Деревенский мальчик Ендрик.

Уже ходит. Держась рукой за дверной переплет, осторожно перелезает из избы через порог в сени. Из сеней по двум каменным ступенькам ползет на четвереньках. Перед хатой встретил кота: поглядели друг на друга и разошлись. Споткнулся о грядку, остановился, смотрит. Нашел палочку, сел, роется в песке. Рядом лежит картофельная кожура, берет ее в рот, во рту полно песка, скривился, плюет, бросает. Снова на ногах, бежит навстречу собаке, собака грубо опрокидывает его. Скривил губки, вот-вот заплачет, нет: что-то вспомнил, тянет метлу. Мать идет по воду, уцепился за юбку и бежит уже уверенней. Группа старших детей, у них тележка - смотрит; его отогнали, встал в сторонке - смотрит. Два петуха дерутся - смотрит. Его посадили в тележку, везут, опрокинули. Мать зовет его. Так проходит первая половина из шестнадцати часов дня. Никто не говорит ему, что он еще маленький, он сам чувствует, что ему не под силу. Никто не говорит ему, что кот может оцарапать, что он не умеет еще спускаться по ступенькам. Никто не запрещает играть со старшими детьми. "По мере того, как Ендрик подрастал, все дальше от хаты уходили дороги его странствий"(Виткевич).

Частенько ошибается, падает - ну что же, набивает шишки, гордится шрамами.

Нет, нет, я вовсе не хочу заменить излишек опеки полным ее отсутствием.

Я только хочу отметить, что годовалый ребенок в деревне уже живет, тогда как у нас зрелый юноша еще только входит в жизнь. Помилуйте, да когда же он жить-то начнет?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: