В школе надо проводить меньше времени, а не больше

«Мы творили будущее», – сказал он, и ни один из нас

не задумался о том, какое именно будущее мы творили.

И вот оно настало!

Герберт Уэллс. «Когда спящий проснется»

Удивительно, как много разумных, в общем, людей считают, что вызванные упадком института семьи общественные проблемы (в том числе проблемы детей и молодежи) можно решить, усиливая роль государственной системы образования. Эффективным шагом на пути реализации этих проблем им кажется увеличение времени пребывания детей в школе за счет удлинения учебного дня, учебной недели или учебного года. По моему мнению, их позиция во многом связана с тем, что они не понимают разницы между Общиной, Семьей в широком смысле, потребность принадлежать которой испытывает каждый человек, и Общественной структурой, принадлежать которой им предлагает государство.

Из‑за этой путаницы они приходят к выводу, что если плохую общественную структуру заменить хорошей, проблема будет решена. Так как я категорически не согласен с самим исходным утверждением о том, что какая‑либо организация может быть действенной заменой семьи, и так как всем очевидно, что увеличение времени, проводимого ребенком в школе, повлечет за собой значительные финансовые затраты, позвольте объяснить вам, почему я как учитель считаю, что дети должны посвящать школе не больше времени, а меньше.

Люди, одобрительно относящиеся к нашему институту школьного образования, являются, как правило, поклонниками различных общественных структур и, высоко оценивая положительные аспекты таких структур, совершенно не замечают их отрицательных сторон. Я же считаю, что общественные институты, даже хорошие, высасывают соки из семей. Они обеспечивают лишь формальное решение человеческих проблем, в то время как на самом деле человек может научиться решать свои проблемы лишь в результате медленного, органичного процесса самосознания, самопознания и сотрудничества с другими.

Вспомните, например, проблему лишнего веса! Можно прибегнуть к хирургическим приемам, дающим быстрый эффект, но, как мне говорили, девяносто пять процентов несчастных, использующих подобные методы, занимаются самообманом. Потерянный таким образом вес быстро восстанавливается. Другие внешние решения столь же недолговечны. Это же касается и других областей жизни: группа студентов, изучающих право, может объединиться с целью успешной сдачи экзамена, но готовить документы в частной юридической практике им придется потом в одиночку.

Очень много лет назад Аристотель в отличие от Платона понял, что стать полноценным человеком можно, только самому проживая свою жизнь. Положительные эффекты от консультирования с экспертами и выполнения их рекомендаций часто более чем перечеркиваются полной потерей собственной воли. Именно поэтому люди спорят со своими врачами, адвокатами и священниками, объясняя специалистам, чего именно они хотят, вместо того чтобы безропотно принимать то, что им дают, часто сами готовят себе еду, вместо того чтобы питаться в ресторане или размораживать готовые блюда, а также совершают множество других действий, свидетельствующих об их активном участии в собственной жизни. Настоящее общество состоит из настоящих семей, которые сами организуют свою собственную жизнь.

Организациям, однако, не требуется человек как единое целое, а требуется лишь его малая часть. Если вы функционируете в рамках какой‑либо организации, она требует от вас подавления всех присущих вам черт за исключением тех, которые необходимы этой организации, – крайне неестественное для человека состояние, к которому, однако, можно привыкнуть. Взамен организация предлагает вам возможность решить какую‑нибудь вашу задачу – как правило, достаточно ограниченную. По сути, это является сделкой с сатаной, так как в обмен на возможный будущий успех человек должен отказаться от своей личностной целостности. Если вы заключите слишком много таких сделок, вы расчлените себя на множество частей, ни одна из которых не будет полностью человеческой. А времени реинтегрировать все эти части не будет. Такая судьба, как ни печально, постигает многих успешных функционеров, что, безусловно, создает поле работы для судов, занимающихся бракоразводными процессами, и всевозможных консультантов и психотерапевтов.

Фрагментация, вызываемая чрезмерной занятостью во всевозможных организациях и структурах, подрывает целостность личности, порождает ощущение потери контроля над собственной жизнью, что, по сути, соответствует действительности. Если мы честно проанализируем истоки нынешнего кризиса школы и общества, желая найти реальный выход из создавшегося положения, мы должны признать, что школы как организации в значительной степени способствуют агонии современной жизни. Нам нужно не увеличивать, а сокращать время, проводимое в школе.

Я полагаю, вам нужны некоторые подтверждения этому, хотя около миллиона людей, получающих домашнее образование, уже заронили тень сомнения в души всех, и как только их успех получит более широкую огласку, к ним будет приковано еще больше внимания. Тем из вас, кто не слышал, что для получения хорошего образования совсем необязательно посещать уроки дипломированных учителей в официальных лицензированных учебных заведениях, позвольте объяснить механизм, делающий это лицензированное обучение таким плохим. И знайте, что если вы считаете, что «всегда так было», то вы не правы – на самом деле так было не всегда.

Обязательное обучение в фабриках‑школах является очень недавним изобретением. Еще каких‑нибудь тридцать лет назад можно было отдохнуть от массового образования после школы; сейчас это сделать гораздо труднее, так как другая форма массового образования – телевидение – распространилась повсеместно и завладела человеческим вниманием, еще не поглощенным школой. В результате то, что в национальном воспитании молодежи до 1960 года было лишь гротескным, теперь, когда массовое коммерческое развлечение порождает такую же зависимость, как вызывающий галлюцинации наркотик, стало трагичным.

Когда рассматривается общинная сущность таких институциональных образований, как школы, колледжи, вооруженные силы, крупные корпорации и правительственные агентства, как правило, игнорируется тот факт, что они являются никакими не Общинами, а Организациями. В отличие от Общин Организации, как я вам уже говорил, позволяют людям общаться в очень ограниченных рамках, в узком спектре одного или максимум нескольких специфических объединяющих признаков.

Несмотря на ритуалы типа корпоративной рождественской вечеринки или спортивного соревнования, люди – эти человеческие компоненты структуры – расходятся «по домам» в одиночку. И, несмотря на гуманитарную помощь коллег в экстренных случаях, страдают сотрудники организаций также в одиночку, если только у них нет семей или общин, которые страдают вместе с ними.

Это касается даже студенческих общежитий – наиболее привлекательной формы подражания общине. Кто из нас после окончания учебы не испытывал ужасного чувства, что он не в состоянии толком вспомнить ни имен, ни лиц своих приятелей? Или кто вдруг не понимал, что абсолютно не горит желанием возобновить прежние связи?

По большому счету забота о людях в организациях притворна; этот феномен еще мало кому очевиден, но он вызывает озабоченность. Несмотря на искреннюю эмоциональность, поведение людей в рамках какой‑либо общественной структуры часто напоминает пьесу, в которой нужно подогнать написанный сценарий под требования сюжета. Причем это происходит без какого‑либо злого умысла. Просто в рамках организации личностным проявлениям не хватает той глубины и долговечности, которые характерны для их аналогов в рамках общины или семьи. Те из вас, кто помнит удивительную близость, испытываемую в сплоченных спортивных командах, и при этом забыл тех, с кем был когда‑то близок, поймет, что я имею в виду. С другой стороны, можете ли вы представить себе, что забыли, как выглядит ваш близкий родственник?

Если человек вовремя не заметит исчезновения из своей жизни реальной общины, вызванного чрезмерной вовлеченностью в разного рода организации, то в его душе возникнет состояние сродни «форельному голоданию», которому были подвержены следопыты, питающиеся исключительно речной рыбой. Хотя форель вкусна, полезна и утоляет голод, человек со временем начинает страдать от нехватки необходимых питательных веществ.

Такие структуры, как школы, не являются общинами, так же как школьное обучение не является образованием. Отбирая у молодежи пятьдесят процентов всего времени, запирая их вместе с молодыми людьми абсолютно такого же возраста, заставляя начинать и заканчивать работу по звонку, требуя, чтобы люди думали об одном и том же в одно и то же время одним и тем же образом, оценивая людей так же, как мы оцениваем овощи, – и десятком других гнусных и глупых способов – школы подменяют живую жизнь общины уродливым механизмом. Никто не проходит это испытание без ущерба для собственной личности – ни дети, ни учителя, ни администраторы, ни родители.

Община – это место, где люди сталкиваются друг с другом во всем своем личностном разнообразии, со всеми своими положительными, отрицательными и прочими чертами. Община создает условия для наиболее высокого качества жизни, связанной с вовлеченностью каждого в общее дело. Это происходит у всех по‑разному, но это невозможно, когда в соответствии с концепцией школы более десятка лет тратится на то, чтобы слушать, как другие люди говорят, пытаться сделать то, что они требуют, и соответствовать их ожиданиям. Подобная дрессировка не может не наложить отпечаток на всю жизнь.

Поясню это на примере. Организации городских реформаторов будут собираться и обсуждать проблемы бездомных бродяг, а для общины эти бродяги являются реальными людьми, а не абстракцией. Община назовет их по именам – Рон, Дэйв или Марти. И в этом огромная разница.

В общине люди взаимодействуют тысячами разных невидимых способов, и соответственно эмоциональная отдача от этого взаимодействия богата и разнообразна. А организациям доступно только карикатурное подражание общине, поэтому и эмоциональная отдача в них очень ограниченна.

Конечно же, я сам являюсь членом некоторых организаций, но, с моей точки зрения, наиболее безопасными из них являются те, которые не претендуют на звание общины, признают свои границы и сосредоточены исключительно на том, чтобы способствовать решению определенных необходимых задач. Но такой вампирной структуре, как школа, которая отбирает у людей огромное количество времени и энергии, необходимых для строительства общины и семьи, – и все время требует еще, – необходимо вбить в сердце кол и пригвоздить ко гробу. Ненасытность системы формального образования, высосавшей, как кровь, время, которое нам необходимо проводить с нашими детьми, а нашим детям с нами, уже серьезно травмировала нашу способность создавать семьи и общины. Вот поэтому я утверждаю, что нам нужно меньше времени уделять школе, а не больше.

Кто отрицает, что организации в состоянии решать некоторые задачи? Конечно, они в состоянии это делать. Но они совершенно не в состоянии подпитывать людей эмоционально. Крайняя рациональность, присущая им, основана на том же ошибочном толковании человеческой сущности, которым грешило французское просвещение. В своем лучшем проявлении люди гораздо более разнообразны, нежели просто рациональны. Именно поэтому компьютеры никогда не заменят людей; они обречены на рациональность, а вследствие этого на чрезмерную ограниченность.

Организации разъединяют людей, отделяя их сначала от самих себя, а потом от других под предлогом того, что это способствует эффективному решению поставленных задач. Возможно, это и так, но радости жизни это не добавляет. Организации порождают одиночество. Они не могут изменить свою античеловеческую сущность без ущерба для успеха своей деятельности. Великая тайна системы массового образования – в том, что школы выглядят как общины, но на самом деле таковыми не являются. Именно поэтому я считаю, что расширение сферы влияния школы только усугубит опасные тенденции дезинтеграции общества вместо того, чтобы их исправить.

Я буду повторять это до тех пор, пока вам не надоест. Всевозможные общественные структуры наносят огромный вред тем, что, имея внешние признаки общины, порождают у людей ожидания удовлетворения человеческих социальных и психологических потребностей. В действительности же организации на это не способны. Даже такие с виду безобидные ассоциации, как клубы по игре в бридж, шахматные клубы, кружки художественной самодеятельности или объединения социальных активистов, в конечном итоге, если они создают видимость истинной дружбы, порождают странное ощущение одиночества в толпе, столь знакомое всем городским жителям. Кто из нас не испытывал этого чувства? Членство во многих организациях не дает в сумме ощущения принадлежности к общине, которое совершенно не зависит от того, членом скольких организаций вы являетесь и как часто звонит ваш телефон.

От организации бессмысленно ждать больше того, что получаешь при вступлении в нее. Организации не становятся лучше или хуже: ограниченность их цели не оставляет места для какого‑либо значимого развития; они все время сравнительно неизменны. Патологическая пресыщенность, со временем возникающая в результате постоянного повтора поверхностного человеческого общения, проявляется в ощущении, что «друзьям» и «коллегам» вы интересны только в рамках того, насколько вы можете быть им полезны, что их не интересует ваша жизнь, им безразличны ваши надежды, опасения, победы и поражения. На самом же деле «друзья», несправедливо обвиняемые в безразличии, никогда таковыми не являлись; они были лишь такими же членами организации, от которых, по сути, и не следовало ожидать ничего, кроме заботы об общих интересах.

Но наша неутолимая жажда принадлежности к общине и невозможность утолить ее в рамках различных общественных институтов доводят нас до отчаяния. В результате мы ошибочно ищем выход во все новых и новых связях, обманывая себя относительно их сущности. Что бы на самом деле ни означало для нас слово «забота», это гораздо больше, нежели просто компания или основанное на общих интересах товарищество.

В развитии человеческого общества сначала возникли семьи, затем общины и уже на гораздо более поздней стадии – институты, созданные обществом для обслуживания его потребностей. Большая часть того, что общественные институты провозглашают в качестве целей и содержания своего существования, заимствована у семей.

В Соединенных Штатах, особенно в последние полтора столетия, апологеты общественной жизни ратуют за расширение роли общественных институтов и увеличение их влияния на семьи и общины. Они стремятся руководить и предписывать, как это делали короли, хотя здесь есть важное отличие. Во времена древних королей можно было, как правило, делать что угодно за пределом досягаемости их голосов и труб; в наше время технология позволяет государству проникать в жизнь людей повсеместно: если ваше жилище и семья не могут обеспечить вам убежища – спасения нет.

Политические философы и апологеты институциональной жизни утверждают, что общественные институты гораздо лучше семей могут создать в обществе порядок и, следовательно, они должны быть не ведомыми, а ведущими. Институциональные лидеры воспринимают себя в качестве великих синтетических отцов для миллионов синтетических детей, под которыми я подразумеваю и нас с вами. При таком подходе все мы находимся в некой абстрактной семейной связи, а государство является для нас истинной матерью и истинным отцом и, следовательно, требует от нас первоочередной и первостепенной преданности.

Президент Кеннеди говорил: «Не спрашивайте, что ваша страна может сделать для вас, а спрашивайте лучше, что вы можете сделать для своей страны». Так как вы являетесь реальными и осязаемыми, а государство, которое вам якобы принадлежит, представляет собой одну из вербальных абстракций, то становится очевидным, что предписание президента есть не что иное, как проявление философии синтетической семьи, где Общество имеет приоритет над Семьей. Если вас устраивает такой подход, то вы, вероятно, также считаете, что нашу школьную систему можно привести в порядок путем несложных манипуляций. Но если вам странно и неуютно представлять себя и свою семью придатком государства, то мы с вами настроены на одну волну. В этом случае вы, наверное, разделяете мое убеждение, что нам необходимо не увеличивать, а сокращать школьную нагрузку.

Я бы хотел остановиться на разрушительном воздействии, которое оказывает на жизнь человека ложное утверждение о прерогативе общественных институтов над личной и семейной жизнью. Это воздействие одинаково разрушительно, исходит ли оно от правительства, коммерческой корпорации или какой‑либо другой организационной структуры.

Как я уже говорил, любая организация фильтрует людей – она отбирает их из числа других по определенным признакам. В школу, например, берут детей одного возраста, хотя часто отбор происходит еще на основании других параметров.

И если результат, достигнутый в рамках этого чрезвычайно ограниченного сообщества, считается мерилом успеха, если главной целью ребенка становится пятерка, для получения которой требуется практически все его время и внимание, если о человеке судят по его успеху или поражению в этой абстрактной гонке, то это означает, что создан такой социальный механизм, который, придавая значимость по сути своей бессмысленному и фантастическому поведению, неизбежно приводит к обесчеловечиванию учеников, к их отчуждению от собственной личности, к разрыву их естественных связей с родителями, у которых они учились бы при других обстоятельствах.

Добро пожаловать в мир массового школьного образования, который провозглашает эту цель своим основным достижением! Вы уверены, что нам необходимо расширять его охват?

В преддверии двадцать первого века приходится констатировать, что Соединенные Штаты, которые раньше были страной Общин, стали страной Институтов. В больших городах практически нет нормальных условий для здоровых общинных отношений. Частично это связано с наплывом приезжих, частично – с ограниченным пространством, частично – с загрязнением окружающей среды, но в большей степени – с постоянным соперничеством разных институтов и организаций за опеку над детьми и стариками, за монополизацию контроля за временем всех. Изоляция старых и малых от реальной жизни, изоляция работающей части населения от жизни молодежи и стариков привела к разрыву фундаментальной связи между поколениями. Беды, которые явились результатом этого разрыва, невозможно устранить искусственными средствами. Там, где молодежь и старики находятся под замком, никаких живых, настоящих общин возникнуть не может.

Кое‑где усеченные формы общин еще борются за существование, в основном там, где яро отстаивается культурная однородность, как, например, в Бенсонхерсте в Бруклине или на Польских холмах в Питсбурге, но в основной своей массе община в городах и пригородах является призрачной иллюзией. Если вы при переезде из одного района в другой или из одного пригорода в другой быстро забыли своих прежних друзей, значит, вы испытали феномен, о котором я говорю. В настоящее время около девяноста процентов населения Соединенных Штатов сосредоточено в пятидесяти городских агломерациях. Такая концентрация явилась следствием естественных исторических процессов, но люди при этом лишились возможности участвовать в какой‑либо ярко выраженной общинной деятельности. Они отчуждены от своих собственных человеческих интересов. Что еще может означать тот факт, что лишь пятьдесят процентов нашего совершеннолетнего населения зарегистрировано в качестве избирателей? И из этих пятидесяти процентов от силы половина действительно голосует. В двухпартийных избирательных округах одной восьмой части населения достаточно для выбора государственных чиновников, при условии, что голоса распределятся примерно поровну. То, что раньше считалось гражданским долгом, стало факультативным правом; прямым и быстрым следствием отчуждения от жизни по законам общины является безразличие практически ко всему.

Когда вместо общины людям предлагается ее институциональное подобие, представленное многочисленными сетевыми структурами (обязательными, типа школы, или «добровольными», типа рабочих мест), отказывающимися от человеческого многообразия, то базовые человеческие потребности подвергаются серьезнейшей опасности, которая многократно усугубляется в случае, когда все это касается детей. Институциональные цели, какими бы разумными и благородными они ни были, не могут гармонично сочетаться с уникальностью индивидуальных целей человеческой личности. Независимо от того, сколь хороши руководители организации, сама она лишена нравственности, так как оценивается бухгалтерскими методами.

Организация – это структура, существующая для достижения собственных целей, ни один человек не является для нее уникальным. Она продолжает свое существование даже после полной смены состава сотрудников. Организация – это воплощенная в жизнь идея, сотрудники являются лишь средством ее достижения. Целью общественных структур является унификация людей ради решения задач Организации, тогда как в основе существования Семьи и Общины лежит объединение индивидуальностей ради их общего дела. Переориентируя нашу жизнь с семейно‑общинного уклада на общественно‑институтский, мы, по сути, возводим на престол машину.

Около века назад французский социолог написал, что негласной целью любого общественного института является собственное выживание и рост, а не выполнение официально провозглашенной задачи. Например, основная цель государственной почтовой службы – не доставка почты, а создание условий для обеспечения зарплаты своих служащих и возможности карьерного продвижения для наиболее честолюбивых из них. Основная цель военной организации – не защита национальной безопасности, а участие в распределении доли национального богатства для обеспечения потребностей своего личного состава.

Если вы считаете, что к школьному образованию все это не имеет отношения, вспомните систему государственных школ города Нью‑Йорка, где я преподаю, являющуюся одной из крупнейших деловых структур на Земле. И хотя образование, предоставляемое этим абстрактным родителем, не выдерживает никакой критики, право этой структуры заставлять свою клиентуру принимать их весьма сомнительные услуги, по‑прежнему гарантируется государством. И сейчас аккумулируются силы для того, чтобы распространить влияние этого института еще дальше – притом, что существует масса свидетельств полного его провала на протяжении всей истории своего существования.

Что придает атмосфере маленького провинциального городка или другого удаленного от столицы места ощущение кардинального отличия от атмосферы большого города? Это не просто пейзаж, радикально отличающийся от городского, а ощущение большей свободы от вмешательства государства в личную жизнь. Большой Отец не так пристально наблюдает за такими местами. Где его присутствие больше всего ощущается, так это в школах, которые даже там источают озлобленность, зависть, соперничество и кастовость в виде оценивания детей и разделения их на «хорошие» и «плохие» классы. Но в таких местах существует противоядие в виде домашней и общинной жизни.

Этот бизнес, называемый «образованием», хотя, по сути, он является дрессировкой, служит типичным примером конфликта между институциональными и традиционными общественными интересами. На протяжении ста пятидесяти лет государственное образование в качестве своей основной цели считало возможным провозглашение подготовки детей к экономическому успеху. Хорошее образование в понимании официальной школы является залогом получения в дальнейшем хорошей работы, хороших денег, хороших (дорогих) вещей. Это стало универсальным национальным знаменем, поднятым как Гарвардами, так и средними школами. До тех пор, пока правдивость или философская суть этой логической цепочки никем не оспорена, такой лозунг облегчает управление и устрашение как учеников, так и их родителей. Интересно отметить, что Американская ассоциация учителей в качестве одной из своих задач формулирует убеждение делового сообщества в том, что принимать людей на работу и продвигать их по службе надо в том числе на основании их школьных оценок. В таком случае не будет нарушаться формула «школьные оценки = деньги». До сих пор при приеме на работу предприниматели руководствовались здравым смыслом, предпочитая в качестве основных критериев не оценки, а деловые качества и личное мнение о претенденте. Неизвестно, сколько они еще продержатся под напором государственной системы образования.

Абсурдность придания образованию товарных черт становится очевидной, если мы зададимся вопросом: что дает попытка рассматривать образование как способ дальнейшего раскручивания философии потребления, угрожающей земле, воздуху и воде нашей планеты? Следует ли продолжать убеждать людей в том, что они могут купить счастье, когда действительность свидетельствует об обратном? Следует ли закрывать глаза на то, что наркомания, алкоголизм, подростковый суицид, разводы и другие жесты отчаяния в гораздо большей степени поражают богатых, нежели бедных?

От правильного понимания сути этого вопроса, которого мы столь долго избегали, зависит осознание болезни, которая нас убивает, и поиск методов ее лечения. Что же все‑таки должно быть целью всеобщего школьного обучения? Ответ «Обучение письму, чтению и арифметике» не может быть принят, так как при правильном подходе это занимает в общей сложности менее ста часов, и у нас есть многочисленные свидетельства того, что каждый легко это постигает сам в нужном месте и в нужное время.

Зачем же мы в принудительном порядке запираем детей на двенадцать лет в специально подготовленном государством месте? Уж наверняка не для того, чтобы некоторые из них смогли разбогатеть. Даже если это и соответствовало бы действительности, в чем лично я сомневаюсь, любое здоровое общество оценило бы такое образование крайне отрицательно. Оно разделяет и классифицирует людей, заставляя их соперничать друг с другом и официально клеймя проигравших плохими оценками, отождествляя их, таким образом, с низкосортным материалом. Конечной целью победителей является возможность купить больше вещей. Я не думаю, что кто‑либо удовлетворится столь глупым выводом. Меня не оставляет чувство, что если нам удастся понять, чего же мы хотим достичь, запирая детей в школы, мы вдруг поймем, на каком же этапе мы повернули не туда. Я в достаточной степени верю в воображение и находчивость американцев, чтобы считать, что, поняв это, мы сможем тут же предложить лучший путь, что у нас появится целый супермаркет достойных идей.

Одно я знаю наверняка: большинство из тех, кто знает, что такое любящая семья, хочет, чтобы их дети это тоже познали. И еще я знаю, что на каком‑то этапе все должны испытать принадлежность какому‑то месту – холмам, улицам, рекам и озерам, людям, – в противном случае вы проживете жалкую жизнь изгнанника. Образование – это в значительной степени поиск личного смысла и постановка личной цели. Как можно достичь этого, держа детей взаперти от реальной жизни, в моей голове не укладывается.

Важным различием между общиной и институтом является наличие у общин естественных границ; они либо прекращают рост, либо умирают. Причина этого – в том, что в общинах и семьях каждый человек является уникальным, влияющим на сознание всех других членов общины. Постоянное внимание, которым человек окружен в Общине, придает всем, и богатым, и бедным, чувство собственной значимости, так как значимость ощущается тогда, когда другие обращают на тебя внимание. Внимание, конечно, можно купить, но истинное внимание и купленное – это совсем не одно и то же. Псевдообщинная жизнь, когда вы живете рядом с другими, не замечая их, под постоянной угрозой вторжения неприятных вам посторонних людей, дает прямо противоположный эффект. В псевдообщинной жизни вы по большей части анонимны и хотите таковым остаться из‑за всевозможных опасностей, которым другие люди могут вас подвергнуть, если узнают о вашем существовании. Обратить на себя внимание в псевдообщине можно практически только купив его, так как преобладающая атмосфера – это атмосфера равнодушия. Псевдообщина – это лишь другая форма организации: в ней дружба и преданность преходящи, ее проблемы считаются чужими проблемами (проблемами того, кому платят за их решение), в ней и дети, и старики воспринимаются по большей части как раздражители, и общей мечтой всех членов является желание найти место получше, менять худшее на лучшее до бесконечности.

В отличие от настоящих общин псевдообщины и другие всеобъемлющие организации, такие как школы, расширяются максимально, настолько, насколько им это удается. «Больше» совсем не обязательно означает «лучше», но больше всегда означает прибыльнее для людей, которые на этом зарабатывают. Именно это соображение лежит в основе нынешних призывов еще более укрепить и расширить влияние школы: очень много людей смогут на этом росте сделать большие деньги.

В отличие от сложных, часто непостижимых и неизмеримых радостей общинной и семейной жизни успех в организации всегда измеряется математическим выражением превосходства: «Сколько пятерок? Сколько килограммов сброшено? Сколько запросов отправлено?» Соперничество находится в крови организаций, и точность, выраженная присвоением порядковых мест за достигнутые результаты, является их излюбленным стилем.

Конкуренция предпринимателей, как правило, играет на руку потребителям; бизнес вынужден идти в ногу со временем, постоянно держать высокую планку. Соперничество в пределах такой организации, как школа, – совершенно другое дело. В школе борются за благосклонность учителя, а эта благосклонность зависит от множества различных субъективных параметров; она всегда немного произвольна, а зачастую и очень пагубна. Она порождает зависть, недовольство и веру в чудеса. Учителя, в свою очередь, должны бороться за произвольно проявляемую благосклонность администраторов, от которых зависит получение хороших или плохих классов, хороших или плохих помещений, доступ к учебным материалам и к прочим заложникам послушания, подобострастия и субординации. Школьная культура основана на целой системе материальных поощрений и наказаний: пятерки и двойки, золотые звезды, «хорошие» классы, доступ к копировальной технике. В стенах таких учебных заведений теряет смысл все, что мы когда‑либо слышали о том, почему люди стремятся к знаниям и стараются работать с полной отдачей.

Правда как таковая – еще один водораздел между общинами и организациями. В общине, если вы нарушите слово, все об этом узнают и у вас возникнут серьезные проблемы. Но во всех крупных организациях ложь во имя личной выгоды является нормой поведения; в школах это тоже входит в правила игры. Родителям большей частью лгут или говорят полуправду, так как их обычно считают противниками. По крайней мере так было во всех школах, где мне довелось работать. Только самые глупые сотрудники не прибегают ко лжи; наказания в случае разоблачения практически никакого, а выгода в случае успеха может быть значительной. Тот, кто бьет в барабаны по поводу злоупотреблений, рискует быть подвергнутым изоляции или безжалостным гонениям. Борцы за правду никогда не получают продвижения по службе, так как выступив против организации однажды, они вполне могут сделать это еще раз.

Реймский собор является ярчайшим примером того, что может совершить община и что мы рискуем потерять, если не поймем разницу между этим человеческим чудом и социальным механизмом, называемым организация. Реймский собор строился на протяжении ста лет людьми, которые работали круглосуточно без помощи каких‑либо мощных механизмов. Все работали добровольно, никакого рабского принуждения не было. Ни в одной школе не преподавали в качестве предмета строительство соборов.

Что заставляло людей на протяжении ста лет вместе работать? Что бы это ни было, этому стоит поучиться. Мы знаем, что люди были объединены семейными и дружественными узами и знали, какой храм им нужен. Папы и архиепископы не имели к этому никакого отношения; готическая архитектура как таковая возникла из чистого стремления; готический собор стоит как маяк, освещающий то, что может создать свободное человеческое единство. Он является тем ориентиром, по которому можно оценивать собственную жизнь.

В Реймсе крепостные, фермеры и крестьяне заполнили огромные пространства потрясающими по красоте витражами, но никто из них и не подумал оставить где‑либо свою подпись. Никто не знает, кто спроектировал и создал эти витражи, так как в то время еще не существовала современная форма институционального бахвальства, коррумпирующая общинный дух. После всех прошедших веков они по‑прежнему показывают, что значит быть настоящим человеком.

Общины – это добровольные сообщества людей, в них входят не только члены семьи, но и друзья. Понятие «семья» понимается ими очень широко, поскольку общинные отношения распространяются не только на кровных родственников, но и на других людей, близких по духу. Несмотря на то что люди не живут в одном доме, между ними существуют сложные взаимоотношения общности и взаимных обязательств, характерные для семьи.

Когда жизненная целостность, являющаяся следствием принадлежности семье или общине, по какой‑то причине недостижима, единственной альтернативой, помимо жизни в изоляции, является поиск искусственной интеграции в одну из многочисленных организационных структур. Искусственная интеграция, контролирующая группы людей – вспомните институтские общежития или студенческие группы, – кажется людям сильной, но на самом деле является довольно слабой; кажется прочной, но на поверку оказывается рыхлой; предполагает долгосрочность, но обычно быстро рассыпается. И как правило, она плохо отвечает потребностям людей, хотя прикрывается именно ими.

Добро пожаловать в мир школы! Школьная реформа должна начаться с того, чтобы школа прекратила функционировать как киста, как непроницаемое изолированное тело, пожирающее наши деньги, наших детей, наше время и ничего не дающее взамен. Неужели нам нужно еще больше школы?

В последние годы я много думал над проблемой трансформации системы обязательного школьного образования в некую эмоционально обогащающую общину, так как наметилась прямо противоположная тенденция – значительно увеличить кусок, который школа отхватывает у молодого человека из его семейного, общинного и личного времени. Пробные шары регулярно запускаются в средствах массовой информации и на телевидении, а это означает, что некие влиятельные группы готовятся расширить влияние обязательного школьного образования, несмотря на его ужасающие результаты. С моей точки зрения, это свидетельствует о том, что они чувствуют себя всесильными.

Я часто слышу, что имело бы смысл увеличить продолжительность школьного дня и установить его с девяти утра до пяти вечера, или даже с девяти утра до девяти вечера, а учебный год должен соответствовать календарному. Говорят, что мы больше не являемся сельскохозяйственной страной, чтобы распускать детей летом на каникулы для уборки урожая. Предлагается, чтобы эта всеобъемлющая школа нового образца кормила ужином, заботилась о вечернем развлечении, оказывала консультационные и медицинские услуги, равно как и целый ряд других услуг. Все это превратит школу в синтетическую семью для детей, якобы лучшую для многих неблагополучных ребят, чем их настоящие семьи; и это якобы уравняет шансы для детей из разных семей.

Мне, однако, как учителю кажется, что школа сама по себе является серьезной причиной возникновения неблагополучных семей и общин. Она разъединяет детей и родителей и препятствует жизненно важному взаимодействию их друг с другом, возникновению и удовлетворению интереса относительно жизни друг друга. Школа подавляет семейную жизнь, отбирая время, необходимое для развития полноценной семьи, а потом сама же и обвиняет семью в ее слабости. Это похоже на то, как злонамеренный человек преждевременно вытаскивает фотографию из проявителя, а потом обвиняет фотографа в некомпетентности.

Некоторое время назад сенатор от штата Массачусетс сказал, что до перехода на всеобщее обязательное школьное образование уровень грамотности в его штате был выше. Над этим стоит всерьез задуматься: школы уже давно достигли своей максимальной эффективности и увеличение времени, проводимого в школе, только усугубит положение вместо того, чтобы исправить его.

Чем бы ни являлось образование, оно должно сделать вас уникальной личностью, а не конформистом; оно должно сформировать ваше уникальное Я, способное отвечать на вызовы жизни; оно должно позволить вам обрести ценности, которые стали бы вашей дорожной картой в жизни; оно должно сделать вас духовно богатым человеком, любящим то, что вы делаете, где бы и с кем бы вы ни находились; оно должно показать вам, что именно важно в этой жизни, научить, как жить и как умереть.

На развитие образования в Соединенных Штатах оказала влияние социальная теория, утверждающая, что есть только один правильный путь роста и взросления. Это древняя египетская идея, выраженная пирамидой с глазом на верху, отображенной на оборотной стороне долларовой купюры. Каждый человек является камнем, имеющим определенное положение в пирамиде. Эта теория представлялась во множестве разных видов, но в конечном итоге она выражает мировоззрение умов, одержимых жаждой контроля над другими умами, идеей господства и интервенционистскими стратегиями для удержания своего господства.

Возможно, эта теория была хороша для фараонов, но нам она особой пользы не принесла. История не подтверждает тезис о том, что во время развития и становления молодой личности должна доминировать только какая‑то одна идея, однако поборники этой идеи никогда еще не были так близки к успеху. Гул пчелиного улья, являющегося прообразом общества, предсказанного Фрэнсисом Бэконом и описанного Гербертом Уэллсом в романе «Когда спящий проснется», еще никогда не звучал так громко, как сейчас.

Защита личной жизни, человеческого разнообразия и индивидуальности зависит от того, как мы воспитываем нашу молодежь. Дети учатся на примере того, как они живут. Заприте детей в классе, и они проживут жизнь в невидимой клетке, лишенные опыта общинной жизни; все время прерывайте их занятия звонками и гонгами, и они привыкнут, что дело любой важности может быть прервано; заставьте их вымаливать разрешение на то, чтобы справить естественную нужду, и они станут лгунами и подхалимами; высмеивайте их, и они будут избегать человеческого общения; стыдите их, и они найдут сотни способов поквитаться с вами. Привычки, прививаемые такими крупномасштабными организациями, как школа, губительны.

С другой стороны, индивидуальность, семья и община являются по определению проявлениями своеобразия, а ни в коей мере не «единственно‑правильного‑пути‑развития». Личное время совершенно необходимо для развития личности, и оно также совершенно необходимо для развития индивидуальной системы ценностей, без которой мы личностью являться не можем. Чтобы индивидуальный характер, присущий каждому конкретному человеку, мог развиться, необходимо ослабить государственный надзор над детьми и семьями, равно как и их запугивание. Без развития личности свобода теряет смысл.

Моя учительская практика показала, что теория и практика массового образования фатально порочны; они не могут служить развитию демократической логики национальной идеи, так как они предали принцип демократии. Принцип демократии по‑прежнему является лучшей национальной идеологией, но мы ему в настоящее время не следуем.

Массовое образование не может способствовать построению справедливого общества, потому что оно само построено на нечестной конкуренции, угнетении и запугивании. Школы, которым мы позволили развиться, не в состоянии сформировать систему нематериальных ценностей, придающих смысл жизни любого человека, бедного или богатого, так как они сами сотканы из византийского гобелена наград и наказаний, пряников и кнутов. Работа в обмен на официальную благосклонность, оценки или прочие побрякушки субординации – ничего общего с образованием это не имеет, все это атрибуты рабства, а не свободы.

Массовое школьное обучение калечит детей. Не надо нам его дальнейшего расширения! И под прикрытием того, что оно идентично образованию, оно обчищает наши карманы, как это предвидел Сократ еще тысячи лет назад. Одним из основных признаков истинного образования является то, что оно не стоит дорого; оно не зависит от дорогих технологий. Опыт, который учит, и самосознание, подстегивающее этот процесс, практически бесплатны. На этом трудно заработать большие деньги. А вот система школьного обучения является прекрасной кормушкой, все более и более изощренной.

Шестьдесят пять лет назад Бертран Рассел, возможно, величайший математик двадцатого столетия, великий философ, да к тому же и близкий родственник английского короля, понял, что массовое обучение в Соединенных Штатах имело глубоко антидемократическую цель, что оно являлось способом создания искусственного национального единства путем уничтожения людского разнообразия и устранения кузницы, которая это разнообразие порождает, – Семьи. Лорд Рассел считал, что массовое школьное обучение порождает легко узнаваемого американского ученика: неинтеллектуального, суеверного, неуверенного в себе и с меньшей, по определению Рассела, «внутренней свободой», чем у его (или ее) сверстника в любой из известных ему стран. Эти бывшие школьники становились потом гражданами со слабым характером, одинаково презирающими умственное превосходство и эстетику, не в состоянии справиться с личными кризисами своей собственной жизни.

Американское национальное единство всегда было центральной проблемой американской жизни. Это лежало в основе всех наших начинаний и покорения целого континента. Это было актуально в 1790 году, это остается актуальным, даже, может быть, и в большей степени, по прошествии двухсот лет. Где‑то примерно в период Гражданской войны мы стали искать более быстрые пути достижения желаемого единства искусственными методами. Обязательное школьное обучение стало одним из таких методов. «Хватайте детей!» – сказал Джон Коттон в колониальном Бостоне. Это показалось такой хорошей идеей, что люди, молящиеся на идею «единства», так и сделали. Потребовалось тридцать лет, чтобы сломить яростное сопротивление людей, но к 1880 году желаемое свершилось – дети были захвачены. На протяжении последних ста десяти лет толпа, проповедующая «один‑правильный‑путь‑развития», все пытается безуспешно понять, что же с детьми делать.

Возможно, настало время попробовать другие методы. «Хорошие заборы – хорошие соседи», сказал Роберт Фрост. Наиболее естественный способ научиться жить вместе в обществе – это сначала научиться жить порознь – как личности и как семьи. Только когда человек сам себя хорошо ощущает, он может хорошо относиться к другим.

Но мы подошли к проблеме единства механически, как будто можно было внедрить инженерное решение, загнав разнообразные семьи и общины под широкую гомогенизирующую крышу таких учреждений, как обязательные школы. Внедрение этой схемы привело к предательству демократических идеалов, являвшихся единственным оправданием нашего национального эксперимента.

Попытка срезать путь продолжается, и она разрушает семьи и общины сейчас так же, как и раньше. Восстановите их, и молодые люди сами станут себя обучать – с нашей помощью – так же, как они это делали на заре нашего государства. Сейчас они работают исключительно за деньги, а это никогда не являлось первоклассным стимулом. Сломайте систему институциональных школ, отмените учительскую лицензию, позвольте любому желающему набирать учеников, дайте возможность людям организовать собственную школу, доверьтесь свободной рыночной конкуренции. Я понимаю, легче сказать, нежели сделать, но разве у нас остался выбор? В школе надо проводить меньше времени, а не больше!

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: