Социальная среда. Особенности современного этапа мировой цивилизации

Понятие «цивилизация» появилось в XVIII в. и использова­лось вначале для обозначения определенной исторической сту­пени в развитии общества. Впервые употребивший это понятие шотландский философ А. Фергюссон (1723—1816) рассматривал

его содержание в самом широком смысле — как то, что отличает человеческое общество от животного мира, с одной стороны, и от любого иного общества, с другой. Однако уже со второй по­ловины XVIII в. широкое распространение получило и иное тол­кование понятия цивилизации. Оно стало трактоваться как опре­деленная совокупность ценностей, обогащаемых в ходе развития общества, как его социальное и моральное совершенствование. Миссия цивилизации, отмечали французские просветители, со­стоит в том, чтобы покончить с войнами и завоеваниями, с раб­ством и нищетой и распространить на мир славную «империю разума». Известные французские социологи конца XIX — начала XX вв. Э. Дюркгейм и М. Мосс относили к цивилизации крупные идеологические, художественные, культурные и политические ценности и движения. Характерная черта цивилизации, по их мнению, состоит в том, что она выходит за пространственные и временные рамки той или иной исторической общности. Поэто­му к цивилизации они относили только те элементы в жизни общества, которые могут передаваться или заимствоваться: на­пример, формы государственного правления Древней Эллады и Древнего Рима, ценности эпохи Возрождения и Реформации, сказки африканских племен и т.п.

В философии О. Шпенглера (1880—1936) цивилизация — за­ключительный период в развитии замкнутых, локальных культур (египетской, греко-римской, западноевропейской и т.п.), в про­цессе которого происходят их закат и упадок. Цивилизация и прогресс несовместимы, как невозможно и существование еди­ной, общечеловеческой цивилизации.

Идея плюрализма локальных цивилизаций, переживающих несколько стадий в своем развитии — от зарождения до гибели — характерна и для А. Тойнби (1889—1975). Вместе с тем он отме­чал и преемственность, наличие единства в различных цивилиза­циях, представляющих, по его мнению, многочисленные ветви общего древа человеческой истории.

Плюрализм цивилизаций во времени признает и марксизм. Для него характерно понимание цивилизации как глобальной эпохи в истории человечества, совпадающей с эпохой классовых формаций, отчуждением человека и одновременно — с формиро­ванием реальных предпосылок его преодоления и «возвращения человека к самому себе как человеку общественному» (12). Ф. Энгельс, вслед за Л. Морганом, различал следующие эпохи в развитии человечества: дикость — период преимущественного при­своения готовых продуктов природы; варварство — введение ско­товодства, земледелия, овладения методами увеличения продук-

тов природы посредством труда; цивилизация — период овладе­ния обработкой продуктов природы, период промышленности и искусства. Важной чертой цивилизации, с точки зрения марксиз­ма, является ее постоянное развитие от низшего к высшему, т.е. прогресс, хотя он и характеризуется постоянными противоречия­ми. В конечном итоге, цивилизация представляет собой переход­ную ступень к высшей стадии в развитии общества — к гос-под-ству демократии в управлении, братству, равенству прав и всеоб­щему образованию (см.: там же, с. 178). Это означает, что исто­рическое многообразие цивилизаций, с точки зрения марксизма, сменяется, в конечном итоге, неким единым общепланетарным устройством человеческого общества.

Изменения, происходящие в мире, влекут за собой неизбеж­ные изменения и в понимании термина «цивилизация», содержа­ние которого развивается по мере эволюции отражаемого им объ­екта и развития науки. Сегодня понятие цивилизации включает два взаимосвязанных аспекта. В нем концентрируются наиболее значимые явления всемирной истории, единство и многообразие материальной и духовной культуры человеческого общества, его ценностей, образа жизни и труда. Каждый период, каждое об­щество, нация обладают собственной неповторимой цивилиза­цией. И в то же время в каждой из них есть элементы, присущие человечеству в целом, причем, по мере развития науки и техни­ки, средств связи и транспорта, экономических, культурных и иных обменов между государствами, народами и частными субъек­тами, количество этих элементов растет. Понятие цивилизации имеет, таким образом, и общепланетарный характер, своего рода космическое измерение, отражающее уникальность, неповтори­мость человеческого рода.

В современных условиях одной из важнейших характеристик, свойственных цивилизации в ее общепланетарном измерении, становится вступление ее в такую фазу, когда острота накопив­шихся и продолжающих усугубляться противоречий и проблем делает вполне реальной угрозу гибели человечества или, по мень­шей мере, серьезных потрясений, деградации важнейших аспек­тов его существования. Речь идет прежде всего о сохраняющейся опасности возникновения термоядерной войны, резком обостре­нии других глобальных проблем на фоне противоречивых демо­графических изменений, затяжных региональных конфликтов, трудностей в адаптации к требованиям микроэлектронной рево­люции. Сюда относятся также кризис городов, рост наркомании, преступности и терроризма, деградация культуры и морали, мар-

гинализация значительных масс людей, изменение структуры цен­ностей, потребностей и идеалов современного человека.

Степень противоречивости современной глобальной цивили­зации делает достаточно сомнительным бесспорное прежде для многих социологических течений положение об общественном прогрессе. Во всяком случае, становится все более явной несо­стоятельность отождествления научно-технического или матери­ального прогресса с общественным прогрессом в целом: ведь даже в экономически развитых государствах научно-технический и материальный рост не стал очевидной причиной роста нравствен­ности, духовной культуры или терпимости в национальных и со­циальных отношениях. Тем более это верно для мира в целом, где развитые страны составляют меньшинство, причем разрыв между ними и слаборазвитыми странами не уменьшается, а, на­против, становится все больше.

Не уменьшается, — несмотря на увеличение удельного веса универсальных ценностей и проблем, отличающих современное человечество от его предшествующих исторических поколе­ний, — и многообразие свойственных ему самобытных (нацио­нальных, региональных, конфессиональных) цивилизаций и куль­тур. В этой связи встает вопрос об особенностях их взаимодейст­вия и о характере влияния на международные отношения. Су­ществует три подхода к анализу данного вопроса.

Первый из них отталкивается от характеристики цивилиза­ции и культуры как некоей контролирующей и регулирующей инстанции, которая санкционирует (или не санкционирует) те или иные изменения в социальном порядке, связанные с взаимо­действием данной общности с другими общностями. С такой точки зрения, например, если попытки модернизации российского об­щества путем заимствования западных моделей терпят провал, то объяснение этому следует искать в самобытности российской культуры, которая отторгает чуждые ее традициям способы и формулы реформирования.

Второй подход связан с эволюционной (а вернее — «девелоп-менталистской») гипотезой, которую разделяли Э. Дюркгейм и М. Вебер, и согласно которой различия между цивилизациями и культурами носят временный и второстепенный характер. Пер­востепенным и постоянным является факт непрерывного движе­ния общества к универсальным культурным ценностям, которые становятся все более секуляризованными, более рациональными и более совершенными.

Наконец, третий — «диффузионистский» — подход основы­вается на теории культурных потоков (П. Сорокин, Т. Парсонс),

объединяющей положения о самобытности и о конвергенции куль­тур. В соответствии с этой теорией, более рациональные культу­ры имеют тенденцию распространяться на другие — путем заим­ствования последними их ценностей и норм. Результатом такого, по сути однонаправленного, движения культурных потоков и яв­ляется саморегуляция международной системы. Так, Р. Арон пи­шет, что планетарное распространение форм и методов диплома­тии, универсалий индустриального общества, триумф американ­ской концепции международного правового порядка имеют след­ствием размывание гетерогенности различных цивилизаций и их конвергенцию в одну и ту же международную систему, все уча­стники которой стремятся к обладанию одними и теми же сред­ствами богатства и силы (13).

Действительно, сегодня уже невозможно не принимать во внимание феномен всемирного распространения таких, напри­мер, ценностей, как права человека, демократия, рыночное об­щество, материальное благосостояние, потребительская культу­ра, досуг с его искушениями и т.п. Причиной их диффузии явля­ется как давление — причем не только объективное, но и целе­направленное — западной цивилизации, так и расширение «куль­турного импорта» народами Востока. А наиболее эффективными средствами подобного рода «культурного (или цивилизационно-го) облучения» выступают средства массовой информации — СМИ.

В эпоху перехода к постиндустриальному обществу путь к славе, богатству и могуществу лежит через обладание источниками и средствами распространения информации. Спутниковое телеви­дение, телефаксы, электронная почта делают возможным прак­тически мгновенное распространение информации из любой точки мира в любую другую. Но распространение информации о том или ином событии дает возможность не только знакомить с ним огромную аудиторию, но и пропагандировать, или же, напротив, развенчивать его смысл, то есть, иначе говоря, использовать его в собственных интересах. Манипулирование информацией стало одним из источников обострения отношений между «Севером» и «Югом», выдвинутого развивающимися странами требования но­вого международного информационного порядка.

Информация творит событие по меньшей мере настолько же, насколько она дает о нем сведения. Репортер — не только свиде­тель, но и действующее лицо. Именно поэтому во многих стра­нах мира журналисты составляют значительную часть «пропавших без вести», заключенных, казненных, заложников, или высылае­мых лиц (14). Падение Берлинской стены и крушение социализ­ма в значительной мере объясняется тем, что режим ничего не

мог противопоставить массированной информации о западном образе жизни и ее неизбежному следствию — эффекту межгруп­пового сравнения. Распространение через частные и зарубежные теле- и радиоканалы, а также через периодическую печать цен­ностей и идеалов европейской либеральной демократии — мно­гопартийности и конкуренции партий, выборности руководящих лиц, уважения прав и свобод личности — стало одной из причин массовых протестов студенческой молодежи стран Тропической Африки против тоталитарных режимов и вступления этих стран на путь политической и экономической модернизации.

Подобные примеры влияния западной культуры и цивилиза­ции на социокультурные и политические процессы в мире можно было бы продолжить. Важно однако иметь в виду, что революция в средствах массовой информации необычайно увеличила мас­штабы и сократила сроки обмена культур друг с другом во все­мирном масштабе. Но такой обмен не бывает эквивалентным. Сегодня Запад фактически стал «референтной группой» мировой цивилизации. Его авторитет, престиж, богатство способствуют тому, что свойственные ему понимание реальности, эталоны по­ведения, образ жизни, политические институты навязчиво рас­пространяются по всему миру.

Однако это распространение нельзя представлять себе как чисто механическую пересадку так называемых прогрессивных форм в другие культуры и цивилизации. Заимствование западной модели имеет определенные пределы. Любые универсалии — будь то рыночное общество, права человека, или самоценность чело­веческой жизни — останутся пустым звуком, более того — будут отторгнуты, если их не удастся адаптировать к самобытной куль­туре того или иного народа, его традициям и историческим цен­ностям. Поскольку же такая адаптация неизбежно сопровождает­ся процессом переоценки этих традиций и ценностей, стремле­нием цивилизации-импортера сохранить их ядро, свои основные культурные нормы, постольку встреча цивилизаций вносит в меж­дународную систему, как правило, дестабилизирующее начало. Сегодня это можно видеть на примере того сопротивления, кото­рое оказывает западной модели усматривающий в ней угрозу своим культурным нормам и защищающий их от разрушения мусуль­манский мир. Россия, которая испокон веков находится на пере­крестке двух мировых цивилизаций, испытывает потрясения каж­дый раз, когда на нее накатывает новая крупная волна западного или восточного влияния.

В то же время опыт показывает, что результатом встречи раз­личных цивилизаций и культур никогда не бывает замещение или

вытеснение одной из них. Всегда имеет место сложный процесс взаимодействия, всегда усвоение элементов иной культуры со­провождается сохранением, а иногда и усилением самоидентич­ности культуры-импортера. Так, например, на протяжении XIX и XX вв. «мусульманский мир» пережил несколько сменявших друг друга идейных течений — реформистского, возрожденчес­кого, панисламистского и секуляристского характера. Ни одно из таких течений, в том числе и панисламизм, не возникало без вли­яния со стороны Запада. Но точно так же ни одно из них — в том числе и секуляризм — не может рассматриваться как поглощение западными ценностями мусульманских культурных норм. Более того, в данной связи в социологии встает вопрос о реальном ста­тусе самой идеи «светскости в мусульманском мире», как и ис­пользования по отношению к нему концептов и формул «транс­атлантического» типа (15).

Объективные культурные пределы универсализации западной модели цивилизации высвечивают бесперспективность как по­пыток ее бездумного копирования и пренебрежения националь­ными традициями, так и стремления сохранить самобытность на пути самоизоляции и отрицания завоеваний всемирной цивили­зации. Пример Ирана показывает, что ни предпринятая шахом М.-Р. Пехлеви при поддержке США попытка форсированной модернизации по западному образцу, сопровождающаяся подав­лением самобытных культурных традиций, ни инициированный Аятоллой Хомейни опыт спасения самоидентичности на основе очищения от «западной скверны» и возврата к традиционным ценностям (тем более — в их наиболее непримиримой, радикаль­ной версии) не способствуют стабилизации общества и междуна­родной системы в целом. С другой стороны, пример Японии убеж­дает в возможности сохранения самобытных культурных норм, пафоса национальных традиций, выступающих в роли мотиваций развития, при одновременном восприятии западных ценностей.

Таким образом, многообразные процессы, связанные с при­сущей современному миру дихотомией единства и плюрализма цивилизаций и культур, составляют социальную («интрасоцие-тальную») среду, которая оказывает существенное и возрастаю­щее влияние на эволюцию и характер международных отноше­ний. Не меньшее значение имеет внесоциальная, или «экстрасо-циетальная» среда, накладывающая свои ограничения и принуж­дения на международную систему. Исследования данного аспек­та среды международных отношений чаще всего соотносятся с таким понятием как «геополитика».

3. Внесоциальная среда. Роль геополитики в науке о международных отношениях

Известны многочисленные попытки определения содержания понятия «геополитика». Первичное и наиболее общее определе­ние квалифицирует ее как изучение взаимосвязей и взаимозави­симостей между державной политикой государства и той геогра­фической средой, в рамках которой она осуществляется. Тради­ционно, геополитика является одним из ответвлений политичес­кого реализма, представляющего международные отношения как силовые отношения между государствами.

Возникновение термина «геополитика» связано с именем швед­ского профессора и парламентария Рудольфа Челлена (1846—1922), который, изучая систему управления, имеющую целью создание сильного государства, приходит к выводу (в 1916 г.) о необходи­мости органического сочетания пяти тесно связанных между со­бой, взаимовлияющих элементов политики: экономополитики, де-мополитики, социополитики, кратополитики и геополитики.

Предшественниками геополитики считаются Геродот и Арис­тотель, Н. Макиавелли и Ш. Монтескье, Ж. Боден и Ф. Бро-дель... Однако она не может считаться приобретением только евро­пейской цивилизации. Китайский мыслитель Сун Ци еще в VI веке до н.э. оставил описание шести типов местности и девяти типов пространства, которые должен знать стратег для успешно­го ведения военной политики. Ибн Хальдун в XIV веке связывал духовные силы человеческих объединений (социальных общнос-тей, в современной терминологии), — их способность или не­способность к сплочению и борьбе за завоевание и сохранение могущественной империи — с тем импульсом, который исходит из природной среды. Однако собственно геполитика появляется в конце XIX века, когда немецкий географ Фридрих Ратцель (1844—1904) и его ученики создали дисциплину, призванную изучать взаимосвязь между географией и политикой, основыва­ясь на положении страны, занимаемом ею пространстве и ее границах. Великими являются те народы, полагал Ф. Ратцель, которые обладают чувством пространства. Следовательно, гра­ницы могут подлежать сужению или расширению, в зависимости от динамизма рассматриваемого народа. Во времена «Третьего Рейха» подобные идеи привели соотечественника Ф. Ратцеля — Карла Хаусхофера (1869—1946) к опасной теории «жизненного пространства», взятой на вооружение нацистами для обоснова­ния своих захватнических планов.

Крупный вклад в развитие геополитических идей внесли ан­глийский географ и политический деятель X. Д. Макиндер (1861— 1947). американцы — адмирал А.Т. Мэхэн (1840—1914) и профес­сор Йельского университета Н. Спайкмен (1893—1943). Адмирал Мэхэн уже с 1900 г. выдвигает идею об антагонизме морских и сухопутных государств и о мировом господстве морских держав, которое может быть обеспечено путем контроля над серией опор­ных пунктов вокруг евразийского континента. Свои основные идеи Хэлфорд Джон Макиндер изложил в таких известных рабо­тах, как «Географическая ось истории» (1904), «Демократические идеалы и реальность» (1919) и «Мировой круг и завоевание мира» (1943). В них он формулирует понятия «Мировой остров» и «Сре­динная земля» («Хартленд»), «Мировой остров» представляет со­бой соединение трех компонентов — Европы, Азии и Африки. Что же касается «Срединной земли», то под ней понимается об­ширная долина, которая простирается от Северного Ледовитого океана до азиатских степей, выходя на Германию и Северную Европу, и сердцем которой является Россия. Проведя прямую линию от Адриатики (к востоку от Венеции) до Северного моря (восточнее Нидерланд), он разделяет Европу на две непримири­мые между собой части — Хартленд и Коустленд (Прибрежная земля). При этом Восточная Европа остается зоной притязания обеих сторон, следовательно, зоной нестабильности. Германия претендует на господство над славянами (Вена и Берлин в сред­ние века были славянскими, а Эльба служила естественной гра­ницей между славянскими и неславянскими народами). X. Ма­киндер сформулировал широко цитируемый ныне в нашей лите­ратуре «геополитический императив», согласно которому тот, кто правит Восточной Европой, — правит Срединной землей, кто правит Срединной землей, — правит и Мировым Островом, кто правит Мировым Островом — тот господствует над миром. Од­нако не многие из цитирующих сегодня этот «императив», обра­щают внимание на то, что уже такие авторитеты в геополитике, как, например, современник Макиндера К. Хаусхофер, достаточ­но критически относились к его взглядам. Еще в большей степе­ни эта критичность характерна для современных специалистов в геополитике — в частности таких, как Ив Лякост (16).

Николае Дж. Спайкмен в работе «Американская стратегия в мировой политике. Соединенные Штаты и баланс силы» (1942) формулирует имеющее стратегическую нагрузку понятие «Рим-ленд». Под ним разумеется дуга территориальной окружности, соединяющая СССР и мировой остров, проходящая от Балтики до Центральной и Юго-восточной Азии через Западную Европу,

Средиземноморье и Ближний Восток. Являясь периферией Сре­динной Земли, Римленд, по мысли Спайкмена, был призван стать платформой сопротивления советской экспансии и ее сдержива­ния. По своему содержанию термин «Римленд» совпадает с тем, что Макиндер называл «внутренней маргинальной дугой». Спай­кмен доказывает, что если географически Хартленд и существует, то, во-первых, его неуязвимость серьезно нарушена развитием стратегической авиации и других новейших средств вооружений. А, во-вторых, вопреки прогнозам Макиндера, он не достиг того уровня экономического развития, который дал бы ему возмож­ность стать одним из наиболее передовых регионов мира. Реша­ющая борьба как в первой, так и во второй мировой войне, ут­верждает Спайкмен, развернулась не в зоне Хартленда и не за обладание им, а на берегах и землях Римленда. Мировое господ­ство зависит не от контроля над Восточной Европой, поэтому следует отказаться от афоризма Макиндера: вопреки ему «судь­бы мира контролирует тот, кто контролирует Римленд».

Поскольку с приходом к власти в Германии нацистов геопо­литика стала активно использоваться для обоснования «расового превосходства», завоевания «жизненного пространства», «вели­кой исторической миссии господства Германии над всем осталь­ным миром», постольку многие исследователи как в Европе, так и в Америке стали сомневаться в научной обоснованности само­го понятия. При этом, одна часть ученых стала рассматривать его как псевдонаучный неологизм, служащий для попыток оправда­ния стремлений к изменению европейского порядка, как орудие в борьбе за власть, пропагандистский инструмент (17). Другие, не отрицая в целом само понятие, высказывают серьезный скеп­тицизм относительно его инструментальных возможностей (см.:

13, р. 186, 198). Третьи полагают, что геополитика способна да­вать определенные научные результаты, но лишь в очень узкой сфере, отражающей взаимовлияние политики и пространствен­но-географических характеристик государств или их союзов (18). Четвертые высказывают мнение, в соответствии с которым гео­политику должно рассматривать не как науку или дисциплину, а лишь как метод социологического подхода, учитывающий взаи­мосвязь географической среды и международной деятельности государств (19). Наконец, есть и такие, которые считают, что геополитика — это не наука, а нечто гораздо более сложное (см.:

16, р. 31).

Существует узкое и расширительное понимание геополитики. С точки зрения сторонников первого, термином «геополитика» оперируют тогда, когда речь идет о спорах между государствами

по поводу территории, причем каждая из сторон аппелирует при этом к истории (см.: 16). Однако подобное понимание геополи­тики становится все более уязвимым в эпоху постиндустриаль­ной революции, когда рушатся практически все традиционные «императивы» «классической геополитики». Современное мировое пространство все труднее характеризовать как только «межгосу­дарственное» — с точки зрения способов его раздела, принципов функционирования социальных общностей, ставок и вызовов нынешнего этапа всемирной истории. Представители социоло­гии международных отношений обращают внимание на то, что сегодня из трех главных принципов, на которых базировались классические представления о международных отношениях — тер­ритория, суверенитет, безопасность — ни один не может больше считаться незыблемым или же полностью адекватным новым реа­лиям (20). Феномены массовой миграции людей, потоков капи­талов, циркуляции идей, деградации окружающей среды, распрос­транения оружия массового уничтожения и т.п. девальвируют привычные представления о государстве и его безопасности, на­циональном интересе и политических приоритетах. Еще раньше (в 1962 году) Р. Арон указал на другой важный недостаток «узко­го» понимания геополитики — его способность легко вырождать­ся в идеологию (см.: 13, р. 193).

Вот почему в последние годы все более влиятельной стано­вится гораздо более широкое толкование геополитики — как со­вокупности физических и социальных, материальных и мораль­ных ресурсов государства, составляющей тот потенциал, исполь­зование которого (а в некоторых случаях даже просто его нали­чие) позволяют ему добиваться своих целей на международной арене. Одним из представителей этого взгляда является Пьер Гал-луа (21).

С точки зрения П. Галлуа, к традиционным элементам геопо­литики — таким, как пространственно-территориальные харак­теристики государства (его географическое положение, протяжен­ность, конфигурация границ), его недра, ландшафт и климат, размеры и структура населения и т.п. — сегодня добавляются но­вые, переворачивающие наши прежние представления о силе государств, меняющие приоритеты при учете факторов, влияю­щих на международную политику. Речь идет о появлении и рас­пространении оружия массового уничтожения, — прежде всего, ракетно-ядерного, — которое как бы выравнивает силы владею­щих им государств, независимо от их удаленности, положения, климата и количества населения. Кроме того, традиционная гео­политика не принимала в расчет массовое поведение людей. В

отличие от нее, геополитика наших дней обязана учитывать, что развитие средств информации и связи, а также повсеместное рас­пространение феномена непосредственного вмешательства на­селения в государственную политику имеют для человечества последствия, сравнимые с последствиями угрозы ядерного катак­лизма. Наконец, поле изучения традиционной геополитики было ограничено Земным пространством — сушей и морями. Совре­менный же геополитический анализ должен иметь в виду насто­ящее и будущее освоения космического пространства, его влия­ние на расстановку сил и их соотношение в мировой политике.

С позиций «классической» геополитики, географическая сре­да является тем постоянным и незыблемым фактором, который оказывает существенное влияние на международно-политичес­кое поведение государств. Однако современный геополитичес­кий анализ не может не учитывать существенных изменений, которые происходят в нем сегодня. С этой точки зрения, во вза­имодействии человека со средой, и, соответственно, в эволюции геополитики могут быть выделены три исторические фазы.

На ранних этапах общественого развития и вплоть до эпохи промышленной революции влияние природной среды на челове­ка, общество и государство было, если и не решающим, то весьма существенным, а во многих отношениях' — определяющим. Эта зависимость человека от окружающей среды объясняет и придает определенную оправданность «географическому детерминизму» (разумеется, в известных исторических и логических пределах). Промышленная революция стала исходной точкой новой фазы во взаимодействии между державной внешней политикой госу­дарства и ее географическими рамками. Начинается безудерж­ная, хищническая эксплуатация человеком окружающей среды, использование ее законов в своих целях, возрастают антропоген-ные нагрузки на естественные условия человеческого существо­вания — на климат Земли, ее флору и фауну, земной покров и воздушное пространство, подземные и водные ресурсы. Синд­ром «переделывания» природы, подчинения ее человеку, кото­рый мы могли бы назвать «синдромом Мичурина», принял столь широкие размеры, что в конечном итоге стал причиной возник­новения и чрезвычайного обострения глобальных проблем, со­здающих угрозу самому существованию цивилизации, поставив­ших ее на край гибели. Возникает, таким образом, третья стадия, третья фаза во взаимодействии человека и среды. Бумеранг воз­вращается. Потрясенная до основания бесцеремонным вмеша­тельством человека в свои законы, природа «мстит за себя» тем, что уже не обеспечивает в достаточной мере всех естественных

6—1733 161

условий его существования. Тем самым она вновь заставляет го­сударства и политиков считаться с собой'.

Согласно оценкам Института всемирной вахты, публикующе­го ежегодные доклады о состоянии мира, только за последние три десятилетия с лица Земли исчезло более 200 га лесов, тысячи видов животных и растений. Ежегодно истребляется не менее 17 млн. га леса и разрушается около 6 млн. га плодородных почв, теряющих в результате этого всякое сельскохозяйственное значе­ние. Огромных размеров достигло загрязнение воздушных и во­дных бассейнов, что наносит существенный ущерб здоровью жи­телей городских и сельских регионов.

Все это имеет самое непосредственное отношение к внутрен­ней и внешней политике. В наши дни уже во многих странах и на международном уровне существуют партии, выступающие за но­вые приоритеты в отношениях человека и среды, за альтернатив­ное использование природных ресурсов. Это усиливает полити­ческую борьбу, поскольку любая инициатива в данной области затрагивает интересы различных групп, влечет за собой новый взгляд на устоявшиеся ценности, влияет на властные отношения. Чтобы прекратить или уменьшить загрязнение окружающей сре­ды, требуются новые решения в области энергетической полити­ки, в способах производства и потребления. Возрастают издерж­ки производства, общественные расходы на структурные пере­стройки и т.п.

Соответственно, новые проблемы появляются и в сфере меж­дународных отношений. Сегодня огромная ответственность за нарушение экологического равновесия лежит на экономически развитых странах. Представляя лишь пятую часть населения пла­неты, они ежегодно производят более половины всех газовых вы­бросов в атмосферу, являющихся причиной «парникового эффек­та». Согласно Докладу ООН 1989 г. о социальной ситуации в мире, 70% скапливающихся в атмосфере и способствующих разруше­нию озонового слоя планеты хлорофтористоуглеводородных со­единений (CFC) связано с применением бытовых распылителей, производимых странами ОЭСР.

Однако значительным источником загрязнения природной среды являются и бедные страны. Экологические катастрофы, в частности, наводнения, вызываемые истреблением лесов и эро­зией почв, чаще и разрушительнее проявляются именно в бедных

' Следует отметить, что сегодня эти фазы взаимодействия человека со средой как бы сосуществуют: их проявление наблюдается не только в разных регионах плане­ты, но нередко и в рамках одной и той же страны.

странах. Экономически слаборазвитые страны не заинтересова­ны инвестировать в природоохранные программы, финансиро­вать очистные сооружения и т.п. С другой стороны, размещаю­щие здесь свои филиалы транснациональные предприятия и фир­мы также склонны использовать общую экономическую, соци­ально-политическую ситуацию и законодательство этих стран в целях экономии на природоохранных мерах, захоронения на их территориях отходов вредных производств и т.п.

Крупные природные катастрофы всегда имели значительные последствия в сфере международных отношений. Так «картофель­ный кризис» 1846 г. в Ирландии отразился не только на жизни этой страны, экономика которой перенесла необычайное потря­сение, а население жестоко пострадало от голода. Он вызвал мас­совую волну эмиграции из Ирландии в США, что стало феноме­ном огромного международного значения. В более недавний пе­риод наводнения и Тайфуны, обрушившиеся на Бенгальскую часть Пакистана, сыграли значительную роль в самом появлении на мировой арене нового государства — Бангладеш (22).

Нарастание экологических проблем и осознание их опасности для всего человечества привело к возникновению таких между­народных организаций как ФАО, ВОЗ, ЮНИСЕФ и др. В 1972 г. ООН принимает Программу мер в области окружающей среды. В последующие годы экологические проблемы стали предметом обсуждения многих международных конференций по «глобаль­ным рискам». Растет число межправительственных соглашений, призванных не только регистрировать нарушения экологическо­го равновесия, но создавать конкретные механизмы сотрудни­чества государств в деле сохранения окружающей среды и регу­лирования природных ресурсов.

Однако, как показывает практика международных отношений, дело это не простое и оно встречается с большими трудностями. Достаточно вспомнить так и не вступившее в силу соглашение 1982 г. в области морского права, трактовавшее природные ре­сурсы морских глубин как «общее достояние человечества», до­ходы от использования которого должны были направляться на развитие наиболее бедных стран. Фактически, не оправдала сво­их ожиданий и межправительственная Конференция, созыв ко­торой в июне 1992 г. был приурочен к 20-й годовщине Програм­мы ООН по окружающей среде. Главная проблема международ­ного сотрудничества состоит в том, что государства-партнеры должны находиться на сопоставимом уровне экономического раз­вития. Именно при этом условии они могут сблизить свои подхо­ды к выбору необходимых мер в области охраны природной сре-

б* 163

ды и выделить для этого необходимые средства. В противном случае кому-то придется пойти на большие, с его точки зрения, жертвы, что всегда достаточно трудно, особенно, если речь идет о государстве, которое не входит в число наиболее развитых. Труд­но представить себе, например, что Китай или Индия откажутся от использования работающих на угле тепловых электростанций лишь по той причине, что такое использование способствует увеличению парникового эффекта.

В целом же, масштабы новых императивов таковы, что геопо­литика перестает быть уделом отдельных государств. Если рань­ше она могла быть охарактеризована как «картографическое пред­ставление отношений между главными борющимися нациями» (23), то теперь этого уже недостаточно. Появляется необходи­мость согласованного взаимодействия всех членов международ­ного сообщества в выработке и реализации общепланетарной гео­политики, в основе которой лежали бы интересы спасения циви­лизации для будущих поколений.

Геополитика, бесспорно, оказала и продолжает оказывать вли­яние как на изучение международных отношений, так и на меж­дународную стратегию государств и их правительств. Рассматри­вая политическую историю США, П. Галлуа с основанием под­черкивает, что главным источником их могущества стало про­странство. Во-первых, расстояние, отделяющее их от Старого Света, позволило американцам отказаться от его законов, инсти­тутов, нравов и создать новое общество, защищенное удален­ностью и океаном. А, во-вторых, протяженность американского континента, явившаяся на первых порах источником опасности для эмигрантов, стимулировала авантюрный и предприниматель­ский дух их потомков и стала основой величия нации.

Подобные примеры помогают понять причины, благодаря которым теоретические изыскания X. Макиндера, Р. Челлена, К. Хаусхофера, Ф. Ратцеля, А. Мэхэна, Н. Спайкмена и др. осно­вателей и «классиков» геополитики, выдвинутые ими афоризмы для объяснения отношений между морскими и сухопутными государствами нашли отклик в политических кругах и генераль­ных штабах великих держав, предоставив «научную» базу их глобалистским амбициям (см. об этом: 18, р. 37—40). После вто­рой мировой войны отпечаток геополитических установок про­сматривается и в американской стратегии «сдерживания советс­кой экспансии», и в стремлении руководителей СССР к созда­нию и удержанию «санитарного кордона» к западу от его госу­дарственных границ, и в «доктрине Брежнева». В наши дни эле­менты геополитической идеологии проявляются не только в пла-

нах великих держав и их поведении на мировой арене, но и в экспансионистской политике региональных квазисверхдержав (на­пример таких, как Ирак или Турция), в соперничестве государств за стратегический или экономический контроль над территориями, расположенными далеко за пределами их национальных границ.

Признавая все это, необходимо, однако, видеть ограничен­ность геополитических объяснений (а тем более — прогнозов) мировых реалий. Даже при всей произвольности геополитичес­ких рамок анализа международной системы, эти рамки слишком

узки для их понимания.

Одним из центральных приемов, при помощи которых геопо­литика аргументирует свои выводы, является то, что Ив Лякост назвал в своей лекции «представлением» — в смысле воображе­ния, а также в том смысле, в каком актер, играющий в театре, представляет свой персонаж (24). Подобного рода эпистемологи-ческий прием достаточно широко применяется в социальных на­уках, более того — составляет важный этап в их развитии. Специ­фика геополитики, ее особенность состоит в том, что здесь «пред­ставление» очень часто принимает самодовлеющий характер, до­полняется фантастическими и мистическими рассуждениями и

предположениями.

Революция в средствах связи и транспорта, развитие инфор­матики и появление новейших видов вооружений радикально изменяют отношения человека и среды, представления о «боль­ших пространствах» и их роли, делают устаревшим и недостаточ­ным понимание силы и могущества государства как совокупнос­ти его пространственно-географических, демографических и эко­номических факторов. «Геополитический словарь» слишком об­разен, чтобы претендовать на научную строгость. Альтернативы «Север и Юг», «Запад и Восток», «Теллурократии и Талассокра-тии» слишком метафоричны, чтобы гарантировать от ложных пред­ставлений о поляризации «богатых» и «бедных», «развитых и цивилизованных» и «менее развитых, менее цивилизованных», «континентальных» (сухопутных) и морских («островных») госу­дарств и их союзов. Положения об исторически перманентном противостоянии «Рима» и «Карфагена», так же как об авторита­ризме и демократизме, имманентным, соответственно, сухопут­ным и морским державам (25) слишком категоричны, чтобы слу­жить достаточным методологическим ориентиром для понима­ния всех перипетий взаимодействия стран и народов в прошлом, настоящем и будущем. Концептуальные построения как класси­ков геополитики, так и ее современных приверженцев слишком произвольны, нередко фантастичны, а их аргументы слишком

малоубедительны перед контраргументами (впрочем, нередко столь же малоубедительными, что, однако, не говорит в пользу геопо­литики) их противников, чтобы исходить из них в понимании основных тенденций в эволюции мировой политики.

Сказанное особенно касается новейших тенденций, связан­ных с социализацией международных отношений, оттесняющих (хотя и не вытесняющих) государство с роли главного актора транс­граничных взаимодействий, во многом изменяющих приоритеты таких взаимодействий.

В связи с вышеизложенным, воздействие, которое оказывает на современную международную систему ее среда, выглядит до­статочно неоднозначным. Одним из результатов такого воздейст­вия является резкое возрастание взаимозависимости, интерна­ционализация всех сторон человеческого общения, внутриоб-щественных и международных отношений, интеграционные про­цессы, проявляющиеся как объективные, общемировые, а зна­чит, общесоциологические тенденции. Однако эти системообра-зующие факторы, ведущие к социализации международных от­ношений, стимулирующие становление своего рода глобального гражданского общества, сопровождаются неравномерным ростом производительных сил в различных странах, находящихся на раз­ных уровнях научно-технического, экономического, социального и политического развития. Сохраняются, а местами и растут на­ционально-государственная обособленность, политические про­тиворечия, столкновение экономических интересов различных стран, усиливающие напряжение в глобальной международной системе, подрывающие ее стабильность, увеличивающие ее кон­фликтный потенциал. Одновременно все более настоятельными становятся и многообразные формы международного сотрудни­чества, характерными проявлениями которого выступают интег­рационные процессы.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Easton D. The Political System. — N.Y., 1953.

2. Sprout H. & M. Environmental Factors in the Study of International Politics. // James N. Rosenau (Ed.). International Politics and Foreign Policy. - N.Y., 1969, p. 41-56.

3. Rassett В. & Stair H. World Politics. Menu for Choice. — San Francisco, 1981, p. 40.

4. Merle M. Sociologie des relations Internationales. — Paris., 1988, p. 122. 166

5. Sprout H. & M. Ал Ecological Paradigm tor the Study of International

Politics. Princeton. 1968, p. 14.

6. Singer D.J. The Global System and its Sub-System. A Developmental

View. - N.Y. 1971. p. 32.

7. Braillard Ph. Theorie des systemes et relations intemationales. Bruxel-

les. 1977, p. 128.

8. Modelski G. Agraria and industria. Two Models of the International

System. Princeton. 1961, p. 122.

9. Easton D. A. Framework for Political Analysis. — N.J. 1965, p. 66.

10. Lineage Politics. Essays on the Convergence of National and Inter­national System. Ed. by James N. Rosenau. — N.Y.; London, 1969, p. 45.

11. Young 0. A systemic Approach to International Politics. — Princeton,

1968, p. 24.

12. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года. //

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, 2-е изд., т.42, с. 116.

13. Aron R. Paix et Guerre entre les nations. — Paris, 1984, p. 398—399.

14. Samuel A. Nouveau paysage du rnonde. — Bruxelles. 1990, p. 109.

15. Badie В. Culture et politique. — Paris, 1993, p. 84.

16. Lacoste Y. Questions de la Geopolitique. — Paris, 1988.

17. Angel J. Questions dc la Gtopolitique. — Paris, 1936, p. 103.

18. Senarclens P. de. La politique intemationale. — Paris, 1992, p. 40.

19. Huntynger J. Introduction aux relations intemationales. — Paris, 1987,

p.134.

20. См. об этом: Badie В., Smouts M.-C. Le retoumement du Monde. Sociologie de la sc6ne Internationale. — Paris, 1992, p.237—239; Введение в социологию международных отношений. — M., 1992, с. 29—44.

21. Gallois P.M. Ceopolitique. Les voies de la puissance. — Paris, 1990.

22. См. об этом: Moreau Defarges Ph. Relations intemationales. Tome 2. Questions mondiales. — Paris, 1992, p. 378.

23. Harkavy R. Great Power Competition for Overseas Dases. The Geopo­litics of Access Diplomacy. — New York, 1982, p. 274.

24. Лекция была прочитана во французском колледже МГУ в ноябре

1992 года.

25. См. об этом: Гливаковский А. Сценарий «атлантистов».— «День»,

03.04.1993.

Глава VII

УЧАСТНИКИ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Наиболее употребительным термином, которым в науке о международных отношениях принято обозначать участников вза­имодействия на мировой арене, является термин «актор». В рус­ском переводе он звучал бы как «актер». И действительно, неко­торые зарубежные авторы иногда напоминают об этом его значе­нии. Так, Б. Рассет и X. Старр подчеркивают, что Шекспир пред­ставлял весь мир как большую сцену, а людей — ее актерами (1). Однако, учитывая, что значение термина «актер» в русском язы­ке является гораздо более узким, более конкретным, а также то, что в этом своем конкретном, узком значении (как лицо, испол­няющее заранее заданную роль другого персонажа) в науке о меж­дународных отношениях он практически не употребляется, в оте­чественной литературе принят термин «актор» (2).

«Актор» — это любое лицо, которое принимает активное учас­тие, играет важную роль, — пишут Ф. Брайар и М.-Р. Джалили. В сфере международных отношений, подчеркивают они, под акто­ром следует понимать любой авторитет, любую организацию, любую группу и даже любого индивида, способного играть опре­деленную роль, оказывать влияние (3).

Б. Рассет и X. Старр отмечают, что термин «актор» имеет це­лый ряд достоинств. Во-первых, он отражает широкий спектр взаимодействующих общностей и поэтому является достаточно всеобъемлющим. Во-вторых, используя его, мы делаем акцент на поведении общностей. Тем самым данный термин помогает понять существо общности, которая ведет себя определенным образом, предпринимает такие-то действия. Наконец, в-третьих, он помо­гает понять то, что разные актеры играют разные роли: некото­рые из них занимают авансцену и являются «звездами», тогда как другие остаются не более чем статистами или же членами хоро­вой группы. И тем не менее, все они участвуют в создании закон­ченного спектакля на мировой сцене (см.: 1, р. 72).

Социальная общность может рассматриваться как междуна­родный актор в том случае, если она оказывает определенное влияние на международные отношения, пользуется признанием со стороны государств и их правительств и учитывается ими при выработке внешней политики, а также имеет ту или иную сте­пень автономии при принятии собственных решений (4). Исходя из этого, становится ясным, что если все акторы являются участ­никами международных отношений, то не каждый участник мо­жет считаться международным актором. Организация, предпри­ятие или группа, имеющие какие-либо отношения с иностран­ными организациями, предприятиями или гражданами, далеко не всегда могут выступать в роли международных акторов. На­оборот, эту роль может выполнять отдельный человек, — напри­мер, такой, как всемирно известный правозащитник А. Д. Саха­ров, который, — благодаря тому авторитету, которым он пользо­вался как среди государственных руководителей многих стран, так и среди демократической общественности, — оказывал из­вестное влияние на отношение Запада к СССР.

Однако в данной связи возникают следующие вопросы. Во-первых, какие из разновидностей социальных общностей, взаи­модействующих на мировой арене, могут считаться типичными международными акторами? И, во-вторых, какова иерархия между типами международных акторов, или, иначе говоря, какой из них может рассматриваться как наиболее влиятельный, авторитетный и перспективный? Оба эти вопроса являются, хотя и в разной степени, предметом научных дискуссий, теоретических споров.

Гораздо больше согласия имеется по первому вопросу. Пред­ставители большинства теоретических направлений и школ счи­тают, что типичными международными акторами являются госу­дарства, а также международные организации и системы. Так, Мортон Каплан различает три типа международных акторов: на­циональный (суверенные государства), транснациональный (ре­гиональные международные организации: например, НАТО) и универсальный (всемирные организации: например, ООН) (5). М. Мерль в качестве типичных международных акторов рассмат­ривает государства, международные организации и транснацио­нальные силы (например, мулътинациональные фирмы, а также мировое общественное мнение) (6). Брайар и М.-Р. Джалили до­бавляют к этим трем типам еще один — так называемых потен­циальных акторов (таких, как национально-освободительные дви­жения, региональные и локальные общности: например, Евро­пейский Совет коммун. Европейская Конференция местных ор­ганов власти) (см.: 3). Д. Розенау считает основными междуна­родными акторами государства, подсистемы (например, органы местной администрации, обладающие определенной автономией

в международной сфере), транснациональные организации (та­кие, как, например, кампания по производству микросхем «Ев­ропейские кремниевые структуры», существующая вне пределов государственной юрисдикции), когорты (например, этнические группы, церкви и т.п.), движения (7).

Вместе с тем, из приведенных примеров видно, что указанное согласие относительно основных типов международных акторов касается прежде всего государства и межгосударственных (меж­правительственных) организаций. Что же касается вопроса о других участниках международных отношений, то он остается предметом теоретических расхождений. Однако гораздо более серьезные дискуссии ведутся по вопросу о том, какому типу ак­тора следует отдавать предпочтение при анализе международных отношений.

Как мы уже видели, для представителей политического реа­лизма нет сомнений в том, что государство является главным, решающим, если не единственным актором международных отно­шений. Это касается всех разновидностей политического реализ­ма, хотя одни из них опираются в своей аргументации преиму­щественно на политические возможности государства (Г. Мор-гентау), другие делают акцент на его социальную сферу (Р. Арон), третьи аппелируют к экономическому потенциалу (Ж. Бертэн).

Более гибкой выглядит точка зрения представителей модер­нистского направления. Смещая акцент на функционирование международных отношений, опираясь на системный подход, мо­делирование, количественные методы в их изучении и т.п., пред­ставители модернизма не ограничиваются исследованием пове­дения государств, вовлекая в научный оборот проблемы, связан­ные с деятельностью международных организаций, международ­но-политическими последствиями экономической экспансии ТНК и т.п. Вместе с тем, во-первых, чаще всего вопрос о приоритет­ности того или иного международного актора является для них второстепенным. А, во-вторых, многие представители данного, чрезвычайно гетерогенного направления близки либо к полити­ческому реализму (М. Каплан, К. Райт), либо к другим теорети­ческим школам, например, таким, как транснационализм и гло-бализм.

Согласно теоретикам транснационализма или взаимозависи­мости (Р. Кооохейн, Д. Най, Э. Скотт, С. Креснер и др.), одной из характерных особенностей современного этапа в эволюции международных отношений является тот вызов, который броса­ют позициям государств международные неправительственные ор­ганизации, мультииациональные фирмы и корпорации, экологи­ческие движения и т.п. По мере роста числа международных сде­лок позиции государств в мировой политике ослабевают, и, на-

против, усиливается роль и значение частных субъектов между­народных отношений (8). «Глобалисты» (Д. Бартон, С. Митчел и др.) идут еще дальше, представляя мир в виде гигантской много­слойной паутины взаимных связей, соединяющих вместе государ­ства и негосударственных акторов, из которой никто не может выбраться (9). Вместе с тем «транснационалисты» остались до­статочно лояльными по отношению к политическому реализму и, следовательно, к его трактовке государства как главного между­народного актора (10). Что же касается «глобалистов», то они име­ют тенденцию принижать значение понятия «международный ак­тор» в пользу показа тенденций глобальной взаимозависимости (11).

В неомарксистских концепциях международных отношений (И. Валлерстайн, С. Амин, А. Франк) главное внимание уделяет­ся таким понятиям, как «миросистема» и «мироэкономика», го­сударство же является лишь удобным институциональным по­средником господствующего в международном масштабе класса, призванным обеспечить его доминирование над мировым рын­ком (12).

Каждое из указанных теоретических направлений и школ от­ражает ту или иную сторону реальности международных отноше­ний. Однако для того, чтобы судить о том, насколько верно такое отражение, необходимо получить более полное представление об особенностях существа и функционирования основных участни­ков взаимодействий на мировой арене.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: