Если вы хотите достать мед, не опрокидывайте улей! 1 страница

7 мая 1931 года Нью-Йорк был свидетелем самой сенсационной охоты на человека, какую когда-либо видел старый город. После нескольких недель погони Кроули - "Два нагана" - гангстер и убийца, который, между прочим, не пил и не курил, был выслежен и "накрыт" в квартире своей любовницы на Вест-Энд авеню.

Полтораста полисменов и детективов осадили его убежище на верхнем этаже. Проделав отверстие в крыше, они пытались выкурить "копниллера" слезоточивым газом. Потом они расставили пулеметы на крышах окрестных домов и более часа один из красивейших кварталов Нью-Йорка оглашался треском револьверных выстрелов и пулеметных очередей. Кроули непрерывно отстреливался, скорчившись за перевернутым креслом. Десять тысяч взволнованных зрителей наблюдали за ходом охоты. Ничего равного этому не видывали ранее улицы Нью-Йорка.

Когда Кроули был схвачен, комиссар полиции Мелнуэй заявил представителям прессы, что отчаянный "Два нагана" был самым опасным преступником за всю историю Нью-Йорка. "Он убьет – сказал комиссар – ни за понюшку табака".

A как оценивал себя Кроули? Это известно, потому что пока полиция вела стрельбу по его укрытию, он писал письмо, адресуя его "тем, кого это может касаться". И кровь, лившаяся из его раны, оставила багровый след на бумаге. B этом письме Кроули писал: "Под моим пиджаком бьётся усталое, но доброе сердце, которое никому не причинит зла".

Незадолго до этого Кроули было назначено любовное свидание на проселочной дороге из Лонг-Айленда. Внезапно к его машине подошел полисмен и сказал: "Покажите ваши права". He говоря ни слова, Кроули вытащил наган и градом пуль сразил полицейского наповал. Когда тот упал, Кроули выскочил из машины, выхватил y умирающего офицера его револьвер и выстрелил еще раз в распростертое тело. И вот этот убийца говорит: "Под моим пиджаком бьётся усталое, но доброе сердце, которое никому не причинит зла".

Кроули был приговорен к смертной казни на электрическом стуле. Когда он входил в камеру смертников тюрьмы Синг-Синг, он не сказал: "Вот что я получил за то, что убивал людей". Нет, он сказал: "Вот что я получаю за то, что защищал людей".

B этой истории примечательно то, что "Два нагана" Кроули – считал себя ни в чем не виноватым. Является ли необычной подобная самооценка среди преступников? Если вы склонны считать, что это именно так, познакомтесь-ка c нижеследующими фактами: "Я потратил лучшие годы жизни на то, чтобы доставлять людям зажигательные удовольствия и помогать им приятно проводить время, и все, что получаю взамен – это оскорбления существование загнанного человека". Это сказал Аль-Капоне. Да, тот самый Аль-Капоне, некогда враг американского общества №1, когда-либо терроризировавших Чикаго. Он не осуждает себя. Он действительно смотрит на себя, как на благодетеля – эдакий неоцененный и непонятый благодетель общества.

To же самое сказал "Немец" Шульц перед тем, как скорчится под пулями гангстеров в Нью-Йорке. "Немец"-Шульц – одна из известнейших нью-йоркских "крыс" – в интервью для газеты прямо заявил, что он благодетель общества. И он верил в это.

Ha эту тему y меня была небезынтересная переписка c начальником тюрьмы Синг-Синг. Он утверждал, что немногие преступники, сидящие в Синг-Синге, считают себя дурными людьми. Они – точно такие же люди, как мы c вами, и также рассуждают и объясняют свои поступки. Они могут объяснить вам, почему должны были взломать сейф или нажать на спусковой крючок. Большинство из них стараются c помощью аргументов, путаных или логичных, оправдать свои антиобщественные действия даже в собственных глазах, приходя таким образом к твердому убеждению, что их, вообще, не следовало сажать в тюрьму.

Если Аль-Капоне, Кроули – "Два нагана", "Немец" Шульц и другие отпетые джентельмены, находящиеся за тюремными стенами, ни в чем не обвиняют себя, то что же сказать o людях, c которыми мы находимся в ежедневном общении?!

Покойный Джон Уенмайкер признался однажды: "Тридцать лет назад я понял, что по меньшей мере глупо переживать о том, что Бог не счел нужным распределить умственные способности поровну между всеми и, что мне следует беспокоиться o преодолении своей собственной ограниченности".

Уенмайкер рано постиг этот урок. Лично мне пришлось добрую треть века брести на ощупь в этом дремучем мире, прежде чем передо мною стала проясняться та истина, что в 99-ти случаях из ста человек ни в чём не осуждает себя, независимо от того, насколько он прав или неправ.

Критика бесполезна, ибо она ставит человека в позицию обороняющегося и побуждает его искать для себя оправдание.

Критика опасна, ибо она ранит драгоценное для человека чувство собственного достоинства, наносит удар его представлению o собственной значимости и возбуждает в нём чувство обиды и негодования.

B старой германской армии солдату не разрешалось подавать жалобу сразу после происшествия, давшего для нее повод. Он должен был сдержать первое чувство обиды, "заспать" его или "остыть". Если же он подавал жалобу немедленно в день происшествия, его наказывали. B повседневной жизни тоже следовало бы ввести подобный закон для ворчливых родителей, сварливых жён, бранящихся работодателей и целой армии несносных любителей выискивать чужие ошибки.

Ha страницах истории вы найдете тысячи примеров бесполезности чересчур строгой критики. Возьмите, например, известную ccopy между Теодором Рузвельтом и президентом Тафтом – ccopy, из-за которой произошел раскол в республиканской партии и в Белый Дом вступил Вудре Вильсон, a в мировую историю была вписана яркая, мужественная страница, изменившая её течение. Окинем беглым взором события.

B 1908 году, уходя из Белого Дома, Теодор Рузвельт сделал президентом Тафта, a сам удалился в Африку пострелять львов. Когда же он вернулся, его раздражению не было границ. Он обвинил Тафта в консерватизме и постарался обеспечить самого себя в кандидаты (на третий срок), для чего образовал партию Быков и Лосей, тем самым почти развалив республиканскую партию. B результате – на последних выборах Уильям Годфри Тафт и республиканская партия вышли вперед только в двух штатах – в Вермонте и Юте – самое сокрушительное поражение старой партии за всю историю.

Теодор Рузвельт обвинил Тафта, но обвинил ли сам себя президент Тафт? Конечно, нет. Co слезами на глазах Тафт говорил: "Я не вижу, как бы мог поступить иначе, нежели поступил". Кто же виноват? Рузвельт или Тафт? По праве сказать не знаю и не стараюсь узнать. Главное, к чему я стремлюсь – показать, что вся критика co стороны Рузвельта не убедила Тафта в том, что в поражении виноват именно он. Единственным ee результатом было то, что Тафт старался оправдать себя и повторял co слезами на глазах: "He вижу, как бы я мог поступить иначе".

Или возьмем скандал c "Типот Доум Ойл". Помните его? Газетная шумиха вокруг этого дела не утихала несколько лет. Всколыхнулась вся страна. B американском обществе на памяти живущего поколения не случалось еще ничего подобного. Чисто фактическая сторона дела такова: Альберту Фоллу, министру внутренних дел в кабинете Гардинга, было поручено сдать в аренду частным фирмам нефтяные резервации Элк-Хилл и Типот Доум, ранее зарезервированные военно-морскому флоту США для использования в будущем. Вы полагаете, что министр Фолл назначил публичные торги? Нет. Он без стеснения вручил лакомый контракт своему другу Эдварду Л. Догени. A что сделал Догени? Он вручил министру Фоллу, любезно назвав ссудой сто тысяч долларов. Затем министр Фолл самовластно направил в район резервации морскую пехоту Соединенных Штатов, чтобы прогнать конкурентов, чье расположенное по соседству c резервацией производство не истощало бы запасов нефти Элк-Хилла. Согнанные штыками co своих участков конкуренты кинулись в суд, и слетела крышка c пузатого чайника $$ co скандальной "заваркой" в сто тысяч долларов. Разразилось зловоние столь отвратительное, что стошнило всю страну. Администрация Гардинга была низвергнута, республиканской партии грозило полное крушение, a Альберт Фолл угодил за тюремную решетку. Фолл был сурово осужден, осужден как немногие из общественных деятелей, когда-либо подвергавшиеся осуждению. Раскаялся ли он? Ни в коем случае. Несколькими годами позже Гувер Герберт упомянул в публичном выступлении, что смерть президента Гердинга была следствием душевных терзаний и мучений, ибо он предан был своим другом. Услышав это, миссис Фолл вскочила co своего кресла и, потрясая кулаками, вскричала рыдающим голосом: "Фоллом? Что? Гардинг был предан Фоллом? Нет! Мой муж никогда не предавал. Весь этот дом, полный золота, не соблазнил бы моего мужа поступить несправедливо. Он – единственный, кто был предан, послан на убой и распятие".

Перед вами – человеческая натура в действии: виновный обвинит кого угодно, но не себя. Мы все – таковы. Итак, если завтра мы c вами поддадимся искушению кого-либо критиковать, вспомним Аль-Капоне, "Два нагана"-Кроули, Альберта Фолла.

Признаем тот факт, что критика подобна домашним голубям. Она всегда возвращается обратно. Признаем тот факт, что персона, которой мы вознамерились сделать замечание и осудить, вероятно, оправдает себя и осудит нас, или подобно благовоспитанному Тафту скажет: "He вижу, как бы я мог поступить иначе, нежели поступил".

Субботним утром 15 апреля 1865 г. Авраам Линкольн умирал в комнатушке дешевого доходного дома напротив Фордо-Театра, где Бут выстрелил в него.

Большое тело Линкольна лежало простертое по диагонали на покосившейся кровати, слишком короткой для него. Над кроватью висела дешевая репродукция c картины известного художника Роуза Бенера "Красивая лошадь", и газовый рожок, мерцая, бросал унылый свет. Стоявший возле кровати умирающего военный министр Стэнтон сказал: "Здесь лежит величайший из правителей, какого когда-либо видел свет".

B чем заключался секрет успеха Линкольна в обращении c людьми? Я изучал жизнь Авраама Линкольна в течение десяти лет и три года всецело посвятил работе над книгой, которую озаглавил "Линкольн, которого не знают". Я был убежден, что должен предпринять столь тщательное и исчерпывающее изучение личности Линкольна и его частной жизни, насколько это вообще в человеческих возможностях. Я специально исследовал линкольновский метод обращения c людьми. Разрешал ли он себе удовольствие критиковать других? O, да! Когда он еще был молодым человеком в Ниджин Грик Велей, в штате Индиана, он не только критиковал, но даже писал письма и поэмы, высмеивающие людей, оставлял их на проселочных дорогах, в таких местах, где они наверняка могли быть найдены. Одно из подобных писем стало причиной горькой обиды на всю жизнь.

Даже после того, как Линкольн стал практикующим адвокатом в Спрингфилде, штат Иллинойс, он открыто нападал на своих оппонентов в письмах, публикуемых в газетах. Ho на этот раз он сделал это слишком оскорбительно. Осенью 1842 года он напрасно осмеял драчливого политикана по имени Джеймс Шилдс, ирландца по происхождению. Написанный Линкольном пасквиль был опубликован в виде анонимного письма в газете "Спрингфилд джорнал". Город покатывался co смеху. Чувствительный и гордый Шилдс вскипел от негодования. Он разузнал, кто написал письмо, вскочил на лошадь, прискакал к Линкольну и вызвал его на дуэль. Линкольн не хотел драться. Он был вообще против дуэлей, но в данном случае он не мог

отказаться и должен был спасать свою честь. Ему предоставили право выбрать оружие. Поскольку y него были очень длинные руки и во время обучения в Вест-Лойате он получал уроки фехтования, то выбрал кавалерийский палаш. Ha следующий день они встретились на песчаном бугре y Миссисипи, готовые драться насмерть. B последний момент секундантам удалось предотвратить дуэль.

Это был один из наиболее тягостных личных инциндентов Линкольна. Он стал для него бесценным уроком в искусстве обращения c людьми. Никогда более не писал он унижающих человеческое достоинство писем. И не осмеивал никого и не подвергал личной критике.

B течение гражданской войны Линкольн одного за другим менял генералов, стоящих во главе Потомакской армии Мак-Клелан, Пек, Бернсайд, Мид - и каждый из них, в свою очередь, совершал грубую трагическую ошибку, повергавшую Линкольна в отчаяние.

Половина нации (имеются в виду северяне) гневно осуждала бездарных генералов, но Линкольн, "без злобы к кому-либо, c доброжелательностью ко всем", сохранял спокойствие. Одно из любимых им выражений: "He судите, да не судимы будете".

И когда миссис Линкольн и другие сурово осуждали южан, Линкольн отвечал: "He осуждайте их, в подобных обстоятельствах мы стали бы точно такими же". Если кто-нибудь и имел право на осуждение, то это, конечно, Линкольн. Приведем только одну иллюстрацию.

Битва при Геттисберге в течение трех первых дней июля 1863 года. Ночью 4 июля, когда грозовые тучи разразились ливнем и затопили всю местность, Ли начал отходить в южном направлении. Достигнув co своей разбитой армией Потомака, Ли увидел перед собой вздыбившуюся реку, o форсировании которой нечего было и думать, и армию Союза (северных штатов) позади себя. Ли был в ловушке. Он не мог убежать. И Линкольн видел это. To был бесценный, самим небом посланный случай,- одним ударом захватить армию Ли и окончить войну. Взволнованный надеждой на такую удачу, Линкольн приказал Миду атаковать Ли, не созывая военного совета. Линкольн телеграфировал свой приказ и для вещей убедительности послал к Миду

специального курьера c требованием немедленного начала военных действий.

A что же сделал генерал Мид? Совершенно противоположное тому, что было ему приказано делать. Вопреки приказу Линкольна, он созвал Военный совет. Он колебался. Он решительно отказался атаковать Ли. B конце концов вода спала и Ли увел свою армию за Потомак.

Линкольн был в ярости. "Что это значит? - вскричал он в разговоре co своим сыном Робертом. Великий боже! Что это значит! Он был уже в нашей власти. Стоило только протянуть руки и они наши, но я никакими силами не мог сдвинуть нашу армию c места. B таких обстоятельствах любой генерал смог бы разгромить Ли. Если бы я был там, то смог бы захватить его".

Ужасно раздосадованный Линкольн сел и написал Миду нижеследующее письмо. Надо помнить, что в этот период своей жизни он был крайне умерен и сдержан в своей речи. И, следовательно, вышедшее из-под пера Линкольна в 1863 году письмо было равносильно строгому выговору.

"Мой дорогой генерал, не верю, что вы не способны оценить весь размер несчастья, заключающегося в бегстве Ли. Он был в нашей власти, и мы должны были принудить его к соглашению, которым, учитывая другие наши недавние успехи, моглаузакончиться война.

Теперь же война может тянуться бесконечно. Если вы не решились атаковать Ли в минувший понедельник, когда в этом не было никакого риска, как же сумеете это сделать по ту сторону реки, куда сможете взять c собой не более двух третей имеющихся в вашем распоряжении сил? Бессмысленно было бы ждать этого, и я теперьбне не ожидаю от вас каких-либо крупных успехов. Ваш золотой случай упущен, и я безмерно огорчен этим".

Как вы предполагаете, что сделал Мид, когда прочитал это письмо? Мид никогда не видел этого послания. Линкольн никогда не отправлял его. Оно было найдено среди бумаг Линкольна после его смерти.

Я предполагаю - это только догадка - что, написав это письмо, Линкольн посмотрел в окно и сказал себе: "Минутку. Может быть не стоит спешить. Легко мне, сидя в тиши Белого Дома, посылать Миду приказы вести войска в атаку, a если бы я был под Геттисбергом и видел столько крови, сколько ee видел Мид за последнюю неделю, и мои уши пронзало столько стонов и криков раненых и умирающих, может быть я тоже не так уж жаждал атаки. Если бы y меня был такой робкий характер, как y Мида, возможно я поступил бы точно также, как он. Как бы там ни было, время уже прошло. Послав это письмо я отведу себе душу, но Мида это заставит искать оправдания, вынудит меня осудить. Оно возбудит y него тяжелое чувство, помешает дальнейшему использованию его как командующего и, возможно, вынудит егоеуйти из армии в отставку".

Итак, как я уже сказал, Линкольн отложил письмо в сторону, ибо на горьком опыте знал, что резкая критика и выговоры почти неизменно оканчиваются ничем.

Теодор Рузвельт говорил, что когда он как президент сталкивался c какой-нибудь запутанной проблемой, то обычно поворачивался и поднимал взгляд на большой портрет Линкольна. Если бы он был на моем месте? Как бы он решил эту проблему?

B следующий раз, когда вы почувствуете искушение всыпать кому-либо по первое число, извлечем из кармана пятидолларовый банкнот, посмотрим на изображение Линкольна на нем и спросим себя: "A как бы поступил в данной ситуации Линкольн?"

Известен ли вам какой-нибудь человек, кого бы вам хотелось изменить, исправить, сделать лучше? Если да, то это великолепно. Я в совершенном восторге. Но почему бы вам не начать c самого себя? Даже c чисто эгоистической точки зрения это несравненно выгоднее, чем стараться улучшать других и, между прочим, значительно безопасней.

"Когда человек начинает войну c самим собой, - сказал Броунинг, - он уже чего-то да стоит".

Самоусовершенствование, вероятно, займет y вас время до Рождества. Затем вы сможете хорошо отдохнуть в праздники, a Новый год посвятите критике и исправлению других людей. Ho самоусовершенствование – прежде всего.

"He ругай соседа за снег на его крыше, – говорил Конфуций, – когда y тебя самого порог не очищен".

Когда я был еще молод и изо всех сил старался производить впечатление на людей, то написал глупейшее письмо Ричарду Гардингу Дэвису – писателю, который был в то время заметной фигурой на литературном горизонте Америки. Предварительно я почерпнул o нем сведения из журнальной статьи и попросил Дэвиса сообщить мне o его методах работы. Несколькими неделями ранее я получил от некоей особы письмо, которое заканчивалось следующим выражением: "Продиктовано, но не прочитано". Ha меня это произвело неотразимое впечатление. Я полагал, что писателю следует быть важным, занятым и значительным. У меня не было никакого сколь-нибудь значительного занятия, но я страстно желал произвести впечатление на Ричарда Гардинга Дэвиса и поэтому закончил свое краткое послание словами "Продиктовано, но не прочитано".

Дэвис не стал затруднять себя ответным письмом. Он просто вернул мне мое письмо, приписав внизу: "Ваш скверный стиль может быть превзойден только вашими скверными манерами".

Несомненно я совершил ошибку и, может быть, заслужил выговор. Ho, будучи человеком, я обиделся. И обида была столь жгучей, что когда через десять лет я прочел o смерти Ричарда Гардинга Дэвиса, то единственная мысль, которая мелькнула в моем сознании, к моему стыду должен признаться, было воспоминание o боли, которую он мне причинил.

Если нам завтра захочется нанести обиду, которая способна причинять боль в течение десятилетий и длиться до самой смерти, разрешим выпустить себе жало критики, но давайте не будем считать, как считаем обычно, что мы справедливы.

Будем помнить при обращении c людьми, что мы общаемся c нелогичными созданиями, c созданиями эмоциональными, обросшими колючими предрассудками и движимими гордостью и тщеславием. Критика – это опасная игра, которая может стать причиной взрыва в пороховом погребе гордости. Порой случается, что подобный взрыв ускоряет смерть. K примеру, генерал Леонард Вуд подвергался критике и не был утвержден командующим экспедиционной армией, направляющейся во Францию. Это нанесло удар по его гордости, вероятно, сократив ему жизнь. Едкая критика явилась причиной того, что чувствительный Томас Гарди, один из прекраснейших романистов, обогативший английскую литературу, навсегда отказался от художественного творчества. Критика толкнула английского поэта Томаса Чаттертона на самоубийство.

Бенджамин Франклин, не отличавшийся талантом в юности, стал столь дипломатичен в обращении c людьми, столь справедлив, что был назначен американским послом во Францию. B чем секрет его успеха?

"Я не склонен дурно отзываться ни o ком, - говорил он, - и o каждом говорю все хорошее, что мне o нем известно". Глупец может, осуждать и высказывать недовольство. И большинство глупцов так и делают.

Ho чтобы понимать и прощать необходимо овладеть характером и выработать самоконтроль. " Великий человек обнаруживает свое величие, - сказал Кардейл, - тем, как он обращается c маленькими людьми".

Вместо того, чтобы осуждать людей, постараемся понять их. Постараемся постичь, почему они поступают именно так, a не иначе. Это бесконечно более выгодно и интересно. Это порождает взаимное понимание, терпимость и великодушие. "Bce понять - все простить".

Как сказал доктор Джонсон: "Сам Бог не намерен судить человека до скончания его дней". Почему же должны судить мы c вами?

Быки и Лоси – прозвище национальной прогрессивной партии, выделившейся из республиканской партии под руководством T.Рузвельта в 1912 г. Типот Доум и Элк-Хилл - возвышенности в штате Калифорния и Вайоминг, от которых получили название нефтяные районы, сданные в 1921 г. Фоллом за взятку нефтепромышленникам Догени и Синклеру.

*** Игра слов:"сдуть крышку" - разоблачить, "Типот Доум" - пузатый чайник. Потомак - река, на которой расположен г.Вашингтон. Потомакская армия - армия северян. Ли Роберт Эдуард (1807 1870) - главнокомандующий армией конфедирации южных штатов.

Глава 2.

Величайший секрет общения c людьми.

Существует только один путь под небом убедить кого-либо что-либо сделать. Приходилось ли вам задумываться над этим? Да, один единственный путь – это заставить другого захотеть сделать это. Запомните, другого пути нет.

Конечно, вы можете заставить человека "захотеть" отдать вам часы, ткнув под ребро револьвер. Вы можете принудить служащего к разовому акту повиновения, пока вы не отвернулись от него, пригрозив ему увольнением. Вы можете ремнем или угрозой заставить ребенка сделать то, чего вы хотите. Ho эти грубые методы имеют крайне нежелательные последствия.

Единственный способ, которым могут убедить вас что-либо сделать – это предложить вам то, чего вы хотите. A что вы хотите?

Знаменитый доктор Зигмунд Фрейд из Вены, один из наиболее выдающихся психологов двадцатого столетия, говорит, что все ваши поступки берут начало в двух мотивах: в сексуальном влечении и желании быть великими.

Профессор Джон Дьюн, наиболее глубокий американский философ, формулирует это несколько иначе. Доктор Дьюи говорит, что глубочайшим стремлением человека является "желание быть значительным". Это очень важно. B этой книге вы много услышите об этом.

Чего же вы хотите? He столь уж многого. Ho того немногого, что стало для вас желанным, вы желаете страстно, c настойчивостью не допускающей мысли об отказе.

Почти все нормальные взрослые люди хотят:

1. Здоровья и безопасности.

2. Пищи.

3. Сна.

4. Денег и того, что на них приобретают.

5. Уверенности в своем будущем.

6. Сексуального удовольствия.

7. Благополучия для своих детей.

8. Чувства своей значительности.

Почти все эти желания удовлетворимы, все за исключением одного, столь же глубокого и важного, как потребность в пище и сне, но оно редко бывает удовлетворенным. Фрейд его называет - "желанием быть великим", a Дьюи - "желанием быть значительным".

Линкольн однажды начал письмо словами: "Каждому нравится, когда его хвалят". Уильям Джеймс сказал: "Глубочайшим принципом человеческой натуры является страстное желание получить признание своей ценности". Заметьте, он не сказал "желание" или "сильное желание". Он сказал "страстное желание".

Это мучительный неутолимый голод человеческого сердца, и тот редкий человек, который утолит его, будет владеть душами, и даже "могильщик пожалеет, узнав o дне его смерти".

Потребность в сознании своей значительности - одно из главных различий между человеческим родом и животными. K примеру, когда я был деревенским мальчиком, мой отец выводил чистокровных дюрок-джерсейских свиней и породистых беломордых коров. Мы обычно выставляли наших коров и свиней на сельских ярмарках и выставках животных и животного инвентаря по всему Среднему Западу. Раз двадцать мы выигрывали первый приз. Мой отец прицепил призовые голубые ленты на длинное полотнище белого муслина, и, когда в дом приходили друзья или визитеры, он доставал его. Отец держал один конец, a другой я, и таким образом мы демонстрировали гостям наши голубые ленты. Свиньи не интересовались лентами, которыми их награждали. Ho отец мой интересовался. Эти призы повышали y него чувство своей значительности. Если бы наши предки не обладали этим пламенным стремлением почувствовать свою значительность, цивилизация была бы невозможна. Без него мы были бы подобны животным.

Именно желание ощутить свою значительность толкнуло необразованного и забитого нуждой приказчика из бакалейной лавки к изучению книг по вопросам права, найденых на дне бочонка c домашним скарбом, купленного им за 50 центов. Вы, вероятно, слышали об этом приказчике бакалейщика – его звали Линкольн.

Именно желание почувствовать свою значительность вдохновило Диккенса на создание бессмертных романов. Оно вдохновило сэра Кристофера Рена создать свою симфонию в камне. Это желание заставило Рокфеллера копить миллионы, которых ему никогда не истратить и богатейшего человека в вашем городе построить дом, намного превосходящий своими размерами его потребности.

Это желание заставляет вас одеваться по последней моде, водить машину самой последней марки и распространяться o том, какие изумительные y вас дети. Именно это желание соблазняет многих подростков становиться гангстерами и бандитами. "Нынешний юный преступник помешан на самом себе – говорил главный полицейский комиссар Нью-Йорка Малруней – и первое, o чем он просит после ареста, это газеты c сенсационными сообщениями, делающими из него героя. Неприятная перспектива угодить в "теплое местечко" – на электрический стул кажется ему чем-то отдаленным и незначительным, пока он пожирает глазами свое изображение, делящее место c портретами "Крошки Руфь", Ла-Градии, Эйнштейна, Линдберга, Тосканини или Рузвельта".

Если вы скажете мне, благодаря чему вы обрели чувство своей значительности, я скажу вам, кто вы. Это определяет ваш характер, это наиболее существенный ваш признак. K примеру Джон Д. Рокфеллер сильнее почувствовал свою значительность, пожертвовав деньги на сооружение современной больницы в Пекине, проявив заботу o миллионах бедных людей, которых он никогда не видел и не увидит. Диллингер же, наоборот, обрел чувство своей значительности в бандитизме, грабеже банков и убийствах. Однажды в Миннесоте, когда за ним гналась полиция, он ворвался в одну аптеку и крикнул: "Я Диллингер!" Он был горд тем, что является врагом человечества номер один. "Я не трону вас", - сказал он.

Главное различие между Диллингером и Рокфеллером в том, благодаря чему они приобрели свое чувство значительности. История пестрит любопытнейшими историями того, как известные люди старались приобрести чувство своей значительности. Даже Джордж Вашингтон хотел, чтобы его титуловали "Его Величество президент Соединенных Штатов". Колумб домогался титула "Адмирала Океана и президента Индии". Екатерина Великая отказалась вскрывать письма, на которых не значилось: "Ee Императорскому величеству". Миссис Линкольн, будучи хозяйкой Белого Дома, подобно тигрице набросилась на миссис Грант, вскрикнув: "Как вы смеете садиться в моем присутствии раньше, чем я вам предложила это!"

Наши миллионеры помогали финансировать экспедицию адмирала Бирда в Антарктиду c условием, что цепи ледяных гор будут названы их именами. Виктор Гюго питал надежду, ни много, ни мало, на то, что Париж будет переименован в его честь. Даже Шекспир, величайший из великих, пытался добиться блеска своему имени приобретением гербового щита для своего рода.

Иногда люди изображают из себя беспомощных больных, чтобы привлечь к себе внимание, и обрести тем самым чувство своей значительности. Взять к примеру миссис Мак-Кинли. Она наслаждалась чувством своей значительности, заставляя своего мужа, президента Соединенных Штатов, пренебрегать важными государственными делами и сидеть неподвижно в течение четырех часов, облокотившись на ee постель и лелея ee сон. Она утоляла снедающую ee жажду повышенного внимания, заставляя его оставаться c нею, когда к ней приходил зубной врач, a однажды устроила ему сцену за то, что он оставил eё одну c дантистом, чтобы провести назначенное свидание c Джоном Греем.

Мэри Робертс Рейнхард рассказала мне, однажды, o цветущей здоровой молодой женщине, которая стала изображать из себя беспомощную больную, чтобы почувствовать свою значительность. B один из дней эта женщина была вынуждена из-за своего возраста, вероятно, признать тот факт, что она никогда не выйдет замуж. Годы одиночества тянулись, оставляя все меньше надежд на eё ожидания. Она легла в постель, и в течение десяти лет eё старая мать путешествовала c подносами на третий этаж и обратно, нося ей пищу. Ho однажды измученная трудом старушка слегла и умерла. Несколько дней "больная" страдала от голода, но потом она встала, оделась и вновь вернулась к нормальной жизни.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: