Основные тенденции личности и группы

Первая тенденция — которая существует в индивиде и которая манифестируется на всех уровнях, подструктурах личности — это стремление к расширению физического, социального и духовного пространства, которое мы можем обозначить экспансивной тен­денцией. Мы уже писали, что понятие тенденции было введено В.Н. Мясищевым в его психологии отношений и понимается как напряженная направленность психической активности человека. Что касается нашего осмысления первой тенденции, то мы долж­ны принять тезис Мясищева о том, что потребности как одну сто­рону основного отношения «...можно определить как конативную (от латинского слова сопаге — «стремиться», «домогаться») тен­денцию овладения».

Пока человек, или группа, расширяет пространство своего Эго-материального, это считается позитивным эволюционным и био­графическим шагом. Детское стремление «стать большим» (овла­деть большим — если перефразировать тезис Мясищева) на са­мом деле является доминирующим в человеке и в группе до тех пор, пока они имеют достаточный уровень витальности. Вещи ста­новятся элементом тела, «материального Эго». К телу и матери­альным вещам человек относится как к наиболее значимым, наи­более важным элементам индивидуального бытия. Когда мы гово-

рим «Он (она; или группа) имеет вес», то указание на чисто мате­риальную сторону (вес — понятие физическое) показывает, что «материальное Я» в человеке и в оценке группы значимы. Чем «раздутее» «материальное Я», тем он (человек) ценнее не только в социальном плане, но и в плане внутренней самооценки, значи­мости в группе.

В этом смысле деньги являются неким критерием того, каким образом человек расширяет свое пространство, какой у него потен­циал «материального Я». На уровне человеческого сознания рас­ширение ареала и вообще расширение потока энергии (в денежной форме или в других эквивалентах) считается позитивным.

Идея сама по себе удивительно старая. Именно она управляла не только поведением человека, но и реальной активностью больших и малых человеческих групп и этносов.

Мы можем даже предположить, что запускающий механизм эк­спансивной тенденции мало управляется человеком сознательно, так как опирается на бессознательную инстинктивную природу подавления и захватывания все больших ареалов выживания. Чем больше ареал у самца, тем больше у него самок, возможности вос­производства, возможности выжить за счет биоценоза. На самом деле это нормальный эволюционный, биологически оправданный механизм.

Когда человек или группа останавливаются в расширении «ма­териального Я», это уже считается тормозом в обыденном сознании. Когда человек (группа) сужает свое «материальное Эго», это счита­ется инволюцией, деградацией: человек теряет силу и вес в соци­альном плане. Когда личность, ее экстраполированное «материаль­ное Эго», становятся функционально незначимыми, 90% социальных контактов теряется. Человек «теряет вес», становится незначимым.

Мы можем зафиксировать некую зависимость между динами­кой «материального Эго» и структурой социально-психологическо­го взаимодействия личности или группы с окружающими общнос­тями, между объемом «материального Эго» и социометрическим «ве­сом» в социальных общностях.

Вторая тенденция — изменение качества объектов идентифика­ции, изменение содержания и структуры материального, социаль­ного, духовного пространства, которую мы можем обозначить как трансформационную тенденцию, — тоже считается позитивной тенденцией. Любой объект идентификации существует в социаль­но-психологическом пространстве оценок по качественным призна­кам: лучше, комфортнее, красивее, престижнее, моднее, изящнее, правильнее, гигиеничнее, удобнее, дороже...

Эти качества являются выражением социокультурных оценок и отношений, которые становятся достоянием личности. Изменения, которые через активную деятельность реализует личность, являют­ся выражением конативной тенденции, но в отличие от тенденции к расширению пространства и объема идентификаций, предметом ов­ладения являются новые качества объектов идентификации.

На уровне метафор мы можем выразить это примерами и срав­нениями. Например: вы купили трехкомнатную квартиру, пока вы обставляете ее, вы считаете это позитивным. На уровне груп­пы переструктурирование пространства, улучшение качества пространства касается качеств физического пространства реп­резентации в социуме.

Социальное окружение, общности разного уровня положитель­но реагируют и считают позитивным, когда есть изменение каче­ства в объектах отождествления личности. Изменение качества, структуры пространства на телесном, идентифицированном уров­не «материального Я», предметном уровне, в человеческом созна­нии считается позитивным.

Третья тенденция Эго на материальном, на социальном, на ду­ховном уровне — это консервативная тенденция: сохранение структуры отношений, их эмоционального содержания, устойчи­вости в объеме и качестве отождествлений. Вне сомнения на уров­не биологическом и инстинктивном истоком этой тенденции явля­ется стремление к гомеостазису.

Сама идея была привнесена в медицину Клодом Бернаром. Го­меостаз — механизм, посредством которого живой организм под­держивает параметры своей внутренней среды на таком уровне, когда возможна здоровая жизнь. Наши кровяное давление, частота пульса, темп дыхания, действие наших почек — все это обусловлено гомеостатическим механизмом, который обычно работает настоль­ко хорошо, что мы не замечаем его, а когда в его функционировании происходит сбой, это приводит к повышению температуры, одыш­ке, тахикардии, уремии и другим серьезным расстройствам. Суще­ствует еще целый ряд гомеостатических явлений, связанных с жиз­нью, но относящихся скорее не к поддержанию пригодной для жиз­ни внутренней среды, а к пространственному положению, позам и ситуациям, включающим осознанное действие.

Консервативная тенденция выражает очень важное качество функционирования личности — это степень идентифицированно-сти с объектом: насколько жестко мы привязаны к своим предме­там, к своей телесности и к вещному миру вообще.

Третья тенденция является отражением интенсивности отно­шений, уровня их ригидности и динамичности.

В социально-психологическом аспекте многие психодуховные, личностные и т.д. кризисы, психологические проблемы и стрессы связаны со степенью идентифицированности, с тем, насколько че­ловек или группа отождествлены с объектами идеальными, мате­риальными или социальными в своем субъективном сознании, с тем — выражаясь обыденным языком, — насколько человек, или группа, считает нечто своим: «мое».

Консервативная тенденция.обеспечивает стабильность суще­ствования человека или группы в социально-психологическом про­странстве, устойчивость основных характеристик, целостность. Именно она обеспечивает сохранность обобщенных диспозиций личности и группы, предрасположенность думать, чувствовать и вести себя определенным образом.

В социально-психологическом смысле консервативная тенден­ция обеспечивает восприятие и понимание другого, адекватную социальную перцепцию в коммуникативном процессе. На наш взгляд, существует некий оптимум в выраженности этой тенден­ции в континууме «гибкость —жесткость». Высокая степень жест­кости обеспечивает эффективность только в социальных систе­мах, которые являются ригидными по своей структуре (армия, по­лиция, другие строго организованные социальные системы). В более динамичных социокультурных и экономических условиях высокая степень выраженности консервативной тенденции умень­шает возможности и способности к социальной адаптации.

Консервативная тенденция в социальном и психологическом отношениях является положительным социально-психологическим явлением. Каждая личность и группа включены в огромную сис­тему отношений, в микро- и макросоциальные сообщества со сво­ей моралью, традициями, ценностями, законами. Во многих смыс­лах именно консервативная тенденция на личностном и группо­вом уровнях обеспечивает устойчивость социальных общностей и выполнение не только материально-репродуктивных, но социаль­но- и духовно-репродуктивных функций.

Как мы указывали выше, в структуру «материального Эго» в качестве объектов отождествления кроме центрального, стержне­вого объекта — «Я-образа» — входит много предметов объектив­ной реальности, которые окружают личность: личные вещи, одеж­да, предметы обихода, мебель, квартира, дача, машина, счет в бан­ке. Субъективная ценность этих предметов материального мира связана с личной историей взаимодействия с ними. Любая вещь ценна потому, что имеет свое мифическое пространство, иногда она связана с историей семьи, рода. Вне сомнения, существует культурная, политическая, идеологическая, экономическая селек-

тивность ценностей идентификации. Но более значимы для функ­ционирования личности субъективно оцениваемые, эмоциональ­но переживаемые отношения.

Материальная идентификация является базовым конструктом личности и группы. Любое разрушение, любое нарушение в ско­рости расширения пространства, в качестве изменения простран­ства, в степени идентифицированности, в консервативной тенден­ции переживается личностью как притязание на ее пространство и вызывает какую-то адекватную или неадекватную реакцию. Мы можем предположить, что это является психологическим законом личностного и группового существования. Дело не в содержании реакции: защитной, агрессивной, восторженной... Важно, что ре­акция всегда возникает в тот момент, когда есть стимул наэти три тенденции.

Все эти три тенденции зависят от одной переменной, которая мало зависит от личности, но проявляется через личность и являет­ся качеством личности. Эту переменную мы называем уровнем ви­тальности. Еще В.М. Бехтерев утверждал, что психические явле­ния имеют энергетическую природу. Энергия рассматривается в концепции Бехтерева в качестве базового, субстанциального, пре­дельно широкого, выступающего в качестве основания как психи­ческих, так и материальных явлений, источника проявления всех форм жизнедеятельности человека и общества.

В нашем понимании уровень витальности — это та жизненная энергия, с которой человек рождается. Характер и уровень мани­фестации заложен в нас с рождения. Жизненная энергия, кото­рой мы обладаем, в основном имеет врожденный, биологический характер.

Проявление жизненной энергии происходит в реализации ос­новных тенденций личности. Любое лидерство в социально-психо-. логическом отношении обусловлено витальностью. Где угодно, но они все равно становятся лидерами. Нет разницы: то ли он в дерев­не — «первый парень», то ли он президент России или он является диктатором в доме. Разница заключается только в том, какую терри­торию по масштабности личность захватывает и обуславливает. По законам его расширенного «Я» живут остальные.

Насколько личность может реализоваться в тенденциях, зависит:

1) насколько велик потенциал жизненной энергии человека;

2) насколько человек не «забит», насколько человек находит путь к своей личностной силе, к своей жизненной энергии. Какой бы человек ни имел потенциал в витальности, часто находится социальная структура, которая «зажимает» личность, не дает ей проявиться.

В групповом пространстве витальность формируется не только и не столько суммой витальности составляющих ее членов, сколько чисто социально-психологическими переменными: сплоченностью, целями, стилем лидерства, интегративными процессами и т.д.

Важно не только количество жизненной энергии, но и ее на­правление. При социопатической направленности, например, лич­ность может самоутверждаться через насилие. Энергия одна и та же, но направления энергии могут быть очень разные. В смысле группового существования в классической социальной психоло­гии именно на этом основании выделяли группы — корпорацию и коллектив.

Все три тенденции, которые мы описали выше, зависят от уров­ня витальности.

В личности важен не только уровень витальности, но и умение использовать ее структурированно и целенаправленно. Можно, с одной стороны, иметь огромную энергию, но распылять ее вне цели и вне структуры, и человек может прожить свою жизнь впустую, вне позитивного творчества, вне реализации потенциала витально­сти. При минимальном уровне витальности, но при более структу­рированных целях можно достичь того же самого, чего достигает человек с огромной энергией. Самое главное — научиться центри­ровать и держать намерение. Те же закономерности наблюдаются в существовании группы.

Люди и группы с большой витальностью привлекательны пото­му, что они являются источником энергии. Для многих они пред­ставляют открытую возможность использовать энергию для дос­тижения своих целей. Всегда, когда не имеешь большой витально­сти, нужно создавать большую структурированность и целенаправленность своей энергии. Необходимо научиться струк­турировать время и пространство. Когда есть огромная виталь­ность — нет проблем, но нужно понимать, что чем больше ее рас­трачиваешь, тем быстрее она истощается. Человек с огромной ви­тальностью может постареть к 30-ти годам. Человек с минимальной витальностью может сохранить ее уровень и в 70 лет. Необходимо чувствовать уровень своей витальности, уровень своей жизнен­ной энергии. Растрачивать ее нужно целенаправленно, а также создавать условия ее реанимации, восстановления, накопления.

«Я-социальное»

В нашем понимании, стержневой структурой, вокруг которой разворачивается «социальное Эго», является интегративный ста­тус. Интегративный статус — это то социальное положение, кото-

рым содержательно наполнено жизненное пространство личнос­ти и на которое направлена ее активность.

В интегративном статусе (как и в структуре любой социальной роли) мы можем вычленить несколько компонентов.

Во-первых, в интегративном статусе присутствует объективный компонент, связанный с тем местом, которое занимает данный ин­дивид в социальной системе. У президента, студента вуза или бом­жа — у каждого свое место в общественном организме.

Обычно позиции интегративного статуса закреплены в писа­нных нормах права, в уставах и других регламентирующих доку­ментах организаций. Интегративный статус — это набор функци­ональных обязанностей личности, которые предписывают место в социальном сообществе. Эти предписания отличаются по степени жесткости и однозначности, свободы по отношению ко времени и пространству реализации функций, системе санкций поощрения — наказания и др.

Есть и другой способ закрепления интегративного статуса, кото­рый связан с неписанными нормами, традициями. Например, в лю­бой системе иерархии реальный вес интегративного статуса оце­нивается еще и по тому, какое место рядом с руководителем человек занимает. Чем ближе к руководителю — тем выше реальный соци­альный вес. То есть интегративный статус домохозяйки имеет раз­ный социальный вес в зависимости от того, к какому уровню иерар­хии власти, подчинения, он приближен (домохозяйка — жена рабо­чего литейного цеха, домохозяйка — жена директора завода, домохозяйка — жена губернатора).

В силу того, что различным статусам соответствуют различ­ные ресурсы власти (в самом широком смысле этого слова — эко­номической, символической власти, степени контроля над соб­ственной жизнью, свободе принятия решений и реализации сво­их интересов в разных сферах жизни и т.д.), выбранный человком интегративный статус определяет степени «дозволенной» ему свободы и подчинения.

Второй компонент имеет социально-психологический характер и касается характера установок, оценок и реализации обязанностей интегративного статуса со стороны социального окружения. Людс­кие ожидания, надежды, представления о том, что, как, где, в какой манере личность должна поступать и чего не должна делать, и фор­мируют среду реаализации статуса. Можно сказать, что эта та сто­рона интегративного статуса, которой личность повернута к людям и которая составляет важную часть социального имиджа личности.

Этот компонент может не совпадать с реальным содержанием личности. Здесь возникают, с одной стороны, возможности манипу­ляций социальным сознанием, но, с другой стороны, ожидания со

стороны социального окружения оказывают и сдерживающее воз­действие на поведение личности, очерчивают для него границы воз­можного.

Третий компонент интегративного статуса как системообразу­ющего фактора «социального Эго» — это представление личности о самой себе, ее «Я-концепция», самосознание. Один и тот же ин­тегративный статус столь по-разному исполняется людьми не толь­ко в силу отличий их характера, темперамента, сколько в силу их собственных представлений о том, как надо это делать, какие лич­ностные смыслы вкладываются в реализацию статуса, как пони­мается роль статуса в социальной системе.

Следует отметить, что сказанное относится не только к интегра­тивному статусу, но и к вторичным статусам и ролям.

Взаимодействие личности и социальной среды подчиняется зако­номерностям разного уровня, которые, накладываясь друг на друга, образуют, с одной стороны, определенную ситуацию развития лич­ности, а с другой — воздействуют на ход развития социальных орга­низаций.

Следует отметить, что группа как социальная общность также имеет интегративный статус со всеми тремя указанными компо­нентами.

Интегративный статус определяет смыслодеятельностное поле человека, группы и влияет на способ мышления, на оценку других людей и т.д. Для личности несомненно важно, насколько интегра­тивный статус социально значим. Но еще более важно то, как с ним человек идентифицирован. И нтегративный статус диктует опреде­ленный уклад жизни, круг интересов, сферу общения, направлен­ность, основную активацию. Интегративный статус — это социаль­ное лицо личности и способ репрезентации личности в обществен­ной системе.

Интегративный статус, как мы указывали выше, имеет регу­лятивную функцию. Интегративный статус диктует способ жиз­ни, мировоззрение, ценностную ориентацию, мотивацию и т.д. Интегративный статус — это та социальная структура, из пози­ций которой личность оценивает и выстраивает свои обществен­ные отношения.

Все те тенденции и механизмы, которые мы перечисляли на уровне «материального Эго», аналогично функционируют на уров­не «социального Эго». Что такое расширение пространства? В кон­це концов, это предельное расширение пространства, когда «со­циальное Эго» расширяется до пределов территории России (в ис­торическом аспекте мы можем вспомнить, как расширила социальное пространство малая группа коммунистов с лидером

Лениным). Самое главное: чем больше «социальное Эго» расши­ряется, тем больше социальное волеизъявление, тем больше влия­ния на других людей. Возможность повлиять на жизнь, деятель­ность других людей и есть способ манифестации «социального Эго». Основные личностные и групповые проблемы касаются кон­струкции «социального Эго» так же, как и «материального Эго».

«Социальное Эго» менее предметно ощутимо и представлено наиболее тонкими личностными структурами: социальными уста­новками, ценностями, целями, мировоззрением. В процессе социа­лизации индивид интериоризует цели и ценности своей культуры. Анализ социальной структуры личности невозможен без выявле­ния интересов, потребностей и мотивов, которые являются частью именно социальной структуры личности.

В структуре «социального Эго» наиболее изученным является ролевой компонент.

Роль нами понимается прежде всего как набор прав и обязанно­стей, реальных функций, связанных с идентификацией, местом в социальной системе. Вся социальная система может быть описана через различные наборы ролей.

Все социальные роли взаимосвязаны. Так, роль руководителя ли­шена смысла без ролей подчиненных. Без короля нет подданных, а без кабинета — премьер-министра. Все участники социального про­цесса одинаково признают распределение ролей между ними, то есть по этому вопросу между ними существует консенсус.

Что касается функционирования «социального Эго», его власть, с одной стороны, менее заметна, но с другой стороны, она более значима. Чем жестче властная структура, тем проявленнее его власть. Чем больший ареал захватывает «социальное Эго», тем бо­лее оно ценно. Не только ценно то, что человек захватывает террито­рию, но ценнее становится и место рядом с этой личностью и груп­пой (важно стать мэром города Ярославля, но часто не менее при­влекательно быть или в команде мэра или членом малой группы — семьи мэра).

Некоторые статусы становятся социально привлекательными за счет качества пространства в аспекте неординарности. Чем уни-кальнее статус, тем он ценнее. Любой уникальный статус подкреп­ляется огромным количеством энергии.

Статус должен обладать или уникальным качеством, или обла­дать широтой пространства. Эти два критерия и создают механизм функционирования «социального Эго». Вне сомнений, «социальное Я» зависит от уровня витальности, от гомеостатической тенденции.

«Социальное Эго» очень неоднородно по содержанию. В «Я-со-циальном» существует огромное количество других отождествле-

ний, которые занимают большую или меньшую область, но занима­ют определенную территорию, определенное пространство.

Существует «Я-территориальное»: мы — ярославские, мы — псковские, мы — рязанские. «Я-территориальное» на самом деле очень много значит. Человек идентифицируется с местом прожива­ния, с территорией проживания, отстаивает эту территорию,;отста­ивает сохранность этой территории, ее качество и т.д. Люди отстаи­вают некую территорию в силу того, что у них есть идентифициро-ванность с определенным ареалом жизни, и обозначают ее как нечто положительное. Всегда находится определенный аспект, который выявляет положительное в территории. Претензии на территорию, если они серьезны, вызывают чувства: агрессии, возмущения, пат­риотизма и т.д. Отсчет «территориального Я» начинается от моего рабочего стола, кабинета и заканчивается Землей («Мы — земля­не») или даже Галактикой.

Существует «Я-этническое», этнонациональное. Мы всегда причисляем себя к определенной этнической, национальной груп­пе (я — чукча, я — еврей и т.д.). Есть жесткие идентификации, кото­рые являются интегративными. Например, я — чеченец. На самом деле это не просто этническая идентификация, но это еще и харак­тер, и способ взаимодействия с миром, взаимная поддержка, опре­деленный уровень агрессивности, который мы сразу предполага­ем и т.д. Есть менее жесткие этнонациональные идентификации типа «я — русский».

В «социальном Я» есть также и расовые идентификации — «Я-расовое». Мы движемся к космополитизму, уходим от расовых предрассудков, но на наш взгляд, расовые предрассудки очень древние. Архаический, древний корень заключается в том, что люди с другим внешним обликом были врагами и угроза была не на уров­не «приглашать в гости или не приглашать», а на уровне «жизни и смерти», полного уничтожения. «Я-расовое» по этой причине зна­чимо и мало трансформируемо.

В личности есть огромный семейно-клановый статус — «семей-но-клановое Я». Признак здорового человека — хорощая опора на клан. Как это ни удивительно, люди очень успешные во всехлланах, в том числе и в социальном, опираются на кланы. Например, еврей­ские кланы — это национальная черта, взаимная выручка, взаим­ная поддержка, опора на кровнородственные, связи. В конце концов человек, который не опирается на это Эго, теряет достаточно боль­шие связи, укорененные в семье. В русской традиции помнить свою родню до седьмого колена было хорошим признаком. Эта достаточ­но жесткая и значимая идентификация еще обозначает кастовую принадлежность. Многие малые этнические единицы идентифи-

цируются с русскими потому, что они сразу получают огромный доступ к энергии нации. Кровнородственные связи, как правило, создают мифы рода, племени. Эти мифы создают огромную истори­ческую, эволюционную силу.

Любая «Я-идентификация» насыщена мифами. Она имеет логи­ческое, историческое, научное, идеологическое, моральное, психо­логическое, теологическое, философское и т.д. обоснование и ос­мысление. Социальные идентификации показывают живую связь между личностью и группой, невозможность автономного их суще­ствования.

Есть огромное количество статусов и ролей, с которыми мы иден­тифицируемся, — статусно-ролевая идентификация. Например, ста­тус матери, статус жены, статус сотрудника какой-либо фирмы, ста­тус любовницы, материально-устойчивого человека, статус инже­нера, статус ребенка и т.д. На самом деле мы играем огромное количество ролей: дома — матери, любовницы, домохозяйки, одино­кой женщины; на улице — пешехода; в метро — пассажира и т.д. «Человек вне ролевого поведения не существует, он не выступает в роли человека вообще, он всегда выступает в качестве КОГО-ТО, и чем лучше он «овладел» своей ролью кого-то, тем лучше ее «разыг­рывает на сцене жизни». При этом исполнитель часто сам бывает и драматургом, и сценаристом, и режиссером жизненного спектак­ля» (Новиков В. В., 1998).

«Социальное Я» касается статусов, которые занимает человек, ролей, которые выполняет человек, и неких общих характеристик, качеств личности, с которыми сознание самоидентифицируется. Другими словами, это некое осознаваемое ролевое отождествление (отец, мать, мужчина, доцент) или отождествление с совокупностью качеств (порядочный отец, добрая мать), или сами качества соотне­сенные с фрагментами «Я» (умный, хитрый, проницательный). Че­ловек выступает в жизни как «кто-то», он всегда носитель каких-то нормативов, каких-то прав и обязанностей: профессор, отец, води­тель, студент и т.д. В исполнении роли человек реализует свои по­требности в самооценке, самоактуализации, в самоутверждении, и сами эти потребности возникают в процессе исполнения какой-то социальной роли или какого-то сформированного качества.

«Я-Ауховное»

Абрахам Маслоу писал: «Человек рождается с гуманоидными по­требностями, потребностями в добре, нравственности, доброжела­тельности. Они составляют ядро человека». На наш взгляд, у основ­ной массы людей «Я-духовное» не занимает большого простран-

ства, но у любой личности, которая имеет сознание, «Я-духовное» существует. Ядро «Я-духовного» — базовые экзистенции, интим­ные, сакральные смыслы, которые касаются стержневых проблем бытия.

На наш взгляд, интегративным центром «духовного Эго» являет­ся смысл жизни.

С точки зрения экзистенциальной психологии, существует че­тыре основных экзистенциальных проблемы, связанных с так на­зываемыми «конечными данностями»: смерть, свобода, одиночество, бессмысленность. Смерть (и страх смерти как неизбежно вытекаю­щее переживание, чувство) есть самая осознаваемая конечная дан­ность. Основной экзистенциальный конфликт любого человека — это противостояние между осознанием неизбежности смерти и же­ланием продолжать жить.

Данность смерти и конфликт жизнь — смерть во все времена были основной темой философских размышлений, практик инициации, религиозного сознания и пр., и пр. (Эрос — Танатос, либидо — мор-тидо, инстинкт сохранения индивида — инстинкт сохранения вида и т.п.). С точки зрения возрастного развития индивида, яркое осоз­нание своей смертности (конечности) возникает в жизни три раза: в 6 — 7 лет (когда ребенок, как правило, впервые сталкивается с поня­тием «смерть», но не переносит это понятие на себя самого: люди могут умирать), 13—14 лет (пик пубертатного кризиса, когда возни­кает новый этап осознания смерти: люди умирают, и я могу уме­реть), 45 — 55 лет (кризис второй половины жизни, когда эта дан­ность все ближе и возникает новый этап осознания своей конечно­сти: все люди умирают, и я скоро умру).

Страх смерти является самым основным и сильным страхом, ко­торый может вообще испытать человек, но он же дает мощный тол­чок внутреннему развитию. В истории мы знаем множество случа­ев, когда пиковое переживание смерти (переживание клинической смерти, реальной возможности умереть или сильное присоедине­ние к смерти близкого человека) может сразу «выбросить» человека на абсолютно иной и гораздо более высокий уровень внутреннего развития.

Страх смерти, являясь первичным и самым сильным источни­ком постоянной экзистенциальной тревоги, может стать как са­мым сильным катализатором внутреннего развития личности, так и причиной социального падения или тяжелой психопатологии. Смерть как базовая конечность порождает три остальных экзис­тенциальных проблемы.

Во-первых, это свобода. Вопрос стоит так: если человек смер­тен, то можно ли вообще говорить о какой бы то ни было свободе

(или наоборот — человек свободен вообще и от всего, поскольку он смертен). Возникает психодинамическое противостояние: лю­бой человек (сознательно или бессознательно) стремится к боль­шей свободе, стремясь получить максимальную свободу (в част­ности через деньги, власть, секс и т.п.) и одновременно «понима­ет», что свобода — это хаос.

Столкновение с хаосом невыносимо, и человек начинает ме­таться, пытаясь найти золотую середину между свободой — хаосом и несвободой —структурой. При этом потребности в свободе и структуре (несвободе) одинаково сильны. И снова человек вынуж­ден искать нетривиальное, только свое решение, то есть снова сде­лать выбор, которого нет.

Понятие экзистенциальной свободы, баланс между свободой и несвободой порождает осознавание таких глубинных психологичес­ких структур, как ответственность, воля, активность, решение, вы­бор, плата за выбор, экзистенциальная вина). Балансирование меж­ду хаосом (ассоциативный ряд хаос —ужас —смерть...) и порядком (структурой) есть развитие личности.

Осознавание своей свободы — несвободы неизбежно приводит к осознанию второго великого вопроса — одиночества, изоляции от всех других. Но изоляция не значит изолированность. Здоровое чув­ство одиночества — признак силы, автономности и зрелости.

Одиночество — остров, на котором человек делает свой первый вздох и неизбежно сделает последний выдох. В некотором смысле это единственная Родина человека.

Экзистенциальный конфликт возникает между осознаваемой абсолютной изоляцией (человек изначально и бесконечно одинок в мире) и одной из самых сильных потребностей — потребностью в контакте с другими. Экзистенциальная изоляция является ос­нованием для развития (осознавания, борьбы и т.п.) межличност­ной изоляции, то есть одиночества среди людей, и внутриличнос­тной изоляции, то есть изоляции различных частей личности друг от друга, что в крайнем случае может привести к синдрому де­персонализации.

Процесс роста есть процесс постоянной сепарации, отделения (от матери, от родителей, от зависимостей и пр.). Следовательно, положительный момент дезинтеграции, вызванной изоляцией, зак­лючается в формировании автономии, независимости, самоконт­роля, индивидуации, самоуправления, само-ответственности, то есть всех характерных психологических особенностей истинно взрослой личности.

Одиночество — это плата за взрослость, зрелость, реализован-ность. И снова обострение переживания экзистенциального оди-

ночества совпадает с определенными возрастными зонами: все тот же пубертат, кризис самоопределения 29 — 33, кризис середины жиз­ни. Значит, человек, не испытавший одиночества по отношению к другим людям, не может по-настоящему любить, быть привязанным. Так, в слове радость и страдание один корень — «рад», следователь­но тот, кто не умеет радоваться, не умеет и страдать, и сострадать.

Из всех трех экзистенциальных проблем (конечности, свободы, одиночества) логично вытекает последняя экзистенциальная про­блема: проблема бессмысленности (то есть страх потери всех смыс­лов). Действительно, если все равно умирать, то какой смысл что бы то ни было делать? И.Ялом в своей книге «Экзистенциальная психо­терапия» приводит цитату из предсмертной записки самоубийцы. Более четко, емко и эмоционально понятно сказать невозможно: «Представьте себе группу счастливых идиотов, занятых работой. Они таскают кирпичи в чистом поле. Как только они сложат кирпи­чи на одном конце поля, сразу начинают переносить их на противо­положный конец. Это продолжается без остановки, и каждый день, год за годом они делают одно и то же. Однажды один из идиотов останавливается достаточно надолго, чтобы задуматься о том, что он делает. Он хочет знать, какова цель перетаскивания кирпичей. И с этого момента он уже не так сильно, как раньше, доволен своим за­нятием. Я идиот, который хочет знать, зачем он таскает кирпичи».

Смысл жизни является системообразующим, интегративным фактором деятельности человека в каждый период развития. Вне сомнения, о смысле существования человек задумывается в пере­ломные моменты жизни, то есть кризисные, но они различаются по тому предикату, который стоит перед словом «смысл». Если в пу­бертате это «поиск смыслов» («искать»), в кризисе самоопределе­ния «поиск новых смыслов» («обновлять, заменять»), то в кризисе второй половины жизни «потеря смыслов» («потерять»). Поэтому для многих людей кризис середины жизни является вызовом силе личности, его способности обнаружить высшие смыслы бытия.

Нет человека, которого эта проблема хоть один раз в жизни не волновала бы. При этом большинство людей начинает (в целях за­щиты) подменять «смысл» «целью», что совсем не одно и то же.

Жизнь человека есть его взаимодействие с постоянно присут­ствующим внутренним конфликтом, который обусловлен конфрон­тацией индивидуума с данностью существования. Это те особенно­сти жизни вообще, которые никто не может изменить. Таким обра­зом, основная задача — научиться с ними жить.

На каждом новом этапе внутреннего развития с неизбежностью снова и снова возникает этот конфликт, и человек должен его снова

и снова решать (так как его нельзя разрешить). Это и есть путь внут­реннего развития, становления и роста личности. Процесс подоб­ного роста, естественно, не идет совершенно независимо от внеш­него, реального, бытийного мира.

Ядром процесса индивидуации является глубинная рефлексия, осознавания себя каждый раз на все более глубоких уровнях. Катали­затором процесса рефлексии часто служит экстремальный опыт. Со­гласно многим концептуальным положениям гуманистической, эк­зистенциальной и трансперсональной психологии (К. Юнг, А. Мас­лоу, К. Роджерс, Р. Ассаджиоли, И. Ялом), процесс развития индивидуума есть постоянное движение с одного уровня развития сознания на следующий. Этот процесс идет неравномерно.

Есть периоды, когда все спокойно и понятно. Если представить метафору человеческой жизни как прохождение снизу вверх по многоэтажному зданию, то приблизительно это будет выглядеть следующим образом. Человек находится на первом этаже, он там живет. Со временем ему становится там все понятно, привычно, не опасно, знакомо и т.п. То есть он может по этому этажу ходить с закрытыми глазами. Так как согласно гуманистической психоло­гии индивидуум находится в постоянном развитии, то человеку, говоря простым языком, становится скучно, «хочется чего-то ново­го», и человек начинает медленно подниматься в воздух к потолку. Вначале он не замечает своего подъема, все как всегда, сегодня как вчера, но в какой-то момент, он вдруг обнаруживает, что упирается головой в потолок. И мгновенно возникают вопросы: где я, кто я, зачем я здесь, как я здесь оказался, что делать дальше. То есть воз­никают классические экзистенциальные вопросы, на которые каж­дый должен сам искать ответы (другого варианта просто не суще­ствует в природе). И в этот момент человек понимает, что потолок надо пробить головой, это может быть больно. Но всегда есть вы­бор: двигаться дальше (страшно, неизвестно, интересно, ново) или вернуться назад (не опасно, знакомо, привычно, понятно, не боль­но, но скучно).

Проблемы экзистенционального ядра разрешаются личностью на каком-то этапе и в каком-то приближении, но в сущности они неразрешимы, это проблемы абсурда человеческого существова­ния — великой тоски бытия. Человек мало обращается в духовные области, потому что" он сталкивается с экзистенциальными пробле­мами. Когда он их разрешает, некоторым образом структурируя пу­стоту, он понимает, что сделал нечто важное для себя. Но затем ока­зывается, что колосс на глиняных ногах и то, что казалось незыбле­мым, понятным, рушится, и опять пустота и тошнота.

Проблемы экзистенции сами по себе абсурдны и неразрешимы в пределах Логоса. В этом смысле «духовное Эго» всегда является попыткой превозмочь абсурд.

Одновременно мы должны хорошо представлять, что часто не только малые группы, но и целые страты населения вовлечены в духовный поиск и именно духовная идентификация является основ­ным интегративным образованием и смыслодеятельностным со­держанием активности. Мне иногда кажется, что человечество есть нечто, что хочет найти предел и смысл, и миллиарды людей вопиют о понимании.

И вроде бы экзистенциальные проблемы разрешаются во время пиковых, запредельных, сакральных, нуминозных переживаний, имеющих глубоко интимный, непередаваемый характер, но и их смывают воды реки жизни, и стоишь ты нагой перед бытием.

У личности в «духовном Эго» существует огромное количество смыслов, которые касаются духовного совершенства и самосовер­шенствования. И мы еще основательно обсудим эти вопросы в следу­ющих главах книги.

Без сомнений, человеческая этика, моральные ценности, пред-ставления'о добре и зле как высших категориях о бытии в мире на­ходятся в «Я-духовном». Моральные ценности ориентируют чело­века в его чувствах, мышлении и поведении. Духовные ценности направляют, корректируют волеизъявление человека.

Мы не согласны с тем, что мораль едина. Но несомненно, что многие моральные ценности и требования являются универсаль­ными. В этом смысле христианские добродетели, кодекс строителя коммунизма, суфийский тарикат, биль о правах человека, дхарма буддизма имеют много общего.

У исследователя может возникнуть ощущение, что государствен­ная, социальная и духовная мораль опирается на общие представ­ления о добродетельном, правильном, достойном и базовые мораль­ные ценности являются общераспространенными среди людей.

Но это ошибочное ощущение. Конечно, существует феномен мо­рали как манифестации, императивов скрижали, благого пожела­ния. Эта манифестация сводится к системе базовых норм нрав­ственности, общечеловеческих ценностей. И вроде бы в любой мо­рали правда выступает несомненной положительной ценностью, ложь — несомненно отрицательной, и призыв «Не лги, не лжесви­детельствуй» выглядит онтологической данностью. Ценность ра­венства утверждается в золотом правиле, ценность милосердия — в заповеди христианской, в мусульманской любви (любящая доб­рота — Метта — является высшим достижением — «драгоценным состоянием сознания» в буддизме) и т. д.

И вроде бы все правильно — личности остается только усвоить и осознать любую базовую моральную ценность как нравственную и должную к исполнению.

Но мы не сталкиваемся в жизни с людьми, которые живут в прав­де, а тот, которому «Правду было говорить легко и приятно», был распят. И жизнь нам говорит, что мы не равны ни в биологической, ни в экономической, ни в социальной, ни в духовной ипостасях... А попробуй хоть день прожить в христианской любви — ведь рас­пнут или что еще хуже — поместят в то место, где христов и будд много... А попробуйте сказать в мужской компании, что вами всю жизнь соблюдалась ценность супружеской верности — требова­ние «Не прелюбодействуй», в крайнем случае на вас посмотрят с подозрением, что не доверяете.

С другой стороны — есть четкая состыковка между нравственны­ми ценностями личности и социальной морали как манифестации.

Когда некоторые общественные моральные ценности имеют свои явные императивные продолжения в структуре «духовного Эго», тогда мы имеем дело с реальностью демонстративной нрав­ственности личности.

Вне сомнения, она более диффузна, аморфна, но некоторые табу являются жесткими, однозначными. Это происходит в том случае, когда интроецированные общественные ценности приняты лично­стью как свое моральное долженствование.

В демонстративной нравственности моральные ценности не про­сто провозглашаются, они всегда провозглашаются еще и в такой форме, которая указывает на необходимость их практического воп­лощения в поведении, действиях, эмоциональном реагировании. Это провозглашение всегда связано с реальной жизненной ситуацией, со степенью значимости социального окружения, которое является не только носителем нравственных цензоров, но и моральной рас­пущенности. В этом слое «духовного Эго» мало императивных нрав­ственных ценностей. Их обязательность условна.

Демонстративная нравственность личности — это уже достаточ­но гибкие контексты между крайностями морально — аморально, доб­ро и зло. Именно она закладывает необходимость следования нормам в соответствии с условиями жизни, реальными социальными запро­сами и ожиданиями. Следование моральным ценностям восприни­мается человеком как долг. Но этот долг всегда является игрой меж­ду внутренними укорененными моральными табу и общественны­ми моральными законами. Но сама игра всегда находится в некотором пространстве между добром и злом, где рамки туманны.

И если добро есть свет, а зло — темень, то пространство между ними не серо — оно сияет всевозможными красками человеческого

бытия. Может быть, оно и есть реальное бытие в мире моральных ценностей.

Ядром человеческой морали является реальная нравственность личности. В этом пространстве «духовного Эго» есть свобода во вза­имодействии, оценке, интерпретации ценностей социальной мора­ли как манифестации и демонстративной нравственности личнос­ти. Здесь мы можем столкнуться с моральной индифферентностью, когда личность не принимает никаких моральных ориентиров. На обыденном языке мы говорим об отсутствии совести. И тогда — все ложно и все позволено — мир свободной воли без морального табу...

В реальной нравственности человек интуитивно знает, в чем со­стоит его благо. Его задача — все время слушать этот голос миссии и не уклоняться от него. В высших проявлениях это путь просветлен­ного или мудреца, когда реализация собственного блага как след­ствие приводит к благу других людей.

Здесь же мы сталкиваемся с долгом как священной обязаннос­тью перед миром, людьми, перед собой. И здесь же высшие чувства, связанные с неисполнением долга — стыд, чувство вины, укор и муки совести и экзистенциональная тоска.

Именно в реальной нравственности личности существует совесть как мощный внутренний контролер.

Совесть — это принятие ответственности за свои поступки, мыс­ли, желания.

Совесть — это открытое осознавание и переживание того, что ты сделал в жизни и что был должен. И открываются врата ада, когда разрыв между ними велик.

В «Я-духовном» находится то, что мы обозначаем как религиоз­ные идентификации (я — буддист, я — православный, я — мусуль­манин, я — кришнаит, я — иудаист и т.д.). В этом смысле идентифи­кации больше проявляют социально-психологический и обществен­ный смысл. Мы должны признать, что по качеству, содержанию, функциям эти идентификации не отличаются от аналогов — мате­риалист, идеалист, младогегельянец или ницшеанец.

В «духовном Я» существуют представления о духовном пути, ог­ромное количество духовных психопрактик, которые потенциально могут стать неотъемлемой частью личности и группы. Все, что каса­ется трансцендирования «Я-социального» и «Я-материального», по праву принадлежит «Я-духовному».

Интенсивные интегративные психотехнологии, которые явля­ются психологическими практиками работы человека над собой, в основном и имеют фокусированность на «духовном Эго». При этом

слово «технос» мы рассматриваем не столько как умение или на­вык, сколько как исскуство, мастерство. Искусство в понимании Л.С. Выготского, который в ранних работах рассматривал его. как практику духовной работы человека над собой.

Завершая изложение содержания «духовного Эго», мне в каче­стве перехода к следующим разделам книги хочется напомнить чи­тателям, что психология изначально была дисциплиной духовного опыта, психологией практик духовной работы. И если психология не хочет стать закрытой, если психологи не хотят стать социально невостребованной группой людей, разговаривающих на своем про­фессиональном птичьем языке, психология должна возвратить себе духовное лицо, духовное содержание. Пора вспомнить, что человек, вскрикнувший «Бог умер», был душевнобольным.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: