Вербальные средства общения. Вербальные и невербальные средства раскрытия концептов любовь и дружба в романе Исигуро «Не отпускай меня».

План

Вербальные и невербальные средства раскрытия концептов любовь и дружба в романе Исигуро «Не отпускай меня».

Введение

2.Теоритеческая часть:

А) Концепты (любовь и дружба)

Б) Вербальные средства при передаче (Л. И Д.)

В) Невербальные средства

Практическая часть

Список литературы

Концепты

В современной когнитивной лингвистике стержневым становится

понятие ´концептª, которое в качестве термина все чаще используется

исследователями, занимающимися проблемами языкового представле-

ния когниций. В самом общем виде концепт, по мнению Ю.С. Степано-

ва, можно представить, с одной стороны, как ´сгусток культуры в соз-

нании человека: то, в виде чего культура входит в ментальный мир че-

ловека, и, с другой стороны, концепт ó это то, посредством чего чело-

век сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на неюª.

Изучение концептосферы языка (термин предложен Д.С. Лихачевым)

позволяет выявлять особенности ментального мира того или иного эт-

носа, увидеть, выражаясь метафорически, специфику траектории полета

человеческой мысли, следовательно познать культуру народа на разных

этапов ее становления.

Концепты ó мыслительные образы, стоящие за языковыми зна-

ками, означаемые языковых знаков, в последние время стали предметом

живого внимания лингвистов. Понятие концепта, пришедшее из когни-

тологии, оказалось важным и нужным для изучения языка и легло в

основу когнитивной лингвистики. Из концептов составляется семанти-

ческое пространство конкретного языка, а по семантическому простран-

ству можно судить о структурах знаний в их конкретно-национальном

преломлении.

Всю познавательную деятельность человека (когницию) можно

рассматривать как развивающую умение ориентироваться в мире, а эта

деятельность сопряжена с необходимостью отождествлять и различать

объекты; концепты возникают для обеспечения операций этого рода.

Для выделения концепта необходимы и перцептуальная выделимость

некоторых признаков, и предметные действия с объектами и их конеч-

ные цели, и оценка таких действий и т.п., но зная роль всех этих факто-

ров, когнитологи тем не менее еще не могут ответить на вопрос о том,

как возникают концепты, кроме как указав на процесс образования

смыслов в самом общем виде.

Считается, что лучший доступ к описанию и определению приро-

ды концепта обеспечивает язык. При этом одни ученые считают, что в

Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей / Отв. ред. В. В. Красных, А. И. Изотов. - М.:

МАКС Пресс, 2002. - Вып. 21. - 184 с. ISBN 8-317-00458-6

качестве простейших концептов следует рассматривать концепты, пред-

ставленные одним словом, а в качестве более сложных ó те, которые

представлены в словосочетаниях и предложениях. Другие усматривали

простейшие концепты в семантических признаках или маркерах, обна-

руженных в ходе компонентного анализа лексики. Третьи полагали, что

анализ лексических систем языков может привести к обнаружению

небольшого числа ´примитивовª (типа некто, нечто, вещь, место и пр. в

исследованиях А. Вежбицкой), комбинацией которых можно описать

далее весь словарный состав языка. Наконец, известную компромисс-

ную точку зрения разделяют те ученые, которые полагают, что часть

концептуальной информации имеет языковую ´привязкуª, т.е. способы

их языкового выражения, но часть этой информации представляется в

психике принципиально иным образом, т.е. ментальными репрезента-

циями другого типа ó образами, картинками, схемами и т.п. Мы, на-

пример, знаем различие между елкой и сосной не потому, что можем

представить их как совокупности разных признаков или же как разные

концептуальные объединения, но скорее потому, что легко их зрительно

различаем и что концепты этих деревьев даны прежде всего образно.

Не вызывает, однако, сомнения тот факт, что самые важные кон-

цепты кодируются именно в языке. Нередко утверждают также, что

центральные для человеческой психики концепты отражены в грамма-

тике языков и что именно грамматическая категоризация создает ту

концептуальную сетку, тот каркас для распределения всего концепту-

ального материала, который выражен лексически. В грамматике нахо-

дят отражение те концепты (значения), которые наиболее существенны

для данного языка.

Для образования концептуальной системы необходимо предполо-

жить существование некоторых исходных, или первичных концептов,

из которых затем развиваются все остальные: концепты как интерпрета-

торы смыслов все время поддаются дальнейшему уточнению и модифи-

кациям. Концепты представляют собой неанализируемые сущности

только в начале своего появления, но затем, оказываясь частью систе-

мы, попадают под влияние других концептов и сами видоизменяются.

Возьмем, например, такой признак, как ´красныйª, который, с одной

стороны, интерпретируется как признак цвета, а, с другой, дробится

путем указания на его интенсивность (ср. алый, пурпурный, багряный,

темно-красный и т.д.) и обогащается другими характеристиками. Да и

сама возможность интерпретировать разные концепты в разных отно-

шениях свидетельствует о том, что и число концептов и объем содержа-

ния многих концептов беспрестанно подвергаются изменениям.

Предметом поисков в когнитивной семантике часто являются

наиболее существенные для построения всей концептуальной системы

Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей / Отв. ред. В. В. Красных, А. И. Изотов. - М.:

МАКС Пресс, 2002. - Вып. 21. - 184 с. ISBN 8-317-00458-6

концепты: те, которые организуют само концептуальное пространство и

выступают как главные рубрики его членения. Многие разделяют сего-

дня точку зрения Р. Джекендоффа на то, что основными конституента-

ми концептуальной системы являются концепты, близкие ´семантиче-

ским частям речиª ó концепт объекта и его частей, движения, дейст-

вия, места или пространства, времени, признака и т.п.

Понятие концепта используется широко и при описании семанти-

ки языка, ибо значения языковых выражений приравниваются выра-

жаемым в них концептам или концептуальным структурам: такой

взгляд на вещи считается отличительной чертой когнитивного подхода

в целом.

Концепт в филологии — это содержательная сторона словесного знака, за которой стоит понятие, относящееся к умственной, духовной или материальной сфере существования человека, закреплённое в общественном опыте народа, имеющее в его жизни исторические корни, социально и субъективно осмысляемое и — через ступень такого осмысления — соотносимое с другими понятиями, ближайше с ним связанными или, во многих случаях, ему противопоставляемыми[1].

Различают ещё гештальт или гештальт-концепт. «Гештальт - комплексная, целостная функциональная мыслительная структура, упорядочивающая многообразие отдельных явлений в сознании. Гештальт представляет собой целостный образ, совмещающий чувственные и рациональные элементы, а также объединяющий динамические и статические аспекты отображаемого объекта или явления» [2]. Также, «Гештальт-концепты – это некие конструкты когнитивно-эмотивного характера ассоцируемые с определенными ситуациями и поведением. А шире следует отметить, что гештальт-концепт это некая психическая система и структура имеющая определенное гноселогическое и социальное содержание, в основном имеющее ролевую или целевую ориентацию, и наделенное определенной автономией, которая и проявляется в основном в виде интенциональности и обсессивности.» [3]

Концепт

– один из наиболее популярных и наименее однозначно дефинируемых терминов совр. лингвистики. Он связан прежде всего с антропоцентрической парадигмой языкознания и когнитивно-прагматической методологией и используется наряду с такими ключевыми понятиями, как "дискурс", "картина мира" и др., для репрезентации мировоззренческих, интеллектуальных и эмоциональных интенций личности, отраженных в ее творениях – текстах.

Само понятие К. сформировалось в отечественной лингвистике в последнее десятилетие. В "Философ. энцикл. словаре" (1983) определение К. предельно кратко: "(от лат. сonceptus) – содержание понятия"; в "Лингв. энцикл. словаре" (1990) этот термин не приводится. Первоначально термин появился при переводе работ иноязычных авторов как синоним понятия "сигнификат". Одной из первых лингвистическое содержание К. определила А. Вежбицка: "Это объект из мира "Идеальное", имеющий имя и отражающий определенные культурно обусловленные представления человека о мире "Действительность"" (цит. по: Фрумкина Р.М., 1992). Однако в настоящее время в языковедении с термином "К." связывают "весьма различающиеся теоретические построения, что в значительной мере осложняет взаимопонимание между авторами тех или иных публикаций" (Залевская А.А., 2001, с. 31).

В когнитологии под К. понимается "оперативная содержательная единица памяти, ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга (lingua mentalis), всей картины мира, отраженной в человеческой психике" ("Краткий словарь когнитивных терминов", 1996, с. 90). Некоторые ученые полагают, что часть концептуальной информации имеет языковую "привязку", т.е. способы их языкового выражения, но часть этой информации представляется в психике принципиально иным образом, т.е. ментальными репрезентациями другого типа – образами, картинками, схемами и т.п. Как интерпретаторы смыслов К. постоянно уточняются и модифицируются. "Так как люди постоянно познают новые вещи в этом мире и поскольку мир постоянно меняется, человеческое знание должно иметь форму, быстро приспосабливаемую к этим изменениям" (Барсалоу Л.В. Цит. по: "Краткий словарь…", с. 91).

Термин и понятие К. широко используются и при описании языковой семантики. Нередко значения языковых выражений приравниваются к соответствующим К. Однако такое истолкование соотношения К. и значения не является единственно возможным. "К. – это скорее посредники между словами и экстралингвистической действительностью" ("Краткий словарь…", с. 92). Как перспективное оценивается то направление в семантике, которое придерживается идеи о противопоставленности концептуального уровня семантическому (языковому), поскольку общечеловеческие (если и не универсальные) К. по-разному группируются и по-разному вербализуются в разных языках в тесной зависимости от собственно лингвистических, прагматических и культурологических факторов, а следовательно, фиксируются в разных значениях (Там же, с. 92–93).

В лингвокультурологии К. мыслится как "культурно-ментально-языковое" образование, своего рода "сгусток культуры в сознании человека, то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека… тот "пучок" представлений, понятий, знаний, ассоциаций, который сопровождает слово" (Степанов Ю.С., 2001). В отличие от многих исследователей, Ю.С. Степанов считает К. и понятие различными сущностями, ср.: "В отличие от понятий концепты не только мыслятся, они переживаются. Они – предмет эмоций, симпатий и антипатий, а иногда и столкновений" (Там же). По мнению этого исследователя, в структуру К., с одной стороны, входит все, что имеет отношение и к строению понятия; с другой стороны, к структуре концепта относится все то, что делает его фактом культуры: исходная форма, сжатая до основных признаков содержания история, современные ассоциации, оценки и т.д. По В.В. Колесову, К. предстает в своих содержательных формах как образ, как понятие и как символ; И.А. Стернин рассматривает К. как комплексный мыслительный образ, являющийся операционной единицей мышления и вербализуемый в процессе коммуникации теми или иными речевыми средствами (см. лит.).

Тот факт, что слово и так называемый "культурный концепт" материализуются обычно в одном и том же звуковом / буквенном комплексе, обусловливает необходимость различения внутреннего содержания слова, с одной стороны, и концепта, с другой, а также специфики семантического и концепторного анализа. Концепторный анализ, обнаруживая точки соприкосновения с семантическим, отличен от него прежде всего по конечным целям и анализируемому материалу. Семантический анализ (СА) "направлен на экспликацию семантической структуры слова, уточнение реализующих ее денотативных, сигнификативных и коннотативных значений" (Кубрякова Е.С., 1991). Концепторный анализ (КА) предстает как поиск того общего, что подведено под один знак и предопределяет бытие знака как когнитивного образования. СА связан с разъяснением слова, КА движется к знаниям о мире. Материалом для СА служат реализующие слово речевые контексты. Источниками сведений для постижения К. являются "тексты культуры", в частности, прецедентные тексты, художественные дефиниции (типа Вся наша жизнь – игра; Мир – театр, и люди в нем актеры; Слово есть Бог, и Бог есть слово и т.п.), концепции, выработанные в том или ином произведении духовной культуры, например, концепция войны у Л. Толстого, концепция игры у Г. Гессе, концепция рока в древнегреческой трагедии и т.д. (см.: Грузберг Л.А., 2001).

Говоря о внутреннем содержании слова, языковед имеет в виду его семантику. Внутреннее содержание К. – это своего рода совокупность смыслов, организация которых существенно отличается от структуризации сем и лексико-семантических вариантов слова. Соотношение семантики слова и совокупности смыслов одноименного К. многопланово, а иногда и парадоксально. Так, в концепте игра отсутствуют смыслы ‘безделье’, ‘несерьезное времяпрепровождение’. В то же время весьма актуальными оказываются смыслы субстанционального характера, а именно осмысление игры в качестве олицетворения высокоинтеллектуальной деятельности и/или аналога сознательной деятельности как таковой. Для многих культурных концептов характерна антиномичность – диалектичное совмещение, гармония противоположностей. В концепте слово, например, отчетливо уловимы такие составляющие, как ‘всесильность – бессилие’, ‘вечность – мимолетность’, ‘спасительность – губительность’. В концепте смерть отразилось представление о ней как о явлении угрожающе-ужасном и в то же время житейски-философски-спокойное отношение к неизбежности ее, характерное для народного сознания.

К осознанию К. как текстовой категории наиболее близка современная психолингвистика, то ее крыло, которое осуществляет интегративный подход к анализу языковых явлений, предполагающий выход за рамки лингвистики и учет особенностей функционирования языка как одного из компонентов сложного ансамбля психических процессов, без взаимодействия которых пользование языком (в том числе понимание текста) невозможно. Именно такой подход к анализу К. осуществлен в исследовании А.А. Залевской "Текст и его понимание" (2001). Опираясь на труды по психологии, нейролингвистике, физиологии высшей нервной деятельности, антропологии, патопсихологии (И.М. Сеченова, А.Н. Леонтьева, А.Р. Лурии, К. Харди, А. Дамазио, Ф.Е. Василюка и др.), А.А. Залевская разрабатывает теорию К. как достояния человека. Важнейшим для этой теории является разграничение концепта как достояния индивида, концепта как инварианта, функционирующего в определенном социуме или – шире – культуре, и конструкта как продукта науч. описания. К. как достояние личности – это "спонтанно функционирующее в познавательной и коммуникативной деятельности индивида базовое перцептивно-когнитивно-аффективное образование динамического характера, подчиняющееся закономерностям психической жизни человека" (Залевская А.А., 2001, с. 90).

В целом утверждение в лингвистике понятия К. обозначило новую ступень в постижении способов, закономерностей и особенностей взаимодействия языка, сознания и культуры, а следовательно, выявило и новые аспекты взаимодействия лингвистики, когнитологии, культурологии, психологии, философии; расширило рамки содержательного анализа языковых явлений и придало значительно бoльшую глубину и эффективность семантическим исследованиям.

Концепт Дружба

Особенностью современной лингвистики является антропоцентрический принцип изучения языковых

явлений, при котором на первый план выходит изучение языка в тесной связи с человеческим сознанием,

мышлением, духовно-практической деятельностью. Универсальным средством, позволяющим исследовать

язык в этом направлении, являются концепты, отражающие национальные представления человека о мире.

Под концептом в данной работе понимается «семантическое образование, отмеченное лингвокультурной

спецификой и тем или иным образом характеризующее носителей определенной лингвокультуры» [3, с. 47].

Национально-культурная самобытность, формируемая вне языка и определяемая обычаями, традициями,

конкретными условиями жизни этноса, наиболее полно выражается во фразеологических единицах, имею-

щих особый культурологический статус. Неслучайно фразеологический фонд предоставляет богатый мате-

риал для изучения языка и культуры, о чем свидетельствуют целый ряд исследований лингвистов последних

лет [1; 5; 7].

В данной статье мы рассмотрим актуализацию концепта «дружба» на материале фразеологических еди-

ниц английского и якутского языков. Критерием отбора фразеологизмов послужило наличие в паремиях и

фразеологических сочетаниях ключевых слов Friendship, Friend и Доҕор, Доҕордоһуу.

Концепт «дружба» актуализируется в 18-ти английских и 12-ти якутских фразеологических единицах, ото-

бранных из фразеологических словарей английского и якутского языков [2; 4; 8]. Смысл фразеологизмов ин-

терпретируется нами как отражение когнитивного признака, образующего содержание концепта [6, с. 183].

При анализе словарных дефиниций ключевых слов Friendship, Friend и Доҕор, Доҕордоһуу в толковых

словарях обоих языков были выделены базовые концептуальные признаки понятийного компонента концеп-

та «дружба», объединяющие фразеологизмы в одно концептуальное поле:

1. близость, общность взглядов, поступков;

2. готовность прийти на помощь [8; 10; 11].

Рассмотрим актуализацию выделенных концептуальных признаков во фразеологических единицах ан-

глийского и якутского языков.

Концептуальный признак близость, общность взглядов, поступков выражается английскими паремиями

between friends all is common, friends have all things in common – у друзей все общее; якутскими паремиологиче-

скими единицами икки ардыларынан уу тохтубат – близки настолько, что между ними и вода не просочит-

ся, кулуннаах биэ курдук кударыhыллар – ходят неразлучно, словно кобыла с жеребенком, фразеологическими

сочетаниями биир быаҕа баайылын – быть с кем-то взаимозависимым (букв. быть связанными одной верев-

кой), биир силистээх, биир тыыннаах дьон – люди одного корня (рода), одного дыхания.

По поступкам и делам принято судить не только о самом человеке, но и о его друге. Концептуальный

признак близость, общность взглядов, поступков актуализируется также паремией a man is known by the

company he keeps – человек узнается по его друзьям. В английском языке зафиксированы фразеологические

сочетания my honourable friend (парламентское выражение) – мой достопочтенный собрат, my learned

friend – мой ученый коллега (в речи адвоката о своем коллеге). В указанных фразеологических сочетаниях

актуализируется концептуальный признак близость, сходство взглядов, поступков, обозначая единомыш-

ленников, приверженцев одних политических взглядов, лиц, принадлежащих одной корпорации.

Концептуальный признак готовность прийти на помощь выражается адвербиальным фразеологическим

сочетанием a friend in need – настоящий друг и пословицей a friend in need is a friend indeed – друзья познаются в

беде. В якутском языке концептуальный признак готовность прийти на помощь репрезентирован в паремиях

©

Федорова К. И., Яковлева М. Н., 2014

140 Издательство «Грамота» www.gramota.net

умса түстэххэ сүүстэн өйүө, иттэнэ түстэххэ кэтэхтэн өйүө – если упасть лицом вниз, поддержит за лоб,

если упасть на спину, поддержит за затылок, доҕор доҕорун алдьархайга хаалларбат – друг друга не оставляет

в беде. Более того, этот концептуальный признак в якутской паремии выражает готовность принести себя в жерт-

ву ради друга: атас туһугар атах тостор – ради друга и ногу можно сломать.

Как известно, паремии представляют собой особый состав лексики, отражающий не современные, а ис-

торические представления носителей языка относительно того или иного концепта. Однако в паремиях мо-

гут отображаться некоторые изменения, имевшие место в обществе в ходе исторического развития. Так, ан-

глийское фразеологическое сочетание a friend in court – влиятельный друг и паремия а friend in court is better

than a penny in purse – друг при дворе лучше, чем пенни в кармане актуализируют концептуальный признак

готовность влиятельного друга прийти на помощь, т.е. помощь друга, облеченного властью, ценится выше,

чем возможность помочь материально.

Анализ фразеологических единиц в обоих языках позволил также выделить понятийно-содержательные

концептуальные признаки концепта «дружба», не нашедшие отражение в словарных статьях толковых сло-

варей ключевых слов. Рассмотрим эти признаки.

Концептуальный признак испытание временем, трудностями в английском языке актуализируется в

адъективном фразеологическом сочетании old friend – старый друг и паремиях old friends and old wine are

best – нет лучше старого вина и многолетней дружбы, a hedge between keeps friendship green – препятствия

укрепляют настоящую дружбу. В английском менталитете временной фактор, продолжительность дружбы

являются показателем надежности, верности. Время и трудности помогают выяснить истинность намерений

того, кто называет себя другом. Паремиологическая единица before you choose a friend eat a bushel of salt with

him – чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли съесть содержит совет выбирать друзей не спеша, а

пословица be slow in choosing a friend, slower in changing them – совет не менять старых, проверенных друзей

на новых. В якутском языке концептуальный признак испытание временем и трудностями реализуется в

паремиях саҥа доҕордооҕор эргэ доҕор ордук – старый друг лучше нового, миннэрин билсибит дьон –

хорошо знать друг друга, с полуслова понимать друг друга, уостубат үрэҕи курааҥҥа, үчүгэй доҕору

алдьархайга киһи билэр – невысыхающий ручеек познается при засухе, хороший друг – в беде. Так же как и в

английском языке якутская паремиологическая единица имеет назидательный характер – үчүгэй доҕор

эмискэ көстүбэт – хорошего друга быстро не найдешь.

Концептуальный признак откровенность, искренность, доверительность актуализируется в английском

языке адъективным словосочетанием с метонимическим переосмыслением a bosom friend – закадычный,

сердечный, душевный друг, паремиями friend’s frown is better than a foe’s smile – лучше хмурое лицо друга, чем

улыбка врага, he is a good friend that speaks well of us behind our backs – тот хороший друг, который о нас за

глаза хорошее говорит, false friends are worse than bitter enemies – коварный друг опаснее заклятого врага, all

are not friends that speak us fair – не всяк тот друг, кто нас хвалит, a fair-weather friend – ненадежный друг,

друг до первой беды. В якутском языке реализация данного концептуального признака происходит в паремии

доҕор дьонтон дууһа сырдыр, өй үөрэр – от настоящих, искренних друзей душа светлеет, ум радуется.

Концептуальный признак откровенность, искренность, доверительность занимает важное место в поня-

тийном компоненте концепта «дружба». Настоящий друг в представлении носителей английской культуры –

это «искренний, правдивый человек». Интересным является представление о дружбе как о серьезных довери-

тельных отношениях, не допускающих шуток над другом, которое актуализировано паремией a joke never

gains an enemy but often loses a friend – шуткой врага не задобрить, а друга можно оттолкнуть.

Концептуальный признак бескорыстие реализуется в пословицах friendship is not be bought at a fair –

дружбу на ярмарке не купишь, а friend in court is better than a penny in purse – друг при дворе лучше, чем

пенни в кармане. Дружба не имеет цены, выраженной в денежном эквиваленте, ее необходимо заслужить.

В якутских фразеологических единицах данный концептуальный признак не выделяется. Якуты не связыва-

ли отношения дружбы, гостеприимства с получением прибыли, выгоды. Особенности жизни в удаленных

друг от друга поселениях, суровый климат на Севере диктовали свои законы гостеприимства, отношения к

путникам. Этнограф А. Я. Уваровский пишет в своих воспоминаниях: «…проживи у якута десять дней,

проживи месяц – и ты будешь сыт вместе со своим конем. Требовать за это какой-нибудь платы он считает

не только за стыд, но прямо грехом…» [9, c. 48]. В представлении якутов – дружба всегда бескорыстна.

Концептуальный признак регламентированность предполагает соблюдение определенных правил, осно-

ванных на взаимности, правах и обязанностях друзей, избирательности, и выражается в паремиях friendship

cannot stand always on one side – дружба должна быть взаимной, a friend to all is a friend to none (a friend to

everybody is a friend to nobody) – тот, кто дружит со всеми, не дружит ни с кем. В якутских фразеологиче-

ских единицах данный концептуальный признак актуализируется в паремии эйэҕэс киһи үгүс доҕордоох –

приветливый человек имеет много друзей.

Концептуальный признак недолговечность выражает возможность прекращения дружбы. Он актуализи-

руется в пословице the best of friends must part – и самые лучшие друзья расстаются. Дружба со временем

или в силу различных причин может слабеть и исчезать. В якутских фразеологических единицах данный

концептуальный признак не актуализируется.

Таким образом, базовые концептуальные признаки понятийного компонента концепта «дружба» близость,

общность взглядов, поступков, готовность прийти на помощь, выявленные при анализе словарных дефи-

ниций ключевых слов, находят отражение во фразеологизмах как английского, так и якутского языков, и

объединяют их в одно паремиологическое поле. Кроме базовых признаков, в проанализированных фразеологи-

ISSN 1993-5552 Альманах современной науки и образования, № 7 (85) 2014 141

ческих единицах обоих языков актуализируются понятийно-содержательные концептуальные признаки концепта

«дружба», не нашедшие отражение в словарных статьях толковых словарей, – испытание временем, трудностя-

ми, откровенность, искренность, регламентированность. Концептуальные признаки бескорыстие, недолговеч-

ность выделяются в понятийном компоненте концепта «дружба» в английском языке, но не выделяются во фра-

зеологических единицах якутского языка. Понятийная структура концепта «дружба» отличается др

Концепт Любовь

Концепт любви, безусловно, отражает представления о базовых («терминальных» – Джидарьян 2001: 132) ценностях и «экзистенциальных благах» (Брудный 1998: 75), в которых выражены основные убеждения, принципы и жизненные цели, и стоит в одном ряду с концептами счастья, веры, надежды, свободы. Он напрямую связан с формированием у человека смысла жизни как цели, достижение которой выходит за пределы его непосредственно индивидуального бытия.

Концепт любви, в отличие от его ближайшего «телеономного соседа» – счастья-блаженства, невозможно описать в терминах сущностных признаков, отправляющих к конкретным причинам возникновения этого чувства. И если семантика счастья задается совокупностью существующих в определенном хронотопе взглядов на «источники» возникновения этого душевного состояния (наслаждение, покой, добродетель, самореализация, осуществление призвания и пр.) (См. подробнее: Воркачев 2002: 34-54), то отсутствие рациональных («корыстных») оснований для возникновения любви входит в определение этого чувства. Причина зарождения любви у человека и выбор её предмета изначально необъяснимы, в этом смысле остаются верны на все времена евангельские слова о том, что «тайна сия велика есть» (Ефес.: 5, 31–32), а концепт любви как, наверное, никакой другой соответствует представлениям о выразителе «неопределимой сущности бытия в неопределенной сфере сознания» (Колесов 2002: 51).

Вполне обоснованно считается, что в единицах естественного языка отражается «наивная картина» мира его носителей (Апресян 1995, т.1: 56–60), а лексическая семантика представляет «обыденное сознание» этноса, в котором закреплены память и история народа, его опыт познавательной деятельности, мировоззрение и психология (Тарланов 1993: 6). Специфические же черты этого со знания – этнический менталитет – то, что в русской традиции можно назвать «духовностью» – хранятся в паремиологическом фонде языка: пословицах, поговорках, различных формах народного творчества.

В семантическом составе лексических единиц, передающих понятие любви в естественном языке, выделяются три уровня признаков. Прежде всего, это дефиниционные семы, совокупность которых совпадает с дефиниционной частью полного (но не избыточного) определения (о типологии определений: Bierwish-Kiefer 1969: 73) и позволяет выделить предмет из класса ему подобных. Признаки избыточные (redundant), несущие информацию, превышающую необходимый и достаточный минимум сведений для такого выделения, являются энциклопедическими. И, наконец, ряд семантических признаков занимает промежуточное положение между дефиниционными и энциклопедическими: они представляют собой переформулировку дефиниционных либо логические следствия из них и являются импликативными.

Обобщенный прототип, семантическая модель любви, построенная на основе анализа представлений о ней в научном типе сознания – в этических и психологических исследованиях и словарях, выглядит следующим образом. Любовь – что чувство, вызываемое у субъекта переживанием центрального места ценности объекта в системе его личностных ценностей при условии рациональней немотивированности выбора этого объекта и его индивидуализированности-уникальности. При этом любящий испытывает желание получить предмет в свою «личную сферу» или сохранить его в ней, желает ему добра и процветания, готов идти ради него на жертвы, заботиться о нем, берет на себя ответственность за его благополучие, он находит в любви смысл своего существования и высший моральный закон. В эротической любви libido - половое влечение - сопровождается каритативностью: сочувствием и состраданием. Любовь – чувство непроизвольное, спонтанное, «любовное» желание блага и благожелание неутолимы. Возникновение любви связано с красотой предмета, со стрессовостью обстановки и наличием в «алфавите чувств» субъекта знака дня соответствующей эмоции. Любовь - чувство развивающееся и умирающее, способность любви у человека зависит от природного и возрастного ресурса. Влюбленность сопровождается у человека изменением взгляда на мир и на любимого, а также депрессивно-эйфорическими проявлениями. Любовь полна антиномий: она амбивалентна - включает в себя момент ненависти к своему партнеру, вместе с наслаждением приносит и страдание, она – результат свободного выбора объекта и крайней от него зависимости. Считается, что любовь - высшее наслаждение и что ее суть заключается в гармонии, взаимодополнении.

Именно этот семантический прототип любви, практически не отмеченный культурно-языковой спецификой, и будет принят в дальнейшем за tertium comparationis при анализе национальной формы «обыденного» сознания. Его семантическое ядро образует дефиниционные признаки, связанные с ценностью («благом»): сам признак «ценность» идентифицирует любовь со сферой аксиологически-оценочных эмоций, признак положительности этой ценности противопоставляет любовь ненависти и безразличию, признаки центральности этой ценности в системе личностных ценностей субъекта, немотивированноcти выбора объекта и индивидуализированности объекта отделяют любовь от других видов положительного эмоционального отношения. Ближайшие семантические признаки любви связаны с ядерными импликативно – они из них выводятся – и в большинстве случаев представляют собой своего рода реакцию субъекта на центральность ценности объекта: готовность идти на жертвы ради сохранения объекта в своей жизненной сфере, благожелание, забота о нем, ответственность за сохранение любовных отношений, постоянство, преданность – все то, что создает для человека смысл существования. Все прочие признаки являются энциклопедическими и отправляют преимущественно к условиям возникновения и протекания этого чувства: стрессовость, динамизм, алфавитность, ресурсность, «оптический сдвиг», соматика и пр.

Если в словаре имя концепта отправляет к иерархизованной совокупности семантических признаков – дефиниционных, энциклопедических, выводных и пр., то при употреблении его в составе предикативных единиц, очевидно, актуализуется в идеале какой-то один из них, помещаемый говорящим в коммуникативный фокус высказывания.

Источником формирования иллюстративного корпуса послужили паремиологические словари русского языка (Аникин 1988; Даль 1996; Жуков 2000; Михельсон 1997), из которых были отобраны единицы пословичного типа, характеризуемые предикативностью (т.е. построенные на базе предложения, а не словосочетания), двуплановостью (наличием прямого и переносного смысла) и в большинстве случаев элементами поэтической организации (ритмом и рифмой).

Полученный иллюстративный корпус (где-то 220 единиц), безусловно, в значительной мере отмечен архаичностью (главным образом за счет использования словаря В. Даля): некоторые пословицы носителям современного русского языка уже просто непонятны («Не милое прялье, где милого нет»; «Баженый не с борка, а с топорка»), большинство же других в речи сейчас не употребляется и в качестве фразеологизмов (воспроизводимых единиц с фиксированной формой) не опознается. Тем не менее, как представляется, этот факт если и умаляет их эвристическую ценность для исследования этнического менталитета, то весьма незначительно, поскольку в большинстве случаев архаичные паремии, как правило, дублируются действующими в современном речевом обороте пословичными синонимами. Следует также заметить, что массовидные стереотипы обыденного сознания этноса – а именно в них и отражается его культурная специфика – не связаны жестко с каким-то одним способом реализации и сохраняют свою идентичность, несмотря на изменение вербальных либо иных средств своего знакового воплощения.

Трудность содержательной классификации паремий, вербализующих концепты вообще и концепт любви в частности, заключается прежде всего наверное в том, что классификационные признаки в их семантическом составе представлены синкретично, диффузно: «Любовь зла – полюбишь и козла» – здесь можно усмотреть и «неподконтрольность», и «немотивированность выбора», и «индивидуализированность выбора», и, может быть, что-то еще.

Из числа дефиниционных признаков концепта любви в русском пословичном фонде наиболее представительно отражен признак ценностной ядерности (центральности) предмета любви, передаваемый, с одной стороны, паремиологическими единицами, отправляющими к эмоциям, вызванным отсутствием «самого дорогого» («Не милое прялье, где милого нет»; «Не мил и свет, когда милого нет»; «Дружка нет: не мил и белый свет»; «Без тебя опустел белый свет»; «Без тебя пуст высок терем»; «Без тебя заглох широкий двор»; «Без тебя не цветно цветы цветут, не красно дубы растут в дубровушке»; «Много хороших, да милого (милой) нет»; «Не мил и вольный свет, кода милого друга нет), с другой – пословицами, отражающими интенсивность желания соединиться с любимым («Хоть топиться, а с милым сходиться»; «Хоть пловом плыть, да у милого быть»; «К милому другу круг (крюк) не околица»; «К милому и семь верст не околица»; «Не далеко к милому – девяносто в сторону»).

Признак рациональной немотивированости выбора объекта вкупе с признаком «неподконтрольности» в пословичном фонде русского языка представлен паремиями «Полюбится сова – не надо райской птички»; «Покажется (полюбится) сатана (сова) лучше ясного сокола»; «Любовь зла – полюбишь и козла»; «Не по милу хорош, а по хорошему мил/не по хорошему мил, а по милому хорош»; «Приглянулся черт ягодкой»).

И, наконец, последний дефиниционный признак концепта «любовь» в пословичном фонде русского языка – «индивидуализированность выбора объекта» – представлен паремиями «В милом нет постылого, а в постылом нет милого»; «Миленек – и не умыт беленек/Кто кому миленек – и не умыт беленек», «Хоть ряба, да мила»; «Милому мила – и без белил бела»; «Каждому своя милая – самая красивая», отражающими платоновское «абсолютное принятие» любящим личности любимого.

Импликативная, производная семантика в составе концепта любви связана, прежде всего, с центральностью положения предмета любви в системе личностных ценностей субъекта и представлена через «каритативный блок»: благожелание, нежность, заботу, уважение к личности любимого, снисходительность к его слабостям и недостаткам, сострадание и жертвенность, преданность и готовность прощать – любовь «все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит» (1-Коринф.: 13, 7). Каритативные признаки любви в русском пословичном фонде передаются паремиями «Любовь не знает мести, а дружба – лести»; «Ради/для милого дружка и сережка из ушка»; «Ради милого и себя не жаль»; «Милого жаль, а от постылого прочь бы бежал»; «Для милого не жаль потерять и многого»; «За милого и на себя поступлюсь»; «Любить – чужое горе носить, не любить – свое сокрушить»; «Куда мил дружок, туда и мой сапожок»; «Куда б ни идти, только с милым по пути»; «Хоть/люби не люби, да/только почаще взглядывай»; «Жена, ты любить не люби, а поглядывай!»; «Хоть не люби, только почаще взглядывай (т. е. угождай, служи)»; «Оттого терплю, что больше всех люблю»; «От того терплю, кого больше люблю»; «Полюби-ка нас в черне, а в красне и всяк полюбит»; «Полюби нас в черненьких, а в беленьких и всяк полюбит»; «Кто кого любит, тот того и голубит». Особенно выделяет русское паремиологическое сознание «миротворческие качества» любви: «Где советно, там и любовно»; «Где совет (союз, любовь), там и свет»; «Любовь да лад – не надобен и клад»; «Любовь да совет – на том стоит свет»; «Любовь да совет, так и горя (нуждочки) нет»; «Где любовь да совет, там и горя нет»; «Где любовь, там и совет»; «Совет да любовь, на этом свет стоит».

Ценностная ядерность любви определяет также «всесильность» этого чувства, отраженную в пословицах «Любовь все побеждает» калькированной, очевидно, с латинской Omnia vincit amor, «Будешь любить, коли сердце болит»; «С любовью не шутят».

К рациональной немотивированности выбора объекта любви восходят, очевидно, импликации компенсаторной интуитивности этого чувства, которые можно усмотреть в пословицах «Любовь не глядит, а все видит»; «Сердце сердцу весть подает»; «Сердце сердце чует»; «Куда сердце летит, туда и око бежит».

Число паремий, передающих энциклопедические, дефиниционно избыточные признаки, чуть ли не на порядок больше числа паремий, передающих и дефиниционные, и импликативные признаки. Как отличительной чертой культурного концепта является семиотическая («номинативная» – Карасик 2002: 131) плотность – наличие множества знаковых средств его материализации, так для определения этнокультурной значимости семантического признака, очевидно, важен ранг его количественной представленности в пословичном фонде языка.

Из числа энциклопедических признаков концепта «любовь» наиболее представленным паремиологически в русском языке оказывается признак положительной ценности этого морального чувства – любовь здесь получает и общеаксиологическую оценку как высшее благо («Нет ценности супротив любви»; «Мир и любовь – всему голова»; «Нет того любее, как люди людям любы»; «Милее всего, кто любит кого»; «Мило, как люди людям милы»; «Пиво не диво, и мед не хвала; а всему голова, что любовь дорога»; «Ум истиною просветляется, сердце любовью согревается»; «Деньги прах, одёжа тоже, а любовь всего дороже»), и прагматическую, утилитарную оценку как средство или условие достижения этого блага («С милым век коротать – жить не горевать»; «С милым годок покажется за часок»; «С милым другом и горе пополам разгорюешь»; «С милым живучи не стошнится»; «С милым мужем и зимой не стужа»; «С милым и рай в шалаше»; «С милым хоть на край света идти»; «Хоть сухарь с водой, лишь бы, милый, с тобой»; «Проживешь и в шалаше, коли милый по душе»; «Для тех, кто любит, и в декабре весна»).

Любовь, как, впрочем, и любую эмоцию, невозможно вызвать произвольно, и признак неподконтрольности (как «внешней» – принуждения, так и «внутренней» – волевой) в русском языке уверенно занимает второе место по числу пословичных реализаций: «Любви, огня да кашля от людей не утаишь/спрячешь»; «Любовь закона не знает, годов не считает»; «Любовь не картошка: в горшке не сваришь»; «Любовь не картошка: не выбросишь в окошко»; «Любовь не пожар, (а) загорится – не потушишь»; «Любовь на замок не закроешь»; «Сердцу не прикажешь»; «Из сердца не выкинешь, а в сердце не вложишь»; «Любовь рассудку не подвластна»; «Любовь за деньги не купишь»; «Насильно мил не будешь/Насилу не быть милу»; «Любовь не, пожар, а загорится – не потушишь»; «Поп руки свяжет и голову свяжет, а сердца не свяжет»; «Бояться себя заставишь, а любить не принудишь»; «Крестом любви не свяжешь»; «Любовь не милостыня: её каждому не подашь»; «Деревенщина Ермил, да посадским бабам мил»).

Третьим по рангу количественной представленности в паремиологическом фонде русского языка идет признак амбивалентности любви, которая в русском сознании непременно связана со страданием: «Нельзя не любить, да нельзя не тужить»; «Где любовь, там и напасть»; «Полюбив/полюбишь, нагорюешься»; «Милый не злодей, а иссушит до костей»; «Любит (Люби), как душу, а трясет (тряси), как грушу»; «У моря горе, у любви вдвое»; «Полюбить, что за перевозом сидеть»; «Тошно тому, кто любит кого; а тошнее того, кто не видит его»; «Тошно тому, кто любит кого; а тошнее того, кто не любит никого»; «Любить тяжело: не любить тяжеле того»; «Любить – чужое горе носить; не любить – своё сокрушить!»; «Не видишь – душа мрет, увидишь – с души прет»; «Горе с тобою, беда без тебя»; «Любовь хоть и мука, а без нее скука».

Следующими по рангу идут признаки «разлуки» и «иронии».

В русском менталитете любовь тесно связана не только со страданием, но и с разлукой, которой она проверяется и которая также является её непременным атрибутом: «С глаз долой – из сердца вон»; «Реже видишь – больше любишь»; «Разлучит нас заступ да лопата»; «Осолит разлуку нашу горсть сырой земли»; «Ох охонюшки, тошно без Афонюшки. Иван-то тут, да уряд-то худ»; «От мила отстать – в уме не устоять»; «Без солнышка нельзя пробыть, без милого нельзя прожить»; «Без милого не жить, а и при милом не быть»; «Без тебя, мой друг, постель холодна, одеялочко заиндевело»; «Любовь не верстами меряется»; «Милый далеко – сердцу не легко».

Пословицы о любви в русском паремиологическом фонде активно используются для перифрастического, иронического выражения нелюбви: «Люби сено в стогу, а барина в гробу»; «Любит и волк овцу»; «Любит и кошка мышку»; «Любит, как собака палку/редьку»; «Люблю, как черта в углу»; «Мил ему, как порох в глазу»; «Люб, что свекровин кулак»; «Люблю, как клопа в углу: где увижу, тут и задавлю»; «Его милее нет, когда он уйдет»; «Мил за глаза»; «Спереди любил бы, а сзади убил бы».

Далее идут признаки «красота», «взаимность», «побои», «оптика» и «отрицательная оценка».

В русской паремиологии внешняя красота признается источником возникновения любви («Любовь начинается с глаз»; «Глазами влюбляются»; «Где больно, там рука; где мило, тут глаза»; «Тоска западает на сердце главами, ушами и устами»), в то же самое время отрицается её значимость для «любовного быта» («С лица воду не пить, умела бы пироги печь»; «С лица пряники не печатать»).

Русское паремиологическое сознание озабочено проблемами безответной, несчастной любви, а точнее необходимостью жить с нелюбимым: «Тошно жить без милого, а с немилым тошнее»; «Тошно тому, кто постыл кому, а тошнее тому, кто мил кому»; «С милым во любви жить хорошо»; «Несолоно хлебать, что немилого целовать»; «Одно сердце страдает, другое не знает»; «Мое сердце в тебе, а твое в камени».

Характерной приметой характера русской женщины, по свидетельству пословичного фонда, является готовность терпеть побои от любимого: «Кого люблю, того и бью»; «Милого побои не больно/долго болят»; «Милого побои на кости»; «Кто кого любит, тот того и бьет»; «Милый ударит – тела прибавит»; «Милый побьет, только потешит».

Характерной чертой любви в русском паремиологическом представлении является утрата способности к здравому суждению и аберрация зрения: «Любовь и малое принимает за великое»; «Любовь может и слепа быть – черное за белое почитает»; «Молодость глупа, а любовь слепа»; «Любовь слепа»; «Любовь ни зги не видит»; «У любви нет глаз».

Любовь, а чаще всего её начальная стадия – влюбленность – нередко оцениваются в русских пословицах отрицательно: «Влюбился, как сажа в рожу влепился»; «Влюбился, как мышь в короб ввалился»; «Втюрился, как рожей в лужу»; «В любви добра не живет»; «Любовь - крапива стрекучая»; «Любовь да свары – хуже пожара». Следом по рангу идёт признак «судьба».

Непостижимость причин возникновения любви – «тайна сия велика есть» – и её слепая власть дают основания русскому паремиологическому сознанию уподоблять это моральное чувство судьбе, слепой, неумолимой и неизбежной: «Суженый, что бешеный»; «Суженый, ряженый – привороженый»; «Суженого и на коне (на оглоблях, на кривых) не объедешь»; «Баженый не с борка, а с топорка»; «Не отколь взялся, бог дал».

В русских пословицах отмечается роль материальной стороны для устойчивости «любовного быта»: «С деньгами мил, без денег постыл»; «Муж любит жену богатую, а тещу – тороватую»; «Муж любит жену здоровую, а брат сестру – богатую»; «Муж любит жену здоровую, а жених невесту – богатую».

Тремя паремическими единицами представлены признаки «интенсивность» («Без солнышка нельзя пробыть, без милого нельзя прожить»; «Мороз любви не остудит»; Изнизал бы тебя на ожерелье, да носил бы в воскресенье»), «соматические проявления» («Не спится, не лежится, все про милого грустится»; «Не пил бы, не ел, все б на милую глядел»; «Подвела сухоту к моему животу»), «недолговечность» («Миловались долго, да расстались скоро»; «Приглядится милый – тошней постылого»; «Был милый, стал постылый»), «воздействие» («Любовь и умника в дураки ставит»; «Всяк страх изгоняет любовь»; «Любовь не тюрьма, а сводит с ума»), «косметика» («Мило не мыло, а беленькое личико»; «Белила не сделают мила»; «Подо нрав не подбелишься»).

Двумя единицами представлены признаки «аутентичности» («Любит тот, кто учит»; «Кто любит, тот не потакает»), «памяти» («Старая любовь не забывается (не ржавеет»; «Старая любовь долго помнится»),, «неутолимости» («Не наесться куском, не нажиться (не натешиться) с дружком»; «Не приестся хороший кусок, не прискучит хороший дружок»), «возраста» («Молодость без любви, как утро без солнца»; «Седина в бороду, а бес и ребро»), «равенства» («Равные обычаи – крепкая любовь»; «Мила не бела, да я и сам не красен»).

Одной единицей передаются признаки «любовных ссор» («Милые бранятся – только тешатся») «личной сферы» («Любишь меня, так люби и собачку мою»), «пьянства» («Кто пьяницу полюбит, тот век свой погубит»), «свободы» («Любви нужна воля, а уму простор»), «ревности» («Кто не ревнует, тот не любит»), «ненависти» («От любви до ненависти – один шаг»), «единомыслия» («Одна думка, одно и сердце»).

Оставшиеся полтора десятка паремиологических единиц какой-либо последовательной признаковой классификации поддаются с трудом. Они дают советы кого любить, кого – нет, как любить, говорят о том, что глаза – зеркало любви («Люби своих, помни чужих»; «Люблю тебя, да не как себя»; «Любовь – кольцо, а у кольца нет конца»; «Обнявшись, веку не просидеть»; «Сухая любовь (платоническая) только крутит»; «Тепла рука у милого, так любит»; «Злого любить – себя губить»; «Женатого целовать не сладко»; «Вслед за милым не нагоняешься»; «Речисты у милого глаза»; «Глаза говорят, глаза слушают»; «Забудется милый, так вспомянется»; «Чужого мужа полюбить – себя погубить»; «Не дорог подарок, дорога любовь»).

Обзор энциклопедических, «периферийных» признаков любви свидетельствует о крайней противоречивости восприятия этого морального чувства паремиологическим сознанием, дающим ему самому и последствиям его воздействия на человека диаметрально противоположные оценки: любовь одновременно бескорыстна и меркантильна («Любовь за деньги не купишь» – «С деньгами мил – без денег постыл»), она – высшая ценность и зло («Нет ценности супротив любви» – «В любви добра не живет»), разлука её укрепляет и губит («Разлука любовь бережет» – «С глаз долой – из сердца вон»), она никогда не забывается и быстро приедается («Старая любовь не ржавеет» – «Приглядится милый – станет постылый»), влюбляются во внешность и любят личность («Глазами влюбляются» – «С лица пряники не печатать»), любовь ослепляет и все видит («У любви нет глаз» – «Любовь не глядит, а все видит»), без неё плохо и с ней нехорошо («Не мил свет, когда милого нет» – «Где любовь, там и напасть»).

Сопоставление семантических признаков концепта любви, представленных в русском паремиологическом сознании, с семантическим прототипом этого концепта, полученным в результате анализа научного дискурса, показывает, что дефиниционные признаки (ценностная ядерность, немотивированность выбора и индивидуализированность его объекта) представлены здесь в полном объёме, расхождения же касаются в основном признаков периферийный, «избыточных».

Если признаки «каритативного блока» (сострадание, забота, внимание, уважение, готовность прощать и жертвовать), неподконтрольности, неутолимости, связи с красотой, изменения оптики восприятия, психосоматики и амбивалентности присутствуют и в научном дискурсе и в паремиологии, признаки стрессовости, «алфавитности», динамизма, ресурсности и гармоничности реализуются только в этико-психологических текстах, то все прочие энциклопедические признаки являются исключительным достоянием русского «обыденного сознания» и в научной парадигме никак не представлены.

В заключение можно попытаться создать обобщенный образ концепта любви по данным русской паремиологии, куда войдут в порядке своего частотного ранга дефиниционные, импликативные и энциклопедические признаки, выраженные в пословичном корпусе не менее чем тремя единицами:

Любимый – это самое дорогое, что есть у человека. Он – единственный, его не выбирают, он дается судьбой. Ради него ничего не жаль, он хорош в любом виде, ему можно все простить и от него можно все вытерпеть.Любовь не зависит от нашей воли, от неё нельзя спрятаться, она человека ослепляет, она же делает его проницательным. Любовь – высшее благо и наслаждение, в то же самое время она – страдание и беспокойство, а для кого-то и зло. Хотя она надолго запоминается, она недолговечна. Разлука у кого-то любовь укрепляет, у кого-то – губит. Одной красоты, даже естественной, для любви недостаточно, нужна еще и духовная близость. Для счастливой любви нужна взаимность. Любовь бескорыстна, но без материального достатка она угасает. Любовь преобразует человека, воздействует на его характер и психику.

Обзор паремиологических представлений о любви, т.е. диахронический срез культурного концепта, можно дополнить срезом синхроническим, полученным из опроса информантов, которым задавался вопрос: «Что такое любовь в вашем представлении?». Как представляется, сопоставление паремиологических и современных обыденноязыковых представлений даст возможность выявить динамику и общие тенденции изменения национального менталитета – в каком-то смысле «проверить алгеброй гармонию».

Можно предполагать, что культурный концепт инерционен в той же мере, что и национальный менталитет, единицей которого он является, поскольку для разрушения когнитивных, аксиологических и поведенческих стереотипов, составляющих этническое сознание, смены одного или нескольких поколений и простого изменения жизненных обстоятельств явно недостаточно.Насколько известно, в статистике для получения валидных результатов необходим минимальный объем выборки в 2000 единиц. Тем не менее, как представляется, результаты опроса сотни информантов, хотя и не дают оснований для категорических выводов, все-таки позволяют обозначить кое-какие общие направления в изменении семантического наполнения культурного концепта.

Все житейские определения любви, как и дружбы (Кон 1989, 141), суть метафоры, каждое из них высвечивает какую-то одну или несколько сторон, признаков явления, ими и ограничиваясь, т.е. выдавая часть за целое, причем определения эти даются не в форме дефиниций, через перечисление существенных признаков понятия, а преимущественно в виде «интерпретации» (Карасик 1990, 61–64) – толкования через признаки, значимые в личном опыте интерпретатора: «Любовь – это когда...»

Ответы респондентов в значительной мере многофакторны, в них приводится более одного семанического признака: на сто ответов приходтся 145 упоминаний 38 выделенных признаков.

Как для эпистемологии каждой отдельной науки наиболее значимыми представляются «теории среднего уровня», позволяющие систематизировать её основные понятия (См.: Фрумкина 1996: 56), так и для «концептологии любви», очевидно, особой ценностью будут обладать теоретические обобщения, позволяющие, судить о мировоззренческой специфике носителей обыденного сознания. Эти обобщения характеризуются определенной степенью абстрактности, дающей им возможность «подняться» над отдельными семантическими признаками, в то же самое время они в достаточной мере конкретны чтобы идентифицировать начала, положенные в основу формирования определенного семантического блока.

Здесь, прежде всего, выделяется «каритативный блок», включающий признаки, связанные с «семантическим дублетом» любви – милостью/милосердием: жертвенность, терпимость, готовность прощать, доверие, преданность, уважение, заботу, ответственность, доброту, нежность. Затем идут «андрогинный» семантический блок, включающий семантику, восходящую к представлениям о любви как о поиске недостающей половины, когда-то отсеченной от человека, о любви как о взаимодополнении (понимание, гармония, соответствие, взаимность); «этимологический» блок, образованный признаками, восходящими к «этимону» глагола «любить» – «хотеть/желать» (влечение, стремление, страсть); «нигилистический» блок, включающий признаки, отрицающие существование либо ценность любви (любовь – это миф, сказка, её нет; это болезнь души, безумие); «гедонический» блок (наслаждение, удовлетворение, отсутствие отрицательных эмоций, что-то хорошее) и блок «хорошего отношения» (симпатия, хорошее отношение).

Индивидуальное и «блочное» частотное распределение семантических признаков концепта «любовь» в ответах респондентов представлено в таблице 1.

Опрос респондентов показал еще раз, что любовь – чувство, действительно, интимное: многие под тем или иным предлогом отказались ответить на вопрос «Что такое любовь?» – отшутились или сказали, что не знают, что связано, очевидно, с тем, что, формулируя свое понимание любви, человек делает публичными свои представления о самых сокровенных жизненных ценностях. Те же, кто ответил, ни разу не упомянули дефиниционно значимые признаки понятия любви, называя исключительно признаки энциклопедические и импликативные, чаще всего в научной парадигме не фигурирующие вовсе.

Безусловным лидером в «личном зачете» является семантический признак «взаимопонимание» («полное/взаимо/понимание», «отклик души», «это когда друг друга понимаешь») – 30 упоминаний, причем для 16 респондентов этот признак – единственная характеристика любви. Далее по рангу идут (2) «влечение» («взаимопритяжение», «физическое и духовное влечение», «это когда хочется видеть», «это когда с нетерпением ждешь встречи»); (3) «доверие»; (4) «гармония» («гармония душ», «сексуальное и идеологическое соответствие», «две взаимодополняющие половинки»); (5) «тревога» («это когда думаешь все время о ком-то, беспокоишься, переживаешь»; «это когда за кого-то сердечко болит»); (6) «готовность прощать», «бескорыстие» («готовность отдавать, доставлять радость, ничего не желая взамен»); (7) «уважение», «жертвенность» («это когда для человека ничего не жалко»; «это готовность жертвовать ради другого»), «верность/преданность», «страсть» («что-то трепещущее, вызывающее бури в душе»), «эйфория» («это когда хочется петь, прыгать»; «состояние полета»; «это когда душа взлетает и падает, взлетает и падает»), «взаимность», «смысл жизни» («это самое главное в жизни», «цель жизни», «это то, ради чего стоит жить»), «счастье» («неразрывное со счастьем», «это когда всем хорошо», «счастливый семейный очаг»); (8) «желание», «привязанность», «обман» («миф», «самая старая сказка»), «болезнь» («психическое расстройство», «болезнь сердца», «прекрасное безрассудство»); «идеализация» («это когда человек для вас идеал, вы его обожествляете, и это перекрывает все его недостатки»), «другое Я» («это когда ты в другом человеке видишь себя», «когда ты находишь себя в другом»), «симпатия», «наслаждение». Десятое место по рангу занимают однократные упоминания признаков («удовлетворение», «чувственность», «нежность», «взаимоотдача», «приспосабливание к другому», «несвобода» (зависимость), «близость» (быть рядом), «поцелуй Бога», «гармония со Вселенной» и пр.).

Однако в «командном зачете» на первое место выходит «каритативный блок», включающий признаки, «материализующие» гуманистическую составляющую любви, блок же «андрогинный», комплементарный, основу которого составляет взаимопонимание, идет сразу же на втором месте. Со значительным отставанием следующие ранги занимают блоки «этимологический», «гедонический», «нигилистический» и просто «хорошее отношение».

Можно отметить, что общим для большинства ответов является «вынесение за скобки» (видимо, как само собой разумеющихся) дефиниционно важных признаков любви, отличающих её от чувственного влечения, симпатии и дружбы. Почти две трети упоминаний в ответах респондентов (88 из 145) занимают признаки, входящие в «каритативный» и «андрогинный» блоки, характеризующие любовь как «абсолютное признание» и принятие личности другого.

Сопоставление семантических признаков, упомянутых в ответах респондентов, с представлением концепта любви в русской паремиологии свидетельствует, прежде всего, о значительных отличиях в области периферийной семантики, что может быть следствием как эволюции самого концепта, так и несовпадением речевых жанров – опрос информантов это далеко не то же самое, что народное творчество. Тем не менее, налицо частотное преобладание и там, и там семантики «каритативного блока», а если принять, что с «ценностной ядерностью» связана семантика «этимологического блока» – желание/стремление определяется именно ценностью объекта и ею же индуцируется, то очевидно, что в основные семантические параметры концептуализации любви в русском языковом сознании принципиальных изменений не претерпели, за исключением разрастания «андрогинного» семантического блока, представленного в паремиологии лишь пословицей «Одна думка, одно сердце». Можно также отметить, что в ответах респондентов отсутствует упоминание таких частотных в паремиологическом представлении признаков, как неподконтрольность и амбивалентность/страдание.

Вербальные средства общения

Осуществляется вербальное общение с помощью слов. Вербальным средством общения считается речь. Общаться мы можем с помощью письменной или устной речи. Речевую деятельность разделяют на несколько видов: говорение – слушание и письмо – чтение. Выражается и письменная, и устная речь посредством языка – специальной системы знаков. Чтобы научиться эффективно общаться и использовать вербальные средства общения, нужно не только совершенствовать свою речь, знать правила русского языка или изучать иностранные языки, хотя это, безусловно, очень важно. В этом плане одним из главных моментов является умение разговаривать еще и в психологическом смысле. Слишком часто у людей возникают различные психологические барьеры или боязнь устанавливать контакты с другими людьми. Для успешного взаимодействия с обществом их нужно вовремя выявлять и преодолевать. Язык и его функции. Язык выступает в качестве орудия выражения мыслей и чувств людей. Необходим он для многих аспектов человеческой жизни в обществе, что выражается в следующих его функциях: Коммуникативная (взаимодействие между людьми). Язык – это основная форма полноценного общения человека с себе подобными. Аккумулятивная. С помощью языка мы можем хранить и накапливать знания. Если рассматривать определенного человека, то это его записные книжки, конспекты, творческие произведения. В контексте же глобальном – это художественная литература и памятники письменности. Познавательная. С помощью языка человек может приобретать знания, содержащиеся в книгах, фильмах или сознании других людей. Конструктивная. При помощи языка легко формировать мысли, облекать их в материальную, ясную и конкретную форму (либо в виде устного словесного выражения, либо в виде письменного). Этническая. Язык позволяет объединять народы, общности и другие группы людей. Эмоциональная. С помощью языка можно выражать эмоции и чувства, причем здесь рассматривается именно их прямое выражение с помощью слов. Но в основном эта функция, конечно, выполняется невербальными средствами общения.

Вербальное общение - использует в качестве знаковой системы человеческую речь, естественный звуковой язык, то есть систему фонетических знаков, включающую два принципа: лексический и синтаксический. Речь является самым универсальным средством коммуникации, поскольку при передаче информации при помощи речи менее всего теряется смысл сообщения.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: