САМОУБИЙСТВО УЧЕНОГО В ОТЕЛЕ МЕЖДУНАРОДНОГО АЭРОПОРТА БУЭНАС‑ЙЕРБАСА

Выдающийся британский ученый доктор Руфус Сиксмит был найден мертвым в своем номере в отеле «Бон вояж» международного аэропорта Буэнас‑Йербаса, после того как покончил с собой. Доктор Сиксмит, бывший председатель Всемирной атомной комиссии, на протяжении десяти месяцев был привлечен Приморской корпорацией в качестве консультанта при сооружении новейшего высококлассного коммунального предприятия на острове Суоннекке рядом с Буэнас‑Йербасом. Известно, что в течение всей жизни он страдал от клинической депрессии, а последнюю неделю перед смертью ни с кем не общался. Мисс Фэй Ли, пресс‑секретарь Приморской корпорации, сказала: «Безвременная смерть профессора Сиксмита является трагедией для всего международного научного сообщества. Мы, работающие в научном городке Приморской корпорации на острове Суоннекке, чувствуем, что потеряли не только своего глубокоуважаемого коллегу, но и близкого друга. Передаем сердечные соболезнования его семье и многочисленным друзьям. Нам его будет очень не хватать». Тело доктора Сиксмита, найденное служителями отеля с единственной огнестрельной раной в голове, будет отправлено домой для погребения в его родной Англии. Медицинский эксперт полиции Буэнас‑Йербаса подтвердил отсутствие каких‑либо подозрительных обстоятельств вокруг этого инцидента.

– Итак, – ухмыляется Джейкс, – теперь твое разоблачение века похерено?

У Луизы покалывает кожу, а в ушах стучит так, что больно.

– Кранты. – Джейкс закуривает сигарету. – Близко подобралась?

– Он не мог бы, – Луиза путается в словах, – он не стал бы этого делать.

Джейкс приблизительно изображает вежливость.

– Похоже, он все‑таки сделал это, Луиза.

– Никто не кончает с собой, если должен исполнить миссию.

– Может, если миссия сводит его с ума.

– Он был убит, Джейкс.

Джейкс силится прогнать со своего лица выражение «опять двадцать пять».

– Кем?

– Приморской корпорацией, разумеется.

– А! Своим работодателем. Само собой. А мотив?

Луиза заставляет себя говорить спокойно и не обращать внимания на насмешливое предубеждение Джейкса.

– Он написал доклад о типе реактора, разработанного на Суоннекке «Би», «ГИДРА». Планы на блок «Си» ждут одобрения Федеральной энергетической комиссии. Когда они будут одобрены, Приморская корпорация может получить лицензию на поставки как внутри страны, так и за рубежом. Одни только правительственные контракты дадут десятки и десятки миллионов долларов прибыли ежегодно. Роль Сиксмита заключалась в том, чтобы дать проекту свою санкцию, но он не прочел сценарий и указал на фатальные ошибки конструкции. В свою очередь, Приморская корпорация похоронила доклад и отрицает его существование.

– А что сделал твой доктор Сиксмит?

– Он готовился выступить публично. – Луиза хлопнула рукой по газете. – Вот чего стоила ему правда.

Джейкс протыкает колышущийся купол желтка ломтиком обжаренного хлеба.

– Ты, э‑э, знаешь, что скажет Грелш?

– «Неоспоримые улики», – говорит Луиза тоном врача, выносящего диагноз. – Слушай, Джейкс, не скажешь ли Грелшу… просто скажи, что мне надо кое‑куда поехать.

Управляющий отеля «Бон вояж» с утра пребывает в дурном настроении.

– Нет, вы не можете увидеть его номер! Все следы инцидента удалил специалист по чистке ковров. Которому, добавлю, нам пришлось заплатить из собственного кармана! И вообще, к какому разряду вампиров вы принадлежите? Вы репортерша? Охотница за привидениями? Романистка?

– Я, – Луиза Рей содрогается от неизвестно откуда идущих рыданий, – его племянница, Меган Сиксмит.

Некая матриархиня с каменным выражением лица заключает плачущую Луизу в объятия, прижимая ее к своему гороподобному бюсту. Случайные свидетели бросают на управляющего уничтожающие взгляды. Тот бледнеет и пытается возместить ущерб.

– Пожалуйста, пройдемте в заднюю комнату, я дам вам…

– Стакан воды! – отрубает матриархиня, отбивая в сторону его руку.

– Венди! Воды! Пожалуйста, вот сюда, почему бы вам…

– Во имя человеколюбия, стул! – Матриархиня поддерживает Луизу в затемненной боковой комнате конторы.

– Венди! Стул! Немедленно!

Союзница Луизы стискивает руки.

– Давай, милая, давай, облегчи свою душу, я слушаю. Меня зовут Дженис, я из Эсфигменоу, штат Юта, и вот мой рассказ. Когда мне было столько, сколько теперь тебе, я была одна в доме и спускалась по ступенькам из детской моей дочери, и там на площадке лестницы стояла моя мать. «Ступай, посмотри, как там ребенок», – сказала она. Я объяснила матери, что проверяла минуту назад, что девочка крепко спит. Голос у матери стал ледяным. «Не спорь со мной, юная леди, ступай и посмотри, как там ребенок, немедленно!» Звучит безумно, но лишь тогда я вспомнила, что мать моя умерла в предыдущий День благодарения. Но я бросилась вверх и увидела, что моя дочь задыхается: шнур от полога обернулся вокруг ее шеи. Тридцать секунд, и все было бы кончено. Ну, теперь понимаешь?

Луиза смаргивает с глаз слезы.

– Понимаешь, милая? Они отдаляются, но не уходят насовсем.

Возвращается запыхавшийся управляющий с коробкой для обуви в руках.

– Боюсь, комната вашего дядюшки занята, но горничная нашла вот эти письма – они были вложены в Библию. На конвертах – его имя. Естественно, я собирался переправить их вашей семье, но, поскольку вы здесь…

Он вручает ей стопку из девяти побуревших от времени конвертов, на каждом из которых повторяется адрес: «Для передачи Руфусу Сиксмиту, эсквайру, Колледж Кая, Кембридж, Англия». На одном из них совсем свежее пятно от пакетика с чаем. Все они сильно помяты и торопливо разглажены.

– Благодарю вас, – говорит Луиза, сначала едва слышно, но затем тверже. – Дядя Руфус очень дорожил своей перепиской, и теперь это все, что мне осталось от него на память. Я больше не отниму у вас ни минуты. Простите, что я так расстроилась и не сумела с собой совладать.

Облегчение управляющего более чем ощутимо.

– Вы очень необычная личность, Меган, – заверяет Луизу Дженис из Эсфигменоу, штат Юта, когда они прощаются в вестибюле отеля.

– Вы тоже очень необычная личность, Дженис, – отвечает Луиза и возвращается на парковочный уровень, проходя в десяти ярдах от ячейки номер 909.

Не прошло и минуты, как Луиза Рей вернулась в редакцию «Подзорной трубы», а Дом Грелш уже ревет, перекрывая болтовню в отделе новостей:

– Мисс Рей!

Джерри Нуссбаум и Рональд Джейкс отрывают взгляды от своих столов, глядят на Луизу, потом друг на друга и отчетливо произносят:

– Ой!

Луиза кладет письма Фробишера в ящик стола, запирает его и идет в кабинет Грелша.

– Дом, прости, что я не смогла присутствовать на планерке, я…

– Избавь меня от этих женских отговорок. Закрой дверь.

– У меня нет привычки прибегать к отговоркам.

– А привычка присутствовать на планерках у тебя есть? Тебе за это платят.

– Мне также платят за отслеживание своих материалов.

– Стало быть, ты бросилась на место преступления? Не нашла ли ты улик, ускользнувших от копов? Может быть, послание кровью, на кафеле? «Это сделал Альберто Гримальди»?

– Неоспоримые улики только в том случае неоспоримы, когда ты надорвешь себе спину, до них докапываясь. Мне сказал это один редактор по имени Дом Грелш.

Грелш пристально на нее смотрит.

– У меня есть нить, Дом.

– У тебя есть нить.

«Я не могу раздавить тебя логикой и не могу тебя одурачить, я могу лишь зацепить твое любопытство».

– Я звонила в участок, где занимаются делом Сиксмита.

– Нет никакого дела! Это было самоубийство! Если только речь не идет о Мэрилин Монро, то самоубийства тиражей не увеличивают. Слишком унылая тема.

– Выслушай меня. Зачем Сиксмит купил билет на самолет, если в тот же день собирался пустить себе пулю в висок?

Грелш разводит руками, показывая размер своего неверия в то, что он вообще участвует в этом разговоре.

– Внезапное решение.

– Тогда почему у него была отпечатанная на машинке – хотя самой машинки не было – записка о самоубийстве? Он что, подготовил ее заранее и ждал, когда его посетит это внезапное решение?

– Я не знаю! Мне наплевать! Что меня волнует, так это необходимость сдать номер в четверг вечером, спор с печатниками, грядущая забастовка почтовиков и Оджилви, держащий над моей головой… чей бишь там?.. меч. Проведи спиритический сеанс и спроси у Сиксмита сама! Сиксмит был ученым. У ученых неустойчивая психика.

– Мы с ним на полтора часа застряли в лифте. Он был хладнокровен, как рыба. Слово «неустойчивый» к нему совершенно не клеится. И еще одно. Он застрелился – предположительно – с помощью самого бесшумного пистолета, имеющегося на рынке. Это «роучфорд» тридцать четвертого калибра со входящим в комплект глушителем. Заказать можно только по каталогу. К чему ему было об этом беспокоиться?

– Так. Копы не правы, медэксперт не прав, все не правы, кроме Луизы Рей, лучшей из желторотых журналисточек, чья необычайная проницательность позволяет ей заключить, что всемирно известный числовод был убит только потому, что указал на несколько изъянов конструкции ядерного реактора в некоем отчете, само существование которого никто не подтверждает.

– Отчасти. Вероятнее всего, полицейские не случайно пришли к выводам, удобным для Приморской корпорации. Их к этому подтолкнули.

– Ну конечно, коммунальная компания покупает полицейских! Какой же я болван!

– Учитывая дочерние предприятия, Приморская корпорация – десятая по величине в Штатах. При желании они могут купить Аляску. Дай мне время до понедельника.

– Нет! За тобой обзоры этой недели и, да, материал по кулинарии.

– Если бы Боб Вудворд сказал тебе, что заподозрил президента Никсона в том, что тот отдал приказ взломать офисы своих политических противников {65}, и записал это на пленку, сказал бы ты ему: «Боб, милый, забудь об этом, мне нужно восемьсот слов о сервировке салатов»?

– Не смей выдавать мне эту арию: я‑разъяренная‑феминистка.

– Тогда ты не выдавай мне арию: слушай‑я‑занимаюсь‑этим‑тридцать‑лет! Одного Джерри Нуссбаума в этом здании более чем достаточно.

– Ты втискиваешь реальность восемнадцатого размера в предположение размера одиннадцатого. Это погубило многих отличных журналистов. Многих и многих.

– До понедельника! Я раздобуду копию доклада Сиксмита.

– Обещания, которых ты не можешь исполнить, не являются твердой валютой.

– У меня нет никакой другой валюты, кроме как встать на колени и умолять тебя. Ну же! Дом Грелш не станет сворачивать журналистские расследования только потому, что они не окупаются на следующее же утро. Папа говорил мне, что ты был едва ли не самым смелым репортером из всех, кто работал где‑либо в середине шестидесятых.

Грелш поворачивает свое кресло и устремляет взгляд поверх Третьего авеню.

– Черта лысого он это говорил!

– Еще как говорил! Это разоблачение в шестьдесят четвертом насчет фондов избирательной кампании Росса Зинна. Ты навсегда вышвырнул из политики этого апостола белого превосходства, от которого у всех кровь стыла в жилах. Отец назвал тебя упрямым, неустрашимым и неутомимым. Дело Росса Зинна потребовало нервов, пота и времени. Я обойдусь своими нервами и своим потом, единственное, о чем я прошу, это немного времени.

– Ввязывать сюда своего отца было грязным трюком.

– Журналистика требует грязных трюков.

Грелш гасит сигарету и закуривает другую.

– В понедельник, с изысканиями Сиксмита, и доказательства, Луиза, должны быть ураганной силы, с именами, источниками, фактами. Кто уничтожил отчет, и почему, и каким образом Суоннекке «Би» станет Хиросимой для Южной Калифорнии. Кое‑что еще. Если ты добудешь улики в пользу того, что Сиксмит был убит, мы, прежде чем это печатать, отправимся в полицию. Я не хочу, чтобы под сиденье моей машины заложили динамит.

– «Все факты без прикрас и страха».

– Держись этого.

Когда Луиза садится за свой стол и вынимает спасенные письма Сиксмита, Нэнси О’Хаган изображает на лице некоторую приятность.

Грелш в своем кабинете колотит по боксерской груше.

– Упрямый!

Хрясть!

– Неустрашимый!

Хрясть!

– Неутомимый!

Редактор видит, как его отражение насмехается над ним.

Звуки сефардского романса, сочиненного до изгнания евреев из Испании, заполняют музыкальный магазин «Забытый аккорд» на северо‑западном углу Спиноза‑сквер и Шестой авеню. У телефона хорошо одетый человек, бледноватый для этого загорелого города, повторяет вопрос.

– Секстет «Облачный атлас»… Роберт Фробишер… По правде сказать, я о нем слышал, хотя никогда не держал в руках настоящего оттиска… Фробишер был вундеркиндом, он умер как раз на взлете… Позвольте мне посмотреть, у меня тут список от дилера в Сан‑Франциско, специализирующегося по раритетам… Фрэнк, Фицрой, Фробишер… Так, вот и он, есть даже небольшое примечание… Сделано всего пятьсот отпечатков… в Голландии, перед войной, ну и ну, неудивительно, что это такая редкость… У дилера есть копия с ацетата, выпущенная в пятидесятых… разорившейся французской фирмой. Да уж, не пластинка, а поцелуй смерти… Я попробую, месяц назад «Облачный атлас» у него был, но никаких гарантий по качеству звучания, и должен предупредить, что обойдется это недешево… Здесь указано… сто двадцать долларов… плюс наши десять процентов комиссионных, что составляет… Да? Хорошо, я запишу ваше имя… Рей кто? О, мисс Р‑Е‑Й, простите, пожалуйста. Обычно мы просим задаток, но у вас такой честный голос… Через несколько дней. Будем вас ждать.

Продавец записывает, что ему надлежит сделать, затем возвращает иглу к началу «¿Por qué lloras blanca niña?» [36], опускает ее на мерцающий черный винил и грезит о еврейских пастухах, перебирающих струны своих лир на освещенных звездами склонах Иберийских холмов.

Луиза Рей не замечает запыленного черного «шевроле», едущего рядом, когда входит в свой многоквартирный дом. Билл Смок за рулем «шевроле» запоминает адрес: 108, «Тихоокеанский Эдем».

За последние полтора дня Луиза дюжину раз перечитывала письма Сиксмита. Они не дают ей покоя. Университетский друг Сиксмита, Роберт Фробишер, написал эту серию посланий летом 1931 года, когда надолго задержался в некоем бельгийском шато. Беспокоит Луизу не тот нелестный свет, который они проливают на уступчивого юного Руфуса Сиксмита, но ослепительно яркие образы тех мест и людей, что вызываются из небытия этими письмами. Образы настолько живые, что она может назвать их только воспоминаниями. Прагматичной дочери журналиста надлежит, что она и делает, объяснять эти «воспоминания» работой воображения, чрезмерно обостренного недавней смертью отца, но деталь в одном из писем сбросить со счетов невозможно. Роберт Фробишер упоминает о родимом пятне в форме кометы между своей лопаткой и ключицей.

«Я просто не верю в эту чепуху. Я просто не верю. Не верю».

Строители обновляют вестибюль «Тихоокеанского Эдема». Пол устлан большими листами бумаги, электрик проверяет проводку, молотят невидимые молотки. Прораб Малькольм, увидев Луизу, кричит ей:

– Эй, Луиза! Минут двадцать назад в твою квартиру пробежал какой‑то незваный гость!

Но слова его тонут в грохоте дрели, он говорит по телефону с кем‑то из мэрии о кодовых замках, да и в любом случае Луиза уже вошла в лифт.

– Сюрприз, – сухо говорит Хэл Броди, застигнутый за тем, что снимает с полок Луизы книги и пластинки, препровождая их в свою спортивную сумку. – Эй, – говорит он, чтобы скрыть укол вины, – ты так коротко постриглась.

Луиза не очень удивлена.

– Разве все брошенные женщины не делают то же самое?

Хэл издает гортанный щелкающий звук.

– Стало быть, День Рекламаций, – говорит Луиза, злясь на самое себя.

– Почти завершен. – Хэл отряхивает с ладоней воображаемую пыль. – Вот это избранное Уоллеса Стивенса {66} – оно твое или мое?

– Его нам подарила Фиби на Рождество. Позвони Фиби. Пусть она решает. Или вырви нечетные страницы и оставь мне четные. Это похоже на взлом. Мог бы и позвонить.

– Я звонил. Кроме твоего автоответчика, ничего. Выброси его, если никогда не слушаешь.

– Что за глупости, он стоит целое состояние. Итак, что же привело тебя в город, кроме любви к модернистской поэзии?

– Поиски натуры для «Старски и Хатча».

– Старски и Хатч не живут в Буэнас‑Йербасе.

– Старски похищает Триада западного побережья. Будет перестрелка на здешнем мосту Бей‑бридж, а еще у нас сцена погони – Дэвид и Пол бегут по крышам автомобилей в час пик {67}. Согласовать это с транспортной полицией – немаленькая головная боль, но нужна реальная местность, иначе мы лишимся всякого подобия художественной целостности.

– Эй, «Blood on the Tracks»[37] {68} ты не заберешь.

– Это моя пластинка.

– Теперь уже нет. – Луиза не шутит.

Броди с ироничным почтением вынимает пластинку из спортивной сумки.

– Слушай, мне было так жаль услышать о твоем отце.

Луиза кивает, чувствуя прилив горя и ожесточение.

– Да.

– Наверное, это было… своего рода облегчение.

«Точно, но только те, кто понес утрату, могут на самом деле об этом говорить». Луиза сопротивляется соблазну сказать что‑нибудь едкое. Она вспоминает, как ее отец поддразнивал Хэла: «телемальчик». «Я не стану плакать».

– Значит, у тебя все в порядке?

– Да, все отлично. А ты как?

– Тоже отлично. – Луиза глядит на новые бреши на своих старых полках.

– Работа хорошая?

– Отличная. – «Избавь нас обоих от нашего ничтожества». – Полагаю, у тебя есть ключ, который принадлежит мне.

Хэл застегивает «молнию» спортивной сумки, выуживает ключ из кармана и роняет ей в ладонь. Напыщенным жестом, чтобы подчеркнуть символизм данного акта. Луиза улавливает незнакомый запах лосьона после бритья и воображает себе ее, брызгавшую на него этим утром. «И рубашки этой два месяца назад у него не было». Ковбойские башмаки они покупали вместе, в день концерта Сеговии {69}. Хэл переступает через пару грязных теннисных туфель Хавьера, и Луиза видит, что он обдумывает, как бы лучше пройтись насчет ее нового мужчины. Вместо этого он просто роняет:

– Ну что ж, пока.

«Пожать ему руку? Обнять?»

– Угу.

Дверь закрывается.

Луиза накидывает цепочку и заново проигрывает встречу. Она включает душ и раздевается. Зеркало в ванной наполовину скрыто полкой с шампунями, кондиционерами, коробкой гигиенических салфеток, кремами для кожи и подарочным мылом. Луиза сдвигает все это в сторону, чтобы яснее видеть родимое пятно между своей лопаткой и ключицей. Встреча с Хэлом также отодвинута. «Совпадения случаются постоянно». Но оно неоспоримо имеет форму кометы. Зеркало затуманивается. «Факты – вот твой хлеб и твое масло. Родимые пятна могут выглядеть как угодно, не только как кометы. Ты все еще расстроена папиной смертью, вот и все». Журналистка ступает под душ, но в своем воображении расхаживает по коридорам шато Зедельгем.

Лагерь протестующих против строительства АЭС на острове Суоннекке находится на материке, между побережьем и болотистой лагуной. По ту сторону лагуны тянутся акры цитрусовых садов, поднимающихся к засушливым холмам. Шалаши, раскрашенные во все цвета радуги фургоны обитателей лагеря и трейлерные домики выглядят как нежелательные дары, выброшенные Тихим океаном. Надпись на натянутом полотнище провозглашает: «ПЛАНЕТА ПРОТИВ ПРИМОРСКОЙ КОРПОРАЦИИ». На дальней стороне моста стоят корпуса Суоннекке «Эй», подрагивающие, словно Утопия в лунном мираже. Загорелые белые малыши плещутся в ленивых волнах на мелководье; бородатый апостол стирает в тазу рубашку; двое по‑змеиному гибких подростков целуются в траве, покрывающей дюны.

Луиза запирает свой «фольксваген» и через заросли кустарника проходит к лагерю. Вдали гудят сельскохозяйственные машины. К ней приближаются несколько обитателей, но настроены они явно не дружественно.

– Ну? – с вызовом произносит мужчина с ястребиным лицом коренного американца.

– Я полагала, что это общественная парковка.

– Вы предполагали неверно. Она частная.

– Я журналистка. Надеялась проинтервьюировать нескольких из вас.

– На кого вы работаете?

– На журнал «Подзорная труба».

Тучи немного расходятся.

– Не написать ли вам о последних приключениях носа Барбры Стрейзанд? – говорит индеец и сардонически добавляет: – Без обид.

– Ладно, простите, я не из «Геральд трибьюн», но почему бы не дать мне попробовать? Небольшой положительный отзыв мог бы сослужить вам добрую службу, если только вы не рассчитываете на полном серьезе сорвать строительство атомной бомбы замедленного действия по ту сторону этой полоски воды, просто размахивая плакатами, бренча на гитарах и распевая песни протеста. Без обид.

Какой‑то южанин ворчит:

– Дамочка, да они из вас так и прут.

– Интервью окончено, – говорит коренной американец. – Уматывайте отсюда.

– Не беспокойся, Мильтон. – На ступеньке своего трейлера стоит пожилая женщина, беловолосая и краснолицая. Я с ней поговорю.

Из‑за хозяйки выглядывает аристократичная собака нечистых кровей. Ясно, что слово этой женщины весомо, потому что все остальные расходятся без малейших возражений.

Луиза приближается к трейлеру.

– Поколение любви и мира?

– Семьдесят пятый не идет ни в какое сравнение с шестьдесят восьмым. У Приморской корпорации имеются осведомители в наших рядах. На прошлые выходные власти хотели расчистить это место для важных персон, и пролилась кровь. Это дало полиции повод для ряда арестов. Боюсь, в результате развивается паранойя. Входите. Меня зовут Хестер Ван Зандт.

– Я очень надеялась встретиться с вами, доктор, – говорит Луиза.

Часом позже Луиза скармливает свой огрызок яблока кроткой собаке Хестер Ван Зандт. Увешанный книжными полками кабинет Ван Зандт столь же аккуратен, сколь хаотичен кабинет Грелша. Хозяйка завершает рассказ:

– Конфликт между корпорациями и активистами – это конфликт между наркотическим опьянением и памятью. У корпораций есть деньги, власть и влияние. Наше единственное оружие – это возмущение общественности. Возмущение блокировало строительство Юкатанской дамбы, вынудило уйти в отставку Никсона и, отчасти, положило конец зверствам во Вьетнаме. Но возмущение слишком неуклюжая махина, чтобы его производить и им управлять. Во‑первых, необходимы тщательные исследования; во‑вторых, широкая осведомленность об их результатах: только если она достигает критической массы, общественное возмущение взрывается и начинает действовать. Любую из стадий легко саботировать. Альберто Гримальди по всему миру могут препятствовать исследованиям, погребая правду в комитетах, притупляя ее и искажая, а также запугивая исследователей. Они могут препятствовать осведомленности, приобретая телевизионные станции, выплачивая «гостевые гонорары» ведущим авторам или попросту скупая средства массовой информации. Пресса – и я имею в виду не только «Вашингтон пост» – вот где ведут свои гражданские войны демократические страны.

– И поэтому вы спасли меня от Мильтона и его собратьев?

– Я хотела предоставить нам правду, какой она нам видится, чтобы вы могли, по крайней мере, сделать осознанный выбор, какую сторону поддерживать. Напишете пасквиль о Новых Плясках бойцов Зеленого фронта в их миниатюрном Вудстоке {70} – и тем самым подтвердите все предрассудки республиканцев и погребете правду немного глубже. Напишете об уровне радиации в морских продуктах, о пределах «безопасного» загрязнения, устанавливаемых теми, кто загрязняет, о политике правительства, покупаемой с молотка дотациями на избирательные кампании, и о частной полиции Приморской корпорации – и тем самым на какую‑то долю градуса приблизите температуру общественной осведомленности к точке возгорания.

– Руфус Сиксмит – вы с ним были знакомы? – спрашивает Луиза.

– Конечно была, упокой Господь его душу.

– Мне следовало бы поставить вас по разные стороны… или нет?

Ван Зандт кивает, довольная тактикой Луизы.

– Я познакомилась с ним в начале шестидесятых в округе Колумбия, в одном мозговом комитете, связанном с Федеральной комиссией по энергетике. Я перед ним благоговела! Еще бы – нобелевский лауреат, ветеран Манхэттенского проекта…

– Может быть, вам известно что‑нибудь о написанном им отчете, осуждающем реактор «ГИДРА‑зеро» и требующем демонтажа Суоннекке «Би»?

– Доктор Сиксмит? Вы абсолютно уверены?

– «Абсолютно уверена»? Нет. «Чертовски сильно уверена»? Да.

Черты Ван Зандт заостряются.

– Боже мой, если бы только Зеленый фронт мог раздобыть копию… – Она нахмуривается. – Если доктор Сиксмит написал разгромный отчет о реакторе «ГИДРА‑зеро» и угрожал предать его гласности… что ж, тогда я больше не верю, что он застрелился.

Луиза замечает, что обе они говорят шепотом. Она задает вопрос, воображая, что это спрашивает Грелш:

– Не отдает ли это паранойей – считать, что Приморская корпорация могла бы убить человека ранга Сиксмита только затем, чтобы избежать негативной рекламы?

Ван Зандт снимает с полки пробкового дерева фотографию женщины лет шестидесяти пяти.

– Вот вам пример. Марго Рокер.

– Недавно я видела это имя на плакате.

– Марго является активисткой Зеленого фронта с той поры, как Приморская корпорация купила остров Суоннекке. Эта земля принадлежит ей, и она разрешила нам сидеть тут шипом в боку у корпорации. Полтора месяца назад на ее бунгало – в двух милях отсюда – напали грабители. Денег у Марго нет. Только несколько клочков земли, с которыми она отказывается расстаться, как бы ни обольщала ее Приморская корпорация. Грабители избили ее до потери чувств и бросили умирать, но ничего не взяли. В строгом смысле слова это не убийство, потому что Марго до сих пор в коме, так что полиция склоняется к версии плохо спланированного ограбления с неудачным концом.

– Неудачным для Марго.

– И чертовски удачным для Приморской корпорации. Ее семью засыпают медицинскими счетами. Прошло несколько дней после нападения, и компания по торговле недвижимостью из Лос‑Анджелеса, «Открытая перспектива», обращается к двоюродному брату Марго с предложением купить эти несколько акров прибрежных кустарников по цене в четыре раза выше рыночной стоимости. Для создания частного заповедника. Так что я попросила Зеленый фронт навести кое‑какие справки об «Открытой перспективе». Она была зарегистрирована всего пару месяцев назад, и угадайте‑ка, кто возглавляет список корпоративных вкладчиков? – Ван Зандт указывает подбородком в сторону острова Суоннекке.

Луиза взвешивает все услышанное.

– Я буду держать вас в курсе, Хестер.

– Очень на это надеюсь.

Альберто Гримальди испытывает удовольствие, когда проводит в своем кабинете на Суоннекке внеплановые брифинги по безопасности с участием Билли Смока и Джо Нейпира. Ему нравится степенное поведение обоих мужчин, так контрастирующее со свойственной просителям и свите придворных манерой лебезить. Нравится отправлять свою секретаршу в приемную, где главы компаний, руководители профсоюзов и правительственные чиновники вынуждены томиться в ожидании, лучше всего – часами, и слышать, как она говорит: «Билл, Джо, сейчас у мистера Гримальди есть окно для вас». Смок и Нейпир дают Гримальди возможность тешить эту черту характера, роднящую его с Дж. Эдгаром Гувером {71}. О Нейпире он думает как о непреклонном бульдоге, чье детство, проведенное в Нью‑Джерси, наложило на него отпечаток, не смягченный и тридцатью годами жизни в Калифорнии; Билл же Смок – это давнишний его знакомец, готовый пройти сквозь стены, этику и законность, чтобы выполнить волю своего хозяина. Сегодняшняя встреча усилена присутствием Фэй Ли, вызванной Нейпиром для последнего пункта их неписаной повестки дня: журналистка по имени Луиза Рей собирается посетить в эти выходные остров Суоннекке – представляет она угрозу для безопасности или нет?

– Итак, Фэй, – говорит Гримальди, балансируя на краю своего стола, – что нам о ней известно?

Фэй Ли говорит, словно читая невидимую шпаргалку:

– Репортер «Подзорной трубы» – полагаю, все мы знаем, что это такое? Двадцать шесть лет, честолюбива, ближе к либералам, чем к радикалам. Дочь известного зарубежного корреспондента Лестера Рея, недавно умершего. Мать повторно вышла замуж за архитектора после дружественного развода семь лет назад, живет в пригороде Буэнас‑Йербаса – Юингс‑вилле. Родных братьев и сестер нет. Изучала историю и экономику в Беркли, диплом с отличием. Начинала в «Хроникере», Лос‑Анджелес, печатала политические статьи в «Трибуне» и «Вестнике». Не замужем, живет одна, по счетам платит вовремя.

– Стоячая вода, да и только, – комментирует Нейпир.

– Тогда напомните мне, почему мы ее обсуждаем, – просит Смок.

Фэй Ли обращается к Гримальди:

– Мы поймали ее, когда она расхаживала по институту, – во вторник, во время запуска. Она утверждала, что у нее назначена встреча с доктором Сиксмитом.

– На предмет?

– Была уполномочена написать статью для «Подзорной трубы», но я думаю, она что‑то выуживала.

Президент правления смотрит на Нейпира. Тот пожимает плечами.

– Трудно определить, мистер Гримальди. Если она хотела что‑то выудить, мы должны предположить, что она знала, за какого рода рыбой пришла.

Гримальди имеет слабость произнести вслух очевидное:

– Это отчет.

– У журналистов лихорадочное воображение, – говорит Ли, – особенно у голодных и молодых, ищущих свою первую большую сенсацию. Полагаю, она могла бы подумать, что смерть доктора Сиксмита была… как бы это сказать…

Альберто Гримальди изображает озадаченность.

– Мистер Гримальди, – вставляет Смок, – думаю, что у Фэй слишком много такта, чтобы прямо выложить вот что: эта Рей могла вообразить, будто мы убрали Сиксмита.

– «Убрали»? О господи! Это серьезно? Джо? Как ты думаешь?

Нейпир разводит руками.

– Фэй может быть права, мистер Гримальди. «Подзорная труба» отнюдь не славится твердой приверженностью фактам.

– У нас есть какие‑нибудь рычаги воздействия на этот журнальчик? – спрашивает Гримальди.

Нейпир мотает головой.

– Я сам этим займусь.

– Она позвонила, – продолжает Ли, – и спросила, не сможет ли она взять интервью у нескольких из наших людей для статьи типа день‑из‑жизни‑ученого. Так что я пригласила ее в отель на сегодняшний банкет и пообещала кое с кем познакомить на протяжении выходных. Собственно, – она бросает взгляд на часы, – я встречаюсь там с ней через час.

– Я дал на это добро, мистер Гримальди, – говорит Нейпир. – Лучше уж пускай она все разнюхивает прямо у нас под носом, где мы сами сможем за ней проследить.

– Совершенно верно, Джо. Совершенно верно. Определите, насколько серьезную угрозу она представляет. И в корне пресекайте всякие болезненные подозрения касательно бедняги Руфуса. – Все вокруг натянуто улыбаются. – Ладно, Фэй, Джо, картина ясна, спасибо, что уделили время. Билл, на пару слов о кое‑каких делах в Торонто.

Президент правления и его подручный остаются одни.

– Наш друг, – начинает Гримальди, – Ллойд Хукс. Он меня беспокоит.

Билл Смок обдумывает его слова.

– В каком разрезе?

– У него такой вид, словно ему выпали четыре туза. Мне это не нравится. Понаблюдай за ним.

Билл Смок наклоняет голову.

– И тебе лучше бы припасти в рукаве какой‑нибудь несчастный случай для Луизы Рей. В аэропорту ты все выполнил безупречно, но Сиксмит был выдающимся ученым, к тому же иностранцем, и мы не хотим, чтобы эта женщина раскопала какие‑нибудь слухи о нечистой игре. – Он кивает вослед Нейпиру и Ли. – Эти двое подозревают что‑нибудь о Сиксмите?

– Ли ни о чем не думает. Она пиарщица, а это все равно что иметь постоянную менструацию. Нейпир не смотрит. Он слепец, мистер Гримальди, слепец добровольный, и потом, ему скоро в отставку.

Айзек Сакс сгорбившись сидит в «фонаре» бара в отеле Суоннекке и смотрит на яхты в бархатистой вечерней голубизне. На столе стоит нетронутое пиво. Мысли ученого переходят от смерти Руфуса Сиксмита к страху, что может обнаружиться утаенная им копия отчета Сиксмита, а затем – к предупреждению Нейпира о конфиденциальности. «Сделка, доктор Сакс, состоит в том, что ваши идеи являются собственностью Приморской корпорации. Вы же не хотите не выполнить условий сделки с таким человеком, как мистер Гримальди, правда?» Неуклюже, но действенно.

Сакс пытается вспомнить, как чувствовал себя, когда ходил без этого узла в кишках. Он тоскует по своей старой лаборатории в Коннектикуте, где мир состоял из математики, энергии и атомных каскадов, а он был его исследователем. Ему нет дела до этих политических порядков величин, где нарушение лояльности может привести к тому, что мозги твои будут разбросаны по номеру отеля. «Ты разорвешь его на мелкие клочки, Сакс, одну чертову страницу за другой».

Затем его мысли переносятся к избытку водорода, взрыву, переполненным больницам и первым смертям от радиоактивного заражения. Официальному расследованию. Поиску козлов отпущения. Сакс ударяет одним кулаком о другой. До сих пор его предательство Приморской корпорации не выходило за рамки «мыслепреступления» {72}, никогда не воплощалось на деле. «Осмелюсь ли я пересечь эту черту?» Он трет усталые глаза. Управляющий отелем вводит в банкетный зал группу цветоводов. Вниз не спеша спускается женщина, оглядывается в поисках кого‑то, кто еще не явился, и направляется в оживленный бар. Сакс восхищается ее хорошо подогнанным замшевым костюмом, стройной фигурой, неброским жемчугом. Бармен наливает ей бокал белого вина и выдает какую‑то шутку, которая удостаивается признания, но не улыбки. Она поворачивается в сторону Сакса, и он узнает ту женщину, которую пять дней назад принял за Меган Сиксмит: узел страха рывком затягивается сильнее, и Сакс поспешно выходит наружу через веранду, отворачивая лицо в сторону.

Луиза подходит к нише с окном. На столике стоит нетронутое пиво, но нет никаких признаков его владельца, так что она садится на нагретое место. Это лучшее место во всем помещении. Она смотрит на яхты в бархатистой вечерней голубизне.

Взгляд Альберто Гримальди блуждает по освещенному свечами банкетному залу. В помещении булькают фразы, которые больше произносятся, нежели выслушиваются. Его собственная речь вызвала более сильный и продолжительный смех, чем речь Ллойда Хукса, который теперь что‑то серьезно обсуждает с вице‑президентом правления, Уильямом Уили. Итак, о чем же беседует эта парочка? Гримальди мысленно еще раз пишет краткое распоряжение для Билла Смока. Глава Агентства по защите окружающей среды излагает ему какую‑то бесконечную историю о школьных днях Генри Киссинджера, так что Гримальди обращается к воображаемым слушателям с речью на тему власти.

“Власть”. Что мы имеем в виду? “Способность определять участь другого человека”. Слушайте, вы, люди науки, строительные магнаты и формирователи общественного мнения: мой самолет может вылететь из “Ла Гардии”, и прежде чем я приземлюсь в Буэнас‑Йербасе, вы станете никем. Слушайте и вы, властелины Уолл‑стрит, избранные чиновники и судьи: мне может потребоваться больше времени, чтобы сшибить вас с ваших шестков, но ваше итоговое падение будет в той же мере тотальным. – Гримальди обменивается взглядами с главой АЗОС, дабы убедить того, что его внимание не развеялось. – Но почему лишь некоторые добиваются владычества над другими, в то время как огромное большинство людей живут и умирают как приспешники, как домашний скот? Ответ являет собою святую троицу. Первое: богоданные дары харизмы. Второе: дисциплина, позволяющая вырастить эти дары до зрелости, ибо, хотя верхний слой почвы человечества и плодороден для талантов, лишь одно семя из десяти тысяч расцветает – из‑за нехватки дисциплины. – Гримальди замечает Фэй Ли, ведущую эту назойливую Луизу Рей к тому кругу, где Спиро Эгню {73} устраивает прием при своем дворе. Во плоти журналистка выглядит привлекательнее, чем на фотографиях: вот, значит, как она заарканила Сиксмита. Он перехватывает взгляд Билла Смока. – Третье: воля к власти. Вот где загадка, лежащая в основе различных человеческих судеб. Что заставляет некоторых накапливать власть там, где большинство их соотечественников теряют, не принимают или сторонятся ее? Это дело привычки? Богатства? Стремления выжить? Естественного отбора? Полагаю, все это лишь предпосылки и результаты, а не сердцевинная причина. Единственный ответ может звучать так: “Здесь не существует «почему». Такова наша природа”. “Кто” и “что” проникают глубже, чем “почему”».

Глава Агентства по защите окружающей среды трясется от веселья, восхищенный собственным каламбуром. Гримальди смеется сквозь зубы.

– Убийственно, Том, абсолютно убийственно.

Луиза Рей разыгрывает недалекую журналистку‑паиньку, дабы уверить Фэй Ли, что не представляет никакой угрозы. Только тогда она получит достаточно свободы, чтобы снюхаться с диссидентскими приятелями Сиксмита. Джо Нейпир, глава службы безопасности, напоминает Луизе отца: спокойный, трезвый, примерно того же возраста и облысевший. За время роскошного пиршества из десяти блюд она раз или два замечает, что он задумчиво на нее смотрит.

– И что, Фэй, вы никогда не чувствуете себя на Суоннекке в заточении, совсем?

– Суоннекке? Да это рай! – Голос пиарщицы полон воодушевления. – Буэнас‑Йербас всего в часе езды, ниже по побережью – Лос‑Анджелес, семья моя – выше, в Сан‑Франциско, это же идеально. Дотационные магазины и бытовые предприятия, бесплатная клиника, чистый воздух, нулевая преступность, виды на море. Даже мужчины, – доверительно добавляет она вполголоса, – здесь хоть куда – собственно, у меня есть доступ к их персональным файлам, – так что можешь быть уверенной, что в фонде для свиданий у тебя не окажется какого‑нибудь совершенного ничтожества. Кстати, о них – Айзек! Айзек! Ты мобилизован! – Фэй Ли хватает за локоть Айзека Сакса. – Ты помнишь, как несколько дней назад повстречался с Луизой Рей?

– Счастлив быть мобилизованным. Здравствуйте, Луиза, рад вас снова увидеть.

Луиза чувствует в его рукопожатии неловкость.

– Мисс Рей приехала сюда, – поясняет Фэй Ли, – чтобы написать антропологическую статью о Суоннекке.

– Да? Мы скучное племя. Надеюсь, вам удастся набрать нужное количество слов.

Фэй Ли включает свое сияние на полную.

– Уверена, что у Айзека найдется немного времени, чтобы ответить на любой из ваших вопросов, Луиза. Правда, Айзек?

– Изо всех скучных я наискучнейший.

– Не верьте ему, Луиза, – предостерегает Фэй Ли. – Это всего лишь часть стратегии Айзека. Как только твоя оборона ослабнет, он тебя атакует.

Мнимый сердцеед поворачивается на каблуках, неловко улыбаясь носкам своих ботинок.

– Трагический изъян Айзека Сакса, – анализирует Айзек Сакс двумя часами позже, развалившись на стуле в «фонаре» напротив Луизы, – состоит в следующем. Он слишком труслив, чтобы быть воином, но недостаточно труслив, чтобы лечь и перевернуться на спину, как хорошая собачка.

Его слова оскальзываются, словно Бэмби на льду. На их столике стоит почти пустая бутылка вина. Бар опустел. Сакс не может вспомнить, когда в последний раз он был так пьян или когда был вот так расслаблен и напряжен в одно и то же время: расслаблен, потому что умной молодой женщине хорошо в его обществе; напряжен, потому что готов вскрыть фурункул на своей совести. Сакс испытывает путаное изумление: его влечет к Луизе Рей, и он болезненно сожалеет о таких вот обстоятельствах их знакомства. Женщина и репортер все время переливаются одна в другую.

– Давай переменим тему, – говорит Сакс. – Твоя машина, твой, – он воспроизводит акцент голливудского эсэсовца, – твой «фольксваген». Как его зовут?

– Откуда ты взял, что у моего «жука» есть имя?

– Все владельцы «жуков» дают своим машинам имена. Но только, пожалуйста, не говори, что это Джон, Джордж, Пол или Ринго. – «Господи, Луиза Рей, как же ты красива!»

– Ты будешь смеяться, – говорит она.

– Не буду.

– Будешь.

– Я, Айзек Каспер Сакс, торжественно клянусь не смеяться.

– Да уж, лучше не смеяться, если у тебя второе имя Каспер. Это Гарсиа.

Они оба беззвучно трясутся, пока не разражаются смехом. «Может, я тоже ей нравлюсь, может, она не только делает свою работу».

Луиза набрасывает на свой смех лассо и укрощает его.

– И это все, чего стоят твои клятвы?

Сакс делает жест mea culpa [38]и утирает глаза.

– Обычно они длятся дольше. Не знаю, почему это так смешно, я имею в виду, Гарсиа, – он фыркает, – не такое уж и смешное имя. Однажды я был на свидании с девушкой, которая называла свой автомобиль Росинантом, вот тебе крест.

– А мой так назвал один приятель, бывший Безумный Битник. В честь, знаешь, Джерри Гарсиа, из «Грейтфул Дэд» {74}. Он оставил его возле моего общежития, когда в двигателе вылетела прокладка. Примерно в то время, когда он меня бросил ради заводилы девочек‑болельщиц. Паршиво, но правдиво.

– И ты не угостила эту машину паяльной лампой?

– Но ведь Гарсиа не виноват, что его прежний хозяин был обманщиком и потаскуном.

– Должно быть, тот парень просто спятил.

Сакс не собирался этого говорить, но ему не стыдно, что он это сказал.

Луиза Рей кивает со снисходительной признательностью.

– Как бы там ни было, а имя «Гарсиа» этой машине подходит. Отрегулировать ее невозможно, скорость норовит сменить по своему усмотрению, разваливается на мелкие кусочки, багажник не закрывается, масло течет, но дух она все равно не испускает.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: