Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Часть первая Ночь угря 1 страница




 

 

Сразу после девяти вечера 21 августа 2001 года поднялся ветер. Озеро Маребу в долине к югу от речки Руммелеосен покрылось рябью. Человек, скрывавшийся в тени деревьев на берегу, поднял руку. Дует почти строго с юга, подумал он удовлетворенно. Значит, место выбрано правильно. Место для приманки животных, предназначенных им в жертву.

Он сидел на камне, подстелив свитер, чтобы не мерзнуть. Было новолуние, и облака плотно закрывали небо. Стояла полная тьма. Ночь угря, подумал он. Так называл такие ночи его товарищ по детским играм. В такие августовские ночи начинается миграция угрей, когда они, движимые мощным инстинктом, заплывают в расставленные вентеря. И ловушка закрывается.

Он вслушивался в темноту. Тонкий слух его отметил проехавшую где-то машину. И снова полная тишина. Он достал карманный фонарик и направил луч на озеро. Они уже здесь. Он разглядел два белых пятнышка на темной воде. Скоро они будут крупнее и их будет больше.

Он погасил фонарик и попытался представить себе, который час. Вышколенный мозг тут же дал ответ – три минуты десятого. Он поднял руку. Часы со светящимися стрелками подтвердили: да, три минуты десятого. Он был прав. Ясное дело, он был прав. Через полчаса все будет позади. Ожидание закончится. Он давно понял, что пунктуальными могут быть не только одержимые манией пунктуальности люди. Пунктуальности можно выучить и животных. Три месяца ушло на подготовку сегодняшнего вечера. Неторопливо и методично приручил он тех, кого собирался сегодня принести в жертву. Он стал их другом.

Это было его самым большим достоинством. Он мог подружиться со всеми. Не только с людьми, но и с животными. Он становился их другом, и никто не знал, что он на самом деле думает. Он снова зажег фонарик. Все правильно – белые пятна стали крупнее и их стало больше. Они приближались к берегу. Скоро ожидание закончится. Он перевел фонарик на берег. Там стояли два больших пульверизатора с бензином. На песке были рассыпаны хлебные крошки. Он погасил лампу. Ждать оставалось совсем немного.

Когда пришло время, он начал действовать – спокойно и методично, как и планировал. Лебеди вышли на берег. Они склевывали хлеб и, казалось, даже не замечали, что рядом с ними человек. Или замечали, но это их не беспокоило – они привыкли к нему, они знали, что он не опасен. Он сунул в карман фонарик и достал очки ночного видения. На берегу было шесть лебедей, три пары. Два лежали у кромки воды, остальные чистили перья или доклевывали последние крошки хлеба.

Пора. Он поднялся, взял в каждую руку по пульверизатору, обрызгал всех птиц бензином, и, не успели они взлететь, он отшвырнул емкости и бросил спичку. Крылья лебедей вспыхнули. Они взлетели, хлопая крыльями, как огненные всполохи, пытаясь в полете погасить пламя. Он попытался запомнить эту картину – огромные пылающие птицы с криками летели над озером, прежде чем рухнуть в воду и умереть. Их крылья шипели и дымились в воде. Шипят, как трубы с сурдиной. Так он запомнит их последний крик.

Все произошло очень быстро. Меньше чем за минуту он успел поджечь лебедей, посмотреть, как они летят над озером и падают в воду. Снова наступила тьма. Он был доволен. Все прошло хорошо, все, как он и задумал: робкое начало.

Он выбросил пульверизаторы в озеро, снял с камня свитер и сунул в рюкзак. Огляделся – не забыл ли что. Удостоверившись, что никаких следов не оставлено, вынул из кармана куртки мобильный телефон, купленный им несколько дней назад в Копенгагене. Выследить его по телефонному номеру невозможно. Он набрал номер.

Дождавшись ответа, он попросил соединить его с полицией. Разговор был кратким. Потом он выбросил телефон в озеро, накинул рюкзак и исчез в темноте.

Ветер сменил направление. Теперь он порывами дул с запада.

 

 

В этот один из последних дней августа Линда Каролина Валландер все время думала, есть ли еще какое-то сходство между ней и ее отцом, еще не обнаруженное ею, – притом что ей уже скоро тридцать и пора бы уже знать себя досконально. Она не раз его расспрашивала, иногда с пристрастием, но он делал вид, что не понимает, о чем идет речь, или уклончиво отвечал, что она похожа скорее на его отца, чем на него. Эти генеалогические беседы, как она их обычно называла, частенько переходили в раздраженный спор, а то и в отчаянную ссору. Впрочем, сама она большинство этих ссор уже забыла и полагала, что и отец тоже вряд ли склонен бесконечно их пережевывать.

Но летнюю ссору она не могла забыть. Все началось с пустяков. Она постоянно пыталась по запечатлевшимся в памяти картинкам восстановить какие-то подробности своего детства. А в тот же день, не успела она вернуться из Стокгольма в Истад, они начали ссориться как раз по поводу этих картинок в памяти. Как-то, когда она была еще маленькой, они вместе ездили на Борнхольм. Отец, ее мать Мона и она, ей было тогда лет шесть или семь. Причиной идиотской ссоры явился вопрос, ветреный был тогда день или не очень. Они только что пообедали и сидели на тесном балконе, подставив лица теплому ветерку. Вдруг кто-то из них вспомнил про Борнхольм. Отец настаивал, что Линду укачало и ее вырвало ему на куртку. У Линды, напротив, запечатлелось в памяти небесно-голубое море, совершенно спокойное, ни единой волны. Они ездил на Борнхольм только один раз, спутать было не с чем. Мать ее не особенно жаловала морские путешествия, и отец вспоминал, как он удивился, что Мона согласилась на эту поездку…

Вечером, после этой нелепой, возникшей из ничего, ссоры, Линда долго не могла уснуть. Через два месяца она должна была приступить к работе аспиранта[1] в истадской полиции. Она закончила обучение в Стокгольме и хотела как можно скорее приступить к работе. Но пока ей было совершенно нечего делать, а отец не мог составить ей в этом компанию – он взял большую часть отпуска еще в мае. Она была тогда уверена, что он купил дом и собирается посвятить отпуск обустройству. Он и в самом деле купил дом в Сварте, к югу от шоссе, на берегу моря. Но в последний момент, когда уже и задаток был уплачен, хозяйка дома, старая одинокая учительница на пенсии, при мысли, что она, оставляет свои розы и рододендроны человеку, совершенно ими не интересующемуся и говорящему только о том, как он построит конуру, где будет жить пока еще не купленная им собака… представив себе все это, она вдруг вышла из себя и отказалась продавать дом. Маклер предлагал отцу настоять на завершении сделки или, по крайней мере, потребовать компенсации за моральный ущерб, но отец мысленно уже попрощался с домом, в котором не прожил ни дня.

Остаток отпуска он употребил на то, чтобы найти другой дом. Но все, что ему предлагали, было либо чересчур дорого, либо вовсе не соответствовало тому образу, что он выстроил за долгие годы жизни в квартире на Мариагатан в Истаде. Там он покуда и оставался, уже всерьез спрашивая себя, не суждено ли ему провести в этой квартире остаток жизни. Линда закончила последний семестр в Высшей школе полиции, и он в один из выходных поехал в Стокгольм и по самую крышу набил машину вещами, которые она пожелала взять с собой. В сентябре ей должны были предоставить квартиру, а до этого она жила в своей старой комнате.

Они сразу начали действовать друг другу на нервы. Линда извелась от нетерпения и все время настаивала, пусть отец похлопочет, чтобы ей выйти на службу пораньше. Он даже как-то завел об этом разговор с шефом истадской полиции Лизой Хольгерссон, но она ничего не могла сделать. Им, конечно, при таком недостатке персонала очень нужны аспиранты, но денег на зарплату пока что нет. И Линда, как бы в ней ни нуждались, не сможет приступить к работе раньше десятого сентября.

За лето Линда нашла двух своих старых подруг, с кем дружила еще в детстве. Как-то она случайно встретила на площади Зебу, или Зебру, как ее все называли, и поначалу не узнала ее. Она перекрасила свои черные волосы, став огненно-рыжей, и, кроме того, сделала короткую стрижку. Зеба приехала в Швецию из Ирана. Они учились вместе до девятого класса, потом их пути разошлись. В тот день в июле, когда они встретились, Зебра шла с детской коляской. Они зашли в кондитерскую выпить кофе.

Зебра сперва училась на бармена, но потом забеременела от Маркуса – Линда его знала, тот самый Маркус, что обожал экзотические фрукты и уже в девятнадцатилетнем возрасте заложил питомник на южном въезде в город. Их отношения давно прервались, но ребенок остался. Они долго разговаривали, пока мальчик не завопил так истошно, что они были вынуждены выйти на улицу. После этого они продолжали встречаться, и Линда отметила, что теперь, вновь наведя мосты в свое прошлое, когда она знала о мире не больше, чем могла разглядеть на истадском горизонте, она стала куда терпимей.

Попрощавшись с Зеброй, она пошла домой на Мариагатан. Вдруг хлынул дождь, и она забежала в магазинчик одежды на пешеходной улице. В ожидании, пока дождь прекратится, она попыталась найти в телефонном справочнике Анну Вестин. У нее забилось сердце, когда она ее нашла. Они с Анной не виделись почти десять лет. Их когда-то нежная и преданная дружба в подростковом возрасте резко оборвалась – они влюбились в одного и того же мальчика. Потом, когда влюбленность прошла и забылась, они попытались вновь начать дружить. Но что-то сломалось, и обе оставили эти попытки. За эти годы Линда почти никогда не думала об Анне. Но встреча с Зеброй всколыхнула воспоминания, и она была очень рада, когда поняла, что Анна Вестин по-прежнему живет в Истаде, на одной из улиц поблизости от выезда на Эстерлен.

В тот же вечер она позвонила Анне и через несколько дней они встретились. После этого они виделись по нескольку раз в неделю, иногда все втроем, но чаще – только Анна и Линда. Анна жила одна, на учебное пособие, которого при определенной экономии хватало на то, чтобы оплатить ее медицинское образование.

Линде показалось, что Анна стала еще более скрытной с тех пор, как они виделись последний раз. Отец оставил мать с Анной, когда девочке было лет пять или шесть. После этого никто о нем ничего не слышал. Мать жила в деревне под Лёдерупом, недалеко от того места, где жил дед Линды и писал свои бесчисленные и похожие друг на друга пейзажи с глухарями. Анна, казалось, обрадовалась, что Линда нашла ее и что она вернулась в Истад. Но кроме того, Линда заметила, что с Анной надо вести себя предельно деликатно. В ней было что-то ломкое, она избегала определенных тем… Линде не удавалось по-настоящему с ней сблизиться. Но все равно, эта дружба и еще Зебра с ее сынишкой помогали ей как-то скоротать это лето, полное нетерпеливого ожидания – когда же она наконец пойдет в полицию, поговорит с толстой фру Лундберг, заведующей складом, и та вручит ей под расписку полицейскую форму и другие атрибуты службы.

Отец работал все лето без перерыва, но и без особых результатов, над следствием по делу об ограблении нескольких отделений банка и почтовых контор в Истаде и окрестностях. Время от времени Линда слышала кое-что о нескольких крупных кражах динамита – модель поведения преступников наводила на мысль о хорошо спланированной операции. Когда отец засыпал, Линда изучала его заметки и папки с делами – он частенько забирал работу домой. Но на вопросы, чем он занимается, отец отвечать избегал. Она пока что еще не полицейский. Пусть подождет до сентября.

Лето кончилось. Как-то в августе отец пришел после обеда домой и сообщил, что звонил маклер и сказал, что нашел наконец дом, который ему должен понравиться. Это в Мосбю, на взморье, прямо на берегу. Отец предложил ей съездить с ним посмотреть дом. Она позвонила Зебре и перенесла назначенную встречу на завтра.

После чего они забрались в отцовский «пежо» и поехали. Море в тот день было серым, как будто предвещало осеннюю непогоду.

 

 

Дом был пуст и заколочен. Черепицу кое-где сдуло ветром, одна из водосточных труб оторвалась. Со склона, на котором он стоял, открывался широкий морской простор. Есть в этом доме что-то неприятное, подумала Линда. Это не то место, где отец будет счастлив. Здесь его будут вечно преследовать его демоны. Но что это за демоны? Она тут же начала думать, что же гложет отца более всего. Мысленно она расставила все по порядку. Недостатки – одиночество, лишний вес, скованность в суставах. А что еще? Она исподтишка наблюдала, как отец ходит вокруг и осматривает дом. Ветер медленно, почти задумчиво шевелил высокие кроны буков. Внизу поблескивало море. Линда прищурилась и увидела корабль на горизонте. Курт Валландер поглядел на дочь:

– Ты похожа на меня, когда щуришься.

– Только когда щурюсь?

Они пошли дальше. Позади дома валялся полусгнивший кожаный диван. Вдруг между его пружин проскользнула мышка-полевка и исчезла. Отец огляделся и покачал головой:

– Почему мне, собственно, так хочется уехать за город?

– Ты хочешь, чтобы я тебя спросила? Ладно. Почему тебе так хочется уехать за город?

– Потому что я всегда мечтал встать утром, выйти на травку и пописать.

Она весело глядела на него:

– Только поэтому?

– Неужели есть причина весомее? Ну что, поехали?

– Давай еще посмотрим.

На этот раз она осмотрела дом более внимательно, словно бы это она собиралась его купить, а отец был маклером. Она чуть не принюхивалась к дому, как зверек.

– И сколько он стоит?

– Четыреста тысяч.

Она удивленно подняла брови.

– Это правда, – сказал он.

– И у тебя есть эти деньги?

– Нет, конечно. Но в банке обещали дать заем. Мне верят. Полицейский, к тому же всю жизнь я был аккуратен в делах. Вообще говоря, жаль, что дом мне не понравился. Пустое жилище выглядит так же жалко, как и брошенный человек.

Они сели в машину. Линда обратила внимание на придорожный указатель «Взморье Мосбю». Он покосился на нее:

– Хочешь, заскочим?

– Да. Если успеваем.

На парковке стоял одинокий автоприцеп. Киоск был закрыт. На ветхих стульчиках около прицепа сидели мужчина и женщина и разговаривали по-немецки. Между ними стоял столик. Они сосредоточенно играли в карты. Линда и Курт Валландер спустились к воде.

Именно здесь несколько лет назад она посвятила его в свое решение. Она не будет заниматься реставрацией старинной мебели, не особенно верит она и в то, что осуществится ее мечта стать актрисой. Она уже не мечется по всему миру. Давно уже она не видела парня из Кении, учившегося в Лунде на врача, – это была ее самая большая любовь, хотя за последние годы память о ней несколько поблекла. Но он уехал домой в Кению, а она за ним не поехала. И попыталась найти ключ к собственной жизни, присматриваясь к матери, к Моне. Но видела только женщину, вечно бросающую начатое на полдороге. Она хотела родить двоих детей, а родила одного. Она считала, что Курт Валландер будет ее единственной и великой любовью, но развелась с ним, и теперь вышла замуж за какого-то помешанного на гольфе бухгалтера из Мальмё, ушедшего на пенсию по болезни.

Тогда Линда со вновь проснувшимся любопытством стала наблюдать за отцом, следователем, вечно забывавшим встретить ее в аэропорту. Она даже дала ему прозвище: Тот-кто-забывает-что-я-существую. У кого никогда нет на нее времени. Она понимала, что теперь, после смерти деда, никого ближе отца у нее нет. Как будто она подкрутила бинокль и приблизила его к себе… но не слишком близко. Как-то утром, проснувшись, она вдруг поняла, что единственное, чего бы ей по-настоящему хотелось, – быть, как он, полицейским. Целый год она никому об этом не говорила, кроме разве ее тогдашнего любовника, но, постепенно убедив себя, что это и есть ее выбор, она дала любовнику отставку, прилетела в Сконе, привезла отца на этот самый берег и сообщила ему о своем решении. И до сих пор не может забыть, как это его ошарашило. Он даже попросил пару минут, чтобы подумать. И она вдруг почувствовала неуверенность. Она-то думала, что он обрадуется. И за эти несколько мгновений, что он стоял, повернувшись к ней широкой спиной, и ветер вздымал его редеющие волосы, она уже приготовилась к ссоре. Но когда он вновь повернулся к ней улыбаясь, она уже знала, что все в порядке…

Они спустились к кромке воды. Линда поковыряла ногой след лошадиной подковы. Курт Валландер смотрел на чайку, парившую почти неподвижно над его головой.

– Ну и что? – спросила она. – О чем ты думаешь?

– О чем? О доме?

– О том, что я скоро предстану перед тобой в полицейской форме.

– Даже не могу себе это представить. Скорее всего, я огорчусь.

– Почему?

– Потому что знаю, каково это на самом деле. Мундир – это пустяк. А вот выйди-ка в нем на люди. Все на тебя смотрит. Ты полицейский, ты на виду, ты всегда должна быть готова броситься разнимать любую драку. Я-то знаю, что тебя ждет.

– Я не боюсь.

– А я и не говорю о страхе. Я говорю о том дне, когда ты наденешь форму. Потом тебе ее уже не снять.

Она подумала, что он прав.

– И как ты думаешь, получится у меня?

– В Высшей школе получилось. И здесь получится. Впрочем, ты сама должна ответить на этот вопрос.

Они брели по берегу. Она рассказала, что на днях едет в Стокгольм, на выпускной бал. Потом она и ее товарищи разъедутся по разным углам страны.

– А у нас и бала не было, – сказал он. – Да и образования настоящего я толком не получил. Я и сейчас думаю, чем они тогда, в годы моей юности, руководствовались, отбирая кадры для полиции. Главное, наверное, чтобы парень был поздоровее. Ну и не полный дурак. Но помню, что когда впервые надел форму, пошел пить пиво. Не на улице, понятно. У приятеля в Мальмё.

Он покачал головой. Линда только гадала, веселят его или печалят эти воспоминания.

– Я тогда еще жил с родителями. Папаша чуть с ума не сошел, когда я явился в полицейском мундире.

– Почему он так не хотел, чтобы ты стал полицейским?

– Я понял это только после его смерти. Он меня разыгрывал.

Линда остановилась как вкопанная.

– Разыгрывал?

Он смотрел на нее с улыбкой:

– Мне кажется, он был очень доволен, что я стал полицейским. Но вместо того, чтобы это признать, он поддерживал во мне чувство неуверенности. И, как ты знаешь, это ему удалось.

– Ты шутишь.

– Никто не знал отца лучше, чем я. Уж я-то знаю, что говорю. Папаша был редкостным ерником. Всю жизнь всех разыгрывал. Но другого-то негде взять!

Они пошли к машине. В разрыве облаков появилось солнце, и сразу стало тепло. Немцы-картежники даже голов не подняли… Открывая дверцу, он поглядел на часы.

– Что, домой торопишься? – спросил он.

– Никуда я не тороплюсь. Просто не терпится поскорее начать работать, вот и все. А почему ты спрашиваешь?

– Да дело одно есть. Расскажу в машине. – Они свернули на Треллеборгсвеген, потом к замку Шарлоттенлунд.

– Это и делом-то не назовешь. Но, поскольку это тут рядышком, надо бы заехать.

– Что тут рядышком?

– Замок Маребу. Вернее, озеро Маребу.

Дорога пошла узкая и извилистая. Они ехали медленно, и он так же медленно и с остановками рассказывал ей, что, собственно, произошло. Неужели его письменные отчеты такие же неуклюжие, подумала Линда.

Впрочем, история оказалась довольно заурядная. Два дня назад в истадскую полицию позвонил человек, не пожелавший назвать ни себя, ни места, откуда он говорит. На каком-то с трудом определимом диалекте он сообщил, что над озером Маребу он видел горящих лебедей. Подробностей он сообщить не смог или не пожелал. Как только дежурный начал задавать вопросы, он отключился и больше не звонил. Разговор был зарегистрирован, но никаких мер по нему не принималось – вечер был забит происшествиями: мордобой в Сварте, взлом магазина в центре Истада. Решили, что звонившему либо показалось, либо это просто неумная шутка. Только отец, услышав эту историю от Мартинссона, подумал, что, скорее всего, так оно и было – слишком уж неправдоподобно для выдумки.

– Горящие лебеди? Кто мог это сделать?

– Садист. Живодер.

– И ты в это веришь?

Он остановил машину на пересечении с главной дорогой, и только когда переехал ее и свернул на Маребу, ответил:

– А разве вас не учили? Полицейский не должен верить или не верить. Он должен знать. Но он всегда должен быть готовым к тому, что произойти может все, что угодно. Включая и горящих лебедей… если это, конечно, подтвердится.

Линда больше ни о чем не спрашивала. Они поставили машину и спустились к озеру. Линда шла за отцом и ощущала себя уже в мундире, пока, правда, невидимом.

Они обошли озеро. Никаких следов мертвых лебедей. Ни он, ни она не заметили, что за ними наблюдают в бинокль.

 

 

Несколько дней спустя, ясным и тихим утром, Линда улетела в Стокгольм. Зебра помогла ей сшить бальное платье – голубое, с глубокими вырезами на груди и на спине. Сняли старинный особняк на Хорнсгатан. Пришли все, даже так называемый блудный сын их выпуска. Из шестидесяти восьми студентов Линдиного выпуска только ему одному пришлось прервать обучение – выяснилось, что у него серьезные проблемы с алкоголем. Ему не удалось ни скрыть их, ни разрешить. Кто сообщил об этом руководству училища, так и осталось неизвестным. По молчаливому и никогда не высказанному соглашению решили считать, что ответственность лежит на всех. Для Линды он навсегда остался кем-то вроде привидения. Он будет всегда мерещится ей где-то там, в осенней тьме, с его неутолимой тоской и жаждой вновь вернуться в родные стены.

На этом балу, когда они в последний раз собрались со своими преподавателями, Линда выпила слишком много вина. Она до этого никогда не напивалась и считала, что знает свою меру. Но в этот вечер она пила много. Может быть, потому, что нетерпение делалось еще мучительней при виде уже приступивших к работе сокурсников. Ее самый близкий приятель в годы учения, Маттиас Ульссон, решил не возвращаться на свою родину, в Сундсваль, и устроился в отделе охраны порядка в Норрчёпинге. И уже успел отличиться, сбив с ног какого-то озверевшего от анаболиков культуриста. Линда принадлежала к меньшинству, к тем, кто еще дожидался работы.

Были танцы. Зебрино платье заслужило всеобщее одобрение, кто-то произносил тосты, другие спели в меру ехидную песню о своих преподавателях. Все было бы замечательно, если бы у поваров в кухне не работал телевизор.

В последней программе новостей сообщили, что на дороге недалеко от Энчёпинга застрелили полицейского. Новость разлетелась мгновенно среди танцующих и подвыпивших аспирантов и их преподавателей. Музыку выключили, из кухни принесли телевизор. Линда потом вспоминала, что для всех это было как удар ногой в живот. Праздник сломался, свет словно поблек, они сидели в своих бальных костюмах и платьях и смотрели на страшные кадры – полицейского просто расстреляли в упор, когда он попытался остановить украденную машину. Из нее выскочили двое с автоматами – они с самого начала и хотели его убить, не было никаких предупредительных выстрелов. Праздник кончился, в двери постучалась суровая действительность.

Было уже совсем поздно, когда они расстались и Линда направилась ночевать к своей тетке Кристине. Она остановилась на Мариаторгет и позвонила отцу. Было три часа ночи, он заикался спросонья. Она разозлилась. Как можно спать, когда несколько часов назад убили его коллегу! Это она ему и высказала.

– Если я не буду спать, это вряд ли поможет делу. Где ты?

– Иду к Кристине.

– Неужели вы до сих пор праздновали? Который час?

– Три. Мы почти сразу разошлись, когда услышали.

Он по-прежнему шумно сопел, словно еще не решил, просыпаться или нет.

– А что это там шумит?

– Машины. Я ловлю такси.

– Тебя кто-нибудь провожает?

– Нет.

– Как ты можешь шляться ночью по Стокгольму в одиночку?

– Со мной все в порядке. Я уже не ребенок. Извини, что разбудила.

Она сердито выключила мобильник. Что-то я часто срываюсь, подумала она. С чего я так взвилась? Он просто сам не замечает, что дразнит меня.

Она поймала такси и направилась на Гердет, где жила Кристина с мужем и восемнадцатилетним сыном – тот все еще не съехал от родителей. Кристина постелила ей на диване в гостиной. Свет с улицы проникал в комнату. На полке стояла фотография – ее родители и она. Это было много лет назад. Ей тогда было четырнадцать, она прекрасно помнит этот момент. Дело было весной, кажется, в воскресенье. Они поехали в Лёдеруп. Отец выиграл фотоаппарат в какой-то викторине в полиции. Когда они собирались сфотографироваться все вместе, ее дед вдруг отказался и заперся среди своих картин в сарае. Отец тут же разозлился. Мона скисла и отошла в сторону. Линда пошла уговаривать деда выйти и сняться со всеми.

– Не хочу оказаться на одной карточке с людьми, которые стоят и ухмыляются друг дружке, а сами вот-вот разбегутся в разные стороны, – услышала она в ответ.

И до сих пор помнит, как больно ее задели эти слова. Она, конечно, знала, что дед особой деликатностью не отличается, но все равно это было как пощечина. Она тогда все-таки решилась и спросила деда, правда ли это – может, он что-то такое знает, что ей неизвестно.

– Притворяясь слепой, делу не поможешь, – сказал он. – Иди к ним. Тебе-то надо с ними сфотографироваться. Может быть, я и ошибаюсь.

Она сидела на диване и думала, что дед ошибался почти всегда. Но в тот раз он знал, что говорил. Он не хотел быть на той фотографии, сделанной с автоспуском. На следующий год, последний, когда родители еще жили вместе, напряжение еще больше усилилось.

Она даже пыталась покончить с собой – дважды. Первый раз, когда она порезала вены на руках, ее нашел отец. Она до сих пор помнит его ужас. Но врачи, наверное, сказали ему, что опасности для жизни не было. Родители ее почти не упрекали, разве что случайным взглядом или напряженным молчанием. Зато этот эпизод стал причиной последней безобразной ссоры, после чего Мона собрала чемодан и уехала.

Линда потом сама удивлялась, что не возложила на себя ответственность за развод родителей. Наоборот, она упрямо считала, что оказала им услугу – помогла расторгнуть брак, который фактически уже давно разрушился. Она все время вспоминала, что ни разу, несмотря на тонкий слух и чуткий сон, не слышала звуков из родительской спальни, свидетельствующих о том, что там происходит акт любви. Она просто вбила последний клин в уже непоправимо расколотые отношения, помогла им освободиться друг от друга.

А про вторую ее попытку самоубийства отец даже и не знал. Это был ее самый большой секрет от него, хотя иногда ей начинало казаться, что он знает. Но чаще, гораздо чаще брало верх убеждение, что о втором случае ему ничего не известно. На этот раз дело было серьезнее. Она помнит все до мельчайшей подробности.

Ей было шестнадцать лет. Она поехала к матери в Мальмё. Для нее это было время больших потрясений, какие случаются только в подростковом возрасте. Она ненавидела себя, вздрагивала, увидев свое отражение в зеркале и в то же время любила его, притом что собственное тело ей казалось воплощением уродства. Депрессия подкралась незаметно – первые симптомы были едва различимы, не стоили внимания. И вдруг оказалось слишком поздно – когда обнаружилось, что мать даже не понимает, что с ней творится, ее охватило совершенно невыносимое отчаяние. Больше всего ее потряс отказ Моны взять ее с собой в Мальмё. Не то чтобы ей было плохо с отцом – просто хотелось вырваться из маленького Истада.

В гневе она ушла из дома матери. Это было ранней весной, в канавах и на клумбах еще лежал снег, дул резкий ветер с пролива. Она шла по улице, длиннющей Регеменстгатан, к выезду из города. Где-то по дороге она заблудилась. У нее была та же привычка, что и у отца, – на ходу смотреть только под ноги. Так же, как и он, она постоянно натыкалась на фонарные столбы и стоящие у обочины автомобили. Почему-то она оказалась на переброшенном через автомагистраль виадуке. Сама не зная как и почему, она забралась на парапет и стояла там, покачиваясь от ветра. Она смотрела вниз на мчащиеся машины, их взрезающие темноту мощные фары. Как долго она так стояла, она не могла бы сказать. Это было как последнее приготовление, она даже не чувствовала страха или жалости к себе. Она просто стояла и ждала, когда же наконец тяжкая усталость и холод заставят ее шагнуть в пустоту.

Вдруг она почувствовала, что кто-то стоит позади нее, или, вернее, рядом с ней, и обращается к ней тихим голосом. Это была женщина, молодая женщина с почти детским лицом, скорее всего, не намного старше ее. На ней была полицейская форма. Подальше на мосту стояли две полицейские машины с включенными мигалками. Но рядом с ней была только эта молодая женщина-полицейский с совершенно детским лицом. Где-то угадывались люди, они ждали, они возложили ответственность за судьбу этой стоящей на парапете идиотки на молодую девушку, почти девочку, почти ее ровесницу. Она сказала, что ее зовут Анника, что она просит Линду только об одном – сойти с парапета; там, внизу, решения своих проблем она не найдет. Линда отказалась, ей почему-то казалось, что она обязана защищать свое решение. Но Анника не сдавалась, она казалась совершенно спокойной, как будто терпению ее не было конца. Когда Линда наконец сошла с парапета и заплакала от разочарования, которое было скорее облегчением, чем разочарованием, Анника тоже расплакалась. Они стояли обнявшись. Линда сказала, что не хочет, чтобы об этом узнал отец, он тоже полицейский. Матери тоже лучше не знать, но прежде всего – не сообщать отцу. Анника пообещала – и сдержала слово. Много раз Линда собиралась найти ее, много раз она снимала трубку, чтобы позвонить в полицию в Мальмё, но что-то каждый раз ее останавливало.

Она поставила снимок назад на полку, подумала про убитого полицейского и легла. С улицы доносились звуки ссоры. Она вдруг подумала, что скоро ей придется ввязываться в такие склоки, разнимать и успокаивать дерущихся. Неужели она к этому стремится? Особенно сейчас, когда реальность пробилась сквозь все запоры и швырнула на дорогу тело убитого где-то к юту от Энчёпинга полицейского?






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных