Технически, уже сегодня

Неправильные

https://ficbook.net/readfic/1157104

Автор: х-е-р (https://ficbook.net/authors/361820)
Фэндом: EXO - K/M
Пейринг или персонажи: Чондэ, Ифань, Чанель
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), PWP, Hurt/comfort
Предупреждения: Нецензурная лексика, Групповой секс
Размер: Мини, 16 страниц
Кол-во частей: 3
Статус: закончен

Описание:
Чондэ любит Чанеля, Чанель любит Ифаня, Ифань любит Чондэ.

Примечания автора:
Как пользовательское соглашение: соглашаясь читать это, вы признаете извращенную сторону своего я и отказываетесь от любых претензий ко мне.

Ненужные мысли

Слова прорастают на мне, как татуировка.
Все мое тело покрывается словами, которые больше не смываются.

Чондэ чувствует порыв ветра, всколыхнувший легкую штору – она оседает обратно шелковой пылью, задевая нежным его плечо.
- Все как будто осыпается, - говорит Фань.
И Чондэ закрывает глаза.
Но даже с закрытыми глазами он продолжает видеть огромный купол ночного неба за окном, два изгорающих в нем уголька сигарет и острые рассыпанные осколки звезд. Как будто его любовь треснула и раскрошилась, разнеслась по вселенной блестящими обломками.
И Чондэ открывает глаза.
- Все как будто уже осыпалось, - говорит Чондэ. – И мы живем в мире, который уже за чертой.
Фань вздыхает и затягивается: светло-серый дым поднимается вверх, под бездонное к черному, - как будто любовь Фаня попрощалась и растворилась в бесчисленных вселенных.
- Наверно, ты прав, - наконец, отзывается он, и Чондэ стряхивает нагоревший от размышлений пепел. – Но разве не красиво?
- Люди склонны находить особую прелесть в том, что неправильно, - Чондэ всегда говорит то, что от него требуют приличия, условности, совесть… весь тот нестройный хор чужих голосов внутри.
- Да брось… - хмыкает Фань. Фань, слишком умный, чтобы верить всему, что он говорит. – Ты же не думаешь, что это все было зря? Что мы трое – это ошибка?
Чондэ смотрит на него секунды две, потом делает короткую затяжку.
- Не думаю.
Чондэ думает о многом, смотря в бесконечное черное небо, полное недостижимых, вечно крутящихся вокруг своей оси безразличных вселенных, похожих на чужие жизни, никак не касающихся их собственной, разломленной на трети, - но не о том, что того, что сейчас, не должно было происходить.
- Так в чем смысл себя доводить? – спрашивает Фань, поднося к губам маленькую фарфоровую чашку. – Фу, что за гадость… Опять Цаньле кофе варил?
Чондэ кивает, пряча усмешку: младший всегда бросает в кофе маленькую щепотку корицы, и кофе приобретает вкус детского напитка, который Фань тихо ненавидит. Потому что кофе должен быть крепким, горячим и несладким – напиток настоящего мужика, который не выглядит и не ведет себя, как женщина. Так считает Фань по крайней мере.
- Я никого не довожу, - говорит Чондэ, растирая кончик сигареты в маленькой пепельнице из черной керамики – такой же черной, минималистической и спокойной, как все вещи в этом доме. Как все его вещи. Как сам Чондэ. – Просто…
- Что просто? – не унимается Фань. – Давай просто прекратим все это, я же вижу, насколько это тебя напрягает…
Еще один порыв ветра всколыхивает тонкий материал шторы и кидает в лицо едкий дым, поднимающийся от непотушенной сигареты Фаня. Чондэ прижимается щекой к оконной раме и смотрит вверх – перед его глазами еще больше темного молчаливого неба, в котором медленно умирают разреженные биты трека негромко включенного радио. Возникают под тонкой шкурой бьющейся мембраны – и поднимаются умирать туда, высоко вверх, где рождается этот прохладный и отчужденный ветер. Чондэ кажется, что его сердце – как эта хрупкая мембрана: производит бесконечное количество импульсов, обреченных умереть на поверхности неба, прячущего под собой чужие миры никем еще не разомкнутых вселенных. Его сердце сочится чувствами, истекает тоскующими нотами всполохов эмоций из самой печальной синей гаммы. И даже если его голос будет достаточно громким, чтобы достучаться до неба и спросить «Почему все так» у закрытой небесной двери, он не перестанет чувствовать. Есть ответ или нет – неважно. Важно только то, что его покой наступает только тогда, когда он полностью открывается этому тоскующему небу, позволяя ночному ветру прошивать его грудь, будто в ней дырка, позволяя проноситься сквозь это отверстие, поднимаясь вслед умирающим тактам полуночного трека, вслед за дымом сигареты Фаня. Только когда он полностью осмысливает слова Фаня, когда дает окончательный ответ:
- Нет… Я, может быть, и не выгляжу счастливым, но я счастлив, - его мысли успокаиваются, и мечтательная улыбка против воли растягивает губы.
Чондэ снова закрывает глаза, когда новый порыв ветра касается его кожи.
- Я могу только надеяться, что это правда, - отвечает Фань, легко касаясь его волос. – Я так редко вижу тебя счастливым.
Фань тушит сигарету, потому что все предметы утрачивают значение – когда он видит на лице Чондэ улыбку. По-настоящему счастливую улыбку. Фань не думает, что она как-то связана с его словами или вообще возникла как следствие чего-то реального – скорее, просто влияние момента: ночь, усталая сигарета и бесконечное августовское звездное небо, - но ему все равно она дорога. Дорога до бесконечности – потому что он так редко видит лицо Чондэ настолько расслабленным, так редко замечает, что его волшебные глаза окрашены нежной мечтательностью, как сейчас, когда он тихо зовет:
- Чондэ? – и Чондэ смотрит на него, блестя осколками разбитых звезд на самом дне темных мягких зрачков.
Фань кончиком указательного пальца прорисовывает необычный контур его верхней губы, и Чондэ чувствует сильных запах сигарет от его пальцев.
- Чондэ… - падет с губ Фаня то ли просьбой, то ли откровенным обожанием, уносясь вверх, туда же, где исчезло уже почти все, что было важным, и Чондэ вдыхает поглубже, когда Фань целует его.
Фань просто касается его губами, словно разговаривает… Будто медленный беззвучный шепот – закрывая губы Чондэ, запечатывая несказанные слова. Когда Чондэ смотрит на него, Фань видит в его глазах – отражением печального августовского неба – тепло, заботу и много, много тоски. Но это не то, что ему хотелось бы увидеть больше всего. Когда Чондэ касается его лица пальцами, Фань тоже чувствует сильный терпкий запах сигарет от его кожи, смешивающийся с тонким отголоском его одеколона и слабым родным запахом тела. Когда Чондэ касается его губ, Фань лишь обнимает его крепче, стискивая пальцы на тонкой талии в черной майке – и покачивается медленно, в такт просачивающемуся из-под мембраны ленивому треку. Если бы эта была одна из его прошлых шлюх, он бы давно уже вылизывал его пальцы, прикидывая, на что они, мокрые, могли бы сгодиться… Но Чондэ меняет его – неотвратимо, неизбежно, заражая своей вечной печалью гаснущего летнего неба, и Фань, несмотря на то, как ему хочется продолжить, говорит то, что должен:
- Идем спать?
Чондэ кивает:
- Да, идем, - и разворачивается, оглядываясь на него, прежде чем потушить свет.

Чондэ раздевается, складывая одежду аккуратной даже в темноте стопкой, поверх которой Фань кидает свою футболку и штаны – хотя бы не пол, как часто делает Цаньле.
- И правда спит, - шепчет Фань, имея в виду Цаньле, свернувшегося посередине кровати замерзшим эмбрионом.
- Он всегда спит, - пожимает плечами Чондэ, разглядывая младшего, и его голос невольно, как помехи на пленке, расчерчивает скрытая нежность: Цаньле прыгает весь день, как щенок, и к десяти вечера обычно так уматывается, что часто не дожидается их с Фанем – прирожденных полуночников.
- Цаньле, эй, - Фань осторожно двигает ворчащего теперь Цаньле ко краю, - подвинься.
- Фа-а-а-ань, - единственное, что уловил сонный Цаньле – кто его разбудил. – Фа-а-а-ань…
Цаньле обматывается руками вокруг шеи Фаня и слепо, не открывая глаз, тычется ему в губы. Фань возвращает поцелуй, пытаясь уложить его обратно – он уверен, что Цаньле тянется к нему просто по привычке, все еще сонный. Чондэ забирается под одеяло, наблюдая за этими манипуляциями Цаньле с незаметной в темноте усмешкой: он знает, что даже сонный Цаньле вполне способен осознавать свои желания – и сейчас он откровенно хочет Фаня.
Фань очень хочет спать, но унять руки и упрямо тянущиеся к нему губы не получается, поэтому он покорно позволяет Цаньле, который все еще прикидывается сонным, целовать его куда попало и водить ладонями по голой груди под одеялом. Фань с запозданием думает, что их возня мешает Чондэ, и решает, что проще всего будет дать Цаньле то, чего ему хочется – перекатываясь влево на Цаньле и прижимая его к кровати.
Чондэ просто наблюдает за этим, подперев локтем голову – как, судя по движениям под одеялом, Фань избавляет Цаньле от белья, продолжая целовать подставленную, выгнутую шею. Он привык, это больше не вызывает в нем ревности – когда тот, кого он любит, получает удовольствие под руками того, кого любит он. Чондэ не знает, что делает Фань, - впрочем, не нужно быть гением, чтобы догадаться, когда Цаньле скрещивает ноги на поясе Фаня, поднимая одеяло и крепче стискивая руками шею Фаня, чтобы прижаться к нему тем, что задыхается от желания и просит ласки в ночной тишине, при выключенном свете. Чондэ, когда покупал эту огромную кровать, вряд ли думал, что матрасу на ней придется выдерживать вес сразу трех тел – а теперь он сам тянется к тумбочке, чтобы протянуть Фаню блестящий в темноте, зажатый двумя пальцами квадратик презерватива.
Фань вскрывает упаковку, пока Цаньле, сидя перед ним с разведенными ногами, смотрит на него голодным и обожающим взглядом. И Цаньле не удерживает удовлетворенного:
- Ах… - когда Фань толкается в него.
Чондэ думает, что это мало похоже на любовь, скорее – данность, потребность в ежедневной ласке. «Люблю» на языке Цаньле – которому, конечно, лучше знать.
Фань двигается, и Цаньле продолжает цепляться за него, изредка прижимаясь губами, чтобы погасить слишком громкий стон. Чондэ хорошо знает, как ему хорошо – когда его Фань с ним. Когда Фань на самом деле старается доставить удовольствие распахнувшемуся перед ним телу, он становится чутким до болезненности – знает, когда нужно двигаться быстрее, чтобы того, кого он любит, захлестнуло волной горячего, обжигающего желания, а когда притормозить – мучая издевающимися, медленными прикосновениями. Вот и сейчас Цаньле сначала тихо всхлипывает, принимая резкие выпады, скребет ногтями плечи Фаня и обнимает его бедрами, а потом расслабляется, извиваясь на кровати, сминая простыни, когда Фань медленно сводит его с ума – пока Цаньле не сворачивается клубком, гася бьющие по его телу волны наслаждения.
Фань устало нагибается над ним, целуя в висок, и Цаньле, вернув поцелуй, поднимается с кровати – в ванной включается свет, бежит вода…

Фань привел себя в порядок и перевернулся к Чондэ – против воли надеясь встретить в мягких шоколадных глазах недовольство. Но во взгляде Чондэ всегда была только усталость.
- Тоже хочешь? – спросил Фань.
- Нет, - ответил Чондэ, опускаясь на подушку.
Зато самому Фаню очень хотелось – сейчас, когда его собственное тело еще помнило прикосновения горячего, вызывающе откровенного, наполненного удовольствием тела Цаньле, ему хотелось хоть на мгновение ощутить ту же отдачу от вечно сдержанного и холодного Чондэ – чтобы он стонал под ним, умолял дать больше, обнимал его раскрытыми бедрами, цеплялся пальцами за плечи… Фань вопреки словам Чондэ целует его, укладывая на себя, проходится руками по тонкой спине и холодным бедрам, не решаясь погладить то, что между ними.
Чондэ думает отстраниться, отодвинуться, оттолкнуть Фаня от себя – в конце концов, уже чертовски поздно. А потом в его голову приходит странная мысль – что Фань мог не хотеть Цаньле в той же степени, что и он не хочет Фаня, но все равно дал ему то, что Цаньле просил. Дал просто потому, что мог. Просто потому, что не было смысла отказывать. Просто потому, что это основа их отношений. И Чондэ расслабляется, отвечая на поцелуй так, что его не в чем упрекнуть – заигрывая с языком Фаня и запутываясь пальцами в его волосах, чувствуя, как руки Фаня медленно стягивают с него остатки одежды.
Цаньле сидит на краешке ванной, играя с баллоном освежителя воздуха – он давит на кнопку, смотря, как оседают под светом лампочки прозрачные остро пахнущие зеленым чаем капельки. Ему не хочется возвращаться – потому что он знает, что Фань сейчас, скорее всего, нежничает с Чондэ: покрывает его поцелуями, как тонкой глазурью, шепчет его имя, гладит везде и так нежно, что Цаньле бы давно задохнулся от радости. Фань, скорее всего, целует Чондэ, уложив на себя – тогда как сам Цаньле всегда под ним. Впрочем, это не так важно… Цаньле начинает хотеться спать, и он, думая, что дал парочке на кровати достаточно времени, гасит свет и возвращается в спальню.
Они оба считают его эгоистом – поэтому он мало смущается, когда забирается на кровать между ними, разрывая поцелуй и объятия:
- Завтра вставать рано.
Цаньле знает, что Фань, скорее всего, ругается сквозь зубы, а Чондэ улыбается его выходке.
- Я тебя сам завтра подниму, - предупреждает злой Фань. – И попробуй не встать.
- Завтра суббота, Фань, - напоминает Чондэ, поглаживая длинные вьющиеся волосы Цаньле.

Истерик

«Слова прорастают на мне, как татуировка. Все мое тело покрывается словами, которые больше не смываются», - заголовок дневника ЖЖ пользователя под ником Fadeaway. Страничка оформлена в черно-серых тонах, и картинка бэкграунда – капли дождя.
Цаньле думает, что дневник Чондэ так же непристойно откровенно отражает сущность своего хозяина, как маленькая черная керамическая кружка с кофе, которую он держит в руках.
Цаньле делает глоток едва теплого напитка, принюхиваясь к слабому коричному запаху, который так любит. Потому что разве не должно доставлять удовольствие то, что ты пьешь, или то, что ты делаешь? По крайней мере, так считает Цаньле.
Цаньле залез в ЖЖ от скуки – его температура давно спала, слабость прошла, и если бы еще эти чертовы волдыри не чесались так… Цаньле залез в ЖЖ со скуки – в конце концов, Чондэ – довольно известный журналист и когда-то активный блоггер, ему сто раз приходилось морщиться, слыша, как неизвестно кто расхваливает талантливого молодого парня, который на самом-то деле простой, как кочан капусты, когда возится у плиты в черном фартуке и грязновато ругается на очередь на заправке. Но неизвестно кто не осведомлены об этих сторонах характера Чондэ. Они считают его гением, мастером слова – и Цаньле решил-таки убедиться в этом самостоятельно.
Записей с начала лета очень мало – Цаньле с усмешкой думает, что знает почему: не так-то просто разрываться между двумя и продолжать строчить чувственные статейки. Цаньле скролит записи назад, не без цинизма отмечая слащавые песенки и некоторые изложения Чондэ по социально-значимым вопросам. Под каждым постом длинные ленты по большей части положительных комментариев – и Цаньле просто подмывает отписаться где-нибудь тоже, скинув обожателям самую стремную фотку Чондэ, полуодетого, с сигаретой у окна, ругающегося с не менее неодетым Фанем… Просто так. Уважая заповедь «не сотвори себе кумира».
Цаньле цепляется взглядом за очередной пост – отзыв о новой постановке в самом «левом» и модернистском театре в городе. Чондэ, не изменяя своим интеллигентским привычкам, быстро переползает с восхваления режиссерского мастерства к обсуждению самой сути поднятого вопроса – принудительные аборты. Цаньле глубоко неинтересны все эти рассуждения, его забавляет только один вполне в духе Чондэ вывод: Чондэ признается, что он не китаец по происхождению, и как следствие, чисто теоретически, его жизнью можно было бы спасти одного убитого ребенка. Под постом просто срач из комментариев, но только на один из них Чондэ дает ответ: пользователю с ником YoungAndFree на вопрос «Я этнический китаец, но у меня канадский паспорт. Мне пора собирать вещи?» Чондэ отвечает «Я не говорил, что ты должен. Должен – вопрос юрисдикции отдельно взятой совести». Когда Цаньле читает ответ YoungAndFree «Ты намекнул, что это было бы правильно. А я kinda… думаю, что человек в первую очередь должен не перекладывать ответственность на кого-то, чтобы он пожертвовал собой ради тебя. Это пошло» - Цаньле раскрывает всю ветку их переписки: «kinda» - словцо Фаня.
Fadeaway: Это справедливо. Разве нет?
YoungAndFree: Это просто слова. Которые не стоит произносить, если не собираешься выполнять обещание. А справедливость – где ты ее видел?
Fadeaway: Действительно. А ты всегда верен своим обещаниям?
YoungAndFree: Я не обещаю того, чего не могу выполнить.
Fadeaway: Вряд ли могу похвастаться тем же.
YoungAndFree: Я заметил. Ты кажешься таким красивым. Но слабым. Как цветок.
Fadeaway: Признаться, такого мне еще не говорили. То ли оскорбление, то ли…
YoungAndFree: То ли. Признаться, я такое говорю тоже в первый раз.
Fadeaway: А я подумал, ты сталкер.
YoungAndFree: Да вроде еще нет. Хотя… почему нет? Давай встретимся?
И после почти дня молчания Чондэ отвечает «Давай».
Цаньле задумчиво закусывает губу: значит, Чондэ и Фань встретились случайно, и даже более того – по инициативе самого Фаня (Цаньле не сомневается, что YoungAndFree – это Фань, заглянув на его профиль). Значит, Чондэ не искал Фаня специально… Интересно, когда Чондэ сообразил, что Фань – именно его Фань.
«Твой Фань и правда неплох»…
Во всяком случае, это его не оправдывает.
Цаньле закрывает ноутбук и перебирается на кровать, почесывая запекшиеся корочки на руках. Он неудачник настолько, что умудрился заболеть ветрянкой. Хорошо, что Фаня нет – он уехал на две недели, и право трястись над ним и его отвратительными волдырями досталось Чондэ. И Чондэ, признаться, уже задолбал его, заставляя принимать таблетки, поправляя одеяло, раскрашивая его зеленкой каждый вечер. Чондэ теперь в полном праве указывать ему, что делать, а что нет. И это бесит Цаньле…
Он скучает по Фаню. Фань не такой – он никогда бы не стал никого перевоспитывать. Фань либо принимает человека таким, какой он есть, либо не общается с ним совсем, не тратя нервы понапрасну. Цаньле хочется быть похожим на Фаня. Даже тогда, когда Фань нашел у него таблетки, он не ругался и не пытался взывать к совести и здравому смыслу. Просто сказал, что уйдет и больше не вернется, если Цаньле не бросит. Это единственный аргумент, который что-то значит для Цаньле – он завязал насовсем, хотя и думал, что маленькие белые таблетки, поднимающие его настроение и заставляющие чувствовать себя неутомимым, как кролик из рекламы батареек, в общем-то довольно безобидные. Фань даже не доложил Чондэ, чем сберег Цаньле немало нервных клеток.
Цаньле не может припомнить ни одной черты в Фане, которая бы ему не нравилась – даже вспыльчивость, мстительность и жестокость для него не портят светлый образ Фаня, перед которым он преклоняется. Впрочем, это не то слово – преклонение. Чего хотелось бы Цаньле больше всего – так это стать тем, о ком Фань думает чаще всего. Но не судьба… Разве это не иронично? Что то, чего он хочет от Фаня, дает ему Чондэ? Что то, чего хочет сам Фань, он получает от него, а не от Чондэ? Это так смешно, что Цаньле уже устал смеяться.
Фань… Если честно, все это началось очень давно. Цаньле очень любил своего отца, и когда тот бросил их – не то чтобы случилось что-то непоправимое, просто детство Цаньле внезапно кончилось, оставив на прощанье не золотистые теплые тона, а холодный коричневый смертельной обиды. И еще – Цаньле перестал жалеть. Жалость - совсем чужое для него слово. Наверно, именно из-за своих раздробленных обидой чувств Цаньле попробовал в первый раз… Или нет, скорее, это было любопытство – что можно испытывать с парнем, когда ты сам парень? Пусть и недоделанный, слишком красивый и худой, почти бессильный, но парень? Оказалось, что недолгие минуты, которые он провел под чужим покровительством, упиваясь любовью и обожанием, очищали его обиду, смывали, как растворитель смывает выведенные маркером на стенах лифта ругательства. И остановить это стало невозможно – особенно с Фанем, который представлялся Цаньле его ожившей мечтой: теплые руки, утопленный глубоко в себе сосредоточенный взгляд, небрежная легкость. Цаньле казалось, что он похож на его отца – до того, как его детство перестало греть теплым и золотистым… Цаньле сбежал в Китай, решив, что так будет проще – начать все сначала, с новым именем, звучащим по-китайски, с правилами, которые никто еще не озаботился написать.
К сожалению, его мечты сложились в слишком сложную картинку – бесконечные кубики, точки и обломки Чондэ отделяют его от Фаня. Но Цаньле слишком хорошо понимает, что вариантов у него немного – либо так, либо совсем никак. Как бы он ни ненавидел Чондэ, как бы раз за разом не тыкал его носом в то, что не любит и не полюбит никогда. По своей привычке безжалостно – как тогда, когда разбил руками Чондэ зеркало в ванной. Откуда только силы взялись – обычно Фань скручивает его в две секунды, да и сам Чондэ, когда они дрались, всегда оказывался сверху. А тогда в него как будто вселилась шайка дьяволов, мечтавших порвать Чондэ вместе с его черной кожаной курткой на мелкие несобираемые клочки – и он толкнул Чондэ в зеркало. Чондэ потом облизывал кровь на пальцах и говорил, что это вышло случайно. Но это неправда. Просто жалость – чужое для Цаньле слово.
Цаньле сворачивается на кровати плотнее, и воспоминания обрывками пролетают через его сонное сознание: слишком сильно задетый Чондэ с окровавленными руками, Фань, держащий его за запястья, пока Чондэ целует его залитое слезами лицо, еще Фань, тихо мурлыкающий ему:
- Крошка… - пока Чондэ еще не проснулся.
Это всегда заводило его в Фане: «крошки», «детки» и «солнышки» сыпались из него, как из рога изобилия, без особого повода и смысла – просто как данность тому, что он сейчас с теми, с кем ему хорошо. Зато от Чондэ этого не дождаться, он лучше умрет, чем скажет, что ему нравится. Впрочем… Цаньле с усмешкой вспоминает, как они с Фанем накачали его коньяком (и дело даже не в количестве, просто весь такой из себя брутальный и независимый Чондэ совсем не умел пить), а потом вдвоем подняли его над полом, не позволяя вырваться, слушая трехэтажные ругательства и несмотря на них медленно раздевая. Чондэ стонал в голос от невозможности зацепиться хоть за что-нибудь, кроме держащего его поперек груди Цаньле, пока Фань – Цаньле не без усмешки смотрел на это – старался доставить своему обожаемому любовнику незабываемое удовольствие. Фань целовал его с таким помешательством, что даже у Цаньле от желания горела кожа. Чондэ тогда совсем сорвало барьеры, и он выкручивался на руках Цаньле, обращаясь то ли к Фаню, то ли к обоим сразу:
- Перестань… Хороший мой, не надо… - но Цаньле только возвращал его на место, продолжая ласкать соски и нарочно не прикасаясь к тому, что ниже живота. – Я не могу больше…
Когда Фань закончил, Чондэ спрыгнул с него и развернулся к Цаньле, измученно целуя, закрывая все так же изогнутые усмешкой губы умоляющим поцелуем. Но кончить ему помог именно Фань, прижавшийся к нему сзади, целующий в плечи и водящий рукой у него между ног. Это была одна из самых безумных их ночей в составленном Цаньле рейтинге – Чондэ тогда заснул между ними, голый, измотанный, затраханный. И Цаньле возможно в первый раз не ненавидел его.

Цаньле проснулся от легкого прикосновения к волосам: над ним стоял Чондэ, видимо, только что вернувшийся – насколько он мог судить по его холодным пальцам.
- Ты принял таблетки? – спросил Чондэ.
- Что? – Цаньле наморщил нос, силясь вспомнить. – Не знаю, не помню.
Это его первая заповедь – никогда не идти навстречу Чондэ. Если ему надо – пусть сам и разбирается. Цаньле уверен, что не сдохнет, - и без разницы, забыл он о таблетках или нет.
- Хорошо, - вздыхает Чондэ, понимая, что проще пересчитать вскрытые ячейки в упаковке с лекарством, чем добиваться ответа от Цаньле. Он оставляет Цаньле, свернувшегося на кровати и снова закрывшего глаза, и идет на кухню. Как он и думал, упаковка таблеток осталось нетронутой с утра, и он выдавливает две капсулы на ладонь и наполняет маленькую кружку соком.
Цаньле больше не может заснуть, он садится на кровати и смотрит на свои обезображенные руки. А потом посылает все к черту и начинает сдирать с волдырей подсохшую кожицу – кончики пальцев вымазываются в крови, сорванные шкурки забираются под ногти, а Цаньле плевать: его просто все бесит. Бесит вечное желание почесаться, бесит отсутствие Фаня и гиперзаботливость Чондэ, который покорно принимает все оскорбления Цаньле, как будто у него железные нервы. Но Цаньле хорошо знает, что это не так – и если он не может взбесить Чондэ так, чтобы тот сорвался, это просто значит, что он недостаточно еще постарался.
Когда Чондэ видит это перед собой – Цаньле, ковыряющегося в ранах выпачканными в сукровице пальцами, - его невыразимо тянет к унитазу: сорванная запекшаяся шкурка отделяется от белого прозрачного мяса, и на месте вскрытых капилляров выступают крохотные капельки крови… А Цаньле только облизывает пальцы и продолжает обдирать раны одну за одной. Чондэ тошнит не столько от вида крови, сколько от выражения лица Цаньле – на нем ни грамма жалости, только какой-то садистский интерес.
Чондэ ударяет его по руке:
- Ты что, совсем идиот?
Цаньле не реагирует:
- Что не так-то?
Долго сдерживаемая ярость наводняет Чондэ, будто на дамбе, за которой он копил ее, открыли шлюзы:
- Перестань вести себя, как ребенок! Какого черта ты добиваешься этим идиотством?
Цаньле с циничной ухмылкой отмечает, что сегодня он преуспел в своем стремлении вывести Чондэ из себя:
- Какая тебе, нахуй, ра…
Договорить у него не получается – Чондэ отвешивает ему легкую пощечину. Почти невесомый шлепок по коже, унизительный до невозможности в своей легкости – будто Чондэ не хотел сделать ему больно. Будто Чондэ просто хотел прекратить истерику.
- Вот. Все. Круто. Спасибо, - говорит Цаньле, забираясь обратно на кровать и скручиваясь в любимой позе эбриона – спиной к Чондэ. – Выполнил свой воспитательный долг? Можешь идти.
Он и правда хочет, чтобы Чондэ оставил его. Он так заигрался в эту игру «доведи Чондэ до ручки», что сам пропустил удар – ему просто смертельно обидно, что Чондэ считает его ребенком, истеричкой, ни на что не годным. Ему так больно и одиноко, что внутри все тянет – и помогает только свернуться плотнее, запереть внутри все то живое, что еще осталось в нем, защитить его…
Чондэ смотрит на все это, сморщившись: он прекрасно знает, что задел Цаньле и что он прав… А еще он знает, что это был за звук, утопленный в кровати и такой жалкий, что Чондэ снова ломает себя и наклоняется к Цаньле, пытаясь за плечо развернуть его.
- Отвали от меня, - бурчит Цаньле. – Чего тебе еще надо?
Чондэ успевает заметить мокрые ресницы и не торопится сдаваться:
- Цаньле, прекрати. Прости меня, я не хотел тебя обидеть.
- Не ври, еще как хотел, - отпинывается Цаньле. – Я тоже тебя хотел обидеть.
- Ну так прости меня, мы в расчете.
Проблема Цаньле в том, что чем больше перед ним извиняются – тем оскорбленнее он чувствует себя.
- Отстань просто. Я никому из вас все равно не нужен. Никому из вас двоих.
- Ты знаешь, что это неправда, - спокойно отвечает Чондэ.
- Какая к черту неправда? Вот вернется Фань, оставь меня и иди к нему, он же нормальный, взрослый… А я по-твоему истеричка.
- Истеричка ты и есть, - сообщает Чондэ, которого, если честно, это все начинает даже веселить.
Он все-таки раскручивает улитку, в которую свернулся Цаньле, и прижимает его запястьями к кровати: - Что не так? Чего ты добиваешься?
Цаньле смотрит на него снизу вверх презрительными глазами:
- Я истеричка и ребенок, чего я могу хотеть?
Чондэ с усмешкой садится на него:
- Так я по-твоему еще и должен угадать, чего ты хочешь? У тебя совесть есть?
- Нету…
Чондэ наклоняется к его губам, с удовольствием чувствуя, как Цаньле пытается столкнуть его с себя, но Чондэ держит его слишком крепко – и после двух хороших ударов запястьев о покрывало, Цаньле сдается, впуская чужой язык в свой рот.
Чондэ так наслаждается любимой им мягкостью и теплом чужого рта, послушными губами, влажными поглаживаниями языка, что упускает момент, когда Цаньле освобождает руки. Чондэ уже готовится пережить пинок, который стряхнет его с кровати на пол, но Цаньле только тянет за ворот его куртки, предлагая освободиться от нее, болезненно выворачивая руки Чондэ. Чондэ понимает, что Цаньле тоже этого хочет, когда тот сам поднимает свою футболку, освобождая грудь ласкам Чондэ, который вновь наклоняется, чтобы заняться одним из сосков губами, поглаживая второй пальцами. Цаньле успевает стянуть с Чондэ и плотную черную майку, когда Чондэ опускается поцелуями до кромки штанов. Когда-то Чондэ понял, что единственное, что требуется, чтобы звучать искренне, когда пытаешься сделать приятно тому, кто под тобой, - обожать. Бесконечно восхищаться своим партнером, получать удовольствие только от того, что он позволяет обнимать тебя так. Поэтому Чондэ часто делает странные вещи в кровати: он надавливает на живот Цаньле и касается языком выступивших острых косточек, оставляет широкие влажные полосы на чувствительной коже под животом, где еще нет волос. Он действительно восхищается телом Цаньле, таким послушным и гибким, что оно становится похоже на молодую зеленую ветвь ивы. Но Цаньле невыразимо прекраснее – потому что он живой, теплый и нетерпеливый: Цаньле хватается пальцами за волосы Чондэ и помогает спустить с себя штаны.
Чондэ никогда не умел работать ртом – не стоит и пытаться: его начинает тошнить сразу же. Но он думает, что неплохо справляется и поцелуями – прикасаясь к нежной теплой коже губами, чувствует, как внутри Цаньле поднимается и нарастает четко пульсирующее, горячее желание. Чондэ подкладывает ему под поясницу подушку, и картинка перед его глазами становится неприлично соблазнительной и откровенной – Цаньле с разведенными ногами и возбужденным членом заведет и импотента. Но Чондэ лелеет планы мести и не торопится приближать развязку: он приподнимает бедра Цаньле, облизывая ягодицу. Почему-то вместе со слабым стоном Цаньле до него доходит, что этот горький и чуть сладковатый вкус у него на языке – гель для душа. Он не дает Цаньле времени отвлечься, раздвигая ягодицы и прокладывая между ними языком влажную дорожку. Когда Цаньле дергается, Чондэ мстительно думает, что это еще только начало – он прижимается к Цаньле губами, касается языком – а потом медленно проникает им внутрь. Чондэ не знает, что конкретно в этом так действует на Цаньле – мокрое и влажное внутри него, неспешно изгибающееся и поглаживающее, или сам факт – но Цаньле начинает изворачиваться и стонать сквозь зубы, а потом и вовсе просит:
- Чондэ, я не могу больше, хватит…
Чондэ не думает, что теперь отмщен, но все-таки принимается за презерватив.
Он двигается в Цаньле, не обращая на него внимания, догоняясь до состояния на грани – а потом толкается в него резко и с длинными паузами, получая чистое удовольствие от того, как Цаньле цепляется за его плечи… Резкий выпад – и ничего, только быстрое полузадушенное бормотание Цаньле:
- Чондэ, пожалуйста, пожалуйста…
Снова движение – и пустота.
- Чондэ… быстрее…
Еще один толчок – и снова умоляющее:
- Чондэ, не мучай меня…
Чондэ прекрасно знает, как Цаньле хочется. А еще он знает, что истерика Цаньле началась именно из-за этого – ему нравится чувствовать себя зависимым, полностью подчиненным кому-то, кому-то, кто способен удержать его расшатанные нервы, кому-то, кто объективно сильнее.
- Чондэ…
Цаньле находит способ прекратить это – поднимаясь с кровати, уцепившись за Чондэ: на его коленях он может двигаться сам.
Чондэ чувствует себя, наконец, полностью удовлетворенным – придерживая Цаньле, ощущая его изгибающееся тело, возвращая чужим губам голодный, сумасшедший поцелуй. Они продолжают целоваться, когда кончают оба – и это, на взгляд Чондэ, лучше, чем слова, которых все равно невозможно добиться от Цаньле.

Чондэ лениво размазывает влажное по животу Цаньле – просто потому, что это приятно: ощущение холодной гладкой кожи и послушного, покорного тела, которое наконец не обзывается, не пинается и не грубит.
- Чондэ?
- М-м-м?
- Фань вернется послезавтра?
- Да.
- Ты рад?
- Да.
- Чондэ?
- Что?
- Спасибо.

Технически, уже сегодня

Чондэ снова смотрит на черное небо за окном и осколки звезд в нем. Но не чувствует ни грамма того спокойствия, что испытывал тогда с Фанем две недели назад: за то время, что Фаня не было, Цаньле здорово на нем оторвался. В чем не откажешь Цаньле – так это в умении выебать мозг. Цаньле с таким упорством протрахивал дырку в голове Чондэ, что сейчас Чондэ чувствует себя тряпичной куколкой, выброшенной на пол – нет сил ни на то, чтобы подняться, ни на то, чтобы просто пошевелиться и подать хоть какой-то признак жизни. Чондэ не знает, почему Цаньле не чувствует себя никому обязанным – еще вчера они уснули вместе, обнимаясь на огромной кровати, а сегодня он уже не стеснялся высказывать Чондэ претензии по малейшему поводу. Наверно, все дело в прошлом Цаньле, в обидах, которые он не может забыть. Но что Чондэ может поделать, если Цаньле никого не пускает в свои воспоминания? Никого, даже Фаня. Впрочем, Фань хотя бы может с ним справиться.
Когда Чондэ слышит за дверью какой-то шорох, он думает, что ему показалось. Но раздавшийся вслед за этим тихий звонок рассеивает его сомнения – когда Чондэ открывает дверь, на пороге стоит Фань, тут же делающий шаг вперед, чтобы порывисто обнять его.
- Извини, уже так поздно… - шепчет он, - просто не хотелось ждать до завтра.
- Все нормально, - отвечает Чондэ. – Я не спал. Будешь чай?
- Да, пожалуйста, - Фань раздевается и проходит на кухню, где Чондэ заливает кипятком пакетик травяного чая. По кипятку расползаются красные разводы, и Фань обнимает Чондэ со спины:
- Я скучал по тебе.
- Я тоже, - отзывается Чондэ.
Фань улыбается. А потом отбирает из рук Чондэ ярлычок чайного пакетика, разворачивая к себе:
- Я так скучал по тебе, - оставляя короткие поцелуи вдоль линии неповторимой, необычной, так любимой им ярко очерченной щеки Чондэ. – Я даже вещи не разобрал…
- Фань… - Чондэ чувствует в его голосе слишком много страсти, от которой ему хочется спрятаться, потому что… он слишком устал, чтобы ответить. И он только болезненно дергается под руками Фаня, когда тот забирается под его рубашку:
- Он совсем измотал тебя, да?
Чондэ перестает сопротивляться – Фань снова угадал, о чем он думает.
- Ты выглядишь таким усталым…
Пакетик чая бесполезно окрашивает кипяток в красный, когда Фань толкает Чондэ к низкому обеденному столу, заставляя забраться на него.
- Чондэ… - пуговки на рубашке Чондэ расходятся, и Фань стряхивает легкую черную ткань с одного плеча: - Чондэ, зачем тебе все это?
Чондэ не понимает, о чем говорит Фань – он просто молча тает под его прикосновениями, чувствуя, как огромная ноющая дыра в голове затягивается, как его измученные нервы восстанавливаются.
- О чем ты? – тихо спрашивает Чондэ, поворачиваясь вслед за рукой Фаня, нежно поглаживающей его сосок.
- Оставь его, останься со мной, - горячий шепот Фаня не вяжется с легкими прикосновениями. – Чондэ, я взрослый и ты взрослый. Останься со мной, я помогу тебе забыть его.
- Фань…
- Что? Я сделаю все, что ты хочешь, Чондэ, просто поверь мне… - Чондэ чувствует, как Фань расстегивает ремень на его джинсах, и Чондэ удерживает его руку:
- Фань, я не могу отказаться от него. Он пропадет без нас, - говорит Чондэ, в голове которого с болезненной яркостью возникла картинка Цаньле с окровавленными пальцами.
- Какого черта, - шипит Фань, раздраженный не то словами Чондэ, не то его сопротивлением, - он не…
- Он ребенок, - прерывает Чондэ. – Ты сам это только что сказал.
- Хорошо, - в конце концов со вздохом соглашается Фань. А потом обнимает Чондэ крепче и повторяет: - Я так скучал.
Чондэ наклоняет Фаня к себе за плечи и целует – но уже не потому, что чувствует себя обязанным. Он на самом деле благодарен Фаню за понимание и терпение. И эта благодарность тем больше, чем отчетливее он понимает, что несмотря на всю свою силу, Фань из них троих – самое слабое звено.
Фаня не нужно приглашать дважды – это точно. Он возобновляет свои посягательства на тело Чондэ, гладит его спину под свободно болтающимся материалом рубашки – а потом все-таки забирается в джинсы Чондэ, прокрадываясь рукой под белье и осторожным прикосновением заставляя губы Чондэ разомкнуться с тихим:
- Ах…
Фань знает, что никто кроме него не умеет обращаться с телом Чондэ правильно: никто не умеет целовать так, чтобы он отвечал, не сдерживаясь, никто не умеет ласкать так, чтобы Чондэ забыл стыд и отдался полностью. С самого первого раза, когда Фань увидел того, с кем разговаривал в сети, Фань решил, что этот черный цветок будет принадлежать ему. И только он по праву может наслаждаться им, разматывая угольные лепестки и обнажая беззащитную сердцевину. Для себя. Для себя одного. Поэтому близость с Чондэ каждый раз доставляла ему такое удовольствие – он нежно ломал все комплексы и барьеры, поставленные Чондэ, касаясь его неторопливо, без похоти и желания поскорее получить удовольствие и свалить подальше. Он терпеливо ждал, когда настойчивые, но осторожные движения его пальцев под бельем заведут Чондэ настолько, что он перестанет себя контролировать. И когда это случается, Чондэ цепляется пальцами за его шею, приподнимается над столом и закусывает губы, чтобы не застонать. Фань абсолютно счастлив видеть его таким, сдавшимся под напором удовольствия, и ему хочется только одного – услышать его голос:
- Не сдерживайся, крошка…
Фань понимает, что Чондэ не может позволить себе стонать, боясь разбудить Цаньле, но его тонкая фигурка в руках Фаня, извивающаяся от невозможности выплеснуть свои ощущения, - это больше, чем Фань может вытерпеть. Поэтому он заставляет губы Чондэ открыться – и глухой стон тут же тонет в поцелуе.
- Ты опять пытаешься отобрать его у меня?
Фань оглядывается: в дверях стоит Цаньле и смотрит на растрепанную парочку черными блестящими от злости глазами.
Фань отрывается от Чондэ.
- Зачем, Чондэ? – голос Цаньле ломается от напряжения.
Фань смотрит на Чондэ полным упрека взглядом:
- Как ты это терпишь?
Чондэ пожимает плечами.
Фаню требуется две секунды, чтобы сделать шаг к Цаньле и сжать пальцы на вороте его футболки, так что она затягивается вокруг шеи Цаньле:
- Еще раз позволишь себе такое, и я больше не приду. Никогда. Понял?
Цаньле испуганно пытается оторвать его пальцы от своей одежды, но Фань от злости держит слишком крепко:
- Вместо того, чтобы обнять меня и сказать, что ты скучал, ты решил испортить всем настроение?
- Фань, отпусти…
Фань разжимает кулак, отталкивая Цаньле от себя. А потом, разглядев его повнимательнее, поворачивается к Чондэ:
- Какого черта он пятнистый?
Чондэ еще раз пожимает плечами:
- Ветрянка…
Фань принимается хохотать:
- Что? Ветрянка?
Цаньле неклюже переминается с ноги на ногу, чувствуя себя дурачком.
- Он эти шрамы еще и расковыривал, - добавляет Чондэ, и смех Фаня становится совсем уж оскорбительным.
- Идиот, - весело говорит Фань, прижимая Цаньле к себе. – Какой ты идиот…
Цаньле, вдруг осознавший, что его за этим смехом незаметно простили, приникает к Фаню, обвивая его шею руками:
- Я так скучал по тебе, Фань.
Фань не может перестать смеяться и отвечает все еще с улыбкой:
- Я знаю, - подтягивая Цаньле поближе к Чондэ.
Когда руки Фаня ложатся на плечи Цаньле и Чондэ, а их лица соприкасаются, Фань чувствует себя так, будто собрал паззл: вся их дурная компания в наличии. Фань вдруг вспоминает о Чондэ, которого покинул на середине очень интересного процесса, и улыбается Цаньле – показывая, что ожидает от него демонстрации того, что Цаньле усвоил урок.
Когда в джинсы Чондэ забираются сразу две руки, он только крепче хватается за чужие плечи, про себя отмечая, что они совершенно разные даже по температуре. И это его последняя здравая мысль.

- Я даже в душе не был, - говорит Фань, когда Цаньле тянет его в спальню.
- Без разницы, - отвечает Цаньле.
И Чондэ только усмехается, когда гасит свет.

Они стаскивают друг с друга одежду, и даже Чондэ становится все равно, падает она на пол или задерживается еще где-то – когда изголодавшаяся кожа получает свою порцию упивающихся ей прикосновений. И Чондэ совершенно точно не может сказать - от кого: кто лизнул его в плечо, а кто провел по бокам, так что все внутри Чондэ задрожало.
Они с Цаньле толкают Фаня на кровать, и тот закрывает глаза ладонями, когда чувствует, как каждым из его сосков занялся горячий и нежный рот. Одновременно. Ему очень хочется сказать что-нибудь, что бы хоть отдаленно дало этим двоим понять, как небезразличны ему их действия, но выходит лишь очередное пошлое:
- Мои крошки… - и его пальцы запутываются в волосах – кудрявых светлых справа и похожих на черный шелк слева.
Чондэ и Цаньле беззастенчиво делят тело Фаня, нежничая с сосками и заигрывая с нежной кожей внизу: гладят мягкий живот, раздвигают бледные бедра, и неторопливо ласкают то, что между ними. И когда дыхание Фаня перестает быть ровным, Чондэ с Цаньле не сговариваясь оставляют задерганные соски: Цаньле, никогда не испытывавший проблем с рвотным рефлексом, опускается вниз, а Чондэ перебирается на губы Фаня. Фаню достаются горячие поцелуи Чондэ вкупе с классным минетом, и он снова запутывается пальцами в их волосах вместо благодарности, а Чондэ только смеется, когда губы Фаня шевелятся невпопад, потому что кое-кто слишком умелый и совершенно точно раньше подрабатывал шлюхой.
Когда Цаньле заканчивает, Чондэ без возражений уступает ему свое место, продолжая машинально гладить красивое и расслабленное тело Фаня. Когда он чувствует, что Фань может продолжить, Чондэ тянется за кремом и занимается Цаньле, который успевает забраться на Фаня. Чондэ знает, что скорее всего не прав, но ему всегда кажется, что Цаньле достается сильнее, чем ему самому, потому что с ним Фань готов церемониться до бесконечности, а задница Цаньле получает то, на что сама нарывается, - поэтому Чондэ подготавливает его осторожно и долго, с усмешкой слушая стоны, всегда щедро срывающиеся с губ Цаньле, когда ему хорошо. Чондэ заканчивает, думая, что от него уже ничего не требуется, но Цаньле привычно перекатывается спиной ему на колени. Чондэ думает, что с того самого первого раза они никогда не меняли этой позы, которая в какой-то степени отражает их зависимость друг от друга, и даже упрямый и своевольный Цаньле признает это… Чондэ в порыве нежности гладит его по запутавшимся кудряшкам, пока Фань разбирается с презервативом.
Все это было уже не раз – вздохи Цаньле, кривая довольная улыбка Фаня, поцелуи невпопад, достающиеся кому попало, и рука Чондэ на чужом животе, внимательная и нежная, ласкающая так, чтобы Фань и Цаньле утонули в удовольствии одновременно.
Фань, решивший, что придавливать маленького Чондэ двумя телами сразу немного жестоко, устало сваливается на кровать, пока Чондэ целует горячего Цаньле, расслабленного настолько, что он не только не сопротивляется, но и на поцелуй отвечает лениво и потрясающе вкусно измученно. Чондэ кажется, что на сегодня лимит ласк и поцелуев даже для неугомонного Цаньле вычерпан до дна, и он оставляет его на кровати, перебираясь через тело Фаня, чтобы сходить в ванную. Но Фань дергает его за руку:
- Куда собрался? – и Чондэ падает на его грудь.
- Руки… вымыть, - бормочет Чондэ, с сомнением разглядывая Фаня: тот выглядел уставшим еще стоя в дверях, и Чондэ справедливо полагал, что с него уже достаточно – в конце концов, он же не машина. Но Фань, видимо, доказывает обратное, переворачиваясь вместе с Чондэ на кровати:
- Может быть, это подождет? – спрашивает он, прищурившись.
- Не хочу, чтобы ты отключился в процессе, - пытается отшутиться Чондэ.
Но Фань только ведет носом по тонкой шее, собирая слабый тонкий аромат тела поверх которого ложится тяжелый и густой запах секса.
- Как давно мы делали это с тобой? – тихо, так чтобы Цаньле не разобрал, спрашивает он. – Недели три или четыре назад, после той попойки? Я устал, Чондэ. Я хочу тебя.
Это откровенное признание затрагивает в Чондэ какие-то грубые струны, и он вместо ответа обнимает Фаня, обхватывая его бедрами. Благодарный Фань наконец-то целует так, как ему хотелось давно – тяжело прижимая к кровати и лишая Чондэ воздуха.
Замучивая Чондэ поцелуем, Фань понимает, что есть еще одна вещь, которая бесконечно умиляет его в Чондэ – он тает. Рано или поздно он перестает сопротивляться и становится податливым, как нежная декоративная глина.
- Цаньле? – зовет Фань, и тот с готовностью принимает Чондэ, укладывая на собственных коленях с заботливостью, которую от него сложно было ожидать. Хотя на самом деле все просто – когда Фань рядом, его ревность и злость перестают существовать.
Подготавливая Чондэ, Фань думает, что в нем есть что-то восхитительное, в самих чертах его лица, на что он не может не реагировать. В нем самом есть какой-то крючок, что безусловно цепляется за Чондэ и все, что с ним связано – черные керамические пепельницы, черные рубашки и куртки, старая черная хонда. Чондэ – изысканный цветок, отлитый из черного стекла, издалека похожего на металл, но такого хрупкого на самом деле.
Цаньле всегда замечает, каким взглядом смотрит Фань на Чондэ, и это оставляет болезненные занозы в его сердце, но он старается – никто не знает, как он старается на самом деле, каждый раз переступая через свой необузданный и дикий эгоизм – лаская Чондэ так, как того хотел бы сам Фань, осторожно касаясь щеки, проводя кончиками пальцев по выдающимся ключицам.

Цаньле думает, что в комнате из-за открытого окна просто пиздецкий холод. Впрочем, вставать и закрывать его ему откровенно в лом. Но когда Фань просит:
- Цаньле, принесешь пепельницу? – Цаньле поднимается с кровати, поломавшись просто для профилактики:
- Почему всегда я?
Цаньле точно не из тех, кого смущает хождение по дому в голом виде, поэтому он спокойно разыскивает на кухне все ту же маленькую черную керамическую пепельницу и не забывает прихватить и пачку сигарет вместе с зажигалкой.
Вместо благодарности Фань укладывается головой на его живот и щелкает зажигалкой – сигарета наполняет полумрак спальни серыми клубами дыма.
Чондэ косится на него, думая, что надо бы ввести мораторий на сигареты в постели, но… Это не так уж и важно в конце концов. Ему самому настолько хорошо и лениво, а холодные потоки воздуха из окна так приятно остужают разгоряченную кожу, что он понимает желание Фаня затянуться и сам тянется к пачке, передвигая пепельницу на кровати и устанавливая между ними.
- Мог бы и предупредить, что придешь сегодня, - бурчит Цаньле.
- Было уже за полночь, - шутит Фань, - так что я вчера, технически, уже было сегодня.
- Ты меня понял, - Цаньле мстительно дергает ногой, так что Фань едва ли не сваливается с него.
- Я не собирался, - отвечает Фань.
- Но все-таки пришел, - Цаньле упрямо допытывается до причин, по которым Фань не дождался утра.
- Соскучится по тебе, дурилка, вот и пришел, - смеется Фань, закашлявшись и разгоняя рукой сигаретный дым.
Цаньле счастливо смеется, и Чондэ только хмыкает, стряхивая пепел, вспоминая то, что говорил Фань на кухне. Наверно, это жестоко. Но Чондэ уверен, что отбирать у Цаньле возможность смеяться так – еще более жестоко.
- Я вообще думал, вы спите оба… Думал тихонько пристроиться на кровати и поспать, наконец.
- Ну да, как же, - тоже подает голос Чондэ. – Как будто здесь тебе дадут отоспаться.
- Слышишь, ты, - Фань оглядывается на Цаньле. – Будешь завтра скакать на кровати – придушу.
Цаньле корчит обиженную рожицу:
- Можно подумать, я когда-то…
Но его прерывают сразу два голоса:
- Именно ты…
- И не когда-то, а постоянно…
- Ну и ладно, - обижается Цаньле. – А из-за вас тут дышать нечем.
- Сходи на улицу погуляй, - предлагает Фань, - там зверски холодно.
- Ну уж нет, - не соглашается Цаньле, не собираясь ни за какие прелести на свете отрываться от лежащего на нем теплого Фаня.
- Какой содержательный диалог, - комментирует Чондэ.

Фань курит у окна, силясь разлепить слипающиеся глаза. Утром гиперактивный Цаньле, естественно, проснулся раньше всех и ткнулся холодным носом ему в шею. Фань сказал:
- Я сплю, - и попытался отодвинуться к теплому спящему Чондэ.
Но его слова, конечно, не возымели никакого эффекта: Цальле снова пододвинулся к нему. Фань повторил маневр – Цаньле повторил свой. Фань подумал, что еще одно такое передвижение – и Чондэ окажется на полу, а этого совсем не хотелось.
- Все равно не спишь, - послышалось в спину. – Вставай.
- Не хочу. Отвали, - буркнул Фань, обнимая Чондэ, как игрушку.
Но Цаньле спать категорически не хотел. А это значило, что спать не будет никто. Цаньле решил поприставать к Фаню, хорошо зная, как это его раздражает.
- Убери от меня руки, - предупредил Фань, когда шаловливые пальчики полезли куда не надо.
- Вставай, - повторил Цаньле.
- Ну все, достали, - Чондэ, давно уже проснувшийся из-за этой возни, решил тоже бросить притворяться спящим. – В ванную попадешь последним, - предупредил он Цаньле напоследок, поднимаясь с кровати.
- Согласен, - отозвался Фань.
И вот теперь Фань вполне наслаждается последствиями недосыпа, неодобрительно косясь и на самого Цаньле, дремлющего над кружкой и каким-то журналом. Только Чондэ выглядит вполне прилично, отмывая сковородку у раковины по локоть в пене. То, что на завтрак у них была горячая яичница – тоже заслуга Чондэ, и Фань прячет улыбку, туша сигарету.
А потому подходит к Чондэ, по привычке обнимая его со спины:
- Спасибо.
- За что? – искренне удивляется занятый мытьем посуды Чондэ.
- Не знаю, - Фань пожимает плечами. – За все.
- Это звучит странно, - хмыкает Чондэ.
- Да? – издевается Фань, забираясь руками под его черные штаны.
- Фань, что ты делаешь? – возмущается Чондэ.
- Ничего не делаю, - игнорирует его Фань.
- Фань, перестань, - Чондэ понимает, что Фань не собирается останавливаться, и пытается оттолкнуть его – но с мыльными руками это довольно неэффективно. – Цаньле, убери его от меня.
Цаньле отрывается от журнала, оценивает ситуацию – и спешит на помощь, как бурундук из детского мультика. Вот только не на помощь Чондэ.
- Цаньле, твою мать, ты-то что делаешь? – возмущению Чондэ нет предела, когда он чувствует вторую руку у себя в штанах.
- Из-за тебя мне пришлось мыться после Фаня, а он израсходовал всю горячую воду, - любезно поясняет Цаньле. – Я замерз и могу простудиться.
- Ай-яй-яй, - разочарованно тянет Фань. – Так обижать ребенка. Ты просто злая мачеха.
- Придурки, - шипит Чондэ, опираясь на раковину, когда игнорировать действия двух развратных рук не остается никакой возможности. Он поспешно смывает пену с рук, намереваясь отомстить за все… Но его планы идут прахом, когда Фань легко подхватывает его на руки:
- Я же говорил, надо было просто оставаться в кровати.
Цаньле выключает воду.

Не забудьте оставить свой отзыв: https://ficbook.net/readfic/1157104

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: