Сны и жизнь в мире ином

И все же, большая часть наших снов связана с более сложным механизмом. В нем задействованы все наши проблемы, все, что нас беспокоит, а подчас и намеки на возможные пути их решения. Но наряду с этим тут проявляются и наши глубинные устремления, и наши радости. Эту фантастическую работу транспонирования в символы мы совершаем от четырех до пяти раз за ночь, иногда за короткие промежутки времени, а иногда и за более протяженные, порой они могут достигать аж до двадцати минут. Каждая ночь в среднем оказывается киносеансом, в котором мы сами показываем себе фильм, длящийся в среднем часа полтора.

Потому что в таких программах, в которых мы являемся и автором, и зрителем одновременно, в их бесконечной и потрясающей импровизации, речь идет всего лишь о «проекциях» нас самих, различных аспектах и элементах нас самих, но преображенных в символы.

Жан Робер Пащ, создавший в Женеве Центр изучения снов, записал и проанализировал 4000 только своих собственных снов, не говоря уже об огромном количестве снов коллег и консультантов. Он определенно утверждает:

«Все персонажи в наших снах представляют лишь нас самих. Животные, дети, пейзажи сна, даже транспортные средства оказываются также различными составляющими нашей психики»[314].

В этом же убежден и Кристиан Генсет, который руководит лабораторией по изучению снов при институте психиатрии в г. Антиох (США), а во Франции работает в области софрологии и нейропсихологии:

«Когда вы спите, каждый объект, который вам снится, каждый живой персонаж (животное или человек) – это часть вас самих»[315].

Отсюда и словари символов, дополняющие каждую книгу о снах, даже если автор и предупреждает нас каждый раз, что такое описание лишь указывает, в каком направлении надо думать, и что читателю нужно примерить такой словарь на себя, уточнить и дополнить.

Так мы узнаем, что, кроме крайне редких снов с прямыми предостережениями, все остальные нужно интерпретировать каждый раз заново. Даже если нам приснилась собственная смерть, это значит вовсе не то, что мы вот-вот умрем, а скорее то, что нам нужно согласиться на глубокое внутреннее изменение[316]. Это тот самый «ветхий человек», который должен умереть, о чем не раз пишет апостол Павел. Так же должна «умереть» для самой себя и традиционная мораль.

Механизм символизации сна так похож на то, что происходит во время опыта выхода за пределы тела, что бывает даже сложно провести разграничения. Даже Монро вспоминает, что с ним не раз бывало так, что ему снилось, как он летает, и что, проснувшись, он обнаруживал, что на самом деле он просто вышел за пределы тела и сейчас и в самом деле парит над землей за городом. Он считает, что, когда нам снится, что мы падаем, тонем или погибаем, это часто вызвано просто слишком поспешным возвращением из астрального тела в нашу телесность[317].

Элен Ренар, основавшая вместе с Кристианом Шаррьером Бюро снов, представляет нам в оптике сна два опыта, которые, скорее всего, были астральными путешествиями.

Прежде всего, речь идет о тексте XII века, повествующего о фантастической жизни мага, поэта и отшельника Миларепа, жившего в Тибете в XI веке – воспоминания о нем, говорят, еще живы на склонах Гималаев:

«Однажды я по своей воле сменил тело. Мой дух воображал бесчисленные перемены, пока парил в облаках, так что две части тела разъединились. Ночью во сне я смог свободно и беспрепятственно познавать всю Вселенную, от адских впадин до горных вершин…»[318].

Миларепа ясно говорит «во сне», отсюда и интерпретация Элен Ренар[319]. Но выражение «две части тела разъединились» показывает, о чем на самом деле идет речь. Так, дальше, в том же тексте, Миларепа пишет, как его, летящего по небу, заметил крестьянин с сыном, – эпизод, который не имел бы никакого смысла, если бы это был просто сон.

Р. Монро имел похожий опыт, когда однажды его, сидящего на крыше дома, заметила одна бойкая женщина, подметавшая двор: она подняла голову и тотчас же помчалась домой, с испуганным видом, громко хлопнув входной дверью[320].

Александра Давид-Неель рассказывает еще одну тибетскую историю, ее также цитирует Элен Ренар[321]: здесь говорится не о самом сне, но о таком путешествии за пределы тела, во время которого человек умудрился свалить с лошади своего брата так, что тот разбился насмерть[322]. Вспомним, что похожим образом Р. Монро умудрился ущипнуть человека, и даже довольно сильно. Это только доказывает, что астральное путешествие очень похоже на процесс билокации.

Элен Ренар к тому же уже от себя лично приводит заинтересовавшую ее гипотезу биолога Лайелла Уотсона, по которой сны в нас производит что-то вроде «второго тела», того самого, что останется у нас после физической смерти[323].

Но нужно двигаться дальше. Если сны так сложно отличить от опыта выхода за пределы тела в этом мире (как в предыдущих примерах), то насколько же сложнее провести такое разграничение, когда речь пойдет об опытах выхода за пределы тела, переживаемых в других, отличных от нашего измерениях и модусах существования, на различных уровнях мира иного. Ведь Монро не раз напоминает нам, как нелегко нашему телу славы, астральному, или, как он его просто называет, «второму телу», оставаться здесь, в нашем мире. Естественным, соприродным такому телу пространством ему представляется мир иной, тот, куда мы попадаем после смерти: он прозаично называет его «Местом 2».

Пытаясь понять, почему же так трудно показать другим реальность таких опытов выхода за пределы тела и тем более реальность этого Места 2, он отмечает силу забвения, накатывающего на нас после каждого такого опыта:

«Это все тот же занавес, падающий каждый раз, как вы выныриваете из очередного сна, покрывающий собой этот сон – или воспоминание о том, как вы побывали в Месте 2. Это вовсе не значит, что каждый сон оказывается таким посещением Места 2. Но некоторые из них вполне могут быть отзвуками таких посещений, отзвуками опытного познания Места 2.

<…> Я считаю, что многие, большинство, пожалуй, все люди посещают хоть иногда Место 2, в те или иные моменты сна»[324].

Эта творческая сила мысли, в конечном счете, оказывается даже чем-то пугающим. Ведь если в жизни вечной, в различных измерениях иного мира все и в самом деле происходит, как во сне, тогда, если я правильно понимаю, мы просто обречены на то, чтобы остаться в одиночестве? Нас могут окружать отец, мать, семья, друзья, но ведь в действительности они будут там присутствовать как во сне, просто как проекции нашего воображения. Это чья-то насмешка? Ведь тогда вечная жизнь будет просто каким-то гигантским фарсом. Мы будем лишь вечно разглядывать, каждый в своем углу, видеокассеты, нами же и сфабрикованные? Чудовищно!

Но, похоже, что на самом деле все сложнее и в то же время не так безнадежно. Решение, хотя бы частичное, можно ведь найти в самом механизме символизации.

Если мы, чтобы понять сны, составляем своеобразные словари сновидений, словари символов, то это все только потому, что уже налицо некая склонность передавать те или иные реальности посредством тех или иных символов. Души, принадлежащие к одной семье, если понимать под этим тот же духовный уровень и сходные вкусы, могли бы тогда иметь склонность к созданию вокруг себя одного и того же, общего мира.

Ведь универсальность символов проявляется и в других областях. Недаром Мария Луиза фон Франц, которая тридцать лет была ближайшей сотрудницей и единомышленницей К.Г. Юнга и продолжала затем его дело, переключилась в дальнейшем с техники и искусства истолкования снов на интерпретацию сказок, чему и посвятила множество трудов[325]. И, как и Юнг, в работе истолкования она обращается к символике алхимии, к коллективному бессознательному.

Такая работа символизации происходит во всех областях и, особенно, в искусстве. Тут можно было бы также составить свой словарь символов. Мне сразу воспоминается один немецкий психиатр, Зигмунд Вольфдитрих, который одновременно является президентом Европейской ассоциации по изучению сказок и легенд. По завершении своей стажировки по иконописи, он мне объяснил ставшие для него очевидными многочисленные переклички и сближения между искусством иконописи и структурой пространства и времени в сказках.

Однако, несмотря даже на ту степень сближения, какую могут дать общие вкусы и одинаковый уровень духовного развития, субъективность каждого еще очень долго продолжает играть решающую роль в выстраивании окружающего мира. Это можно сказать, конечно, в первую очередь о тех, кто уже умер, кто находится в мире ином и оттуда посылает нам сообщения. Но это также можно сказать и о тех, кто еще живет на земле и только время от времени делает краткие вылазки в мир иной. Жанна Гесне признает эту мысль, хотя и не без оговорок. По поводу тех, кого можно «встретить в тех районах и пространствах», она задается вопросом:

«Кто они? Если честно, должна признать, что я этого не знаю.

Проекции моего собственного сознания? Конечно, многие из них именно это собой и представляют, но не все.

Существа, которые действительно обитают в этом измерении и сотканы из его материальности? Может быть.

Проекции сознания других людей? Может быть, и это тоже…»[326]

Такие вылазки в мир иной и проходят часто, словно во сне, вот только события там более связны, ведь продумывалось все это бодрствующим сознанием, в которое наши желания, страхи, убеждения, верования, наряду с нашими предрассудками, проецируются, словно во сне, и превращаются при этом в реальность астрального мира, материя которого соответствует нашему новому телу. Потому-то известные рассказы о выходе за пределы тела так часто похожи на сны или бред. По большей части, это и есть сны, ставшие явью. Миры, описания которых дошли до нас, в которых побывали люди, действительно существуют, во всех своих подробностях, со своими учениями и откровениями, но существуют они лишь для тех, кто их создал, или для тех, кто действительно хотел, даже мечтал их повидать[327].

Тут мы подходим к проблеме ограниченности любого, даже самого выдающегося опыта. Я считаю, что знаменитый мирадж Мухаммеда, его вознесение на небеса, происходит на том же уровне, в том же самом универсуме. Анри Корбен справедливо замечает, что те, кто понимает это слишком буквально – что Пророк был вознесен на небо вместе со своим плотским телом – неизбежно впадают в «неправдоподобность и непреодолимые трудности». Так же справедливо он не соглашается и с таким слабым истолкованием: будто бы речь идет о «сугубо умственном вознесении». Мирадж оказался бы тогда просто аллегорией. Но он подчеркивает:

«Самые глубокие теософы, проникнувшие в онтологию тонкого мира, видели здесь вознесение одновременно и в уме, и в теле (in mente et in corpore), хотя под телом здесь, конечно, подразумевается тонкое, духовное тело, ведь только ему под силу проникнуть в тонкий мир Малакут, в котором и происходят увиденные ясновидцами события»[328].

То же говорит нам и апостол Павел:

«Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке (только не знаю – в теле, или вне тела: Бог знает), что он был восхищен в рай и слыша неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор 12: 2–4).

Конечно, здесь-то и кроется главная проблема многих таких видений, как бы ни был правдив их опыт и каким бы авторитетом не располагали те, кому довелось их видеть. Мы не изменяем здесь нашей теме, потому что некоторые из таких видений, и даже самые прославленные, вошли в сокровищницу наших знаний, ведь считается, что они пришли к нам напрямую из иного мира.

Вот почему в самых известных видениях Жизни и Страстей Христовых, наряду с потрясающими совпадениями, можно обнаружить и много разногласий. Даже в видениях Терезы Нойманн (а они, на мой взгляд, из тех, что ближе всего передают то, что было на самом деле) мы можем порой наблюдать всю ту же символическую транспозицию. Для нас это очень важное свидетельство, по которому можно непосредственно проследить, как такой механизм работает.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: