Благо, истина и прекрасное

Чтобы понять целое, необходимо понять части. Чтобы понять части, необходимо понять целое. Таков круг понимания.

Мы движемся от части к целому и снова назад, и в этом танце любознательности, в этом поразительном круге понимания мы приходим к живому смыслу, к ценности и видению: сам круг понимания направляет наш путь, сплетая воедино кусочки, затягивая трещины, ремонтируя изношенные и покореженные фрагменты, освещая путь вперед — это удивительное движение от части к целому и назад с исцеляющим клеймом на каждом шаге и изяществом милостивой награды.

Эта вводная глава — краткий обзор целого, то есть, целого этой книги. Некоторая ее часть как таковой могут не дать полного представления, пока остальный части — последующие главы — не будут развернуты. Однако, начинаясь с Главы 1, остальные части выстраиваются очень старательно, просто и ясно, и круг понимания, как я полагаю, начнет оживать, и впереди предстанет ясное сияние интегрального видения.

Таким образом, если этот вводный обзор окажется для вас “немного чересчур”, просто пролистайте его и потом перескакивайте к Главе 1. По мере того, как вы продолжите чтение, я уверен, интегральное видение придет к вам медленно, но верно, осторожно, но неистово, намеренное и лучезарное, так что вы и я окажемся в одном и том же круге понимания, ожидая в зенице Духа, танцуя в свободе целого, выраженной во всех его частях.

***

“Большой Взрыв” превратил в идеалиста каждого, кто мыслит. Изначально не было ничего, а затем в течении менее чем наносекунды материальная вселенная ворвалась в бытие. Эти ранние материальные процессы, несомненно, подчинялись математическим законам, которые как таковые, в некотором роде, существовали еще до Большого Взрыва, поскольку они, похоже, были достоверны с самого начала. Как следует из двух великих и основных философских ориентаций, всегда доступных для мыслящих мужчин и женщин — а именно, материализма и идеализма — оказывается, что, чем бы ни был Большой Взрыв, он нанес смертельный удар материализму.

Однако эта идеалистическая тенденция в современной физике уходит корнями в “близнецовые революции” относительности и квантовой теории. Фактически, дюжина или около того пионеров этих ранних революций — индивиды, подобные Альберту Эйнштейну, Вернеру Гейзенбергу, Эрвину Шредингеру, Луи де Брольи, Максу Планку, Вольфгангу Планку, Сэру Артуру Эддингтону — подавляющее большинство их были идеалистами или трансценденталистами того или иного направления. Но я имею в виду достаточно строгий смысл. От утверждения Брольи, что “механизм требует мистицизма” до эйнштейновского спинозовского пантеизма, от шредингеровского идеализма Веданты до гейзенберговских платонических архетипов: эти физики-первопроходцы были объединены убеждением, что вселенная просто не имеет смысла — и не может удовлетворительным образом быть объяснена — без включения (в некотором фундаментальном смысле) самого сознания. “Вселенная начинает выглядеть скорее как великая мысль, нежели как великая машина,” — так подытожил доступные доказательства Сэр Джеймс Джинс. И, используя слова, которые по сути ни один из этих физиков-первопроходцев не отверг бы, Сэр Джеймс выяснил, что более и более вероятным выглядит то, что единственный путь объяснить вселенную состоит в том, чтобы заявить, что она существует “в сознании некоего вечного духа.”¹

Интересно, что понятие “душевное здоровье” всегда определялось в некотором базовом смысле как пребывание “в контакте” с реальностью. Но что если мы взглянем на самые строгие из наук, с тем чтобы определить природу реальности этих коренных принципов — реальности, с которой, как предполагается, мы пребываем в контакте — нам грубо заявляют, что реальность на самом деле существует “в уме некоторого вечного духа”? Что тогда? Означает ли душевное здоровье прямой контакт с разумом некоторого вечного духа? А если мы не верим этим физикам и их природе конечной реальности, тогда кому нам верить? Если здравый ум — цель, то тогда с какой реальностью мы предположительно должны находиться в контакте?

Призрак в машине

Одна из больших проблем, связанных с этой “духовной” линией рассуждений, состоит в том, что, если только математический физик ежедневно не сражается с этими вопросами, выводы звучат слишком вяло, слишком умозрительно, слишком “отдаленно” и даже призрачно. Мы не говорим уже о том факте, что слишком много теологов, восточных и западных, в своих научных объяснениях природы использовали такие невообразимые увертки, чтобы протолкнуть на сцену свою версию Бога.

Вот почему сегодня большинство активных ученых, врачей, психологов и психиатров продолжают вести свою работу, минимизируя эти странные “идеалистические спекуляции”, размывающие их горизонты. От когнитивного бихевиоризма до искусственного интеллекта, от психологического коннекционизма до биологической психиатрии — большинство исследователей просто остались как можно ближе к материалистическому объяснению, разума, души и сознания. То есть, предполагается, что фундаментальная реальность — это материальный, физический или сенсомоторный мир, и разум, следовательно, полагается ничем большим, как тотальной суммой образов или отражений этого эмпирического мира. Говорят, что сам мозг — это процессор информации биоматериала, объяснимый в научных и объективных терминах, а информация, которую он обрабатывает, состоит не более чем из образов эмпирического мира (“без образа нет обработки”). Материальный и объективный мозг просто обрабатывает материальный и объективный мир, а субъективная сфера сознания — это, в лучшем случае, эпифеномен, порожденный физиологическим фейрверком. Разум остается, регулярно появляясь в назначенном месте, призраком в машине. И не так важно, что это за машина — компьютер, биоматериальный процессор или сервомеханизм. Горестный клич мертвого и призрачного разума эхом разносится по импозантным коридорам сегодняшних научных исследований.

Типичный пример этих объективистских подходов дает широко известное “Сознание объясненное”, которое другие, не слишком милосердные люди предлагали назвать “Сознание объясненное и отринутое”. Во всех этих подходах объективные образы запускаются бегать по коннекционистским сетям, и единственный пункт, в котором различается большинство этих схем, это точная природа объективной сети, через которую биты информации втискиваются на положенные им круги генерации иллюзии сознания. Все эти схемы (несмотря на неоспоримо важные заслуги), тем не менее, в конечном счете служат попытками сознания отрицать существование сознания, что приводит к поразительным объемам каузальной активности, порождающей ни что иное как бесплодный пар, призрачное ничто.

Но чтобы мы ни говорили, эти эмпирические и объективистские схемы — аналоговые и цифровые биты, продирающиеся сквозь информационные сети, или нейропередатчики, скользящие по ветвящиимся дорожкам — это совсем не то, как мы действительно переживаем свое собственное внутреннее сознание. Ведь когда вы или я занимаемся самоанализом, мы находим другой мир, не мир байтов, битов и цифровых штучек, но мир образов и желаний, голода и боли, мыслей и идей, желаний и потребностей, намерений и колебаний, надежд и страхов. И мы получаем эти внутренние данные мгновенно и напрямую: они просто даются нам, они просто здесь, они просто внезапно появляются, и мы являемся их очевидцами в той степени, в которой нас это интересует. Эти внутренние данные действительно могут быть частью экстенсивных цепей опосредованных событий — это очень похоже на правду — однако в момент самоанализа это имеет минимальный смысл: мои внутренние состояния просто передаются в осознание немедленно, как только я найду время, чтобы взглянуть на это.

Таким образом, даже если мы попытаемся согласиться с когнитивистами, функционалистами и бихевиористами, если мы попытаемся думать о сознание как ни о чем ином, как об информационных битах, прыгающих по нейронным сетям, тем не менее, сама идея известна мне только в контексте внутреннего и непосредственного понимания. Я ощущаю эту идею внутренне и мгновенно; ни в какой из моментов я на самом деле не ощущаю ничего, что хотя бы отдаленно напоминает информационный бит, мчащийся по коннекционистской дорожке. Это просто концепция, и я знаю эту концепцию, как я знаю все концепции — в контексте внутреннего и сознательного понимания. Другими словами, объективистский подход к опыту и сознанию не может даже объяснить собственный опыт и сознание: не может объяснить тот факт, что цифровые биты переживаются не как цифровые биты, а как надежды и страхи.

Внутреннее и наружное

Если быть кратким, мой внутренний и субъективный опыт дан мне в терминах, которые просто не согласуются с объективистскими и эмпирическими терминами функционализма, когнитивизма или нейронного коннекционизма. Мой субъективный и внутренний мир, известный под многими именами — сознание, осознание, разум, идея, идеализм — определенно оказывается не в ладах с моим объективным и внешним описанием мира, также известного под многими именами — материальное, биофизическое, мозг, природа, эмпирическое, материализм. Наружное против внутреннего, разум против мозга, субъективное против объективного, идеализм против материализма, интроспекция против позитивизма, герменевтика против эмпирики...

Стоит ли удивляться тому, что с самого начала похода человечества за знанием теоретики обычно прибегали к этим двум достаточно различным и очевидно конфликтующим подходам к знанию — внутреннее против наружного. От психологии до теологии, от философии до метафизики, от антропологии до социологии человеческий путь к знанию почти всегда проходил по этим двум проторенным дорогам.

(И, как мы вскоре увидим, одна из основных задач интегрального подхода состоит в том, чтобы отдать должное обоим этим главным путям и инкорпорировать их, а также объяснить, что оба могут быть в равной степени значительны и важны в понимании человеческого сознания и поведения.)

С одной стороны, существуют пути, которые начинаются с объективных, эмпирических и часто поддающихся количественной оценке наблюдаемых явлений. Все эти всесторонние подходы — давайте назовем их “наружными”, “натуралистическими” или “эмпирически-аналитическими” — считают физический или эмпирический мир наиболее фундаментальным, и все теоретизирование, в таком случае, должно быть аккуратно привязано (или укоренено) к эмпирическим объектам наблюдения. Что касается психологии, это классический бихевиоризм, а с некоторых пор — когнитивный бихевиоризм (когнитивные структуры наделяются реальностью только в той степени, в какой они проявляются в поддающемся наблюдению поведении). В социологии это классический позитивизм (с основателем самой социологии, Огюстом Комте); но также и исключительно влиятельный структурный функционализм и теория систем (от Тэлкотта Парсонса до Никласа Люманна и Джеффри Александера), где культурные порождения считаются значительными в той степени, в какой они являются аспектами системы объективного социального действия. И даже в теологии и метафизике этот натуралистический подход начинается с конкретных эмпирических и материальных данных, а затем пытается логически вывести существование духа на основе эмпирических реальностей (к примеру, преднамеренный довод).

Этим натуралистическим и эмпирическим подходам противостоит массив подходов, которые начинают с непосредственности самого сознания — давайте будем называть их “внутренними” или “интроспективно-интерпретативными” подходами. Эти подходы не отрицают важности эмпирических или объективистских данных, но они, как Уильям Джеймс, обращают внимание на то, что определение слова “данные” — это “непосредственный опыт”, и единственно подлинный непосредственный опыт каждого из нас — это его или ее собственный мгновенный и внутренний опыт. Другими словами, изначальные данные, касающиеся сознания, интенциональности, непосредственного живого осознания и всего прочего, от существования электронов до существования нейронных орбит — все это заключения, уводящие в сторону от непосредственного живого осознания. Эти вторичные заключения могут быть в высшей степени истинными и важными, но они остаются и будут оставаться вторичными и производными от первичного факта непосредственного опыта.

Так, в психологии, где объективистский подход порождает многообразные формы бихевиоризма, субъективистский подход проявляется в разнообразных школах глубинной психологии, таких как психоанализ, юнгианство, гештальт, феноменологически-экзистенциальная и гуманистическая школы — не говоря уже об огромном количестве созерцательных и медитативных психологий, как на Востоке, так и на Западе. Все эти традиции берут в качестве отправной точки мгновенно воспринятые внутренние состояния и непосредственные эмпирические реальности, и они основывают свои теории на этих непосредственных данных.

Эти школы, таким образом, интересуются не столько поведением, сколько смыслом и интерпретацией психологических символов, симптомов и знаков. Об этом говорит первая великая книга Фрейда: “Толкование сновидений”. Сновидения — это внутренняя и символическая продукция. Однако все символы должно интерпретировать. В чем смысл “Гамлета”? “Войны и мира”? ваших сновидений? вашей жизни? И интроспективные и интерпретативные школы психологии — это попытки помочь мужчинам и женщинам интерпретировать их внутренний мир более точно и более аутентично и, тем самым, наделить пониманием и смыслом их действия, их симптомы, их страдания, их сновидения, их жизни.

В социологии субъективистский подход проявляется в необычайно влиятельных школах герменевтики и интерпретативной социологии (герменевтика — это искусство и наука интерпретации). И снова, по контрасту с объективистскими подходами, которые заинтересованы в объяснении эмпирического поведения, интерпретативные подходы в социологии заинтересованы в понимании символической продукции. Не “Как это работает?”, но “Что это означает?”

Возьмите, к примеру, Танец Дождя племени хопи. Типичный объективный функционалистский подход пытается объяснить существование танца, рассматривая его как необходимый аспект интеграции системы социального действия. Танец, другими словами, выполняет поведенческую функцию в социальной системе как целом, и говорят, что эта функция — которая, как правило, неизвестна туземцам — служит сохранением аутопоэтического самоутверждения системы социального действия (см. Parsons).

Герменевтический подход к социологии, с другой стороны, стремится вместо этого принять точку зрения культурного туземца и понять Танец изнутри, заняв сочувственную позицию взаимного понимания. И что интерпретативный социолог (как “участник-наблюдатель”) обнаруживает, что Танец — это путь как прославления Природы, так и сочувственного влияния на Природу. Таким образом, интерпретативный социолог заключает, что феноменологически Танец — это паттерн связи со сферой, ощущаемой как священная. (Недавние примеры герменевтической социологии и антропологии связаны с такими влиятельными теоретиками как Чарльз Тэйлор, Клиффорд Геерц, Мэри Дуглас; они часто связывают происхождение своих идей с герменевтической онтологией Хайдеггера и герменевтической философией Ганса-Георга Гадамера и еще более ранними первопроходцами, такими как Вильгельм Дильтей и Фридрих Шлейермахер.)

В теологии и метафизике наружный и внутренний подходы расходятся столь же непримиримо. Объективистский подход начинает с определенных эмпирических и материальных фактов и пытается вывести из них существование трансцендентальных реальностей. Святой Фома Аквинский прибегает к этому подходу, когда приводит большую часть многообразных аргументов в пользу существования Бога. Он начинает с конкретных природных фактов и затем пытается показать, что эти факты требуют Творца как такового. И до сегодняшнего дня многие физики и математики используют “аргумент от замысла”, чтобы вывести заключение, что должен существовать некто вроде Проектировщика. Этот подход включает недавний (и достаточно популярный) Антропический Принцип, который утверждает, что, поскольку существование человечества совершенно неправдоподобно, и все же оно существует, тогда вселенная просто, должно быть, следует секретному замыслу с самого начала.

Субъективный и интроспективный подход, с другой стороны, не пытается доказать существование Духа, выводя его из эмпирических или природных событий, но направляет свет сознания прямо на сам внутренний мир — единственную сферу непосредственных данных — и ищет Дух в раскрытии этих данных. Медитация и созерцание становятся парадигмой, примером для подражания, реальной практикой, на которой должно быть основано любое теоретизирование. Бог внутри, а не Бог снаружи, становится сигналом маяка. (На Западе эта дорога была проложена преимущественно Плотином и Святым Августином, именно поэтому на Западе давно ощущаллось и ощущается теологическое напряжение между сторонниками Августина и Аквината).

В самой философии, несомненно, это колоссальное разделение между современными англо-саксонскими и континентальными подходами, различие, которое оба лагеря торжественно провозглашают (одновременно не менее торжественно понося друг друга). Типичный англо-саксонский (британский и американский) подход был порожден, главным образом, Джоном Локком и Дэвидом Юмом, однако стал исключительно знаменитым в рамках Кэмбриджского Триумвирата в составе Дж. Э. Мура, Бертрана Расселла и (ранее) Людвига Виттгенштейна. “Мы создаем картины (эмпирических) фактов” — провозглашает “Трактат” Виттгенштейна, а цель любой подлинной философии — анализ и прояснение этих эмпирических картин эмпирического мира. Никаких эмпирических картин, никакой подлинной философии.

Эта позиция всегда поражало великих континентальных философов своей невозможной наивностью, поверхностностью и даже примитивностью. Начинаясь наиболее примечательно с Иммануила Канта — и развиваясь разными путями и принимая различные облики через Шеллинга, Гегеля, Ницше, Шопенгауэра, Хайдеггера, Деррида и Фуко — была провозглашена кардинально другая тема: так называемый “эмпирический” мир не является во многих важных смыслах восприятием, но интерпретацией.

Другими словами, предположительно простой “эмпирический” и “объективный” мир не просто раскинулся “где-то там”, ожидая, пока все кому не лень ринутся его изучать. Это отнюдь не так. “Объективный” мир, на самом деле, встроен в субъективные и межсубъективные контексты и предпосылки, которые во многих отношениях управляют тем, что видно и что может быть увидено в этом “эмпирическом” мире. Так, подлинная философия, как они все утверждают в разнообразных формах, это не просто дело выстраивания картин объективного мира, но исследование структур в субъекте (объекте), которое в первую очередь позволяет формировать такие картины. Потому что, грубо говоря, отпечатки пальцев картографа рассеяны по всей поверхности карты, которую он составляет. И, таким образом, секрет вселенной — не просто в объективных картах, но в субъективном картографе.

Тот факт, что оба этих подхода —наружный и внутренний, объективистский и субъективистский — агрессивно и настойчиво существовали практически во всех областях человеческого знания, должен сказать нам о чем-то — он должен сказать нам, что оба этих подхода фундаментально значимы. Они говорят нам нечто важное, что не поддается учету. И интегральное видение, начиная с его истоков, призвано отдавать должное и инкорпорировать оба этих глубоких подхода в поиск человеческого знания.

Почитать эти истины: Интегральный подход

Если мы взглянем на только что приведенные мною примеры различных типов подходов к поиску знания, мы обнаружим, что на самом деле они распадаются не на два, а на четыре крупных лагеря. Поскольку как внутренний, так и наружный подходы могут быть разбиты на индивидуальный и коллективный.

Другими словами, к любому феномену можно подходить во внутреннем и наружном режиме, а также индивидуально или в коллективном конексте. И уже существуют основательные и вполне влиятельные школы в каждом из этих четырех крупных лагерей. Я включил в книгу таблицу (См. Рис. 1), в которой приведено несколько широко известных теоретиков из каждого из этих четырех лагерей. Верхний Левый угол — это внутреннее индивидуального (напр. Фрейд). Верхний Правый угол — это наружное индивидуального (напр. Бихевиоризм). Нижний Левый угол — это внутреннее коллективного (напр. разделяемые культурные ценности и мировоззрения, изучаемые интерпретативной социологией). И Нижний Правый угол — это наружное коллективного (напр. Система объективного социального поведения, изучаемая теорией систем).

В качестве примера, кроющего все эти четыре сферы, довайте возьмем простую мысль, скажем, мысль пойти в бакалейную лавку. Когда у меня возникает эта мысль, то, что я реально переживаю, это сама мысль, внутренняя мысль и ее смысл — символы, образы, мысль пойти в бакалейную лавку. Это Верхний Левый угол, внутреннее индивидуального.

Пока эта мысль присутствует у меня, в моем мозге, конечно, происходят коррелятивные перемены — растет уровень допамина, ацетилхолин трясет синапсы, активизируются мозговые бета-волны или что угодно. Все это поддающиеся наблюдению типы поведения в моем мозге. Их можно эмпирически наблюдать. И это Верхний Правый угол.

Рисунок 1

ВНУТРЕННЕЕ НАРУЖНОЕ

* Интерпретативное *Монологическое

* Герменевтическое * Эмпирическое, позитивистское

* Сознание * Форма

и

н

д Зигмунд Фрейд Б. Ф. Скиннер

и К. Г. Юнг Джон Уотсон

в Жан Пиаже Джон Локк

и Ауробиндо Эмпирицизм

д Плотин Бехивиоризм

у Будда Гаутама Физика, биология, нейрология

а и т. д.

л

ь

н интенциональное поведенческое

о

е

________________________________________________________________________

к культурное социальное

о

л

л Томас Кун Теория систем

е Вильгельм Дильтей Талькотт Парсонс

к Жан Гебсер Огюст Комт

т Макс Вебер Карл Маркс

и Ганс-Георг Гадамер Герхард Ленски

в

н

о

е

Заметьте, что, даже хотя мой мозг находится “внутри” моего организма, он все еще не есть часть моего реального внутреннего осознания. Фактически, я даже не могу увидеть свой мозг, не распилив свой череп и не приставив к нему зеркало. Мой мозг — это объективный, физический, биоматериальный орган, известный в объективно и эмпирически (Верхний Правый угол). Однако я знаю свой разум, свое сознание в мгновенном, непосредственном и внутреннем режиме (Верхний Левый угол). Когда я переживаю мысль о походе в бакалейную лавку, я не говорю: “Господи, что за допаминовый день!”; нет, я переживаю эту мысль в ее собственных терминах, с ее собственными чертами. Мозг виден объективно, разум переживается субъективно. В конце концов мы можем обнаружить, что они действительно служат двумя разными аспектами одного и того же, или что они параллельны, или взаимодействуют между собой, или что угодно. Однако решающая вещь здесь заключается в том, что, как бы то ни было, ни одно из них не может быть сведено к другому без потерь, потому что чтобы еще ни говорилось, у каждого из них решительно различная феноменология.

Возвратимся к самой внутренней мысли (Верхний Левый угол): заметьте, что она имеет смысл в контексте моего культурного фона. Если бы я говорил на другом языке, мысль строилась бы из других символов и имела совершенно другие значения. Если бы я существовал в первобытном племенном обществе миллион лет тому назад, у меня даже не могла бы возникнуть мысль “сходить в бакалейную лавку”. Это могло бы быть “Пора убить медведя”. Дело в том, что сами мои мысли возникают на культурном фоне, который создает ткань, смысл и контекст для моих индивидуальных мыслей, и я действительно не смог бы даже “поговорить с собой”, если бы я не существовал в сообществе индивидов, которые также со мной разговаривают.

Итак, культурное сообщество служит внутренним фоном и контекстом для любых индивидуальных мыслей, которые могут у меня возникнуть. Мои мысли не просто впрыгивают в мою голову из ниоткуда; они запрыгивают в мою голову из культурного окружения, и сколько бы я ни пытался вырваться за пределы этого культурного фона, я просто не смогу полностью покинуть его, и без него я в первую очередь не смог бы развивать мысли. Случайные примеры “Маугли” — детей, воспитанными дикими животными — показывают, что человеческий мозг, оставленный без культуры, сам не производит лингвистических мыслей.

Короче говоря, мои индивидуальные мысли существуют только на необъятном фоне культурных практик, языков, смыслов и контекстов, без которых я практически не смог бы сформировать ни одной индивидуальной мысли. И это Нижний Левый угол, внутреннее коллективное, межсубъектное пространство разделяемых культурных контекстов.

Однако сама моя культура — это не просто нечто бестелесное, болтающееся в идеалистическом пространстве между небом и землей. У нее есть материальные компоненты, равно как у моих собственных индивидуальных мыслей есть материальные мозговые составляющие. Все культурные события имеют социальные корреляты. Эти конкретные социальные компоненты включают типы технологии, производственные силы (садоводческие, аграрные, индустриальные и т.д.), конкретные институты, письменные коды и паттерны, геополитические точки и пр. Это Нижний Правый угол, система социального действия. Все эти конкретные материальные компоненты — реальная социальная система — играют определяющую вспомогательную роль в определении типов культурного мировоззрения, в рамках которого будут возникать мои мысли.

Итак, моя предположительно “индивидуальная мысль” на самом деле служит феноменом, которому присущи (по крайней мере) эти четыре аспекта — интенциональный, поведенческий, культурный и социальный. А сейчас мы идем по холистическому кругу: социалльная система будет иметь сильное влияние на культурное мировоззрение, которое сформирует границы для тех мыслей, которые я могу иметь, что будет зарегистрировано в психологии мозга. И мы можем пройтись по этому кругу в любом направлении. Все они взаимосвязаны. Все они взаимоопределяющие. Все они являются объектами и субъектами неограниченной причинности в концентрических сферах контекстов внутри контекстов.

Я не собираюсь подтверждать это продолжительными и наглядными аргументами, но просто принимаю за очевидный факт, что продолжительное существование этих четырех крупных лагерей в поиске знания в достаточной мере свидетельствует о том, что ни один из них не может быть полностью сведен к любым другим. Каждый подход дает нам один из краеугольных камней Космоса. Каждый рассказывает нам нечто весьма важное о разнообразных аспектах известного мира. И ни один из них не может быть сведен к другим без агрессивного и яростного разрыва, искажения и отделения.

По моему мнению, эти четыре крупных лагеря человеческого знания существуют именно потому, что эти четыре аспекта человеческих существ в высшей степени реальны, весьма устойчивы и очень глубоки. И одна из целей интегрального подхода (и того, что мы в целом можем назвать интегральными исследованиями) состоит в том, чтобы отдать должное и инкорпорировать каждую из этих замечательных областей — интенциональную, поведенческую, культурную и социальную.²

Как мы увидим далее, интегральный подход — это “все-уровневый, все-секторный” подход.

Четыре лика истины

Каждый из этих “четырех секторов”, фактически, обладает своей конкретной истиной или типом “критерия достоверности” — теми методами, посредством которых он аккумулирует и оценивает достоверность своих данных и их доказательства. Я привожу краткое резюме этого на рисунке 2. И говорить, что ни один из этих секторов может быть сведен к другим — это то же самое, что сказать, что ни одна из этих относительных истин не может быть отторгнута или сведена к другим.

Рисунок 2.

Внутреннее Наружное

Траектории левой руки Траектории правой руки

СУБЪЕКТИВНОЕ ОБЪЕКТИВНОЕ

и

н

д истинность истина

и искренность соответствие

в целостность репрезентативность

и доверительность доказательность

д

у

а

л

ь

н

о Я Оно

е

________________________________________________________________________

к мы Оно

о

л справедливость функциональная соответствие

л культурное соответствие паутина теории систем

е взаимопонимание структурный функционализм

к правота петля социальных систем

т

и

в МЕЖСУБЪЕКТНОЕ МЕЖОБЪЕКТНОЕ

н

о

е

Вот лишь краткие парамеры различных подтверждений истины или “типов истины, сопрягающиеся с четырьмя секторами на Рисунках 1 и 2.

ИСТИНА

Тип истины, представленный в Верхнем Правом углу сегмента известен, по разным определениям, как репрезентационный, предположительный или соответствующий. В части предположительной истины, заявление считается истинным, если оно соответствует объективному факту. Говорят, что утверждение “На улице идет дождь” — истинное утверждение, если оно действительно соответствует фактам в данный момент. Предположения привязаны к единственным, объективным поддающимся обозрению фактам, и если предположения согласуются с ними, говорят, что это — истина. Другими словами, если карта соответствует территории, говорят, что это истинное воспроизведение истинного соответствия (“Мы создаем картины фактов”). Большинство людей знакомы с этой формой правды. Она направляет большую часть эмпирической науки и, безусловно, большую часть нашей повседневной жизни. Предположительная истина настолько общепринята, что ее часто для краткости называют просто “истиной”.

ИСТИННОСТЬ

В Верхнгем Левом секторе, с другой стороны, вопрос не стоит в такой форме: “Идет ли дождь на улице?” Вопрос здесь заключается в том: “Когда я говорю тебе, что на улице идет дождь, я лгу, или говорю тебе истину?” Нет, соответствует ли карта территории? но можно ли верить картогафу?

Потому что здесь, как вы видите, мы имеем дело не столько с наружным и поддающимся наблюдению поведением, сколько со внутренними состояниями, и единственный путь, посредством которого мы можем получить представление о внутреннем состоянии каждого — это диалог и интерпретация. Если я хочу на самом деле узнать, не просто, как ты себя ведешь, но, как ты себя чувствуешь, или о чем ты думаешь, тогда я должен поговорить с тобой и я должен интерпретировать то, что ты говоришь.И все же, когда ты описываешь мне свое внутреннее состояние, ты скорее всего лжешь мне. Более того, ты, возможно, обманываешь себя самого.

А вместе с фактом, что ты, возможно, обманываешь себя самого, мы вступаем в обширную область глубинной психологии как таковой. Здесь критерий истинности заключается не столько в том, насколько мои заявления соответствуют внешним фактам, но в том, могу ли я правдиво правдиво описать свое собственное внутреннее состояние.

Ведь согласно практически всем школам глубинной психологии, “невроз” в самом широком смысле — это случай потери контакта с истинными чувствами человека, его реальными желаниями или аутентичным внутренним состоянием. В некоторой точке развития, как утверждает большинство этих школ, человек начинает отторгать, вытеснять, искажать, скрывать или иным способом “лгать” себе в отношении своего собственного внутреннего статуса; он начинает неверно интерпретировать свое субъективное состояние. И эти неверные интерпретации, эти сокрытия, эти выдумки начинают затуманивать осознание в символической форме болезненных симптомов, предательских следов предательской лжи.

Таким образом, для этих школ терапия, в первую очередь и прежде всего — это попытка войти в контакт — и более точно и правдиво интерпретировать — со внутренними состояниями человека, его симптомами, символами, сновидениями, желаниями. Более точная и правдивая интерпретация страданий человека помогает ему понять прежде вводящие его в тупик симптомы, помогает увидеть их смысл. Таким образом, человек становится менее непроницаемым для себя, более прозрачным, открытым и менее замкнутым.

Так, согласно школам глубинной психологии, болезненные симптомы индивида порождаются неверной интерпретацией, динамическим и настойчивым сокрытием симптомомв, “ложью” о внутреннем состоянии человека; и более правдивая, добросовестная и уместная интерпретация открывает в индивиде глубины более значимым и прозрачным способом, тем самым облегчая болезненные симптомы. Не так много объективной истины, как субъективной правдивости: и вот критерий истинности сектора в Верхнем Левом углу.

(Между прочим, когда дело касается терапии, интегральный или “все-уровневый, все-секторный” подход наверняка не будет пренебрегать поведенческими и фармакологическими терапиями сектора в Верхнем Правом углу. Просто в данный момент мы по очереди обсуждаем каждый сектор с его различимыми критериями истинности и типом истины.)

Также следует отметить, что, к примеру, феноменология медитативных состояний полностью зависит от критериев истинности со стороны субъективный правдивости, что представляет собой подход, полностью отличный от объективной физиологии медитативных состояний. То есть, если вы интересуетесь нейрофизиологическими изменениями, которые происходят во время медитации, вы можете подключить меня к аппарату энцефалограммы и отслеживать состояния моего мозга в независимости от того, что я рассказываю о них. Вы просто используете эмпирическую и объективную истину, чтобы создать карту физиологии моего мозга; вам даже не приходится говорить со мной. Машина добросовестно зафиксирует то, что происходит в моем мозге.

Однако если вы хотите знать, что действительно происходит в момем осознании, моем разуме, тогда вам придется порасспрашивать меня и поговорить со мной — этот опрос диалогичен и межсубъектен, а не монологичен и просто эмпиричен. Что я испытываю, когда подпрыгивает перо энцефалограммы? Может, я вижу яркое внутреннее свечение, которое, похоже, несет с собой благотворную глубину и тепло? Или я обдумываю новые способы ограбить местный винный магазин? Энцефалограмма не ответит и не сможет ответить вам.

И в поиске этого типа внутренней истины критерий истинности состоит в правдивости, доверительности, искренности (Верхний Левый угол). Если я буду неискреннен в своих отчетах, вы никоим образом не получите точной феноменологии моих внутренних состояний, а лишь серию обманов и умолчаний. Более того, если я уже основательно лгал самому себе, я искренне верю, что я говорю правду, и абсолютно ничто на энцефалограмме не сможет отметить это. Это слишком для эмпирических тестов.

Так, медитативная психология опирается на объективные данные, руководствуясь эталоном предположительной истины, тогда как медитативная феноменология опирается на субъективные данные, руководствуясь эталоном истинности; и мы видим поразительный пример того, как Верхний Правый и Верхний Левый углы подходят к сознанию с их различными, но равно важными критериями истинности.

Функциональное соответствие (настройка)

Два нижних сектора (внутренне-коллективный и наружно-коллективный) имеют дело не просто с индивидуальным, но с коллективным или общественным. Как мы видели на примере Танца Дождя хопи, лагеря из Нижнего Правого угла подходят к коллективному с наружной и объективной позиции и пытаются объяснить статус индивидуальных членов в контексте их функционального соответствия объективному целому. То есть, этот подход пытается, используя свои критерии истинности, разместить каждого и любого индивида в объективной сети, которая во многих отношениях определяет функцию каждой части. Истина для этих подходов Нижнего Правого угла находится в объективном взаимосцеплении индивидуальных частей, так что объективное, эмпирическое целое — “тотальная система” — является первичной реальностью. И именно объективное поведение всей системы социального поведения, рассматриваемое с эмпирической позиции, формирует тот эталон, по которому измеряются истины в этой сфере. Другими словами, ее критерий истины — это функциональное соответствие, так что каждое предложение должно быть привязано к взаимосцеплению всей системы или цепи.

Нам всем это известно как стандартная теория систем в ее различных обликах. И когда мы слышим теории о Гее (и, как правило, Богине), или о глобальных сетях и системах, или о “новых парадигмах”, которые концентрируются на “холистических сетях”, или о динамических процессах, полностью взаимосплетенных в великую эмпирическую паутину жизни — все это подходы, которые придают основное значение Нижнему Правому сектору: поддающимся наблюдению и эмпирическим процессам, целостно взаимосцепленных в функциональном соответствии.

Справедливость

Тогда как подходы Нижнего Правого угла пытаются объяснить, как объекты приспосабливаются друг к другу в функциональном целом или объемлющей сети эмпирических процессов, подходы Нижнего Левого угла, напротив, пытаются понять, как объекты приспосабливаются в актах взаимного понимания.

Другими словами, если мы с вами собираемся жить вместе, нам придется заселять не только одно и то же эмпирическое или физическое пространство, но также и межсубъективное пространство взаимного признания. Нам придется пригонять друг к другу не просто наши тела в одном объективном пространстве, но и свои сюжеты (субъекты) в одном и том же культурном, нравственном и этическом пространстве. Нам придется найти пути, чтобы признавать и уважать права каждого из нас и права сообщества, и эти права не могут быть найдены в объективной сущности, и они также не являются ни просто делом моей индивидуальной искренности, ни делом функциональной пригонки эмпирических событий: скорее это дело совместной отладки нашего разума в межсубъективном пространстве, которое позволяет каждому из нас признавать и уважать другого. Не обязательно соглашаться друг с другом, но признавать друг друга — противоположностью чего, если выражаться просто, является война.

То есть, мы заинтересованы не только в истине, не просто в правдивости и функциональном соответствии: мы заинтересованы в справедливости, правильности, доброте и честности.

Это межсубъективное пространство (наши совместно разделяемые фоновые контексты и мировоззрения) являются существенной составляющей человеческого бытия, без которой даже не могли бы существовать наши индивидуальные субъективные идентичности, и без которой объективные реальности даже не могли бы восприниматься. Кроме того, эта межсубъективная тенденция развивается и разворачивается, как и прочие сектора. (И исчерпывающая теория человеческого создания и поведения, поэтому, хотела бы внимательно учесть все эти сектора и их развитие. И это, как я утверждаю, является решающим аспектом интегральных исследований.)

Заметьте, что оба коллективные подхода в равной мере холистичны, однако социальные науки склонны подходить к целому снаружи, занимая объективную или эмпирическую позицию, тогда как культурная герменевтика склонна подходить к целому изнутри, с эмпатической позиции. Первые предъявляют критерий истинности, заключающийся в функциональном соответствии или сцепленности системы, межобъектне соответствие любого и каждого объективного процесса с любым и каждым другим из них. Критерий истинности последней состоит в культурном соответствии или взаимном признании, межобъектном сцеплении, которое ведет не к взаимосвязи объективных систем, но к тому, что человеческие существа достигают взаимного понимания. Другими словами, здесь мы имеем дело с наружным и внутренним холизмом.

(Очевидно, что большинство теоретиков, которые называют себя “холистиками”, по иронии судьбы, являются лишь наружными холистиками, и нам не стоит бороться с этим несоответствием. До сих пор исторически не существовал “холизм”, который действительно охватывал бы все четыре сектора на всех их уровнях, и я заявляю, что это одна из центральных задач интегрального подхода.)

Истинность интегрального знания

Весьма важно то, каждый из этих четырех критериев обладает своим типом доказательств и данных, и, таким образом, по конкретному утверждению в рамках каждого критерия может быть вынесено решение — то есть, оно может быть подтверждено или опровергнуто, оправдано или признано неудачным, ратифицировано или отвергнуто. Соответственно, каждый из этих критериев открыт для важнейшего критерия погрешности подлинного знания.

Мы все знакомы с тем, как работает оценка погрешности в эмпирических науках: карты, модели и картины, которые не соответствуют эмпирическим фактам, могут быть в конце концов заменены более современными фактами. Однако тот же принцип признания погрешностей работает во всех критериях подлинной истинности, именно поэтому во всех четырех секторах может происходить обучение; ошибки корректируются последующими доказательствами в этих секторах.

Например, “Гамлет” — это интерпретативный, а не эмпирический феномен, и все же, заявление “Гамлет” — пьеса о радостях войны” — ложное заявление, это плохая интерпретация, и она может быть обоснованно отвергнута сообществом тех, кто:

1. выполнит предписание или эксперимент (а именно, прочтет пьесу под названием “Гамлет”);

2. соберет интерпретативные данные или мнения (изучение смысла пьесы в свете всех возможных свидетельств); и

3. сравнит эти данные с результатами тех, кто закончил эксперимент (согласованное подтверждение или отвержение адекватным сообществом).

Три этих тенденции накопления всего подлинного знания (предписание, данные, подтверждение) присутствуют во всех критериях истинности, которые сами укоренены в весьма реально интенциональных, поведенческих, культурных и социальных сферах человеческих существ. Другими словами, эти весьма реальные области обосновывают наши поиски правдивости, истины, справедливости и функциональном соответствии, за каждым из которых следуют проверки и соизмерение предписаний, данных и подтверждение. (Мы вернемся к этой теме в Главе 3).

Таким образом, эпистемологические критерии истинности интегральных исследований, как и другие критерии подлинности знания, полностью основаны на эксперименте, накоплении данных и согласованном подтверждении.

К счастью, существует очень легкий путь упростить все это!

Я, мы и оно

Вы можете увидеть все четыре этих равно важных критерия истинности или “типа истины” на Рис. 2. Вы также можете заметить, что я написал слова “я”, “мы” и “оно” в углах четырех секторов. Дело в том, что каждый из этих секторов описан на своем языке. То есть, каждый из них обладает различной, но вполне обоснованной феноменологией и, следовательно, каждый из них естественным образом описан на понятном языке.

Так, события и данные, расположенные в Верхнем Левом секторе описаны на языке “я”. События и данные, расположенные в Нижнем Левом секторе описаны на языке “мы”. А оба сектора по Правую руку, поскольку они имеют эмпирический и наружный характер, могут быть описаны на языке “оно”. Таким образом, четыре сектора могут быть сведены к трем базовым сферам: я, мы и оно.

Поскольку ни один из секторов не может быть сведен к другим, подобно этому, ни один из этих языков не может быть сведен к другим. Каждый из них жизненно важен и формирует решающую часть вселенной в целом — не говоря уже о жизненно важной части объемлющего понимания психологии и социологии человеческих существ. Вот лишь некоторые из важных ингредиентов этих трех основных сфер я, мы и оно:

Я (Верхний Левый угол) — сознание, субъективность, самость и самовыражение (включая искусство и эстетику); правдивость, искренность.

Мы (Нижний Левый угол) — этика и нравственность, мировоззрения, общий контекст, культура; межсубъективный смысл, взаимное понимание.

Оно (по Правую руку) — наука и технология, объективная природа, эмпирические формы (включая мозг и социальные системы); предлагаемая истина (как в единичной, так и в функциональной согласованности).

Наука — эмпирическая наука — имеет дело с объектами, с “этими”, с эмпирическими паттернами. Нравственность и этика касается нас (“мы”) и нашего межсубъективного мира взаимного понимания и справедливости. Искусство и эстетика касается красоты, воспринимаемой глазом зрителя (“я”).

Да, по существу это платоновское Благо (нравственность, “мы”), Истина (в смысле пропозициональной истины, объективных истин или “их”) и Красота (эстетическое измерение, как оно воспринимается каждым “я”).

Эти три сферы, кроме того, представляют собой довольно знаменитое различение Сэром Карлом Поппером трех миров — объективного (оно), субъективного (я) и культурного (мы). Многие, включая и меня, считают Юргена Хабермаса величайшим из ныне живущих философов, и три этих великих сферы в точности соответствуют трем критериям истинности Хабермаса: объективная истина, субъективная искренность и межсубъектная справедливость.

Огромную историческую важность приобретают три этих сферы в исключительно влиятельной трилогии Канта — “Критике чистого разума (объективная наука), “Критике практического разума” (нравственность) и “Критике суждения” (эстетическое суждение и искусство).

Три этих сферы проявляются даже на духовных уровнях развития. Лишь в качестве одного примера можно привести Три Сокровища Буддизма, а именно: Будду, Дхарму и Сангху. Будда — это просвещенный разум в любом и каждом чувствующем существе, “я”, которое есть “не-я”, изначальное осознание, которое сияет из каждого внутреннего мира. Будда — это “зеница” Духа. Садха — это сообщество духовных практиков, “Мы” Духа. А Дхарма — это духовная истина, которая реализуется, “Оно” или “бытность”, или “таковость”, или “такимобразность” каждого феномена.

Можно привести дюжины других примеров, однако это общая картина этих великих сфер “я”, “мы” и “оно”. И это очевидно решающий момент для интегральных исследований, поскольку любая всесторонняя история человеческого сознания и поведения будет стремиться к тому, чтобы отдать должное и инкорпорировать все четыре сектора, или просто три этих великих сферы, каждая из которых обладает критерием истинности и совершенно другим языком. Это просто еще один пример плюралистического, многомодальной и многомерной установки, которая определяет веху в интегральном подходе: все-уровневом, все-секторном.

Пустыня

Несмотря на способность к восстановлению того, что мы могли бы назвать подходами Левой руки интроспекции и интерпретации и сознания (подходы, которые благоволят сферам “я” и “мы”), на Западе в течение последних трехсот или около того лет, являлась глубокой и аггрессивной попыткой современной науки (и исключительно, для подходов Правой руки) полностью свести весь Космос к груде “оно”. То есть, “я” и сферы “мы” были почти полностью колонизированы научным материализмом, позитивизмом, бихевиоризмом, эмпирицизмом и объективистскими-внешними подходами в общем.

Весь империализм Правой Руки, который во многих отношениях стал вехой западной современности, в общем смысле, известен как сциентизм, который, как бы я его определил, является убеждением, что весь мир может быть в полной мере объяснен в рамках “оно”-языка. В этом заключается допущение, что все субъективные и межсубъективные пространства могут быть без остатка сведены к поведению объективных процессов, что человеческие и не-человеческие внутренние меры можно доподлинно рассматривать как холистические системы динамически взимосвязанных “оно”.

Нам известно все о вульгарном редукционизме: это сведение всех сложных сущностей к материальным атомам, что действительно вульгарно. Однако утонченный редукционизм гораздо более распространен, коварен и разрушителен. Утонченный редукционизм просто сводит каждое событие в Левой Руке к соответствующему аспекту Правой Руки. То есть, утонченный редукционизм сводит все “я” и все “мы” к их соответствующим эмпирическим коррелятам, к множеству “оно”. Разум сводится к мозгу, практика — к технологическим приемам, внутренние состояния — к битам цифровых “оно”, глубина сводится к бесконечным скитаниям по поверхностям плоской и увядающей системы; уровни качества сводятся к уровням количества, диалогическая интерпретация — к монологическому вглядыванию — короче говоря, многомерная вселенная ничтоже сумняшеся сводится к унылой пустыне.

Однако именно потому, что человеческие существа действительно обладают этими четырьмя аспектами — интенциональным, поведенческим, культурным и социальным — этот “научный” подход может иметь достаточно веский смысл, ведь каждое внутреннее состояние действительно обладает наружной коррелятой. (Даже если я переживаю внетелесный опыт, он фиксируется в эмпирическом мозге!) Таким образом, весь смысл такого подхода изначально сводится к тому, чтобы попытаться упростить поиск знания, допустив лишь эмпирические данные и объективное “оно”.

Но когда вы наконец закончили сведение всех “я” и всех “мы” к простым “оно”, когда вы конвертировали все внутренние состояния в наружные, когда вы превратили все глубины в сияющие поверхности, тогда вы идеально выпотрошили весь Космос. Вы полностью очистили вселенную от ценности, смысла, сознания, глубины и дискурса — и возложили ее, очищенную и высушенную, на мраморный стол пред очи монологического наблюдателя.

Сознание действительно становится призраком призраком в машине, именно потому что оно просто совершило самоубийство.

И, таким образом, мы заканчиваем знаменитым резюме Уайтхеда, касающимся современного научного мировоззрения (или утонченного редукционизма): “унылое дело, без звука, без запаха, без света; просто суетливые метания материала, бесконечные, бессмысленные”. К чему он, между прочим, добавлял: “Вследствии этого, современная философия разрушена”.

Не помогает то, этот утонченный редукционизм часто “холистичен”, так как в этом случае, холизм всегда имеет наружный характер: холистические и динамически взаимосвязанные “оно”! Откройте любой учебник по холистическим системам или рассмотрите новую холистическую научную парадигму, и вы обнаружите бесконечную дискуссию о теории хаоса, механизмах кибернетической обратной связи, диссипативных структурах, комплексной теории, глобальных сетях, системных взаимодействиях. — все это описано на процессуальном “оно”-языке. Вы не найдете ничего существенного по эстетике, поэзии, красоте, благу, нравственным склонностям, межсубъектному развитию, внутреннему озарению, трансцендентальной интуиции, этическим импульсам, взаимному пониманию или медитативной феноменологии (ведь она так “холистична”). Все, что вы найдете, другими словами, это одноцветный мир взимосвязанных “оно” без признания равно важных и равно холистичных сфер “я” и “мы”, субъективных и межсубъектных пространств, которые в первую очередь помогли бы постичь объективные системы.

Так, теория систем замечательно борется с вульгарным редукционизмом, но сама служит великолепным примером утонченного редукционизма, “оно-изма”, который так определяет современность. “Вследствии этого, современная философия разрушена”. То же происходит с современной психологией и психиатрией и когнитивной наукой в той степени, в которой они продолжают сводить все “я” и “мы” к “инфо-оно”, несущимся сквозь нейронные “оно-траектории” и несомые “оно-передатчиками” к “оно-целям”. Ваше присутствие, ваше существование, ваше сознание здесь не требуется. То, что эти подходы часто холистичны и системоориентированы нисколько не утешает: это просто утонченный редукционизм в своем худшем проявлении — плоская сеть, взаимосвязанных “оно”.

Однако существование этих объективистских, эмпирических, системных подходов не составляет проблемы. Эти подходы точно и достоверно сообщают о наружных состояниях разнообразных феноменов, и в этом смысле они необходимы! Я полностью поддерживаю их в этом отношении. Трудности появляются тогда, когда они пытаются овладеть рынком истины, и заявляют, что эмпирическая “оно”-сфера является единственно значительной сферой среди существующих. Это агрессивный империализм и колониализм сфер “я” и “мы” монологическими “оно”-подходами, которым мы должны везде противостоять, противостоять во имя других и равно заслуженных истин.

И помните: единственная вещь, которой научил нас Большой Взрыв, это то, что его мир совершенно не может объяснить вселенную. Каким-то образом, внутренне и неизбежно, “я” и “мы” также вплетены в ткань самого Космоса. Это утверждение не должно воспринимать как “запредельное” или, по крайней мере, призрачное. “Разум некоторого вечного Духа” просто честно предупреждает нас, что мир, каков он есть, это вовсе не мир. Сознание и форма, субъективное и объективное, внутреннее и наружное, Пуруша и Пракрити, Дхармакайя и Рупакайя — все это основа нити и уток восхитительной вселенной, в которой совершенно бесмысленно допускать, что эта ткань неким образом будет распущена.

Боль отрицания

Фактически, скоро становится очевидно, что, если любая система мысли (от философии и социологии до психологии и религии) пытается игнорировать или отрицать любой из четырех критериев истинности, тогда эти игнорируемые истины в конце концов снова появляются в этой системе как внутреннее и крупное само-противоречие.

Другими словами, если вы отказываете в реальности одной из этих истин, тогда отрицаемый сектор фактически проскользнет в вашу систему — вы протащите его в свою философию — и тогда он будет прогрызать вашу систему изнутри, пока в конце концов не пробьется на поверхность как потрясающее противоречие.

Я продолжу тему секторов и приведу несколько кратких примеров того, что случается с нашими теориями знания, если мы отрицаем любой из секторов. Это очень важно, я думаю, поскольку не только ортодоксальные, но “постмодернистские” подходы, а также подходы “новой парадигмы” страдали от множества этих однобоких причуд, которые интегральный подход обязан критиковать ради более обширных и содержательных случаев.

Сциентизм

Как мы видели, эмпирицисты (и позитивисты и сциентисты вообще) отрицают в пользу конститутивной (образующей) реальности практически все измерения Левой Руки; реальна лишь Правая Рука. Все же случаи Левой Руки являются, в лучшем случае, отражениями или образами сенсомоторного мира, мира простого расположения, мира “этих”, обнаруживаемого человеческими ощущениями или их расширениями.

Однако “эмпирическое объективное знание” порождается лишь в результате, и в пространстве, межсубъективной структуры, которая в первую очередь позволяет различение субъекта и объекта. По ныне знаменитой формулировке Томаса Куна, научные факты внедрены в культурные практики или парадигмы. Это не отрицает объективной составляющей знания; это отрицает, что знание просто объективно или невинно эмпирично. Другими словами, чтобы доказать, что вся истина “строго эмпирична”, эмпирицисты должны придерживаться межсубъектных структур, которых их собственные теории даже не могут объяснить. Лингвистическое доказательство того, что все истинное знание эмпирично — само по себе не эмпирично, и, таким образом, утверждая свою собственную позицию, они сами себе противоречат; отринутый межсубъектный сектор отплачивает подлым нападением! (Эта межсубъектная составляющая эмпирического знания служит основой для многих влиятельных критиков; не только для Томаса Куна в его атаке на простой эмпирицизм, но также для когнитивно-структурной революции Пиаже и распятия Ноамом Хомским скиннеровского бихевиоризма в лингвистике — это лишь небольшая часть имен).

Культурный конструктивизм

Не так давно мы предприняли обратную попытку: отказаться от любой формы объективной истины и растворить ее в культурном конструктивизме. (Этот подход также называют “социальным конструктивизмом”, однако технический смысл — это всегда “культурный конструктивизм”.) То есть, принимая во внимание экстремальные версии конструктивизма, предпринимается некая агрессивная попытка свести все секторы Нижнего Левого угла (т. Е., попытка свести все критерии знания к межсубъективным конструкциям (построениям)). Это вызывает мгновенный и эффективный ответный огонь. Фактически, даже Деррида и Фуко не принимают этот экстремальный конструктивизм (хотя их американские последователи всегда заявляют о своей приверженности этому направлению). Теперь Деррида признает существование трансцендентальных знаковых полей. Без них, как он утверждает, мы даже не смогли бы переводить с одного языка на другой. А собственная археология Фуко — это прогрессия универсальных констант в человеческом знании, в рамках которой конструируются культурно относительные вариации.

Однако экстремальные конструктивисты заявляют, что такой вещи как объективная истина в природе не существует, поскольку наши идеи просто конструируются в соответствии с различными интересами — как правило, властью, но также и различными “измами” и идеологиями (сексизмом, расизмом, видовой принадлежностью, колониализмом и т.д.).

И все же сами конструктивисты утверждают, что их позиция истинна. И они не могут это сделать, не признав теории истины, которая сама по себе не искажена властью и идеологией. Другими словами, им придется признать и принять аспекты существования (Правая Рука), которые основаны на соответствии критериям истины, поскольку это тоже важный аспект всего знания.³ Вместо этого они просто заявляют, что объективно истинно то, что объективная истина не существует вообще.

Аспекты знания действительно сконструированы межсубъектно; однако эти конструкции встроены в сети субъективных, объективных и межобъективных реальностей, которые стесняют (оганичивают) конструкцию. Мы никогда, к примеру, не сможем принять культурное мировоззрение, в котором яблоки падают вверх, или мужчины рожают: это же касается и произвольного конструктивизма.

Не удивительно, что самая последняя книга Джона Сирлза представляет собой агрессивную атаку на чистый (как таковой) конструктивизм. Он называет ее “Конструированием социальной реальности” в противоположность “социальному конструированию реальности”. Суть в том, что социальная реальность отчасти конструируется на основе данного сенсомоторного мира, который затем соответственно отражается, так что он сам не конструируется социально. Его убеждение состоит в том, что мы даже не можем подступиться к конструируемым аспектам реальности, не имея соответствующих основ: и то, и другое незаменимы.

Редукционизм теории систем

Тогда как культурные конструктивисты пытаются свести всю реальность к Нижнему Левому углу, теория систем стремится свести всю реальность к Нижнему Правому углу. То есть, социальный редукционизм пытается свести всю истину к функциональному соответствию, к динамическому взаимодействию холистических “оно”. Все “я” и “мы” растворяются в динамической паутине взаимопереплетенных “оно”.

Конечно, эта динамическая сеть существует на самом деле — это сектор Нижнего Правого угла Космоса — однако это частичная истина, которая, будучи распространенной на всю “полноту”, ввергнет в забвение всю Левую Половину Космоса.

В функциональном соответствии вся реальность в конце концов сводится к терминам Нижнего Правого унла (социальная система) и, таким образом, все другие критерии достоверности (от предлагаемой истины до культурного смысла и индивидуальной целостности) оцениваются в последней инстанции в контексте их возможности служить холистическому функционированию социальной системы. Итак, все качественные различия сводятся к контексту целесообразности и эффективности; ничто не является “истиной”, потому что все, что входит в уравнение, это бесполезность (т.е., “истиной” становится все, что способствует аутопоэтическому режиму самоорганизующейся социальной системы; такие теории растворяют свою собственную истину в функциональному соответствию, которое они сами описывают).

И все же, несомненно, те из социальных теоретиков, экохолистов, экофеминистов и глубинных экологов, которые используют теорию систем, готовы провозгласить, что их подход обладает нравственным превосходством над всеми альтернативами. Однако эта моральная ценность не может быть даже выражена, не то что объяснена, в рамках их собственной теории систем, потому что, согласно этой теории, все существующие вещи и события — равноценные паутинки в общей мировой паутине. Таким образом, просто-напросто нельзя сказать, что нечто истинно, а другое — нет. Чтобы ни происходило, это то, что на самом деле делает объемлющая система, и мы не в силах сопротивляться и не сопротивляемся объемлющей системе, потому что мы — равноценные паутинки в этой паутине. То, что нам кажется злом, это просто нечто, что делает объемлющая система, и, таким образом, все этические порывы растворяются в плоской паутине динамически взаимосплетенных “оно”.

Несомненно, многие системные теоретики сразу же пытаются втащить или протолкнуть в свою систему нравственные и нормативные критерии, по сути говоря: то, что совершенствует систему — хорошо, а то, что вредит системе — плохо. Но даже, чтобы иметь возможность делать такие заявления, требуется выйти за рамки системы, чтобы прокомментировать их, а это, согласно теории систем, невозможно. Следовательно, в той степени, в которой системные теоретики намерены предложить нравственное или нормативное направление, именно в этой степени они перестают быть системными теоретиками. Они смещаются от описательного “оно”-языка к нормативным языкам “я” и “мы”, которые теория систем не постигает и не может постичь. Это термины, которые приходится контрабандой завозить в их мировоззрение. Именно в той степени, в какой это происходит, изгнанные секторы “я” и “мы” снова начинают заявлять о себе как формальные противоречия в плоском и поверхностном холизме системного подхода.

Теории систем определенно принадлежит значимое, но ограниченное место. И все же сегодня, благодаря своему экстенсивному утонченному редукционизму, это один из главных врагов “я” и “мы”, индивидуального жизненного мира и культурного богатства — то, что Хабермас называет “колониализацией жизненного мира императивами функциональных систем, которые экстернализуют свои издержки на других... слепое принуждение к поддержанию и расширению системы”.

У этих подходов удивительно благородные намерения, которые, как я полагаю, заслуживают наших апплодисментов, однако где-то на пути к глобальному единению они свернули не в ту сторону и оказались в пустыне утонченного редукционизма, который эффективно поддерживает как раз ту фрагментацию, которую они так благородно мечтали преодолеть.⁴ Таким образом, мы желаем отдать должное теории систем и ее истине, но включить ее в гораздо более крупный контекст других и равно замечательных истин.

Культурная относительность

Те теоретики, которые фокусируются исключительно на секторе Нижнего Левого угла, склонны впадать в различные типы крайнего релятивизма, который, отрицая другие сектора, оканчивается внутренними противоречиями. Культурные релятивисты, экстремальные плюралисты и мульткультуралисты подвержены похожему противоречию: Заявляется, что все истины относительны, что универсальные истины есть, но их не может быть.

К несчастью, сам этот взгляд объявляется универсально истинной. Здесь выносится ряд сильных заявлений, которые, как утверждается, истинны для всех культур (относительная природа истины, контекстуальность критериев, социальная относительность всех категорий, историчность истины и т.д.).

Этот взгляд, таким образом, утверждает, что не существует универсальных истин любого сорта — кроме истин самого этого взгляда, которые универсальны и недосягаемы в мире, где ничто ни в коей мере не предполагается универсальным и недосягаемым.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: