Рассказ о быке с ослом 178 страница

Клянусь Аллахом, я боюсь, что, когда я приведу её к тебе, она сделает с тобою то же, что она сделала с твоими соседями, и я буду перед тобой опозорен. Если ты мне позволишь подвести к тебе девушку, я её к тебе подведу». – «Подведи её ко мне», – сказал купец. И посредник ответил: «Слушаю и повинуюсь!» – и пошёл и подвёл девушку к купцу. И девушка взглянула на него и сказала: «О господин мой Шихабад-дин, есть у тебя в доме подушки, набитые кусочками беличьего меха?» – «Да, о владычица красавиц, у меня в доме десять подушек, набитых кусочками беличьего меха, – ответил купец. – Заклинаю тебя Аллахом, что ты будешь делать с этими подушками?» – «Я подожду, пока ты заснёшь, и положу их тебе на рот и на нос, чтобы ты умер», – ответила девушка.

А потом она обернулась к посреднику и сказала ему: «О гнуснейший из посредников, похоже, что ты бесноватый! Ты только что предлагал меня двум старикам, у каждого из которых по два порока, а после этого предлагаешь меня моему господину Шихаб-ад-дину, у которого три порока: во-первых, он коротенький, во-вторых, у него большой нос, а в-третьих, у него длинная борода. И кто-то из поэтов сказал о ней:

Не видали, не слышали о подобном

Человеке средь тварей всех мы ни разу.

Борода его длинная – длиной в локоть,

Нос – тот в четверть, а ростом он будет с палец.

А кто-то из поэтов сказал также:

Лицо его – торчит на нем минарет,

По тонкости – мизинец он под кольцом.

А если бы вошли к нему люди в нос,

Весь мир остался бы тогда без людей».

И когда купец Шихаб-ад-дин услышал от девушки такие речи, он вышел из своей лавки и, схватив посредника За ворот, воскликнул: «О злосчастнейший из посредников, как это ты приводишь к нам невольницу, которая нас поносит и высмеивает, одного за другим, стихами и вздорными речами!» И посредник взял девушку и ушёл от купца, говоря: «Клянусь Аллахом, я всю жизнь занимаюсь этим ремеслом, но не видел невольницы менее вежливой, чем ты, и звезды для меня несчастнее, чем твоя звезда. Ты прервала мой надел на сегодняшний день, и я ничего не нажил через тебя, кроме ударов по затылку и хватанья за ворот!»

И потом посредник опять остановился с девушкой около одного купца, обладателя рабов и невольников, и спросил: «Продавать ли тебя этому купцу, Сиди-Ала-аддину?» И девушка посмотрела на него и увидела, что он горбатый. «Это горбун! – сказала она, – и поэт сказал о нем:

Его плечи малы, зато длинны позвонки его:

Он похож на черта, когда звезду вдруг видит он,

Или первую получил он плётку и чувствует,

Что вторая тут, и как будто бы удивляется.

И сказал о нем также кто-то из поэтов:

На мула влез один из вас; стал он

В глазах людей образчиком сразу.

От смеха весь он согнут; не диво,

Что мул под ним шарахнулся в страхе.

Или, как сказал о нем кто-то из поэтов:

Горбуны ведь есть, что ещё дурней с горбом своим,

И очи всех плюют на них с презрением,

Точно ветвь они, что высохла, скривилась вся,

И гнёт её от долгих дней лимонов вес».

И тут посредник поспешил к девушке, и взял её, и подвёл к другому купцу, и спросил: «Продать ли тебя этому?» И девушка посмотрела на купца и увидела, что у него гноятся глаза, и воскликнула: «Он с гнойливыми глазами! Как ты продаёшь меня ему, когда сказал кто-то из поэтов:

Трахома в нем! Болезнь его

Убьёт до смерти силы в нем.

О люди, посмотрите же

На эту грязь в глазу его!»

И тогда посредник взял девушку, и подошёл с ней к другому купцу, и спросил её: «Продать ли тебя этому?» И девушка посмотрела на него и увидела, что у него большая борода. «Горе тебе! – сказала она посреднику, – этот человек – баран, но хвост вырос у него на горле! Как же ты продаёшь меня ему, о элосчастнейший из посредников! Разве ты не слышал, что все длиннобородые малоумны, и насколько длинна борода, настолько недостаёт ума. Это дело известное среди разумных, как сказал один из поэтов:

Коль бороду имеет муж длинную,

Сильней тогда к нему уважение.

Но только вот-убавился ум его

Настолько же, насколько длинна она.

А также сказал о нем ещё один из поэтов:

Есть друг у нас, Аллах его бороду

Без пользы нам в длину и в ширь вытянул:

И зимнюю напомнит нам ночь она,

Холодная, претемная, длинная!»

И тогда посредник взял девушку и пошёл обратно, и она спросила его: «Куда ты со мной направляешься?» – «К твоему господину – персиянину, – ответил посредник. – Достаточно с нас того, что с нами сегодня из-за тебя случилось. Ты была причиной отсутствия дохода для меня и для него своей малой вежливостью».

И невольница посмотрела на рынок и взглянула направо, налево, и назад, и вперёд, и её взгляд, по предопределённому велению, упал на Нур-ад-дина Али каирского. И увидела она, что это красивый юноша с чистыми щеками и стройным станом, сын четырнадцати лет, редкостно красивый, прекрасный, изящный и изнеженный, подобный луне, когда она становится полной в ночь четырнадцатую, – с блестящим лбом, румяными щеками, шеей, точно мрамор, и зубами, как жемчуга, а слюна его была слаще сахара, как сказал о нем кто-то:

Пришли, чтоб напомнить нам красу его дивную

Газели и луны, и я молвил: «Постойте же!

Потише, газели, тише, не подражайте вы

Ему! Погоди, луна, напрасно ты не трудись!»

А как хороши слова кого-то из поэтов:

О, как строен он! От волос его и чела его

И свет и мрак на всех людей нисходит.

Не хулите же точку родинки на шеке его —

Анемоны все точку чёрную имеют.

И когда девушка посмотрела на Нур-ад-дина, преграда встала меж нею и её умом, и юноша поразил в её душе великое место. Любовь к нему привязалась к её сердцу…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот семьдесят третья ночь

Когда же настала восемьсот семьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда девушка увидела Али Нур-ад-дина, любовь к нему привязалась к её сердцу. И она обернулась к посреднику и спросила его: „Разве этот юноша – купец, что сидит среди купцов и одет в фарджию из полосатого сукна, не прибавил к цене за меня ничего?“ И посредник ответил: „О владычица красавиц, этот юноша – чужеземец, каирец. Его отец – один из больших каирских купцов, и у него преимущество перед всеми тамошними купцами и вельможами, а юноша находится в нашем городе малый срок, и он живёт у одного из друзей своего отца. Он не говорил насчёт тебя ни о прибавке, ни об убавке“.

И когда невольница услышала слова посредника, она сняла со своего пальца дорогой перстень с яхонтом и сказала посреднику: «Подведи меня к этому прекрасному юноше – если он меня купит, этот перстень будет тебе За твоё утомление в сегодняшний день». И посредник обрадовался и пошёл с нею к Нур-ад-дину, и когда невольница оказалась подле юноши, она всмотрелась в него и увидела, что он подобен полной луне, так как он был изящен в красоте, строен станом и соразмерен, как сказал о нем кто-то:

Чиста вода красы на его лике,

Из глаз его летят, разя нас, стрелы.

И давится влюблённый, даст коль выпить

Разлуки горечь он, – сладка ведь близость.

Моя любовь, и лоб, и стан красавца —

Прекрасное в прекрасном и в прекрасном.

Поистине, одежд его и платья

На шее месяца сошлись застёжки.

Его глаза, и родинки, и слезы

Мои-то ночи в яочи, среди ночи.

А бровь его, и лкк его, и тело

Моё – то месяц с месяцем и месяц.

Его глаза обходят с кубком винным

Влюблённых, – коль пройдёт, он мне дозволен.

Даёт он мне напиться влаги хладной

Улыбкой уст, в день радостный сближенья.

Убить меня и кровь пролить он может

Знойно, и законно, и законно.

Потом девушка посмотрела на Нур-ад-дина и сказала ему: «О господин мой, заклинаю тебя Аллахом, разве я не красива?» И Нур-ад-дин ответил: «О владычица красавиц, а разве есть в дольнем мире кто-нибудь лучше тебя?» – «Почему же ты видел, что все купцы набавляют за меня цену, а сам молчал и ничего не сказал и не прибавил за меня ни одного динара, как будто я тебе не понравилась, о господин?» – сказала девушка. И Нур-аддин молвил: «О госпожа, если бы я был в моем городе, я бы купил тебя за все деньги, которыми владеют мои руки». – «О господин, – сказала девушка, – я не говорила тебе: „Купи меня против твоего желания“. Но если бы ты прибавил за меня что-нибудь, ты бы залечил моё сердце, даже если бы и не купил меня, потому что купцы бы сказали: „Не будь эта девушка красивой, этот каирский купец не прибавил бы за неё, так как жители Каира сведущи в невольницах“.

И Нур-ад-дину стало стыдно из-за слов, которые сказала девушка, и его лицо покраснело. «До чего дошла цена за эту девушку?» – спросил он посредника. И тот ответил: «Цена за неё дошла до девятисот пятидесяти динаров, кроме платы за посредничество, а что касается доли султана[630 - Долей султана называется налог на торговые сделки, поступавший в непосредственное распоряжение султана.], то она с продающего». – «Пусть невольница будет моя за цену в тысячу динаров, вместе с платой за посредничество», – сказал посреднику Нур-ад-дин. И девушка поспешно отошла от посредника и сказала: «Я продала себя этому красивому юноше за тысячу динаров!» И Нур-ад-дин промолчал, и кто-то сказал: «Мы ему её продали». И другой сказал: «Он достоин!» И кто-то воскликнул: «Проклятый! Сын проклятого тот, кто набавляет цену и не покупает!» А ещё один сказал: «Клянусь Аллахом, они подходят друг к другу!»

И не успел Нур-ад-дин опомниться, как посредник привёл судей и свидетелей и написали на бумажке условие о купле и продаже, и посредник подал его Нур-аддину и сказал: «Получай свою невольницу! Да сделает её Аллах для тебя благословенной! Она подходит только для тебя, а ты подходишь только для неё». И посредник произнёс такие два стиха:

«Пришла сама радость послушно к нему,

Подол волоча в унижении своём.

Подходит она для него одного,

И он для неё лишь подходит одной».

И Нур-ад-дину стало стыдно перед купцами, и он в тот же час и минуту поднялся и отвесил тысячу динаров, которую он положил на хранение у москательщика, друга его отца, а потом он взял невольницу и привёл её в дом, куда поселил его старик москательщик. И когда девушка вошла в дом, она увидела там дырявый ковёр и старый кожаный коврик и воскликнула: «О господин мой, разве я не имею у тебя сана и не заслуживаю, чтобы ты привёл меня в свой главный дом, где стоят твои вещи? Почему ты не отвёл меня к твоему отцу?» – «Клянусь Аллахом, о владычица красавиц, – ответил Нур-ад-дин, – это мой дом, в котором я живу, но он принадлежит старику москательщику, из жителей этого города, и москательщик освободил его для меня и поселил меня в нем. Я же сказал тебе, что я чужеземец и что я из сыновей города Каира». – «О господин мой, – отвечала невольница, – самого маленького дома будет достаточно до тех пор, пока ты не вернёшься в свой город. Но заклинаю тебя Аллахом, о господин мой, поднимись и принеси нам немного жареного мяса, вина и плодов, сухих и» свежих». – «Клянусь Аллахом, о владычица красавиц, – ответил Нур-ад-дин, – у меня не было других денег, кроме той тысячи динаров, которую я отвесил в уплату за тебя, и я не владею ничем, кроме этих динаров. Было у меня ещё несколько дирхемов, но я истратил их вчера». – «Нет ли у тебя в этом городе друга, у которого ты бы занял пятьдесят дирхемов? Принеси их мне, а я тебе скажу, что с ними делать», – молвила девушка. «Нет у меня друга, кроме москательщика», – ответил Нур-ад-дин.

И затем он тотчас же пошёл, и отправился к москательщику, и сказал ему: «Мир с тобою, о дядюшка!» И москательщик ответил на его приветствие и спросил: «О дитя моё, что ты сегодня купил на твою тысячу динаров?» – «Я купил на неё невольницу», – ответил Нурад-дин. «О дитя моё, – воскликнул москательщик, – разве ты бесноватый, что покупаешь одну невольницу за тысячу динаров? О, если бы мне знать, какой породы эта невольница!» – «О дядюшка, – это невольница из дочерей франков», – ответил Нур-ад-дин…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот семьдесят четвёртая ночь

Когда же настала восемьсот семьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Нур-ад-дин сказал старику москательщику: „Это невольница из дочерей франков“. И старец молвил: „Знай, о дитя моё, что лучшей из дочерей франков цена у нас, в нашем городе, сто динаров. Но клянусь Аллахом, о дитя моё, над тобой устроили хитрость с этой невольницей. Если ты её полюбил. проспи подле неё сегодняшнюю ночь и удовлетвори с нею своё желание, а утром отведи её на рынок и продай, хотя бы тебе пришлось потерять на этом двести динаров. Считай, что ты потерпел кораблекрушение в море или что на тебя напали воры в дороге“. – „Твои слова правильны, – ответил Нур-ад-дин. – Но ты знаешь, о дядюшка, что со мной ничего не было, кроме тысячи динаров, на которые я купил эту невольницу, и у меня ничего не осталось на расходы, ни одного дирхема. Я хочу от тебя милости и благодеяния, – одолжи мне пятьдесят дирхемов. Я буду расходовать их до завтра, а завтра я продам невольницу и верну их тебе из платы за неё“. – „Я дам их тебе, о дитя моё, на голове!“ – ответил старик.

И потом он отвесил Нур-ад-дину пятьдесят дирхемов и сказал: «О дитя моё, ты – юноша молодой годами, а эта невольница – красивая, и, может быть, твоё сердце привязалось к ней и тебе нелегко её продать. У тебя ничего нет на расходы, и эти пятьдесят дирхемов кончатся, и ты придёшь ко мне, и я дам тебе взаймы в первый раз, и во второй раз, и в третий раз, до десяти раз, а если ты придёшь ко мне после этого, я не отвечу тебе на законное приветствие, и пропадёт наша дружба с твоим отцом». И затем старик дал ему пятьдесят дирхемов, и Нурад-дин взял их и принёс невольнице, и та сказала: «О господин мой, пойди сейчас же на рынок и принеси нам на двадцать дирхемов цветного шёлку пяти цветов, а на остальные тридцать дирхемов принеси нам мяса, плодов, вина и цветов».

И Нур-ад-дин отправился на рынок, и купил все, что потребовала невольница, и принёс это к ней, и девушка в тот же час и минуту поднялась, и, засучив рукава, состряпала кушанье и приготовила его самым лучшим образом, а потом она подала кушанье Нур-ад-дину, и он стал есть, и она ела с ним, пока оба не насытились. Потом она подала вино и начала пить с ним, и она до тех пор поила и развлекала Нур-ад-дина, пока тот не опьянел и не заснул. И тогда девушка в тот же час и минуту поднялась, и, вынув из своего узла мешок из таифской кожи, развязала его, и вынула из него два гвоздя, и потом она села, и принялась за работу и работала, пока не кончила, и шёлк превратился в красивый зуннар[631 - Зуннар – род пояса, непременная принадлежность одежды христианских монахов. В разговорном арабском языке этим словом обозначается всякий пояс вообще.]. И девушка заверпула зуннар в тряпицу, сначала почистив его и придав ему блеск, и положила его под подушку.

А потом она поднялась, оголилась и легла рядом с Нур-ад-дином. Она начала его растирать, и он пробудился от сна и увидел подле себя девушку, подобную чистому серебру, мягче шелка и свежее курдюка. Она была Заметнее, чем знамя, и лучше красных верблюдов – в пять пядей ростом, с высокой грудью, бровями точно луки для стрел и глазами, как глаза газелей. Щеки её были точно анемоны, живот у неё был втянутый и со складками, пупок её вмещал унцию орехового масла, и бедра походили на подушки, набитые перьями страусов, а между ними была вещь, которую бессилен описать язык, и при упоминании её изливаются слезы. И как будто имел в виду поэт, говоря такие стихи:

И ночь – из её волос, заря – из её чела,

И роза – с её щеки, вино – из её слюны.

Сближение с ней – приют, разлука же с ней – огонь.

В устах её – жемчуга, на лике её – лупа.

А как прекрасны слова кого-то из поэтов:

Являет луну и гнётся она, как ива,

И пахнет амброй и глядит газелью.

И мнится, грусть влюбилась в моё сердце

И в час разлуки с ней вкушает близость.

Её лицо Плеяды затмевает,

И лба сиянье затмевает месяц.

А кто-то из поэтов сказал также:

Открылись они луной, явились нам месяцем,

Как ветви качаются, как лани глядят на нас.

И есть насурьмлённые средь них, столь прекрасные,

Что прахом под ними быть Плеяды хотели бы.

И Нур-ад-дин в тот же час и минуту повернулся к девушке, и прижал её к своей груди, и стал сосать её верхнюю губу, пососав сначала нижнюю, а затем он метнул язык между её губ и поднялся к ней, и нашёл он, что эта девушка – жемчужина несверленая и верблюдица, другим не объезженная. И он уничтожил её девственность и достиг единения с нею, и завязалась меж ними любовь неразрывная и бесконечная. И осыпал он щеки её поцелуями, точно камешками, что падают в воду, и пронзал её словно разя копьём при набеге врассыпную, ибо Нурад-дин любил обнимать черноглазых, сосать уста, распускать волосы, сжимать в объятиях стан, кусать щеки и сидеть на груди, с движениями каирскими, заигрываниями йеменскими, вскрикиваниями абиссинскими, истомой индийской и похотью нубийской, жалобами деревенскими, стонами дамиеттскими, жаром саидийскпм и томностью александрийской. А девушка соединяла в себе все Эти качества вместе с избыточной красотой и изнеженностью, и сказал о ней поэт:

Вот та, кого целый век забыть я стремился,

Но все ж не склонялся к тем, кто не был к ней близок,

Подобна она луне во всем своём облике,

Прославлен её творец, прославлен создатель!

И если свершил я грех великий, любя её,

То нет на раскаянье мне больше надежды.

Бессонным из-за неё, печальным, больным я стал,

И сердце смущённое о ней размышляет.

Сказала она мне стих (а знает его лишь тот,

Кто рифмы передаёт и доблестен в этом):

«Известна ведь страсть лишь тем, кто сам испытал её,

И знает любовь лишь тот, кто сам с ней боролся».

И Нур-ад-дин с девушкой провели ночь до утра в наслаждении и радости…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот семьдесят пятая ночь

Когда же настала восемьсот семьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Нур-ад-дин с девушкой провели ночь до утра в наслаждении и радости, одетые в одежды объятий с крепкими застёжками, в безопасности от бедствий ночи и дня, и спали они в наилучшем состоянии, не боясь при сближении долгих толков и разговоров, как сказал о них поэт превосходный:

Посещай любимых, и пусть бранят завистники —

Ведь против страсти помочь не может завистливый.

И Аллах не создал прекраснее в мире зрелища,

Чем влюблённые, что в одной постели лежат вдвоём.

Обнялись они, и покров согласья объемлет их,

А подушку им заменяют плечи и кисти рук.

И когда сердца заключат с любовью союз навек,

По холодному люди бьют железу, узнай, тогда.

О хулящие за любовь влюблённых, возможно ли

Поправленье тех, у кого душа испорчена?

И когда дружит хоть один с тобой – он прекрасный друг.

Проводи же жизнь ты с подобным другом и счастлив будь!

А когда наступило утро и засияло светом и заблистало, Нур-ад-дин пробудился от сна и увидел, что девушка уже принесла воду. И они с девушкой умылись, и Нур-ад-дин совершил надлежащие молитвы своему господу, и затем девушка принесла ему то, что было под рукой из съестного и напитков, и Нур-ад-дин поел и попил. А после этого невольница сунула руку под подушку и вытащила зуннар, который она сделала ночью, и подала его Нур-ад-дину, и сказала: «О господин, возьми этот зуннар». – «Откуда этот зуннар? – спросил Нур-аддин. И девушка сказала: „О господин, это тот шёлк, который ты купил вчера за двадцать дирхемов. Поднимайся, иди на рынок персиян и отдай его посреднику, чтобы он покричал о нем, и не продавай его меньше, чем за двадцать динаров чистыми деньгами на руки“. – „О владычица красавиц, – сказал Нур-ад-дин, – разве вещь в двадцать дирхемов, которая продаётся за двадцать динаров, делают в одну ночь?“ – „О господин, – ответила девушка, – ты не знаешь цены этого эуннара. Но пойди на рынок и отдай его посреднику, и, когда посредник покричит о нем, его цена станет тебе ясной“.

И тогда Нур-ад-дин взял у невольницы зуннар и пошёл с ним на рынок персиян. Он отдал зуннар посреднику и велел ему кричать о нем, а сам присел на скамью перед одной из лавок, и посредник скрылся на некоторое время, а потом пришёл к нему и сказал: «О господин, вставай, получи цену твоего зуннара. Она достигла двадцати динаров чистыми деньгами на руки». И Нур-ад-дин, услышав слова посредника, до крайности удивился, и затрясся от восторга, и поднялся, чтобы получить свои двадцать динаров, а сам и верил и не верил. Получив их, он тотчас же пошёл и купил на все деньги разноцветного шёлку, чтобы невольница сделала из него всего зуннары.

И затем он вернулся домой, и отдал девушке шёлк, и сказал ей: «Сделай из него всего зуннары и научи меня также, чтобы я работал вместе с тобой. Я никогда в жизни не видел ни одного ремесла лучше и больше по заработку, чем это ремесло. Клянусь Аллахом, оно лучше торговли в тысячу раз!» И девушка засмеялась его словам и сказала: «О господин мой Нур-ад-дин, пойди к твоему приятелю москательщику и займи у него тридцать дирхемов, а завтра отдай их из платы за зуннар вместе с пятьюдесятью дирхемами, которые ты занял у него раньше».

И Нур-ад-дин поднялся, и пришёл к своему приятелю москательщику, и сказал ему: «О дядюшка, одолжи мне тридцать дирхемов, а завтра, если захочет Аллах, я принесу тебе все восемьдесят дирхемов разом». И старик москательщик отвесил ему тридцать дирхемов, и Нур-аддин взял их, и пошёл на рынок, и купил на них мяса, хлеба, сухих и свежих плодов и цветов, как сделал накануне, и принёс все это девушке; а имя её было Мариамкушачница. И, взяв мясо, она в тот же час и минуту поднялась и приготовила роскошное кушанье и поставила его перед своим господином Нур-ад-дином, и потом она приготовила скатерть с вином и начала пить вместе с юношей. И она стала наливать и поить его, и Нур-аддин наливал и поил её. И когда вино заиграло в их уме, девушке понравилась прекрасная тонкость Нур-ад-дина и нежность его свойств, и она произнесла такое двустишие:

«Спросила стройного, как поднял чашу,

Что пахнет мускусом его дыханья:

«Из щёк ли выжали твоих ту влагу?»

Ответил: «Нет, вино из розы жмут ли?»

И девушка беседовала с Нур-ад-дином, и он беседовал с нею, и Мариам подавала ему кубок и чашу и требовала, чтобы он ей налил и напоил её тем, от чего приятно дыханье, а когда он касался её рукой, она не давалась из кокетства. И опьянение увеличило её красоту и прелесть, и Нур-ад-дин произнёс такие два стиха:

«Вот стройная – любит пить и милому говорит

В покоях веселья – он страшится наскучить ей.

«Не пустишь коль чашу вкруг и не напоишь меня,

Один будешь ночью спать». И в страхе он налил ей».

И они продолжали пить, пока Нур-ад-дина не одолело опьянение и он не заснул, и тогда Мариам в тот же час и минуту поднялась и начала работать над зуннаром, следуя своему обычаю, а окончив, она почистила зуннар и завернула его в бумагу и, сняв с себя одежду, проспала подле Нурад-дина до утра…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот семьдесят шестая ночь

Когда же настала восемьсот семьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Мариам-кушачница, окончив делать зуннар, почистила его и завернула в бумагу и, сняв с себя одежду, проспала подле Нур-ад-дина до утра, и было между ними из близости то, что было. А потом Нурад-дин поднялся и исполнил свои дела, и Мариам подала ему зуннар и сказала: „Снеси его на рынок и продай за двадцать динаров, как ты продал такой же вчера“. И Нурад-дин взял зуннар, и отнёс его на рынок, и продал за двадцать динаров, а потом он пошёл к москательщику и отдал ему восемьдесят дирхемов, и поблагодарил его за милость, и пожелал ему блага. „О дитя моё, продал ты невольницу?“ – спросил москательщик. И Нур-ад-дин воскликнул: „Ты призываешь на меня зло! Как могу я предать дух из моего тела?“

И он рассказал ему всю историю, с начала до конца, и сообщил ему обо всем, что с ним случилось, и старик москательщик обрадовался сильной радостью, больше которой нет, и воскликнул: «Клянусь Аллахом, о дитя моё, ты меня обрадовал, и если захочет Аллах, тебе всегда будет благо! Я хотел бы для тебя блага из любви к твоему отцу, и чтобы наша дружба с ним сохранилась!»

И затем Нур-ад-дин расстался со старым москательщиком, и в тот же час и минуту пошёл на рынок и, купив, как обычно, мясо, плоды и все необходимое, принёс это девушке.

И Нур-ад-дин с девушкой ели, пили, играли, веселились, и дружили, и развлекались за трапезой целый год. И каждую ночь девушка делала зуннар, а утром Нур-аддин продавал его за двадцать динаров и расходовал часть их на то, что ему было нужно, а остальное отдавал девушке, и та прятала деньги у себя до времени нужды.

А через год девушка сказала: «О господин мой Нурад-дин, когда ты завтра продашь зуннар, возьми мне на часть денег цветного шёлку шести цветов; мне пришло на ум сделать тебе платок, который ты положишь себе на плечо. Не радовались ещё такому платку ни сыновья купцов, ни сыновья царей». И тогда Нур-ад-дин пошёл на рынок, и продал зуннар, и купил цветного шёлку, как говорила ему невольница, и принёс его ей, и Мариамкушачница сидела и работала, вышивая платок, целую неделю (а каждую ночь, окончив зуннар, она работала немного над платком), и наконец окончила его. И она подала платок Нур-ад-дину, и тот положил его на плечо и стал ходить по рынку, и купцы, люди и вельможи города останавливались возле него рядами и смотрели на его красоту и на этот платок, так хорошо сделанный.

И случилось, что Нур-ад-дин спал в одну ночь из ночей и пробудился от сна и увидел, что его невольница плачет сильным плачем и произносит такие стихи:

«Близка уж разлука с милым, близко она!

Увы мне, придёт разлука скоро, увы!

Растерзано моё сердце, горестно мне

Прошедшие вспомнить ночи, радости их!

Завистники непременно взглянут на пас

Злым оком, и все достигнут цели своей.

Вреднее всего нам будет зависть других,

Доносчиков скверных очи, сплетников всех».

И Нур-ад-дин спросил её: «О госпожа моя Мариам, что ты плачешь?» И девушка сказала: «Я плачу от страданий разлуки – моё сердце почуяло её».

«О владычица красавиц, а кто разлучит нас, когда я теперь тебе милей всех людей и сильнее всех в тебя влюблён?» – спросил Нур-ад-дин. И девушка ответила: «У меня любви во много раз больше, чем у тебя, но доверие к ночам ввергает людей в печаль, и отличился поэт, сказавший:

Доволен ты днями был, пока хорошо жилось,

И зла не боялся ты, судьбой приносимого.

Ты в мире с ночами был и дал обмануть себя,

Но в ясную ночь порой случается смутное.

Узнай – в небесах светил так много, что счесть нельзя,

Но солнце и месяц лишь из них затмеваются.

А сколько растений есть зелёных и высохших,

Но камни кидаем мы лишь в те, что плоды несут.

Но видишь ли – в море труп плывёт на поверхности,

А в дальних глубинах дна таятся жемчужины?»

«О господин мой Нур-ад-дин, – сказала она потом, – если ты желаешь, чтобы не было разлуки, остерегайся человека из франков, кривого на правый глаз и хромого на левую ногу (это старик с пепельным лицом и густой бородой). Он-то и будет причиной нашей разлуки. Я видела, что он пришёл в наш город, и думаю, он явился только ища меня». – «О владычица красавиц, – сказал Нур-ад-дин, – если мой взгляд упадёт на него, я его убью и изувечу!» И Мариам воскликнула: «О господин мой, не убивай его, не говори с ним, не продавай ему и не покупай у него. Не вступай с ним в сделку, не сиди с ним, не ходи с ним, не беседуй с ним и не давай ему никогда ответа законного. Молю Аллаха, чтобы он избавил нас от его зла и коварства!»

И когда наступило утро. Нур-ад-дин взял зуннар и пошёл с ним на рынок. Он присел на скамью перед одной из лавок и начал разговаривать с сыновьями купцов, и взяла его сонная дремота, и он заснул на скамье перед лавкой. И когда он спал, вдруг прошёл по рынку в это самое время тот франк, и с ним ещё семь франков, и увидел Нур-ад-дина, который спал на скамье перед лавкой, закутав лицо платком и держа его конец в руке. И франк сел подле Нур-ад-дина и, взяв конец платка, стал его вертеть в руке, и вертел его некоторое время. И Нур-ад-дин почувствовал это, и пробудился от сна, и увидел, что тот самый франк, которого описала ему девушка, сидит подле него. И Нур-ад-дин закричал на франка громким криком, который испугал его, и франк спросил: «Почему ты на нас кричишь? Разве мы у тебя что-нибудь взяли?» – «Клянусь Аллахом, о проклятый, – ответил Нур-ад-дин, – если бы ты у меня что-нибудь взял, я бы, наверное, отвёл тебя к вали!» И тогда франк сказал ему: «О мусульманин, заклинаю тебя твоей верой и тем, что ты исповедуешь, расскажи мне, откуда у тебя этот платок». – «Это работа моей матушки», – ответил Нур-ад-дин…»

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: