Главная
Популярная публикация
Научная публикация
Случайная публикация
Обратная связь
ТОР 5 статей:
Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия
Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века
Ценовые и неценовые факторы
Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка
Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы
КАТЕГОРИИ:
|
Джек Керуак. Бродяги Дхармы 8 страница
Если у бродяг Дхармы будут когда-нибудь братья в Америке, которые будутжить в миру, нормальной домашней жизнью, с женой и детьми, - эти братьябудут такими, как Шон Монахан. Шон, молодой плотник, жил в старом деревянном доме на отшибе отстолпившихся коттеджей Корте-Мадера, ездил на допотопном драндулете,собственноручно пристроил к дому заднюю веранду под детскую для будущихдетей и выбрал себе жену, полностью разделявшую его взгляды на то, какбезбедно прожить в Америке без особых доходов. Шон любил брать отгулы простотак, для того, чтобы подняться на холм в хижину, принадлежащую к арендуемойим собственности, и там целый день медитировать, изучать буддистские сутры,пить чай и дремать. Жена его, Кристина, юная красавица с медовыми волосами,ходила по дому и двору босиком, развешивала белье, пекла домашний хлеб ипеченье. Она была мастерица готовить еду из ничего. В прошлом году Джефиочень порадовал их, подарив им на годовщину десятифунтовый мешок муки. Шонбыл настоящим патриархом, как в прежние времена, и, несмотря на своидвадцать два, носил, как святой Иосиф, окладистую бороду, посверкивая оттудабелозубой улыбкой и молодыми синими глазами. Две маленькие дочурки тожебегали везде босиком и росли весьма самостоятельными. Пол устилали плетеные соломенные циновки - входя, здесь такжеполагалось разуваться. Было много книг и единственная дорогая вещь -отличный проигрыватель, чтобы слушать собранную Шоном богатую коллекциюиндейской музыки, фламенко и джаза. Даже китайские и японские пластинки унего были. Обедали за низким черным лакированным столиком, в японском стиле,причем сидеть, хочешь не хочешь, полагалось на циновках. Кристинапревосходно готовила супы и свежие бисквиты. Прибыв в полдень на "Грейхаунде", я прошел еще около мили по гудроновойдороге, и Кристина тут же усадила меня за горячий суп и горячий хлеб смаслом. Какое, право, славное существо. "Шон и Джефи на работе в Сосалито.Вернутся около пяти". - Пойду посмотрю домик, подожду их там. - Хочешь, посиди здесь, можешь музыку послушать. - Да нет, не буду тебе мешать. - Вовсе ты мне не мешаешь, я должна только развесить белье, испечьхлеба на вечер и кое-что заштопать. - С такой женой Шон, не особо напрягаясьна работе, сумел положить в банк несколько тысяч. Как истый патриарх, Шонбыл щедр и гостеприимен, всегда уговаривал пообедать, а если в гостяхоказывалось человек двенадцать - накрывали во дворе, на огромной доске, обедбывал простой, но вкусный, и всегда с большим кувшином красного вина. Вино,однако, покупалось вcкладчину, насчет этого было строго, а если кто приезжална все выходные (как обычно и делали), полагалось привозить еду или деньгина еду. Ночью во дворе, под звездами и деревьями, все сидели сытые,довольные, пили красное вино, а Шон брал гитару и пел народные песни. Когдая уставал от этого, то поднимался к себе на холм и ложился спать. Наевшись и поболтав с Кристиной, я взобрался на холм. Крутой подъемвыводил прямо к заднему крыльцу. Вокруг гигантские пондерозы и другие сосны,а на соседнем участке - залитый солнцем выгон с полевыми цветами и двевеликолепные гнедые, склонивших изящные шеи к сочной траве. "Да, -восхитился я, - это покруче, чем леса Северной Каролины!" На травянистомсклоне Шон и Джефи повалили три эвкалипта и распилили их бензопилой набревна. Я увидел, что они уже начали расщеплять их клиньями и колоть надрова. Тропинка поднималась на холм так круто, что приходилось передвигатьсячуть ли не на четырех, по-обезьяньи. Вдоль тропы шла кипарисовая аллея,высаженная стариком, который умер несколько лет назад в этой хижине. Аллеяслужила защитой от холодных ветров, несущих с моря туман. Подъем делился натри части: задний двор Шона, затем забранный оградой маленький чистый"олений парк", где я как-то ночью действительно видел оленей, пять штук(вообще вся территория была заповедником); наконец, последняя ограда итравянистый холм с внезапным обрывом справа, где домик был едва различим задеревьями и цветущими кустами. Позади домика - хорошо сработанногостроеньица о трех комнатах (одна уже была занята Джефи) - запас отличныхдров, козлы, топоры, подальше - уборная, без крыши, просто дырка в земле идоска. А на дворе - словно первое утро мира, солнце струится сквозь морегустой листвы, кругом птички-бабочки скачут, тепло, чудесно, аромат горноговереска и цветов над проволочной изгородью, тянущейся до самой вершины,откуда открывается великолепный вид на Марин-Каунти. Я вошел в домик. На двери табличка с китайскими письменами: я так и не выяснил, что ониозначают, вероятно, заклинание от Мары (Мара - Соблазн). Внутри - прекраснаяпростота, свойственная всем жилищам Джефи: все аккуратно, целесообразно и,как ни странно, красиво, хотя на украшение не потрачено ни цента. Старыеглиняные кувшины взрываются охапками цветов, собранных возле дома. Аккуратносоставлены в апельсиновых ящиках книги. На полу - недорогие соломенныециновки. Стены, как я уже говорил, обшиты холстом - лучших обоев непридумаешь, и вид хороший, и запах. Циновка, на которой Джефи спал, покрытатонким матрасом и пестрой шалью, в головах - опрятно скатанный с утраспальный мешок. Рюкзак и прочее снаряжение убраны в чулан, за холщовуюзанавеску. По стенам развешаны репродукции китайской живописи на шелке,карты Марин-Каунти и северо-западного Вашингтона, а также разные стихи -написав стихи, он попросту вешал их на гвоздь, чтобы кто хочет, могпрочесть. Последний листок, перекрывающий прочие, гласил: "Началось с того,что над крыльцом завис колибри, в двух ярдах отсюда, в дверях, затемупорхнул; отложив книгу, увидел я старый столб, покосившийся в жесткойземле, застрявший в огромном кусте желтых цветов выше моей головы, сквозькоторые я пробираюсь каждый раз, возвращаясь домой. Солнце словлено в сетьих сплетенных теней. Хохлатые воробьи вовсю расчирикались в кронах, петухкукарекает день напролет в долине внизу. За спиной моей Шон Монахан, греясьна солнце, читает "Алмазную Сутру". Вчера я читал "Миграции птиц".Золотистая ржанка, полярная крачка - большая абстракция, ставшая явью,стучится ко мне: скоро дрозды и вьюрки улетят, скоро туманным апрельскимденьком солнце согреет мой холм, и узнаю без книги: птицы морские тянутсявдоль побережья к северу, вслед за весной, чтоб через шесть недель на Аляскегнездиться". И подпись: "Джефет М. Райдер, кипарисовая хижина, 18.III.56". Нарушать порядок в отсутствие хозяина не хотелось, так что я прилег ввысокой траве и продремал там до вечера. Но потом сообразил: "Приготовлю-каславный ужин для Джефи," - спустился в магазин, накупил бобов, солонины,разной бакалеи, вернулся, затопил плиту и приготовил целую кастрюлю бобов,как у нас в Новой Англии, с мелиссой и луком. Я поразился тому, как Джефихранил еду: на полке у плиты - пара луковиц, апельсин, мешочек пророщеннойпшеницы, банки с карри и рисом, загадочные куски сушеных китайскихводорослей, бутылочка соевого соуса (для изготовления загадочных китайскихблюд). Соль и перец - в аккуратных целлофановых пакетиках, перетянутыхрезинкой. Здесь ничего не пропадало и не тратилось впустую. А я учредил унего посреди кухни мощную, внушительную кастрюлю свинины с бобами - вдругему не понравится? Еще была большая краюха вкусного черного хлеба отКристины, а хлебным ножом служил кинжал, попросту воткнутый в доску. Стемнело; я ждал во дворе, оставив кастрюлю с едой на плите, чтоб неостыла. Наколол немного дров, подложил к тем, что лежали за плитой. С океанаподуло туманом; низко клонясь, зашумели деревья, С вершины холма были видныодни лишь деревья, сплошные деревья, шумящее море деревьев. Рай, настоящийрай. Похолодало, я пошел в дом, напевая, подбросил дров и закрыл окно.Собственно, вместо окон были просто съемные пластиковые щиты, умноеизобретение кристининого брата Уайти Джонса; непрозрачные, они пропускалисвет и защищали от холодного вера. В уютном домике стало тепло. Вскоресквозь шум туманного моря деревьев донеслось ауканье: возвращался Джефи. Я вышел навстречу. Усталый, топал он в своих бутсах по высокой траве,закинув за спину куртку. "А, Смит, вот ты где". - Я тебе ужин приготовил. - Да ты что? - обрадовался он. - Эх, как приятно: приходишь с работы, аужин готов. Жрать хочу ужасно. - Он набросился на бобы, хлеб и горячий кофе- кофе я сварил по-французски, размешивая ложечкой. Мы плотно поужинали,закурили трубки и сели беседовать у гудящего очага. - Отличное лето тебепредстоит, Рэй, там, на пике Заброшенности. Сейчас я тебе все расскажу. - Мне и весна предстоит неплохая в этом домике. - Это точно, первым делом пригласим на выходные моих новых подружек,классные девчонки, Сайке и Полли Уитмор, хотя нет, постой, хмм... Обеихсразу нельзя, обе в меня влюблены и будут ревновать. Ну ладно, в любомслучае будем веселиться, каждые выходные вечеринка, начинаем внизу у Шона, азаканчиваем тут. Завтра я не работаю, пойдем рубить дрова для Шона. Большеничего не требуется. Хотя, если хочешь, на будущей неделе поехали с нами вСосалито, десять долларов в день. - Неплохо... на свинину с бобами хватит, да и на вино. Джефи показал мне изящный рисунок кистью. - Вот эту гору будет видно с твоей вершины - Хозомин. Это я нарисовалпозапрошлым летом на Кратерном пике. В пятьдесят втором году первый раз яоказался на Скэджите, от Фриско до Сиэтла ехал на попутных, борода тольконачала отрастать, наголо бритый... - Наголо бритый! Зачем это? - Чтобы быть как бхикку, знаешь, как в сутрах сказано. - А люди что думали, когда ты стопил в таком виде? - Психом считали, но всех, кто подвозил, я врубал в Дхарму, и ониуезжали просветленные. - Надо было мне тоже врубать, по дороге сюда... Слушай, я тебе долженрассказать, как я ночевал под Эль Пасо. - Подожди минутку, так вот, назначили меня наблюдателем на Кратерном, втот год в горах было столько снега, что вначале я целый месяц прокладывалтропу в ущелье Гранитного ключа, увидишь все эти места, а потом уже мы свереницей мулов прошли последние семь миль по извилистой тибетской горнойтропе, над лесом, над снегами, к зазубренным вершинам, и сквозь метель явскарабкался по скалам и отпер свою сторожку, и приготовил свой первый обед,а ветер выл, и на двух стенах на ветру нарос слой льда. Вот, погоди,доберешься дотуда. В том году мой друг Джек Джозеф был как раз там, на пикеЗаброшенности, куда ты едешь. - Вообще название, конечно, да-а... - Он первым из наблюдателей занял пост, он был первым, кого я поймал порадио, и поздравил меня со вступлением в сообщество наблюдателей. Позже я ис другими горами связался, понимаешь, тебе выдают рацию, и это такой почтиритуал, все наблюдатели переговариваются, кто медведя встретил, ктоспрашивает, как печь оладьи, и так далее, сидим все там, в верхнем мире, ибеседуем по радио, а вокруг на сотни миль - ни души. Первобытные места,брат. Ночью из моей сторожки виден был огонек на пике Заброшенности, гдеДжек Джозеф читал свои книжки по геологии, а днем мы светили зеркальцем,чтобы навести теодолиты точно по компасу. - Батюшки, как же я всему этому научусь, я ведь простой поэт-бродяга. - Да научишься, чего проще: магнитный полюс, Полярная звезда дасеверное сияние. Каждый вечер мы с Джеком болтали: однажды у него случилосьнашествие божьих коровок, они усеяли всю крышу и набились в цистерну сводой, в другой раз он вышел прогуляться вдоль по хребту и наступил прямо наспящего медведя. - Ого, а я-то думал, тут дикие места... - Ты что, это ерунда... А однажды надвигалась гроза, все ближе, ближе,и в последний раз он вызвал меня и сказал, что выходит из эфира, грозаслишком близко, чтобы оставлять включенное радио, и голос пропал, только,смотрю, черные тучи надвинулись на его вершину и молнии пляшут то тут, тотам. Но лето пришло, и на пике Заброшенности стало сухо, зацвели цветочки,блейковские барашки, он бродил по скалам, а я на своем Кратерном, в трусах ибутсах, любопытства ради искал гнезда куропаток, лазил везде, пчелы менякусали... Пик Заброшенности, Рэй - высокая гора, под шесть тысяч футов,Канаду видно, Челанскую возвышенность, Пикетский хребет, такие горы, какЧасовой, Ужас, Гнев, Отчаяние (твой хребет называется хребет Голода), а наюг - Бостон-пик, Бакнер-пик, тысячи миль сплошных гор, олени, медведи,кролики, орлы, бурундуки, форель... То, что тебе надо, Рэй. - Надеюсь. Надеюсь, пчелы меня не съедят. Потом он засел за книги, я тоже сидел читал, каждый со своей неяркоймасляной лампой, тихий домашний вечер, а вокруг шумели деревья, и внизу вдолине трубил мул, да так жалобно, прямо сердце разрывалось. "Когда он воттак рыдает, - сказал Джефи, - хочется молиться за всех живых существ".Какое-то время он медитировал, неподвижно сидя на циновке в полном "лотосе",затем сказал: "Ну что ж, пора спать". Но теперь я хотел рассказать ему обовсем, что открылось мне за эту зиму. "Да ну, все слова, слова," - вздохнулон печально, удивив меня. - Не хочу я слушать все эти словесные описанияслов-слов-слов, которыми ты занимался зимой, я, брат, хочу просветлениячерез действие". Надо сказать, что с прошлого года он изменился. Сбрилбородку, придававшую ему такой забавный веселенький вид, лицо сталокостистым, каменно-жестким. Кроме того, очень коротко постригся, что придалоему германски-суровый, печальный вид. Какое-то разочарование омрачило еголицо и, очевидно, душу, не хотелось ему моих восторженных излияний, что мол,все в порядке ныне и присно и во веки веков. Внезапно он сказал: - Скоро, наверно, женюсь, устал я так болтаться. - А я-то думал, тебе открылся дзенский идеал нищеты и свободы. - Ой, не знаю, устал я, надоело. Вот съезжу в Японию, и хватит. Может,даже разбогатею, буду работать, зарабатывать, дом куплю большой. - И черезминуту: - Хотя разве можно отдаваться в рабство всему этому? Не знаю я,Смит, просто у меня депрессия, и чем ты больше говоришь, тем хуже. Кстати,знаешь, сестра моя в городе. - Кто? - Сестра моя, Рода. Мы с ней выросли вместе в орегонских лесах. Хочетвыйти за какого-то богатого хрена из Чикаго, полного идиота. А отец со своейсестрой поссорился, с тетей Носс. Тоже, между прочим, сука порядочная. - Не надо тебе было бриться, с бородкой ты был похож на счастливогомаленького мудреца. - Никакой я больше не мудрец, я устал. - Он был вымотан целым днемтяжелой работы. Вообще встреча несколько опечалила и разочаровала нас обоих.Днем я нашел во дворе под кустом диких роз подходящее место для спальника ина фут устлал его свежей травой. Теперь я пришел сюда с фонарем и бутылкойводы из-под крана; чудесный отдых под вздыхающими деревьями предстоял мне,но вначале надо помедитировать. В отличие от Джефи, медитировать в помещениия разучился, после этой лесной зимы мне надо было слышать шорохи зверей иптиц, чувствовать дыханье холодной земли подо мной, чтобы ощутить кровноеродство со всем живым - пустым, бодрствующим и уже спасенным. Я помолился заДжефи: кажется, он менялся к худшему. На рассвете заморосило; ругаясь, явытащил пончо из-под спальника, укрылся им и снова заснул. В семь часоввышло солнце, бабочки запорхали в розах над моей головой, колибри чуть неспикировал прямо на меня, свистнул и весело упорхнул. Но я ошибся: Джефи неизменился. Настало одно из лучших утр в нашей жизни. Стоя на пороге, лупилон по большой сковородке и распевал: "Буддам саранам гоччами... Дхаммамсаранам гоччами... Сангхам саранам гоччами", и выкликал: "Подъем, дружище,блины готовы! Скорей за стол! Бум-бум-бум!" - и оранжевое солнце било сквозьветви сосен, и все опять было хорошо, наверное, ночью Джефи подумал и решил,что я прав, и надо прорубаться к старой доброй Дхарме.
Джефи напек отличных гречневых блинов, к блинам у нас был сироп инемного масла. Я спросил, что означает его песнь "гоччами". - Это распевают перед едой в японских буддистских монастырях. Значит:"Буддам саранам гоччами" - нахожу прибежище в Будде; "сангхам" - нахожуприбежище в церкви, и "дхаммам" - в Дхарме, в истине. Завтра приготовим назавтрак "сламгальон" - "кутерьму всмятку", это знаешь чего? Яичница скартошкой, вот и все. - Пища лесорубов? - Забудь это слово - "лесорубы", это по-вашему, по-восточному, апо-нашему - логгеры. Давай доедай блины, пошли вниз, покажу тебе, какобращаться с двусторонним топором. - Он вынул топор, наточил его и показалмне, как это делается. - И никогда не коли прямо на земле, попадешь накамень и затупишь, всегда надо подкладывать бревно. Возвращаясь из уборной и желая удивить Джефи дзенской штучкой, язабросил в окно рулон туалетной бумаги - и с самурайским воинственным кличемвыскочил он на подоконник в трусах и бутсах, с кинжалом в руке, да какпрыгнет на пятнадцать футов вниз, в заваленный бревнами двор! С ума сойти. Впрекрасном настроении спустились мы с холма. Все распиленные бревна былиболее или менее треснуты; вставляешь в трещину тяжелый железный клин, потомзаносишь над головой пятифунтовую кувалду, чуть отступив, чтоб не попастьсебе по ногам, хрясь со всей силы по клину - и бревно пополам. Потом ставишьпо половинке на опорное бревно, и тут уже в ход идет двусторонний топор,длинный, красивый, острый, как бритва, крак! - и четвертинки. Потомчетвертинки раскалываешь на осьмушки. Джефи показал мне, как орудоватькувалдой и топором, не вкладывая лишней силы, но когда он сам озверел, тостал лупить напропалую, испуская свой знаменитый рык и ругательства. Скоро яналовчился и фигачил вовсю, как будто всю жизнь только этим и занимался. Кристина вышла посмотреть, как у нас дела, и крикнула: - У меня для вас вкусный обед. - О'кей. - Джефи и Кристина были как брат и сестра. Мы накололи кучу дров. Совершенно особое ощущение - махать тяжелойкувалдой, всем своим весом обрушиваясь на клин, и чувствовать, как бревноподается, если не с первого, то уж со второго раза точно. Запах опилок,сосны, морской ветерок поверх голов безмятежных гор, жаворонки заливаются,бабочки в траве, красота. Потом мы зашли в дом, поели сосисок с рисом исупа, запивая красным вином, закусили свежими кристиниными бисквитами исели, скрестив разутые ноги, проглядывая книги обширной шоновскойбиблиотеки. - Знаешь, как один ученик спросил мастера: "Что такое Будда?" - Нет, и что? - "Будда - это кусок высохшего дерьма", ответил мастер. И внезапноепросветление снизошло на ученика. - Просто, как посрать, - сказал я. - А знаешь, что такое внезапное просветление? Один ученик пришел кмастеру и ответил на его коан, а мастер как даст ему палкой, так что тототлетел с веранды футов на десять и шлепнулся в грязную лужу. Ученик встал ирассмеялся. Позже он сам стал мастером. Он получил просветление не от слов,а от здорового удара палкой. "Изваляться в грязище, чтоб постичь кристальную истину сострадания," -подумал я, но ничего не сказал: как-то не хотелось больше произносить"слова" перед Джефи. - Эй! - крикнул он, кинув мне в голову цветком. - Знаешь, как Касьяпастал первым патриархом? Будда собрался излагать сутру, тысяча двестипятьдесят бхикку ждали, скрестив ноги и расправив свои одеяния, а Буддапросто-напросто поднял цветок. Все были смущены. Будда не произнес ни слова.Один лишь Касьяпа улыбнулся. Так Будда избрал Касьяпу. Это известно как"цветочная церемония". Я сходил на кухню за бананом и, вернувшись, спросил: "Знаешь, что такоенирвана?" - Что? Я съел банан и выкинул кожуру. "Это банановая церемония". - Ха! - воскликнул Джефи. - Я не рассказывал тебе про Старика Койота,как они с Серебряным Лисом положили начало миру - стали топтаться на пустомместе, пока у них под ногами не выросло немножко земли? Кстати, глянь-ка,это знаменитые "Быки". - Это была серия китайских картинок, типа комиксов:вначале юноша отправляется в горы, с посошком и котомкой, как американскийнэт-уилсовский бродяга образца 1905 года; на следующих изображениях онвстречает быка, пытается приручить его, оседлать, наконец приручает и ездитна нем верхом, но потом бросает быка и просто сидит, медитируя под луной,потом спускается с горы просветления, и вдруг на следующей картинке ненарисовано абсолютно ничего, а дальше - цветущие ветви, и на последнейкартинке юноша, уже не юноша, а толстый старый смеющийся волшебник с большиммешком за спиной, просветленный, входит в город, чтобы напиться там смясниками, а новый юноша отправляется в горы с посохом и котомкой. - Все повторяется, все через это проходят, ученики и учителя, вначаленадо найти и приручить быка собственного сознания, потом отказаться от него,наконец постигнуть ничто, как показано на этой пустой картинке, и, постигнувничто, постичь все - весеннее цветение деревьев, а затем спуститься в город,чтобы напиться с мясниками, подобно Ли Бо. - Мудрые были картинки, онинапомнили мне мой собственный опыт: сперва я приручал собственное сознание влесу, потом осознал, что все пребывает в пустоте и бодрствовании, и не нужноничего делать, а теперь напиваюсь с мясником-Джефи. Мы послушали пластинки,перекурили и пошли опять рубить дрова. Наступил вечер, похолодало, мы поднялись к себе в домик, вымылись ипереоделись к большой субботней вечеринке. За день Джефи раз десять бегалвверх-вниз: то звонить по телефону, то взять у Кристины хлеба, то за чистымипростынями на ночь (ожидая девушку, он всегда стелил на свой тощий матрасикчистое белье, это был такой ритуал). Я же просто сидел на травке, ничего неделал, сочинял хокку да смотрел, как кружит над холмом старина стервятник."Где-нибудь в округе, наверное, падаль," - думал я. - Сколько можно задницу просиживать! - в очередной раз проносясь мимо,воскликнул Джефи. - Я занимаюсь не-деланием. - Ну и что? К черту неделание, мой буддизм - деятельный, - и онпоскакал с холма, а через минуту, насвистывая, уже пилил бревно далековнизу. Он не мог затормозить ни на минуту. Медитировал он регулярно, почасам: первым делом, просыпаясь с утра, потом дневная медитация, всегоминуты три, и последний раз перед сном, вот и все. Я же знай слонялся дагрезил. Мы были два странных, совершенно разных монаха на одной тропе.Правда, я взял лопатку и сровнял землю под розовым кустом - раньше спатьбыло не совсем удобно из-за склона, теперь же я сделал ровно и той ночью,после большой пьянки, спал отлично. Пьянка удалась на славу. Джефи пригласил девушку по имени Полли Уитмор,темноглазую брюнетку с испанской прической - настоящая сногсшибательнаякрасотка, вдобавок альпинистка. Она недавно развелась с мужем и жила вМилбрэй. Приехал кристинин брат Уайти Джонс со своей невестой Пэтси. И Шон,конечно, вернулся с работы и наводил в доме порядок перед приемом гостей.Еще на выходные приехал длинный светловолосый Бад Дифендорф, он работалсторожем-уборщиком в Буддистской ассоциации, чтобы платить ренту, ибесплатно посещал там занятия - большой добрый Будда с трубкой в зубах иразными занятными идеями. Бад мне нравился, неглупый парень, мне нравилось,что вначале он учился на физика в Чикагском университете, потом перешел нафилософию, а теперь пришел к убийце философии - Будде. Он сказал: "Однаждымне приснилось, что я сижу под деревом, наигрываю на лютне и пою: "У менянет имени". Я был безымянным бхикку". Приятно было после утомительногоавтостопа встретить столько буддистов разом. Шон был странным буддистом, мистиком, полным предчувствий и суеверий. - Я верю в чертей, - сказал он. - Что ж, - сказал я, гладя по головке его дочку, - вот детишки знают,что все в конце концов окажутся на небесах. - Он мягко согласился, грустнокивнув бородатым черепом. "Э-хе-хе," - приговаривал он, когда нам пришлосьгрести в залив, чтобы вычерпать воду из его лодки, которая стояла там наякоре, и ее постоянно затапливало штормами. Не лодка, а старая развалюшкафутов двенадцати в длину, о кабине и говорить нечего, жалкая скорлупка,болтающаяся на ржавом якоре. Уайти Джонс, брат Кристины, славныйдвадцатилетний малый, никогда ничего не говорил и безропотно сносилподначки. Например, под конец вечеринки все разгулялись, три пары разделисьдонага и, взявшись за руки, отплясывали в гостиной замысловатую невиннуюполечку, пока дети посапывали в своих кроватках. Нас с Бадом это ничуть несмутило, мы как сидели, так и продолжали сидеть себе в уголке, попыхиваятрубками и беседуя о буддизме, - наилучший выход, ибо своих девушек у нас небыло. А тут прямо перед нами скачут три аппетитные нимфы. И вот Джефи сШоном потащили Пэтси в спальню и стали понарошку приставать к ней, чтобыподразнить Уайти, а тот, голый, покраснел с головы до пят; смех и возня повсему дому. Скрестив ноги сидели мы с Бадом прямо перед танцующими голымидевушками и смеялись - кажется, это уже было. - Знаешь, Рэй, - сказал Бад, - видимо, в прошлой жизни мы с тобой былимонахами в каком-нибудь тибетском монастыре, и девушки танцевали для насперед церемонией "ябьюм". - Ага, причем мы были старыми монахами и сексом уже не интересовались,а Шон, Джефи и Уайти - молодыми, их еще снедало пламя порока, им еще многоепредстояло познать. - Время от времени мы поглядывали на всю эту плоть иукрадкой облизывались. Но вообще на подобных голых пирушках я, как правило,закрывал глаза и слушал музыку, я всерьез, искренне, стиснув зубы, силойпытался изгнать из себя похоть. Надо сказать, что несмотря на пляски нагишоми все такое, это была обычная безобидная домашняя вечеринка, и к ночи всеначали зевать. Уайти ушел с Пэтси, Джефи увел Полли на холм, к чистымпростыням, а я расстелил спальный мешок под розовым кустом и заснул. Бад,приехавший со своим мешком, спал в нем на циновках на полу у Шона. Утром Бад пришел, закурил трубку и сел на травку поболтать со мной,пока я протирал глаза. В этот день, в воскресенье, к Монаханам понаехалакуча народу, и половина не преминула подняться на холм - полюбоваться науютный домик и на двух знаменитых безумных бхикку - Джефи и Рэя. Приехали втом числе Принцесса, Альва и Уоррен Кофлин. Шон накрыл в саду, на широкойдоске, королевский обед на всех - вино, гамбургеры, пикули, - развелогромный костер, вынес две своих гитары, и я понял: вот как надо жить всолнечной Калифорнии, причем все это было связано с любезной моему сердцуДхармой, а также с альпинизмом, все они были с рюкзаками и спальниками, икое-кто собирался на следующий же день отправиться в поход по красивейшимтропам Марин-Каунти. Праздник состоял как бы из трех частей: в гостинойслушали музыку и листали книжки, во дворе закусывали и играли на гитаре, а вхижине на холме заваривали чай и сидели по-турецки, беседуя о всяческойпоэзии и Дхарме, или прогуливались по лугу, наблюдая, как ребята пускаютвоздушных змеев или как катаются верхом пожилые леди. Каждые выходныевозобновлялся этот ненавязчивый праздник, цветочное веселье ангелов скуколками в пустоте, - как пустота на той китайской картинке, и цветущаяветвь. Мы с Бадом сидели на холме и смотрели на змеев. - Вон тот высоко не полетит - хвост короток, - сказал я. - Смотри-ка, здорово, - сказал Бад, - у меня каждый раз та же проблемас медитацией. Никак не могу взлететь до нирваны - слишком короткий хвост, -и, выпустив клуб дыма, погрузился в раздумье. Всю ночь размышлял он об этом,а наутро сказал: - Мне снилось, будто я рыба, плыву в пустоте моря и поворачиваювправо-влево, не зная, что такое право и лево, просто шевелю плавником - тоже самое, что хвост воздушного змея, так что я рыба Будды, а мой плавник -моя мудрость. - Ишь, как этот змей тебя хвостом зацепил, - сказал я. Во время таких праздников я, бывало, удалялся вздремнуть подэвкалиптами - не под розовым кустом, где днем все было залито солнцем;хорошо было отдохнуть в тени. Как-то вечером, глядя на верхушки этихвысоченных деревьев, я стал замечать, что верхние веточки с листьямисовершают какой-то трогательно-счастливый танец, словно радуются, что имдосталась именно верхушка, а дерево всем своим шумным лепечущим опытомраскачивается под ними, диктуя им каждое трепетание танца, огромного,общинного, таинственного танца необходимости, и, плавая в пустоте, онивытанцовывают смысл всего дерева. Я заметил, как листья совсемпо-человечески кланяются, и выпрямляются, и покачиваются из стороны всторону. Безумное, но прекрасное видение. В другой раз под этим деревом мнепригрезился пурпурный трон, весь раззолоченный, а на троне некто вроде Папыили Патриарха Вечности, и где-то тут же Рози; в тот момент у нас был Коди,трепался с кем-то в хижине, и мне почудилось, что он тоже там, слева оттрона, как некий архангел, - но, открыв глаза, я понял, что это простосолнце било мне в закрытые веки. И этот колибри, лазоревый крошка, не большестрекозы, каждый день со свистом пикировал на меня, обычно по утрам, явноздороваясь, и я всегда приветствовал его в ответ. Под конец он уже сталзависать у открытого окна домика, трепеща неистовыми крылышками, глядя наменя своими бусинками, потом порх - и улетает. Ах, этот калифорнийскийптичий человечек... Хотя иногда было страшно: вдруг вонзится прямо мне в голову клювом,острым, как шляпная булавка. Еще в подполе под хижиной водилась стараякрыса, так что на ночь дверь лучше было держать закрытой. Кроме того, яочень дружил с муравьями: колония муравьев все стремилась забраться в хижинуи найти мед ("Муравьи, муравьи, идите к нам за ме-дом!" - пел у нас однаждымаленький мальчик), а я пошел к муравейнику и провел оттуда медовую дорожкув сад, то-то радости было, открылась медовая жила на целую неделю. Я дажеопустился на колени и разговаривал с муравьями. Вокруг домика росли чудесныецветы, красные, лиловые, розовые, белые, мы составляли из них букеты, носамый лучший букет Джефи сделал из сосновых шишек и веточки с иголками.Просто, как вся его жизнь. Он вваливался в домик с пилой, видел меня иудивлялся: - Как ты можешь целый день сидеть? - Я Будда, известный под именем Будда-Сачок. Тут все лицо Джефи морщилось смешным детским смехом, так смеютсякитайские мальчики: глаза-щелки, рот до ушей. Иногда он бывал очень мноюдоволен. Все любили Джефи - и Полли, и Принцесса, и даже замужняя Кристина - всев нем души не чаяли и втайне ревновали к его любимой куколке - Сайке. Наследующие выходные она приехала, действительно хорошенькая - джинсики, белыйворотничок поверх черного свитера, нежное тельце и личико. Джефи призналсямне, что и сам немножко влюблен. Но тут были свои сложности: чтобы затащитьв постель, ему надо было ее напоить, а начав пить, она не моглаостановиться. Джефи приготовил "сламгальон" для нас троих, потом мыпопросили у Шона его драндулет и отъехали миль на сто по побережью, где напустынном пляже собирали мидии прямо с мокрых камней и пекли на угляхбольшого костра, забросав их водорослями. Мы пили вино и ели хлеб с сыром, ицелый день Сайке, в джинсах и свитере, лежала на животе, не говоря ни слова.Лишь однажды вскинула голубые глазки и говорит: - Какой ты оральный, Смит, все-то ты ешь да пьешь. - Я Будда-Пустоед, - отвечал я. - Миленькая, да? - сказал Джефи. - Сайке, - сказал я ей, - мир сей есть кино обо всем этом, одно большоекино, все из однородного материала и никому не принадлежит, это и есть все. - Ах, чушь какая. Мы гуляли по пляжу. Джефи и Сайке ушли вперед, и я шел один,насвистывая "Стеллу" Стэна Гетца, а впереди шли две красивых девушки спарнями, и одна из них, обернувшись, произнесла: "Свинг". В береговых скалахбыли естественные пещеры, как-то Джефи привез сюда кучу народу, и всеплясали нагишом у костров. Но праздники кончились, начались будни, мы наводили в хижине порядок,мыли пол, трезвые маленькие бродяжки, убирающие крохотный храм. У меня ещебыли остатки осеннего гранта, в туристских чеках, я взял один из них, сходилв магазин на шоссе и накупил муки, овсянки, сахара, мелиссы, меда, соли,перца, лука, риса, сухого молока, хлеба, бобов, гороха, картошки, моркови,капусты, салата, кофе, больших деревянных спичек для плиты, еле дотащил,плюс полгаллона красного портвейна. Скромный шкафчик для скудных припасоввнезапно оказался нагружен страшным количеством еды. "Куда ж мы теперь всеэто денем? Придется скармливать бхикку". Бхикку не заставили себя ждать. Приезжал бедный пьяный Джо Махони, мойпрошлогодний приятель, и отсыпался дня по три, собираясь с силами для новогозагула по Норт-Бичу и в "Плейсе". Я подавал ему завтрак в постель. По выходным в домик набивалось до дюжины гостей, болтали, спорили,тогда я брал маисовую муку, смешивал с рубленым луком, солью и водой и пекна раскаленной сковородке маленькие лепешки, снабжая всю компанию вкуснейшимгорячим к чаю. Год назад я бросал монетки, гадая по китайской Книге Перемен,и вышло: "Будешь кормить других". Вот я и стоял целый день у плиты. - Вон те деревья и горы не волшебны, но реальны: что это значит? -вопрошал я, указывая во двор. - Что? - спрашивали они. - Это значит, что вон те деревья и горы не волшебны, но реальны. - Ну да? Потом я спрашивал: - А что означает, что эти деревья и горы вовсе не реальны, а волшебны? - Ой, хватит. - Это означает, что эти деревья и горы вовсе не реальны, а волшебны. - Так то или другое, елки-палки? - Вы спрашиваете: так то или другое, елки-палки; что это значит? -продолжал я. - Ну и что же? - Это значит, что вы спрашиваете: так то или другое, елки-палки. - Ох, иди закопайся в свой спальник, только кофейку налей. - У менявсегда стояла на плите целая кастрюлька кофе. - Прекрати грузить, - кричал Уоррен Кофлин, - телега сломается! Как-то вечером я сидел на травке с чьими-то детишками, и они спросили: - Почему небо синее? - Потому что небо синее. - Нет, почему оно синее? - Небо синее, потому что ты спрашиваешь, почему оно синее. - Сам ты синий, - сказали детишки. Были еще какие-то пришлые дети, которые кидались камнями в нашу крышу,думая, что домик нежилой. Однажды вечером они подкрались к двери, а у настогда жила черная кошечка. Только они собрались открыть дверь, как яраспахнул ее изнутри, с черной кошкой на руках, и говорю загробным басом: "Япривидение". - Ага... - Они уставились на меня с открытым ртом - поверили. Через мигих как ветром сдуло. Больше они никогда не приходили кидаться камнями -наверняка решили, что я колдун.
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|