, то все равно почувствовал бы. Она до сих пор теплая, до сих пор живая.
Кай отдергивает руку и переводит взгляд на дыру в стенке. Развороченная пулей сталь, клочья поролона, ошметки дерматина.
— А как Сехун сидел, что пуля вошла спереди, а не сзади? — Кай спрыгивает на землю и оборачивается к Лу Ханю.
— Без понятия. Нас так бросало, что я не удивился бы, если бы у него пятка оказалась простреленной.
Кай кивает, хотя вопрос остается открытым, и он беспокоит его больше, чем хотелось бы.
— Хорошо, допустим, кабину заделаем, но прицеп… — Бэкхён сидит на корточках у измятого зада фургона. — Его бульдозером таранили?
— Внедорожник. Тормозил.
— Это меня, конечно, не касается, но его водитель не явится, чтобы поболтать об этом?
— Может и явится, — лицо Лу Ханя застывает, но взгляд выдает его. Он боится. Именно этого и боится, поэтому хочет избавиться от машины.
— Я, все же, завез бы его куда подальше, — мягко начинает Кай, но Лу Хань резко качает головой, не желая слушать.
— Здесь все наши сбережения за три года, — говорит он. — Больше у нас ничего нет.
— Ни один салон не возьмет машину, которая попала в сомнительную аварию.
— А магазин автозапчастей?
— Они возьмут только начинку. Это треть от той суммы, что вы уплатили за фургон.
— Но это лучше, чем ничего.
— Можно, — Кай облизывает губы, — попробовать… договориться. Тэён умеет это делать.
Бэкхён бледнеет, но ничего не говорит. Отворачивается к машине и принимается осматривать искореженную подвеску.
Лу Хань отводит Кая в сторону и спрашивает, как именно Тэён собирается договариваться. В Городе, замечает он, немного другие порядки.
— Она не шлюха! — обрывает его Кай. — У нее хорошо подвешен язык. Если бы не она, мы бы до сих пор торчали за Стеной. Она сможет продать машину — или запчасти — по хорошей цене. Потому что у нее милое личико и стройные ноги. И раздвигать их для этого ей не придется.
У Лу Ханя краснеют уши, но сам он остается невозмутимым.
— Да я ничего такого не думал, — говорит он и сует руки в карманы грязных джинсов. Дыр на них больше, чем нужно, и все они появились в разное время и не по его воле. — Просто ты так сказал, а Бэк… так среагировал. Понимаешь? — последние слова он говорит полушепотом и искоса поглядывает на Бэкхёна. Тот повернулся к ним спиной и старается не слушать.
— То, как реагирует на мои слова Бэкхён, его дело и ничье больше. Договорились? Я скажу Тэён: покатаешься с ней по магазинам, узнаешь цены.
Лу Хань вздыхает и сдержанно кивает, чтобы затем вернуться к разбитому фургону, в чьих нескладных очертаниях угадывается его жизнь.

Когда Сехун просится поехать с Лу Ханем, и тот соглашается, Исин не выдерживает и вмешивается. Хватает пары слов, чтобы Лу Хань почувствовал себя виноватым и уступил свое место ему.
Они кружат по окраине города, и близость Стены чувствуется кожей. Тэён неуютно, и Исин ее понимает: все те, кто вернулся из ада недавно, поглядывают на огонь с опаской. Сам он давно научился не обращать на взгляд Стены внимания. Она была слепой и отыскивала их по теплу, что излучали души, обретшие свободу. Исин своей отогреться не дал, поэтому Стена смотрела сквозь него. Незрячая, она была бессильна перед его немотой. Иногда он заговаривал с ней на своем языке, и она терялась. Она отступала, уступала, сдавалась. Становилось тонкой, как кожа на запястьях, осыпалась и крошилась: мелом, песком и костью. Она была смертной; Исин знал об этом, но молчал.
Машина останавливается у очередного побитого временем здания с плоской крышей, под которой воробьи вьют серые гнезда; Тэён улыбается измученной улыбкой и выбирается из машины. У нее в руках копия техпаспорта и фотография машины, которая пытается, но плохо, скрыть ее состояние. Врать об этом не стоит, но и бросать правду в лицо тоже не дело.
Исин ждет, когда Тэён скроется из виду, и себе выползает наружу.
Сехун остается в машине: смотрит за ветровое стекло задумчивым взглядом и баюкает больную руку. На трехразовом питании и в мягкой постели он быстро поправляется. Намного быстрее, чем в сыром подвале, под изодранными одеялами, куда они с Лу Ханем притащили его, отбив у монстров в погонах. Тот Сехун — лишь тень мальчика, который сейчас сидит на заднем сидении машины и думает о том, что для Исина навсегда останется тайной. Но он помнит его — окровавленного ангела, лишенного прошлого, но наделенного самой чистой душой, которую он встречал в своей долгой, слишком долгой для интернатовца жизни. Он помнит его и боится забыть. Сехун напоминает ему о том, что он не зря убил в себе человека. Ради таких, как он, можно стать чудовищем. Ради него, ради Лу Ханя, ради Бэкхёна, ради Тэён, пускай она и не святая, даже ради Кая, в котором он видит опасность, потому что не может вскрыть его душу так же просто, как остальные. Слишком много на ней тряпья, слишком много лжи, серой и липкой, как паутина. Но Сехун тянется к нему, этого Исин не может не заметить, не может не почувствовать. Это гонит его от машины, от слишком громких мыслей Сехуна, от нежных, судорожных конвульсий его влюбленного сердца. Исин чувствовал подобное лишь раз в жизни, но помнит это так, словно сердце Лу Ханя до сих пор бьется в его груди. Возможно, так оно и есть: он не спрашивает, иначе Лу Хань вырвет из себя еще и душу, чтобы отдать ему.
Машина появляется из ниоткуда и притормаживает у входа в главное здание. Исин узнает внедорожник по очертаниям, но больше, — по излучаемой им опасности. Тревожное чувство, которое завладело им у строительного лагеря, возвращается, заполняет своим присутствием каждую клетку тела.
Исин отворачивается от машины, вынимает из кармана ветровки тряпичную маску и неторопливо надевает ее. Обходит машину Тэён полукругом и встает у задней двери.
Сехун больше не мечтает. Его взгляд остекленел, грудь едва поднимается, щеки побледнели.
Исин задом опирается о машину и запускает руки в карманы джинсов.
Из внедорожника выбираются двое парней в черном. Оба бритоголовые, с красными шеями и короткими, крепкими руками, привыкшими держать оружие. У одного на затылке татуировка — две звезды и стрела. Уродливый фаллический символ радикалов. Сторонники Согласия, они всяческими способами подрывают авторитет Единодушия и провоцируют Горожан на акции протестов. Теперь Исин понимает, почему вооруженное нападение совершили на строительный лагерь: новый подвесной мост через долину возводится слишком близко от Стены. Настолько близко, что Согласие не могло не увидеть в этом провокацию, которой они не преминули воспользоваться.
Один из парней крутит головой, оглядывает двор и припаркованные у главного здания машины. Его взгляд скользит и по Исину, но маска скрывает большую часть лица, отчего узнать в нем цветного он не может. Машина тоже незнакомая, да и вряд ли в темноте они смогли разглядеть больше, чем марку их фургона.
Исин ждет, пока парни насмотрятся и войдут в здание, а затем забирается в машину и падает на водительское сидение. Тэён показывается через полминуты. Она быстрым шагом спускается с крыльца и, покачиваясь на высоких каблуках, устремляется к ним. Она не оглядывается, держит голову высоко поднятой, но фотография в ее руках изломана и смята.
За три метра от машины она переходит на бег, и вовремя: бритоголовые вываливаются из мастерской и подают знаки своему водителю.
Исин заводит машину и, открывая дверь с пассажирской стороны, жестом показывая, чтобы Сехун пригнулся. Тот валится на сидение, накрывая голову здоровой рукой.
Бритоголовый с татуировкой добирается до машины и хватает протянутое ему автоматическое ружье. Тэён ныряет в салон, и Исин дает по газам. Впервые в жизни он испытывает дежа вю.
Он не оглядывается назад, потому что не хочет знать, оторвались они или нет. Дверь с пассажирской стороны открыта и дергается, как крыло подбитого альбатроса. Закрыть ее нет никакой возможности, и встречные машины, виляя, объезжают их стороной.
Они несутся так, без оглядки, с распахнутой душой, минут десять, пока впереди не показываются серые монолиты радиационной зоны. Здесь Исин оборачивается и видит, что от погони они ушли. Он не останавливает машину и еще пять минут петляет по полуразрушенному лабиринту из камня, бетона и стали, пока не оказывается на темном, облепленном мухами, падкими до сладкой жары, дворе. Цветет какое-то дерево, и вокруг него вьются охмелевшие пчелы.
Исин глушит мотор и оборачивается к Тэён. Трогает ее за руку, и она поднимает голову. Он губами спрашивает, все ли в порядке, и она утвердительно кивает головой. Сехун выбирается из-за сидений, морщится, держась за локоть, но говорит, что все отлично, когда Исин обращается с таким же вопросом к нему.
Исин выходит из машины, осматривает ее. На боковом крыле несколько глубоких царапин, одна пуля застряла в диске заднего колеса, но не повредила его. Еще несколько круглых отверстий с белыми ореолами вокруг украшают багажник. Исин открывает его, вынимает сплющенные снаряды и выбрасывает их в кусты. Возвращается на водительское место и выводит машину на рыжую, раздолбанную грузовиками дорогу, что ведет к глиняному карьеру. Это самый долгий, но самый безопасный путь. Только тот, кто три года прожил на колесах, знает о его существовании. Исин не боится встретиться с бритоголовыми: путь в мир слепых, глухих и голодных для них закрыт.

— Давай уедем отсюда, — шепчет Сехун, всем телом прижавшись к Лу Ханю. Тот обнимает его одной рукой и растерянно смотрит на Исина.
Кай видит все это из дверей кухни, но вместе с тем находится сразу в трех других местах. Ему открывается круговая панорама коридора. Она прокручивается то по часовой стрелке, то против, расширяется и сужается, удаляется и наплывает, отчего масштабы искажаются, приобретая чудовищные пропорции.
Кай не чувствует себя в своем теле, но и вне его — тоже. Он как бы есть, но как бы его и нет, а потом он вдруг понимает, что смотрит на происходящее глазами Сехуна. Это пугает настолько, что он приходит в себя. Отшатывается назад, ногтями царапает стену и замирает.
Стоящий рядом Бэкхён обходит его стороной, чтобы за миг оказаться перед Тэён, что спиной привалилась к дверному косяку и едва дышит. На ней нет лица, и только Исин остается невозмутимым. Змеиный взгляд завораживает и пугает, до чертиков пугает, когда Кай понимает, что смотрит он на него. Это длится дольше обычных секунды или две, и он догадывается, что Исин чего-то от него хочет.
Кай разворачивается и возвращается на кухню. Исин входит следом, садится за стол и ждет, пока он успокоится и сядет напротив него. Между ними — полметра густого воздуха с привкусом петрушки и шероховатая гладь стола. Исин смотрит Каю в глаза, сквозь ворс ресниц проникает в хрусталик его души, выворачивает его наизнанку, изучает четкими, выверенными движениями, а затем отпускает, чтобы открыть рот и обрушить на него поток беззвучных слов.
Кай плохо читает по губам, но голос Исина, кажется, выгрызает в его черепе свои кривые и пускает по ним ток своих мыслей.
«Забери его, увези отсюда как можно дальше. Так далеко, чтобы он снова забыл свое имя. Отдай ему свое: взамен он даст тебе намного больше. Держи крепко и не отпускай: Стена всегда возвращает то, что принадлежит ей. Не останавливайся. Иди вперед, пока не сотрешь ноги. Иди и веди за собой его. Он пойдет. За тобой — пойдет. Береги его душу: второй такой нет. Не дай им ее испачкать. Понимаешь меня? У меня руки в крови по локоть — за него, и ты испачкать не бойся. Ради него можно. Ради него все простится. Кивни, если согласен».
Кай кивает. Он понимает все, о чем ему говорит Исин, потому что в глубине души всегда чувствовал то же самое. В тот день, когда впервые увидел Сехуна, когда отмывал его костлявое, беззащитное в своей хрупкости тело, когда выбирал из его мягких волос вшей и гнид, он понял, что перед ним не человек. Возможно, он был ангелом, возможно — порождением новой эры, возможно, он был ребенком Стены, последним лучиком света, что коснулся ее закаменевшей души. Он был не такой, и Кай знал это задолго до того, как встретил его. Он знал это, когда младенцем сосал материнскую грудь, знал, когда лежал в ее утробе, знал, когда его совсем еще не было. За тысячи, миллионы лет до того, как открыть глаза человеком, он знал, что в его жизни случится чудо, которое постучит в его дом, сирое и босое, которое согреет его холодной зимней ночью, приютит его душу на своей груди и заберет с собой сердце. Кай знал это все и ничего не сделал, потому что это — сильнее его, сильнее Стены, сильнее судьбы. Это нечто, что ушедшие поколения называли Богом. Это Сехун, а большего Каю и не надо.
Он встает из-за стола и выходит в коридор. Он пустует, если не считать Киз — красивой рыжей сучки, чей профиль жутко похож на профиль Бэкхёна, — которая заняла место Волка. Она видит Кая и слабо виляет хвостом. Кай гладит ее сердцеобразную голову и идет в прихожую.
Сехун сидит на корточках у сумки, которую Лу Хань притащил из гаража, где они оставили фургон. В ней все их пожитки: ничтожно мало, чтобы называться личными вещами. Да они никогда такими и не были. Все общее, все на троих.
Как их разлучить, Кай не представляет, но ловит взгляд Лу Ханя и понимает, что тот уже знает. Все знает. Должно быть, они с Исином общаются телепатически. В любой другой раз эта мысль показалась бы ему абсурдной, но не сейчас, не после разговора на уровне сознаний.
— Сехун, я могу с тобой поговорить? — Кай подходит к брошенному на пол матрацу и присаживается на его край. Он обращается к Сехуну, но смотрит на Лу Ханя. Тот, ничего не говоря, выходит из комнаты.
Сехун оставляет вещи в покое, перебирается через сумку и садится рядом с Каем. Поворачивает голову и заглядывает ему в глаза. Взгляд печальный и полный горечи. Он понимает, что ничего не изменить.
— Почему ты хочешь уехать? — спрашивает Кай негромко. Он хочет, но все еще боится прикоснуться к Сехуну.
— Мне здесь страшно. Сегодня мы снова встретились с этими людьми, и… — он кривится и качает головой, — я не хочу всю жизнь провести крысой, которая прячется по подвалам, боясь собственного хвоста. Не для этого мы выбрались из-за Стены.
— Лу Хань и Исин не поедут с тобой, знаешь?
Сехун на секунду теряется, а затем улыбается неуверенно:
— Поедут. Почему не поедут? С чего ты взял? Мы братья, а братья всегда держатся вместе.
— Я только что говорил с Исином. Дальше ты пойдешь без них.
— Но… — Сехун судорожно выдыхает. Глаза мутнеют от слез. — Но я не могу… мне девятнадцать, мне не дадут работу, мне… я не…
— Я пойду с тобой.
Сехун давится воздухом и замолкает. Моргает, отчего ресницы становятся чернее и тяжелее, и отводит взгляд в сторону. Смотрит на дверь спальни и возвращается к Каю.
— Я думал о тебе. Когда все это произошло — думал о тебе. Я попросился с ними, потому что хотел подумать. О тебе. Когда ты не рядом. Чтобы понять.
— Что понять? — Кай говорит едва слышно и борется с улыбкой.
— Выполнишь ли ты свое обещание.
— Какое обещание?
— Ты не помнишь? Той ночью, когда снег валил, ты обещал, что найдешь меня. Что мне не придется…
— … целовать других. Я помню.
— Ты сдержишь слово?
— Сдержу.
Сехун кивает и расслабляется. Выпрямляет ноги, вытягивает их — слишком худые, слишком красивые для мальчишки, — и опускает взгляд на сумку. Кай смотрит в его острый профиль какое-то время, а затем склоняется к уху Сехуна и шепчет в него:
— А ты свое слово сдержал?
Сехун оборачивается к нему, смотрит в глаза и шепчет в ответ:
— Сдержал.
Кай вдыхает собственное сердце и целует губы, что не знали других губ.

С высоты четырнадцатого этажа Стена кажется серой шерстяной ниткой, оброненной на цветастый ковер. Долина постепенно рыжеет, и в воздухе уже попахивает осенью.
Бэкхён ладонями упирается в подоконник и смотрит на Стену. Стена отводит взгляд. Там, за ней, виднеется чужой мир. Черный, в разводах немощи и боли. Трущобы цветного района, синее плато Зоны отчуждения. Где-то там бродят дезинфекторы в своих несуразных респираторах; каблуки тяжелых резиновых сапог стучат по асфальту. На десятки километров — ни единой живой души. С внутренней стороны Стена забрала всех и теперь приманивает, обольщает, уговаривает тех, кто остался снаружи. Завтра Бэкхён выйдет на работу, натянет свой защитный комбинезон, возьмет в руки клетку и отправится собирать мертвый урожай. Невинные, наивные жертвы системы.
Он отходит от окна, поворачивается к нему спиной и стряхивает с ладоней кусочки запекшейся ненависти. Ему не нравится это чувство в себе, и он старается как можно быстрее от него избавиться.
Тэён и ребята на кухне. Собрались вокруг стола и молчат. У их ног — две безликие, лишенные опознавательных знаков сумки. Все, что им удалось собрать.
Кай спиной прислонился к холодильнику и из-под навеса ресниц смотрит на Сехуна. Тот стоит рядом с ним, запустив жилистую ладонь в карман его куртки. Он слабо, словно затухающий маятник, покачивается на каблуках, но Бэкхён видит, что это лишь жалкая попытка держаться на расстоянии. Его тянет к Каю. Он хочет прижиматься к нему всем телом, хочется воровать его тепло и забираться под самую кожу.
Глядя на него, Бэкхён в очередной раз понимает, что Исин сделал правильный выбор. Пускай летит, пускай ищет свободу в других руках.
Бэкхён пристраивается позади Тэён, и она расслабляется, откидывается на его грудь и закрывает глаза. Он обнимает ее за талию, прижимая к себе как можно крепче.
Молчание затягивается. Волк выглядывает из-под стола, но тоже молчит. Киз предпочла одиночество и спряталась в ванной, и только Лишай черным идолом восседает на холодильнике и жмурится на людей изумрудностью своих всезнающих глаз.
В прихожей просыпаются часы и отбивают семь.
— Пора, — говорит Кай и мягко отстраняет от себя Сехуна, чтобы подхватить сумки и твердым шагом выйти из комнаты.
Сехун медлит. Смотрит на Лу Ханя и Исина, получает от них по кивку и идет к двери. Улыбается Бэкхёну, а Тэён успевает поймать его за руку и несильно ее сжать.
— Я позвоню, — говорит он уже от двери. — Как только будет возможность — позвоню.
Лу Хань кивает еще раз и поджимает губы. Опускает глаза в пол. Ему сложно прощаться.
Исин смотрит отстраненно, словно ничего особенного не происходит, но затем удивляет всех и бросается через кухню, чтобы прижать Сехуна к себе и долго, очень долго смотреть ему в глаза. О чем они говорят, Бэкхён может лишь догадываться, но это его не касается, и он сразу же от них отворачивается.
Сехун уходит бесшумно. Волк идет за ним, но дверь уже закрыта. Бэкхён выходит следом за псом в коридор, запирает дверь. Прислоняется к ней лбом и считает до пяти. Сказать, почему ему так сложно прощаться с людьми, которых он толком не знает, он не может, но в груди горит и ноет, и с этим невозможно бороться.
— Думаешь, так будет правильно? — Тэён приближается незаметно. Встает у стены и гладит Бэкхёна по плечу.
— Не знаю, — он поворачивается к ней всем телом. — Кай — твой брат и… Тебе лучше знать.
Тэён вздыхает.
— Я боюсь за него. Постоянно. Но… знаешь, — она улыбается и опускает голову, — он с самого начала относился к этому мальчику иначе. Заботился о нем, ухаживал… Ему восемнадцать было, и до этого я не замечала за ним ничего подобного, а тут он — как снег на голову. Кай увидел его и буквально с порога утащил на кухню. Умыл, накормил, отогрел. Мама такой была...
— Должно быть, это всегда в нем было, просто ему не о ком было заботиться.
— Наверное, — улыбка меркнет, но не исчезает.
Волк подходит к ногам Тэён и грузно на них наваливается. Тэён наклоняется и гладит собаку по ребристому боку.
— Хороший мальчик, — шепчет она, и сквозь пелену ее волос Бэкхён видит, как с ее ресниц скатывается слезинка. Она падает на переднюю лапу Волка и теряется среди короткой шерсти.
Бэкхён протягивает руку, отводит волосы Тэён в сторону; она улыбается виновато и шепчет:
— Никогда с ним не разлучалась…
— Это не навсегда.
— Знаю.
— Им здесь не место. Стена выпьет их.
Тэён кивает и зарывается лицом в ладони. Трясется, беззвучно рыдая, и Бэкхён подходит ближе, обнимает ее за плечи и целует в висок.
Он никогда не горевал о своих родных, оставшихся за Стеной, никогда не вспоминал свое прошлое, да и не было его у него. Такого, чтобы настоящего. Такого, чтобы из сердца. Такого, чтобы плакать навзрыд и бояться отпустить, потерять, забыть.
Тэён роняет руки и прячет лицо на груди Бэкхёна. Он обнимает ее нежнее, практически не касаясь опущенных плеч.
Через коридор, словно игла сквозь вену, скользят две тени. Стоит на них посмотреть, и они исчезают, словно и не было их никогда. Бэкхён растерянно моргает и губами прижимается к пахнущей его постелью макушке. Он знает, что Тэён привыкнет. Привыкнет отпускать тех, кого любит больше всего. Иначе нельзя. В их мире только так и можно любить: на кончиках пальцев, крошками воспоминаний.

Июль, 2015

Не забудьте оставить свой отзыв: https://ficbook.net/readfic/3416011

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: