Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Истые трансперсональные переживания 3 страница




Ужас видения ночи.

Мне очень хочется сейчас поставить на этой расщелине большую гору забот, чтобы забыть и не вспоминать. Ночное видение смотрит на меня глазами безумия.

То, что для других было словом — для меня стало пережи­ванием, которое рказалось страшнее просветления.

Ужель я прозрел или нет у меня головы...

Может потому и не можем мы узреть свою вечную душу, что нам ее не пережить.

Говорила мама: «Не взлетай высоко — больно падать будет». Она не понимала, что есть места, откуда даже упасть невоз­можно. Это страшнее, чем угроза падения. Падение грозит смертью, но оказывается, есть что-то страшнее, чем смерть.

С детства я чувствовал себя под крылом Бога. И мне было уютно даже в тот мрмент, когда я подбирал веревку на берегу Волги, чтобы повеситься. Я знал, что вернусь к, Создателю в той же невинности, как ушел от него на Землю. Ужель Бог является лоном, из которого мы должны родиться и покинуть его. Сама мысль об этом, подозрение о существовании этой идеи ужасает меня.;

Каково тебе с терновым венком вместо венка из лавров на голове?


Не стыжусь себя грязного и не преподношу себя чистым в глазах других — в этом вижу свою честность. То, что мое Эго оценивает как грязь (например, пустое времяпрепровожде­ние), другие считают даже благом.

Трудоголизм, который иногда достает меня, я считаю чис­тотой, хотя и в поте лица доставать свой хлеб многие уже считают глупостью.

Грязь и чистота моя суть оценки моего воспитания. Но уже не отрицание и подавление грязного — принцип моей жизни. Нет ничего грязного и чистого. Важно принимать себя как есть и не стесняться поседевшей бороды, но и не выстав­лять ее напоказ как гордость мира. Неутолимое расширение своих возможностей, которые могли бы послужить другим во благо — вот истинное стремление. Сегодня, когда день зачнется в чреве ночи, родится, проживет и умрет к закату.

В путешествии по жизни долго осваиваешь остров Любви, пока не обнаружишь в его центре остров Одиночества. Тогда понимаешь цель своего поиска и то, что туман, который зас­тилал твой остров Одиночества, ты называл по ошибке ост­ровом Любви, и почему взгляд твой прояснился, когда под светом твоего осознания туман рассеялся.

Сущность моя, которую принято называть душой (псюхе), вы­зывает много определений и истолкований.

Основной вопрос в психологическом отношении — это вопрос рефлексируемости: можем ли мы своим сознанием отразить, распаковать, раскрыть содержание души.

Если душа — источник воспринимающей активности, то имеет ли она возможность воспринять и осознать самое себя?

Любой, даже тонкий интроспекциональный анализ нам не приносит в поле осознания ничего более, кроме феноме­нов восприятия: мыслей, образов, символов, эмоций, чувств, ощущений. Даже попытка заглянуть за пределы феноменаль­ного поля психического, кроме диффузных, смутных, интег­ративных образований не дает ничего.

Каким образом в техническом, практическом отношении выстроить, организовать душу, воспринимающую душу, если она представляет из себя «черный ящик», скрытую перемен­ную, неэксплицируемую сознанием, а сознание и восприя­тие структурно, феноменально.


Мы можем предположить существование чистого созна­ния, являющегося бессубъектным состоянием полной отре­шенности от феноменального поля, вне всякого восприятия. Но обобщение внутреннего опыта и анализ психологичес­кой и философской литературы показывает спекулятивность и недостоверность рассуждений по поводу этой возможнос­ти. В контакте такая возможность иррациональна.

Иррациональность, может быть, является ключевым сло­вом в моделировании эксперимента по схеме «душа, воспри­нимающая душу».

На данный момент кажется значимым стратегия «разде­вания» языков сознания в направлении регрессии, то есть отпускание, остановка, выключение языка слов, знаков, сим­волов, эмоций и ощущений. И может быть, именно в момент полной остановки активности воспринимающего субъекта, возможно самоотождествление интегративного образования, которое мы обозначаем сознанием, с нагой сущностью души, которая, на наш взгляд, и существует на подкорковом уровне архаических витальных ощущений.

Должна существовать некая грань перехода энергии души в проявленную живую систему как некий первоначальный ход инициации тварного тела с вечной душой, материи с воз­можностью сознания.

Мой ночной ужас был абсолютно оправданным, так как встре­ча с Анимой предполагает разотождествление не только со структурой Эго, мышлением, памятью, способом восприя­тия и оценки реальности, но и смерти как таковой.

Смерть человек воспринимает как смерть сознания. Но именно смерть, остановка пульсации сознания и предпола­гает этот акт отождествления с псюхе.

Выстраивание данной стратегии предполагает много ша­гов. Первое — это лишение ведущих опор Эго — полная со­циальная депривация. Второй шаг — культивирование внут­реннего молчания. Это, на мой взгляд, наиболее трудный мо­мент. К большому сожалению, третий шаг — депривация феноменального поля восприятия — уже требует героичес-' ких усилий, но, наверное, реален.

Мы не будем говорить о четвертом шаге в силу того, что он является предельным выражением третьего.

Где, когда, с кем — это не вопросы времени, а вопросы внутренней готовности. Время, когда мне были достаточны


диалоги с Буддой для душевного движения, уже прошли. Я пошел к себе.

Человеческую витальность можно сравнить со свечой. У каж­дого есть определенная и ограниченная потенциальность. Аналогия будет понята еще точнее, если мы вспомним:

1) внешние переменные: яркость и интенсивность зави­сят от количества кислорода, правильность — от потоков воз­духа, ветра, случайной соринки и т.д.;

2) внутренние переменные: толщина фитиля — насколь­ко интенсивно горение, толщина воска — насколько мощна поддержка горению.

Мы можем обнаружить все аналогии и в человеческой личности. Ветер изменений внешней среды может сгубить процесс горения, и мы выбрасываем труп человека, полного потенциальности, на кладбище. Когда интенция к сильному горению высока — человек сам себя сжигает в течение не­скольких лет.

Многие чахнут от недостатка социальных условий, разба­заривая витальность на вино и женщин.

Случайная фраза — как соринка на свечке — может при­вести к болезни, страданию, смерти, к чаду и смердению.

Жизнь свечки очень непроста, как и жизнь человека.

Но самое важное и объединяющее эти два существа — возможность гореть и разбрасывать свет с пользой для дру­гих. Если это случается, может и не так важно, — насколько долго, насколько ярко.

В свечке есть идея жертвенности, и в человеке тоже. Ког­да она реализована — воплощен смысл жизни и горения.

Человек вызывает восторг хотя бы потому, что живет, несмот­ря на свою смертность.

Все, что я написал стоящего — плоды тренингов. Все, что я пережил воистину человеческого — плоды тре­нингов. Сотворенные плоды, но как мил их аромат.

Путешествие по жизни — поиск понимания. Это очень похо­же на то, как старый человек ворочается от бессонницы в своей постели. И так ляжет, и эдак, а сна нет. Иной раз только


в тот момент, когда забрезжит рассвет за окном, — приходит долгожданный покой.

В этот момент приходит мудрость вместе с покоем — че­ловек осознает, что нужно принять непонимание как основ­ной дар земной жизни.

Когда я слышу: «Я тебя понимаю», — мне становится особо грустно — я вижу остановку в стремлении меня понять.

Оказалось, чем дальше в лес, тем меньше дров. Не любой оптимизм оправдан.

Я опять встретил Надежду на пути. Она опять оказалась юной, чистой и вдохновляющей, как та, которая была в другое вре­мя и в другом месте. И лицо, и глаза, и многообещающая улыб­ка... Я понимаю, почему она покидает человека последняя, и только на дне выдоха тускнеет ее взор. Наверное, первый покров, который надевается на невинную душу младенца, на­зывается Надеждой. Затем именно его мы называем сава­ном, снежной белизной укрывающим труп.

Добро и зло, высокое и низменное, божественное и тварное... Все время натыкаешься на противоположности. Я долго ис­кал свою душу в добре, высоком и божественном. Сейчас, взирая сквозь добытый покой на свою душу, я вижу, что она находится за пределами божественного и тварного: вечная, несотворенная, непроявленная.

Пришло время, когда я перестал плакать вместе с другими.

Мне жалко людей пишущих. Всегда внутри находится тот, который хихикает и говорит: «Ну как ты можешь писать та­кую чушь?»

Творчество — игра намерения и случая. Иногда самое силь­ное намерение не приносит ничего, кроме ремесла и скуки. Творчество или случается, или не случается. Первое прино­сит высшую человеческую радость, второе — тоску, разоча­рование, депрессию, а иной раз — смерть.

Звезда горит с небес как око Господне — холодное, далекое, недоступное.


Творчество мне напоминает цветок: корни его произрастают в Хаосе, из которого оно пьет жизненные соки и энергию, но расцветает и наполняет благоуханием солнечный Логос. Ис­токи творчества иррациональны и бессознательны. Вне со­мнений, творчество — дитя Хаоса, но любоваться им имеет возможность только разум. И вправду — в темноте и из тем­ноты рождается, но на свету сияет.

Пустота в желудке не так трагична. В пустоте души висит петля смерти.

Мы неполноценны перед Вселенной, и этот комплекс толка­ет нас к идее богоподобности. Нам хочется быть больше: в начале — физически, затем социально, в конце пути — ду­ховно.

Наше стремление отождествиться с вечным духом иног­да выглядит смешно.

Иногда мудро, иногда глупо, но всегда трагично: жизнь человека является превозмоганием ничтожности — не ви­дел я ни одного мыльного пузыря, который смог вознестись к небесам и тем более — ставшего небом.

Часто люди путают поток сознания с Рекой Жизни.

Мужики в соседнем купе напились и начали говорить очень громко: даже в затуманенном сознании стремление услы­шать себя остается важным. Может, только в затуманенном и является важным.

Мы живы, пока обнаруживаем себя в других.

Не смотри в бездну души своей.

Женщина неполноценна в своей природной глупости, но еще более она неполноценна в своем уме — так говорит мужская ущербность.

Увлекаясь осознанием, не наткнись на само осознание — хо­лодное божественное дитя, которому глубоко безразлично где, с кем и во что играть — важна только игра.


Мальчик в соседней палатке сосет палец, я грызу ручку, а его мама курит длинную сигарету: ах, эта любовь к материн­ской груди — сколько форм, а тоска одна.

Когда я научился сохранять осознанность даже тогда, когда мое Эго начало храпеть, я понял, почему я с ним путеше­ствую в теле, в чувствах, в мыслях — с ним интереснее — все время что-то делает, думает, чувствует, желает, иной раз наполняясь самыми грубыми животными страстями — ув­лекается — развлекает.

Самое страшное — забвение. Мы живы, пока о нас помнят. И потому молитесь гаишнику, поднимающему палку — он о вас помнит.

Смотрю на березу и начинаю понимать, почему именно это дерево русские выбрали своим.

Оно совершенно неправильно, но красиво.

Нет в ней цдетастости, но всегда есть как в душе человека игра света и тени.

Дерево темное к корням, но светящееся белизной к небе­сам, — что может быть оптимистичнее!!!

А какая гибкость и какое смирение в этих молодых вет­ках!!!

И всегда, даже когда береза укроется густой зеленью ли­стьев, внутри есть белизна невинности и смерти, но никогда не сплошная. Всегда есть место пятнышку.

То ли говорящая о грехе, то ли о страсти, то ли о мудрости, то ли просто о том, что за днем наступает ночь, и никогда не бывает бесконечной ночи и бесконечного дня.

Я написал два гимна Надежде в этой книге.

Это было в то время, когда Надежда была рядом, все вы знаете — юная, солнцеокая.

Но, как всегда бывает в жизни, Надежды приходили и ухо­дили... И когда я заканчивал второй гимн, он был как сама Надежда — воодушевленный, открывающий простор.

Я думал о том, что вот я напишу третий гимн Надежде, и думал о том, что это будет завершение.

Глубока человеческая вера в то, что Надежда не кончает­ся и что Надежды вереницей разных форм и содержаний


будут приходить и уходить, конечно, в соответствии с логи­кой жизни.

В то время я думал, что я сложу третий гимн, и этот гимн будет самым совершенным.

И сейчас, когда я сижу совсем один в лесу, в палатке, у берега Балтийского моря, я не так надеюсь на то, что гимн сложится.

Сейчас я понимаю, что к сожалению, некоторые Надеж­ды не просто уходят из жизни человека, но иногда уходят и забирают с собой часть души.

И вроде — внутри у меня сидит гимн, как гимн обратной стороне Луны, гимн изнанке Надежды.

И я думаю о том состоянии человека, когда Надежда уже не искрит и когда умолкли все Надежды: на любовь, на сопе­реживание, на понимание, поддержку.

Я думаю о том состоянии человека, когда Надежды, кото­рые приходили в твою жизнь и в которые ты вкладывал свою энергию — они украли твою жизнь и украли твою душу.

Я думаю о том состоянии человека, когда душа пуста, нет в иссушенном теле уже места Надежде, нет в иссякших душах сил для того, чтобы довериться хоть какой-нибудь Надежде, даже Надежде на вечную жизнь.

Я думаю о том состоянии человека, когда даже божествен­ное существование в самых чутких и высоких энергиях не питает твою душу и не греет твое тело.

Я думаю о том состоянии человека, когда похоронены все Надежды и гроб уже опущен, и земля уже стучит по крышке гроба, и когда уже поставлен крест на могиле, и стоящим оста­ется только щемящее чувство тоски этого зрелища: вот стоит крест, вот могила, вот в этом месте похоронены все Надежды.

Что происходит с человеком, когда умирает Надежда...

Что происходит с человеком, когда она закрывает глаза...

Последнее и самое сокровенное.

Приходит отчаяние, отчаяние, которое тянет в петлю, ко­торое тянет тебя в бессмыслицу, которая тянет тебя в бездну тоски.

И что делать, когда все манящие звезды Надежды погас­ли...

Что делать, когда уже сделан последний выдох Надеж­ды...

Мне трудно об этом говорить, мне трудно, как еще живо­му, ходящему, мечтающему, трудно даже помыслить об этом.


Но я был в этой яме, где пахнет трупами Надежд, и я был в том состоянии, когда все звезды погасли, и я могу сказать, что в тот момент, когда умирают все Надежды, открывается прозрение, открывается другой свет, открывается другой простор, где нет места юности, где нет места ликованию, где нет места крыльям парящим.

Это состояние называется человеческой мудростью и без­надежностью.

Бесперспективность не означает, что жизнь кончилась.

Надежда окрыляет, но когда все крылья сломаны, ты по­нимаешь, что ты просто человек.

И можно жить, когда все люди отвернулись от тебя, мож­но жить, когда никто тебя не любит, когда нет ни одной ко­пейки в кармане, и нет надежды, что когда-нибудь они будут.

Именно, когда умирают все Надежды, приходит мудрость человеческого существования, что все наши Надежды — это химера желания, и за пределами желаний нет никаких На­дежд.

И открываются просторы другого существования, суще­ствования без иллюзий: есть жизнь — вдох и выдох, есть шаг, есть движение, есть покой, есть краски и есть возможность присутствия в том, что происходит.

Надежды всегда добавляют больше красок в жизнь, все­гда заставляют биться сердце более быстро, всегда застав­ляют волноваться, тревожат.

Когда умирают Надежды — жизнь пуста.

Вот волны. Можно надеяться, что они спадут, можно наде­яться, что они убыстрятся, но лучше и легче — не надеяться.

Тогда ты понимаешь, что все просто живет в соответствии со своими естественными законами.

Надежды искажают реальность.

Надежды, хоть и вдохновляют, но не добавляют ясности в существование, и когда сидишь на могиле Надежды и пони­маешь, что птица Феникс никогда не возрождалась из пепла, и Афродита никогда не появлялась из морской пены вечно девственной — в этот момент, ты становишься мудрым.

И когда тебя покидают Надежды, остается одна просто­та, простота жизни. И это не мед — такая жизнь, это не ра­дость — такая жизнь, это то, что есть.

И не надейся ни на лучшее, ни на счастье, ни на радость, ни на любовь, ни на власть.

И надеюсь, что когда ты не надеешься, ты становишься человеком Земли.


Может быть, больше червяком, чем человеком, может, больше змеей, чем орлом.

Но как известно, черви и змеи лучше всех чувствуют ре­альность и ближе всех находятся к матери-земле, и им при­суща естественная простота существования: жертва для еды и никаких угрызений совести, никаких надежд на лучшее, никаких желаний и надежд на совершенствование, никаких парений над полем человеческого существования.

Теряющие надежды, может, и более скептичны, но им при­суща мудрость простоты и ясность понимания жизни.

И может быть, не было бы Надежд — не было бы даже ни одного первого вскрика человеческого младенца.

Но когда умирают Надежды, всегда думаешь: «Лучше бы Надежды не рождались, и может быть, ползущие и имеют соль жизни».

Я не верю воплям проклинающих Надежды.

Они надеются на отмщение.

Поверь тишине.

Когда умирают Надежды, приходит великое смирение.

Кргда умирают Надежды, приходит ясность.

Когда умирают Надежды, ты стряхиваешь пыль со своего плаща, и эта пыль и называется Надеждой.

И именно в этот момент рождается ясность без мечтаний, без иллюзий, без желаний воплощений.

Где ты можешь увидеть это состояние?

Это состояние ты можешь увидеть в глазах умирающего, не кричащего, но смирившегося;

это ты можешь увидеть в глазах ребенка, когда он всеми покинут и понимает, что никто уже больше не вернется;

это ты можешь увидеть в бесцветных глазах старца, у ко­торого все друзья уже умерли, и дети уже живут в других мирах, и уже никто не постучится в дверь;

это ты можешь увидеть в глазах замерзающего волка;

это ты можешь увидеть в глазах любого живого существа, которое потеряло Надежду.

Когда я прочитал этот текст, мне стало грустно: гимн по­лучился траурным.

Но ведь не все гимны должны быть в стиле марша Мен­дельсона.

Часто в мелодии похоронного марша мы слышим больше истинности, чем в жизнеутверждающей какофонии звуков по­псовой музыки.


Приходит время, когда ты чувствуешь усталость от самого сокровенного в жизни: от добрых слов, соучастия и даже глаз, наполненных любовью и пониманием; вместилище души тво­ей полно, пора опустошаться — в одиночестве, в страдании, в смерти.

Мы не замечаем свою Смерть и свое Одиночество потому, что они огромны.

Базовый конфликт людей тройственен — противоречия в ви­дении, объяснении и оценке реальности.

Мудрость в старости похожа на небо после летней грозы — все уже отгремело, отшумело, отблестело, все текучее рассе­ялось, обнажив бездонную синеву вечного неба в пронзи­тельной тишине сущностной ясности.

Вначале жизнь кажется огромной, когда мы ходим под сто­лом, дальше наблюдается тенденция к уменьшению и уничи­жению, пока мы не становимся знающими, что она и вправду казалась огромной, как глаза стрекозы, пока мы в них вгля­дываемся.

Благословенна болезнь тела, она дает возможность сопри­коснуться с правдой тщедушия.

Благословенна болезнь души, она открывает те места в душе, откуда все твои устойчивости в желаниях, в целях, в размышлениях и понимании жизни на земле становятся не менее призрачными, чем песнь соловья на рассвете, чем лет­ний туман на мелкой речке в лучах солнца.

В каждый год хоть раз я встречаюсь с недомоганием и каждый раз с недоумением это состояние воспринимаю.

В жизни ничего не меняется.

Я так же работаю — читаю лекции, занимаюсь текстами, общаюсь с детьми и женой, езжу на машине.

Я понимаю, что изнасилованное беспрерывным трудом тело хочет отдохнуть и уже с недоверием и отчаянием дерга­ет за рукав мое осознание, и уже кричит: «Отдохни мужик — дай хоть час расслабиться», но мой трудоголик не понимает, как можно отдыхать или гулять. (Меня и вправду поражает праздное хождение по набережной Волги).


Что я себе позволяю — утром подъехать на берег Волги и на просторе выкурить «длинную» сигарету. Это я считаю на­стройкой и необходимым ритуалом в начале рабочего дня.

И сейчас я чувствую недомогание. И вроде сам бог велел отдохнуть — едет поезд «Ярославль —Москва», я один в купе. Но я смог даже саму болезнь сделать поводом для работы.

Почему.

Мне хочется с последним выдохом сказать себе «Я сде­лал, что мог» и почувствовать свою завершенность.

Пусть последний выдох будет выдохом облегчения.

Часто прогулка по Москве мне напоминает путешествие в Нижние Миры.

Впервые за десять лет занятий эмпирическими психотехни­ками я предпринял пятидневное путешествие в мир шамана.

Вспоминая свою спонтанную инициацию в шаманское со­стояние сознания, я испытываю страх за свое Эго.

Одновременно — какое-то возбуждение и любопытство.

Я готов — вот что это значит.

И уже второй день этого тренинга. Я совершенно «здесь и теперь»: в осознании, в насморке, в чувстве бесконечной ус­талости от себя, людей и слов.

Я знаю, что предтечей шаманского путешествия бывает фи­зическая болезнь, но насморк — какая скука.

Двух женщин из группы — Нелли и Оксану, укусила в глаз мошкара, и они были очень серьезными. Много ли надо жен­щине, чтобы стать серьезнее.

Большой дятел сегодня с утра долбит ель с завидным упор­ством. Я уже второй час слоняюсь и чувствую, что мое осоз­нание не так остро, как клюв дятла.

За большим сопротивлением я вижу большое желание взаи­модействия.

Прочитал книгу А. Восточного «Поток». Меня притянуло на­звание, хотя насторожили еще три названия на обложке и фамилия, явно тоже претендующая на название. Я учу, учу


себя верить предчувствию больше, чем цели, плану, интере­су, но все время попадаюсь в уловку желания знать.

Время проведено, а знаний не добавилось.

Возникло чувство жалости к человеку, который хочет быть больше и лучше всех. Доказывает.

Горы безмолвны.

Небеса тихи.

Ручка долго не бралась в руки после слов «Небеса тихи».

Так грустно пережевывать ту пищу, которую уже пробо­вали на зуб миллиарды ртов.

Но таков мой удел — организовывать так свое восприя­тие, чтобы найти свежие соки в давно набившем оскомину комке грязи, которая жизнью зовется.

Чем больше читаете, тем больше встречаете банальностей. Мо­жет надо было читать в год по страничке и даже сегодня, когда борода седа, любая наивность казалась бы откровением.

Не знаю. Но многое бы отдал за трепет невинности моего сознания.

Вдохнув, не думай о выдохе. Если это не сделает твоя жизнь, то сделает смерть.

Ужас объятий.

Храни свое одиночество как зеницу ока. Потеряв одиноче­ство, ты лишаешься не только Родины, но и последнего убе­жища души, а значит и последней святыни.

Стремление к просветлению — это как плач по невинности.

Когда ты понимаешь, что некуда, не к чему и незачем идти... Что делать? Вдохни и выдохни: истина близка. Одна из игр человеческих — стать значимым.

Где ты, кто ты, в каком ты теле — какая разница, если нет в тебе связи с вечностью — пыль, тлен, сердцебиение бессмыс­лицы.

Самый громкий возглас человека «Жить», самый громкий вопль ужаса «Смерть».


Глаза ребенка и старухи объединяет безвременье и неофор­мленность.

Доступность не означает возможность. Этот закон работает как в духовных путешествиях, так и в социальной жизни. В городе можно купить все — от килограмма муки до крупного завода. Но мало людей, которые покупают крупные заводы. Может и ни одного такого человека не найдешь. И также в духовных путешествиях — пространство открыто, и есть те тропы, которые можно пройти и получить благие дары. Но доступность не означает возможность, и открытость про­странства не означает, что люди могут туда ходить. Тропы пусты, и дары лежат для неистовых и верующих. Это как от­крытые двери в незнакомую квартиру. Двери открыты, но зайти не можешь — тысячи запретов и страхов держат тебя.

Творческий человек ищет вдохновения, как голодный пес ищет пищу.

Мы все являемся наживкой для получения удовольствий для других. Иногда очень хорошими и свежими, иногда не пер­вой свежести, а иногда и никуда не годными.

Не говори об истине, тогда станешь ее хранителем.

Только на берегу Байкала в суровую погоду можно почув­ствовать крайнюю степень озноба — ты становишься как бу­лыжник в его воде.

Смотря на Байкал, можешь получить и урок своего величия, и урок ничтожности. Второе бывает чаще: огромен Байкал и неласков.

В духовных путешествиях становишься философом, но не просветленным. Философия дает повод быть выше всего и всех, просветление смотрит на твою личность глазами смер­ти или безумия. Пройти за пределы этого взгляда трудно.

Я понял, что такое ясный взор. К концу дня христианской аскезы природа наполнилась совершенно другой сочностью восприятия. Я начал различать каждую волну на Байкале, па­дающие дождинки, каждую иголку на лиственнице. Объем,


контрастность, четкость, цветовая насыщенность никогда не поражали меня так.

Был беспросветный дождь — просветления не случилось.

Принимающих тебя много, понимающих мало.

На Байкале четко начинаешь понимать поговорку «Человек полагает, а Господь располагает». Все планы меняются в со­ответствии с Небом, которое динамично, как нрав легкомыс­ленной женщины, которая по воле судьбы попалась тебе в жены.

Смотрел, как стая птиц пролетала то в одну, то в другую сто­рону над Байкалом. Мне это показалось бессмысленным.

Так же суета других людей кажется бессмысленной, пока сам в нее не вовлечен.

Смотрю на Чертов мост. Это узкая тропинка над обрывом,
вырубленная в скале. '

Почему люди опасность для жизни отсылают Дьяволу?

Может Господь руками человеческими сделал этот мост, чтобы они поняли великую драгоценность жизни.

Сейчас я увидел, как мое тело поплыло в Байкал, а затем его вынесло волнами, скрюченное и бездыханное, на берег. Где фантазия? Где реальность?

Назойливую муху убивают. По этой причине не надоедайте человеку. Вас может постичь участь мухи.

Человек нуждается в одиночестве, как кит в глотке воздуха. Иначе он теряет себя.

Знание убивает мечты. Лучше не знать.

«То, что положено Юпитеру, не положено быку». В заповед­нике Прибайкальском все наоборот. Быку можно все — рвать траву, делать тропы, ломать ветви. Человеку не положено.

Встретил девушку к концу дня христианской аскезы, и она


спросила: «Какое бы мне сделать благое деяние»? «Соедини сердце и руки», — сказал я ей. Она не сделала благого деяния. Руки и сердце жили отдельно.

Творя благое деяние — не ожидай благодарности. Само тво­рение благодарно.

Как ласковы глаза твои, Надежда, но как убийственен холод несбывшихся Надежд.

Любое переживание, самое возвышенное, умирает в болтов­не. Осознание и молчание сохраняют свежесть пережитого и дают тот внутренний свет, которым сияют тело, глаза, дви­жения мастера.

Я стоял посредине Байкала, и на меня садились слепни. Я убил одного, второго, третьего. И вот они лежали уже на глади воды. Я думал: «Может Байкал требует жертв, и поэто­му слепни прилетают даже на этот камень, который нахо­дится далеко от берега».

Потом у меня случился инсайт. Для слепней я являюсь просто мясом. И ни Байкал, ни слепни не понимают, что та­кое приносить жертвы. Для слепней я являюсь объектом еды. И затем я начал убивать слепней безо всякого смысла и безо всяких фантазий насчет ритуальности этих действий.

Многое является фактом и не требует интерпретаций, тем более — нахождения глубинного смысла в происходящем. Убил слепня сразу, как только он сел на мое тело. И он даже не успел воткнуть свое жало в мое тело, даже испить крови. Надо понимать одно: даже намерение наказывается.

Две бабочки занимаются любовью в моих тапках. Это очень похоже на истину. Часто важно желание, а не место и время.

В чем суть жизни? Чувствуй и движение, и энергию. Любая прямая, которую ты обозначаешь как стратегию достижения целей, может оказаться самой кривой дорогой, приводящей в тупик.

Будь гибким и будь танцующим Шивой, который все время


просто творит новые формы, соответствующие пульсации жизни. И придет время, когда и ты будешь танцевать — бу­дет танцевать жизнь, чувствуя твои намерения.

Насладись каждым шагом, ибо их количество конечно.

Радуйся счастью быть живым.

Нас мало, больше тех, кто уже или забыл, что живет ради во­сторга жизни, или тех, у кого уже нет тела радости. И милли­арды кладбищ наполнены теми, кто уже не может проявлять и чувствовать восторг.

После трехдневного голодания я с удовольствием съел вер­мишелевый суп быстрого приготовления. Я всегда думал, что это пища для студентов и для нищих. Оказалось, еда просто божественна. Не всегда важна пища, важен голод.

Я заварил очень хороший чай. Там был чабрец, черный чай, зеленый китайский чай, золотой корень. Целые сутки, в жару я отхлебывал этот чай и удивлялся аромату. Когда чая оста­лось на донышке, я обнаружил огромную навозную муху. Я аккуратно взял ее из чая, выкинул ее и подумал: «В конце концов, муха не виновата, что выбрала не ту среду существо­вания для своего тела, а чай был хорош». Наверное, любой человек имеет в себе эту огромную дохлую навозную муху и иногда она может являться его сущностью. Но нам больше важна функция этого человека и какой стороной, каким ка­чеством он к нам поворачивается.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных