МЫ ИГРАЕМ В КОШКИ-МЫШКИ 2 страница

Как раз тогда у меня и начался трудный переходный период, начался с большим опозданием.

Март. Урок физкультуры в школьном бассейне. В раздевалке после утомительных занятий я исподтишка рассматриваю обнаженные тела моих одноклассниц. Я худая, костлявая, безнадежно непохожая на других. У меня угловатое, угрюмое лицо. Ни взгляда, ни улыбки — тусклая, серая мышка. Ненавижу свое ненормальное, незрелое тело. Чувствую себя грязной и ненужной. Завидую их светлым лицам, воздушным, пушистым волосам, коже, которая пахнет детским тальком. Они словно родились такими изящными и грациозными. Все, кроме меня. Я смотрю на их ладные фигуры и мечтаю искалечить свое тело. Смотрю на свое отражение в большом зеркале в холле бассейна: мокрые холодные пряди свисают, как пакля, лаская невзрачное, со следами мерзких прыщей лицо своими холодными прикосновениями. Мне отвратительны моя желтоватая кожа и жирные волосы. Я так себя ненавижу, что мне хочется плюнуть в зеркало, а потом разбить его вдребезги. Мне страшно. Я мечтаю стать другой, взрослой, свободной. Мне почти тринадцать, а у меня еще нет месячных. Если так будет продолжаться, я никогда не стану взрослой. И когда я плачу по ночам в кровати, кто-то словно нашептывает мне в ухо: «Ты уродина, Шарлен, ты уродина. Лучше убей себя».

Однажды я решила попробовать. Притвориться, что умираю, и посмотреть на их реакцию. Это было в понедельник, мы поднимались по лестнице на четвертый этаж. Лестницы в школе такие узкие, что я всегда мучалась, когда попадала на них в толпе других учеников: мне казалось, что сейчас меня раздавят и задушат. И я решила, что с меня довольно. Медленно, осторожно я осела на ступеньку, чувствуя, как толпа меня проглатывает, поглощает. И покатилась вниз. Закрыла глаза и почувствовала запах пола, чьи-то ноги наступали на меня, ходили по моим волосам. Скатившись вниз, я замерла, уткнувшись носом прямо в пыль, глаза мои были полны слез, и я чувствовала себя грязной и смешной. Одна из воспитательниц подняла меня. Я сказала ей, что мне стало дурно. Она взяла меня за руку и отвела в медицинский кабинет. Я ждала там, пока за мной не пришла мама. А придя домой, засела у себя в комнате в надежде, что кто-то придет, скажет: «Бедняжка!», возьмет за руку и откроет для меня новую жизнь.

К середине учебного года я немного приободрилась и успокоилась. Мне захотелось чего-то нового. В глубине души я знала, что создана совсем для другой жизни, что могу разбудить в себе новую, никому не известную Шарлен, которая все это время просто дремала. Чтобы отодвинуть от себя реальность, я начала мечтать. Часто по вечерам перед сном я придумывала невероятные истории, воображая себя сказочной героиней. Я оставалась собой, но живущей другой, полной и прекрасной жизнью. Грезя наяву, я наделяла себя совершенным, легким телом — телом женщины; моя походка становилась легкой, я больше никого не боялась. Новая Шарлен была ослепительна и казалась гордой и надменной. И теперь я ждала только одного: когда же я вырасту. С каким-то остервенением я думала о том времени, когда наконец мое тело расцветет и даст жизнь другой девушке, очаровательной, утонченной, любимой всеми. Тогда все изменится. Я была уверена, что, как только это случится, на смену переполнявшей меня ненависти придет одна лишь любовь.

Учебный год подошел к концу. Для меня это означало конец затянувшимся страданиям, и я вздохнула с облегчением.

Наступившее лето принесло с собой аромат тимьяна, лаванды, желтой пыли, исхоженных тропинок, яркую голубизну неба и виноградники, простирающиеся до горизонта. Мои родители сняли домик в Провансе, в маленьком городишке, одиноко примостившемся на крутых отрогах холмов Ванту.

Как все прекрасно пахло: кожа, обласканная солнцем, кремы для загара и даже хлорированная вода в бассейне. Кажется, я была счастлива. Я чувствовала, что тело мое постепенно меняется, во мне что-то зреет и расцветает. Я училась по-новому смотреть на себя в зеркало, прислушиваться к тому, что происходит у меня внутри.

По утрам мы завтракали на террасе: царившую вокруг тишину нарушал лишь легкий ветерок да стрекотание цикад. Вдали от Парижа жизнь казалась мне интересной и увлекательной, беспокойной. Я снова писала, теперь песни. И впервые в жизни у меня появилась компания, друзья, большинство из которых были старше меня. Вечерами мы усаживались все вместе в кружок перед бассейном и напевали старые шлягеры. И я уже не чувствовала себя отличной от них. Теперь я не просто существовала: я жила, мое счастье было у меня в руках.

Однажды ночью, когда луна только-только взошла и ее свет, проникнув через окно в мою комнату, прочертил себе в полумраке путь, я почувствовала внутри себя теплую, живую боль. Всю ночь со мной происходило что-то непонятное, словно какая-то яростная, свежая сила завладела моим животом.

До самого утра я ворочалась от боли, но наконец луч солнца проник в комнату и упал мне на лицо. Я встала и обнаружила пятнышко крови на белых простынях. И я подумала, что с этими первыми месячными у меня начинается новая жизнь.

Когда через две недели на рассвете чудесного августовского дня наша машина выехала из городка, оставляя позади вольный Прованс, впервые в жизни я почувствовала себя свободной. Ком в горле исчез, ничто больше не стесняло моего дыхания. Я повзрослела. Тело мое наконец решилось пустить росток. Теперь мне оставалось только дождаться, когда другие обратят на меня внимание. И я поклялась самой себе, что, как только начнется учебный год, я заставлю их полюбить себя.

В сентябре я пошла в пятый класс. В тот год выдалась прекрасная осень, живописная, яркая, вся в красных тонах. Я подошла к школе, преисполненная тайной надеждой навсегда похоронить воспоминание о себе прежней, такой, какой я была в прошлом году. Я твердо решила вести себя по-другому, нормально, как все мои сверстники, стать такой, как они, забыть о том, что я на них непохожа.

Это было для меня делом чести, реваншем за чудовищный прошлый год. Я должна была добиться этого во что бы то ни стало.

В прошлом году я умудрилась создать вокруг себя пустыню. Но с этим покончено, я стала другой. Нет больше невидимки Шар-лен, теперь мои одноклассники будут смотреть на меня с завистью и восхищением. Я уже почти слышала их перешептывание: «С ума сойти, как она изменилась!..»

Я так ждала начала нового учебного года, я прямо благословляла его. Накануне решающего дня я оттачивала последние детали, манеру разговора, например: конечно, я должна выражаться проще, яснее, и походку надо исправить — кажется, она уже стала другой — я и держусь прямее, и голову поднимаю выше, и могу взглянуть в глаза кому угодно. Все, я теперь сильная, я такая, как все. Да они просто умрут от зависти, будут завидовать всему: моей новой манере держаться, каждому слову, каждому жесту. Я представляла себе, как появлюсь перед ними и какой фурор произведу, а сама притворюсь, что не слышу их изумленного шепота. А потом моя жизнь наполнится разными интересными событиями, я даже знала какими, и в ней уже не будет места страданиям.

И вот наступило долгожданное утро. Я пошла прямо к ребятам из моего класса, они стояли отдельной группкой у школы. Шла медленно, ступая плавно, но смело. Я очень старалась казаться уверенной в себе. Каждый шаг, который я делала им навстречу, отдавался в моей груди, и в том же ритме билось и мое сердце. Чем ближе я подходила, тем настойчивее убеждала себя в том, что прекрасно владею собой. Наконец я остановилась прямо перед ними и что есть силы крикнула: «Привет!»

Но моего появления почему-то никто не заметил. Тогда я окинула их взглядом, отметила, как они загорели, как красиво одеты и как им все это идет. Я с трудом узнавала некоторых своих одноклассниц, так они выросли, повзрослели, расцвели за одно только лето. Как же я ненавидела их в этот момент и злилась на себя за то, что выгляжу такой жалкой рядом с такими красотками.

Больше я не сказала ни слова. Только пыталась утешить себя: естественно, что они не обращают на меня внимания, ведь мы так мало общались раньше.Но в конце концов они обязательно заметят, что я тоже очень изменилась.

И тут я увидела среди них новенькую. Незнакомую девушку, вокруг которой царило большое оживление. Она что-то рассказывала, рассказывала так уверенно и увлеченно, что ребята ловили каждое ее слово. Я подошла немного поближе, мне хотелось получше ее рассмотреть. Не скажу, что она была так уж хороша собой: орлиный нос, угловатое лицо, бледная кожа и всклокоченная рыжая шевелюра — особенно завидовать нечему. Но при этом бездна обаяния. Возможно, все дело было в энергичном взгляде. Или в голосе, чистом, ясном, ровном — такой голос можно слушать часами. Девочка улыбалась. Она рассказывала, что недавно приехала из Америки, что детство провела в Сан-Франциско, еще что-то, теперь я уже не помню. Ее окружили плотным кольцом и слушали затаив дыхание. Я просто глазам своим не верила. В одну минуту эта новенькая сумела загипнотизировать весь класс. Как же противна она мне была!

Потом я узнала, что ее зовут Сара. Родилась она как будто в Париже, но все это время жила в Америке и только теперь вернулась домой.

У меня сразу же возникло предчувствие, что именно из-за этой новенькой не сбудутся мои честолюбивые мечты. И я оказалась права. Но в то время я не могла знать, что этим дело не ограничится.

Вот так в мою жизнь вошла Сара. И по сей день я не до конца уверена, что ее в моей жизни больше нет.

Я не сдержала своих обещаний, я просто не успела, Сара все смела на своем пути: мои мечты, надежды, все, что я поклялась осуществить. Стоило ей только появиться, и она становилась центром притяжения. Казалось, все принадлежит ей одной. Она делала что хотела. Я же молча следила за ней. Я снова превратилась в собственную тень. Между мной и остальными опять выросла стена. Лучше бы уж они плюнули мне в лицо, только бы не бросали вот так одну. Есть кое-что похуже презрения — это безразличие. Ощущение, что ты больше вообще не существуешь.

Все они были мне отвратительны. В том числе Сара. Отвратительно видеть, как они собираются вокруг нее, смотрят на нее чуть ли не с обожанием, прямо вымаливают у нее знаки внимания, словом, ведут себя как ее рабы. Их наивность просто поражала меня — Сара очень ловко нашла способ пользоваться своей неотразимостью. «Без вас она ничто. Только вы этого не понимаете. Вы круглые идиоты», — думала я.

Потихоньку я начала сдавать. Меня больше не волновали мои успехи в школе, да и успехов-то никаких теперь уже не было. Сама жизнь утекала у меня между пальцев.

Мои родители ничего не понимали. То я поглощала еду тоннами, то крошки в рот не могла взять. Бывало, я засовывала два пальца в рот, чтобы меня рвало до крови, — я надеялась, что выплюну вместе с пищей свое тело и спущу его в унитаз. Моя жизнь стала совершенно бессмысленной. Я жила только потому, что так было надо.

Я стала думать о смерти. Мне нравилось представлять свое тело прозрачным, бездыханным, неподвижным. И мне не было страшно. Иногда я рассматривала свои запястья с извилистым переплетением вен, и меня так и подмывало перерезать эти узелки. Я понимала, что смерть, конечно, хороший выход, но он для трусов: ведь это означало спасовать перед жизнью с ее безразличием, ее тяготами, ее тревогами. Но с сознанием полной и окончательной неудачи я ничегоне могла поделать. Зачем мне дальше жить, если это не жизнь, а черт знает что?!

Меня останавливала только мысль о горе, которое я причиню родителям. Иногда у меня случались просветления, я приходила в себя и начинала верить, что со мной не происходит ничего особенного, все это временные трудности, только не надо поддаваться отчаянию.

И все же в конце концов я не выдержала. В ноябре занятия физкультурой проводились на открытом воздухе: с утра мы бегали по набережным Сены. Обычно в это время года бывало довольно промозгло, но бег не отменяли ни при какой погоде. Мы отмеривали километр за километром и отчаянно мерзли в спортивных костюмах, ноги немели, холодный ветер хлестал нас по щекам. Я всегда плелась в хвосте. У меня была астма и вообще слабые легкие. Мне не удавалось вдохнуть полной грудью, воздух останавливался где-то в горле, я с трудом выталкивала его обратно колечками белого невесомого пара. Каждый вдох камнем ложился на легкие. Я задыхалась, бежать становилось все труднее, ноги подкашивались, я переставала чувствовать свое тело. Эта проверка на выносливость превращалась для меня в настоящую пытку: больше всего на свете я боялась, что просто упаду, не выдержу нагрузки и задохнусь. Я бежала, сжимая изо всех сил в руке ингалятор на всякий случай. В любую минуту я могла прыснуть себе в рот и ничего не бояться.

В то утро холод был собачий. Над Сеной повисла плотная, густая пелена, словно под действием холодного воздуха вода начала испаряться. Мы бежали по набережной. Прозрачное небо пламенело на горизонте, деревья стояли совсем голые, до меня долетал шум пробуждающихся улиц и запах выхлопных газов.

Тело постепенно теряло подвижность, сердце билось все медленнее, а в легких застревал тот глоток кислорода, который мне удавалось вдохнуть. Из горла вырывался свист. Мне все больше не хватало воздуха, и я представляла себе, как вот-вот нальется свинцом голова, сведет судорогой живот и меня вообще не станет. Я продолжала сжимать в руке ингалятор, но при этом повторяла себе, как навязчивый припев из песенки:

«Брось ингалятор, он тебе не нужен. С тобой все в порядке. Не бойся, Шарлен, скоро все кончится, только не останавливайся».

Я положила ингалятор в карман и забыла про него. Каждый неровный шаг приближал меня к концу. При вдохе мне обжигало горло и грудь пронзала острая боль. Я продолжала бежать, все вперед и вперед. Слушала, как неровно бьется сердце, но его удары были такими гулкими, что отдавались эхом в моей голове. Я все еще держалась. Мне хотелось не упустить неуловимое мгновение собственной смерти.

«Ингалятор, Шарлен, ингалятор! Он здесь, у тебя в кармане. Мы хотим его», — взывали мои легкие к моему рассудку.

«Нет, — отвечала я. — Держитесь. Мы почти у цели. А потом воздух вам больше не понадобится, обещаю».

Но вдруг все подернулось белой пеленой. Я почувствовала вкус крови: она поднялась из груди и обласкала мне рот, запечатлев на языке влажный и коварный поцелуй. И тут я поняла, что все в порядке, что больше я не могу дать задний ход. Я ликовала. Небо надо мной сделалось таким ярким, что пришлось закрыть глаза, но все равно его сияние продолжало меня слепить. Теперь оставалось только упасть, медленно, осторожно, тихо. Где-то вдалеке раздались крики: «Шарлен?! Что с тобой? Она не дышит. Осторожно, она сейчас упадет!» Потом все стихло.

Но и в тишине у меня продолжало шелестеть в ушах: «Дыши, Шарлен. Дыши».

Наконец я упала. Я падала очень медленно, я почувствовала, что мое тело словно нырнуло в бескрайнюю, глубокую, могучую волну, и всю меня заполнило ощущение радости и покоя. Я дала боли одержать верх. Я чувствовала, как дыхание смерти борется во мне с дыханием жизни и наконец полностью отвоевывает мое тело. Я видела эту смерть, она жила во мне. Последней моей мыслью было: «Я победила!»

Когда я открыла глаза, мои веки были словно налиты свинцом, губы слиплись, рот закрывала кислородная маска, и хотя я чувствовала необычайную легкость, я сразу поняла, что у меня ничего не получилось. Я все-таки проиграла. Я не умерла. Я оказалась трусихой. И мысль о том, что второй раз мне придется войти в этот мир, я приняла с глубоким отвращением.

Мама рыдала. И держала мою холодную и безвольную руку в своей, такой теплой и живой. Отец оставался невозмутимым, он просто стоял у моей кровати. Но глаза у него были красные, под ними темные, набухшие мешки — он выглядел измученным. Потом я увидела в глубине комнаты на черном кожаном кресле моего брата: он сидел, обхватив голову руками и вороша черные взъерошенные пряди. Мы заплакали все вместе в полной тишине.

Они провели со мной весь этот день и все то время, что я оставалась в больнице. Мама не выпускала моей руки, и только когда она уходила на ночь домой, я немножко приободрялась. Я ждала ночи, чтобы выплакаться. Я плакала потому, что мне предстояло снова жить, и при этой мысли у меня кружилась голова. Но кое-что до меня все-таки дошло: во-первых, я все-таки люблю своих близких, а главное — я могла причинить им страшную боль. Проведя с ними несколько дней, я почувствовала, что смерть потихоньку отступает и жизнь берет свое. У меня снова жгло в горле, но уже не от удушья, а просто от слез.

Целыми днями я разглядывала стены своей палаты, выкрашенные в белый цвет. Он был безупречно белым, чистым, ясным, успокаивающим, жизнеутверждающим. Я снова задышала полной грудью и внезапно осознала, до чего же приятно чувствовать, как воздух проникает в меня, заполняет мои легкие, а потом и всю меня целиком. Этот белый цвет и кислород дарили ощущение приятной легкости. Мне все время казалось, что я где-то порхаю или парю в воздухе. Я не думала о том, что будет завтра.

В один прекрасный день в дверях моей палаты возник чей-то силуэт. В ярком послеполуденном свете мне сначала показалось, что это ангел. Потом я узнала Сару.

Она подошла к кровати и положила мне в изголовье роскошный букет цветов, объяснив, что это от всего класса и от учителей. Потом села рядом со мной и заговорила. Она говорила долго, и я слушала ее очень внимательно. Голос у нее был четкий и ровный. Ее слова действовали на меня лучше всяких лекарств, и я постепенно проникалась к ней все большим доверием. Я вдруг почувствовала, что меня понимают, что мне хотят помочь.

А потом Сара пристально посмотрела на меня своими янтарными глазами, лучистыми и все понимающими.

— С тех пор как я попала в вашу школу, — сказала она, — я не переставала тебе удивляться, ты всегда была одна, молчаливая и замкнутая. Ты несчастна, Шарлен, я знаю это совершенно точно, это бросается в глаза. Ты совершенно одинока. А еще я знаю, что сюда, в больницу, ты попала не случайно. И то, что с тобой случилось, не было случайностью, не так ли? Ты ведь знала, что не обязана бежать, раз у тебя астма, и ты в любую минуту могла остановиться, отдышаться. Только ты этого не сделала, ты продолжала бежать, хотя прекрасно понимала, чем все это может кончиться. Я все это знаю. И понимаю.

Я слушала ее молча, в полной растерянности, даже растроганная.Она сумела проникнуть в самые тайники моей души, куда еще никто никогда не заглядывал. Сара просто потрясла меня. Мне пришлось опустить глаза, чтобы не встретиться с ней взглядом и хоть на какое-то время отгородиться от жестокой правды.

Она накрыла мои ладони своими и немного помолчала, пока я изо всех сил пыталась сдержать слезы.

— Тебя спасли, тебе повезло, — вновь заговорила она. — И знай, что с этого момента ты можешь на меня рассчитывать. Я бы хотела помочь тебе. Я бы хотела, чтобы ты согласилась стать моей подругой.

Кроме этих слов я словно услышала еще и другое: «Ты никогда больше не будешь одинока, Шарлен».

Я ДЫШУ

Кроме Сары никто ничего не заподозрил. Никому, даже моим родителям, и в голову не пришло, что я не просто так, ни с того ни с сего шмякнулась на землю, а совершенно сознательно захотела взглянуть смерти в лицо, и на самом деле это была самая настоящая попытка самоубийства.

Когда наконец передо мной раскрылись раздвижные двери кареты «скорой помощи», на меня нахлынули незнакомые чувства: мне захотелось родиться заново, задышать свободно. Наконец-то начать жить. К тому же теперь у меня была Сара. И благодаря этому я ощущала прилив сил и верила, что я уже не одна в этом мире.

Как только я вошла в школьный двор, все взгляды устремились на меня, мне сочувственно улыбались, меня подбадривали. За те четыре дня, что я провела в больничных стенах, родилась другая Шарлен. Оказалось, что счастье все-таки существует. Оно тут, со мной, возле Сары. А смерть — она так, на всякий случай. Просто страховка, запасной выход, который есть, но о котором даже не вспоминаешь.

Сара стала моей гарантией, убежищем, светом. Я знала, что она рядом и, если мне когда-нибудь опять станет плохо, она сумеет мне помочь. По одной простой причине: она мне это обещала, обещала стать моей подругой.

Всего за несколько дней она превратилась в мою ежедневную порцию счастья, в мою победу над жизнью. Каждое утро я сгорала от нетерпения, мне хотелось скорее увидеть Сару, я поджидала ее у школы и бросалась обнимать. Мне достаточно было одного ее присутствия, чтобы чувствовать себя счастливой, все остальное просто не имело для меня значения.

В самом начале февральских каникул Сара пригласила меня к себе в гости. Мама отвезла меня к ней на машине и высадила у ее дома. Сара жила в двенадцатом округе, в небольшой, всегда неприбранной квартирке. Гостиная была необычайно просторной и светлой, казалось, что света в ней даже чересчур много. Широкая застекленная балконная дверь выходила в сад, голые ветви высоких деревьев касались балкона, последний, еще не стаявший снег ярко блестел в солнечных лучах. Я помню стены, такие же белые, как в больнице, кухню со старинными шкафами из полированного дерева и кумачовыми занавесками, столовую, где было очень мало мебели: стол, диван и телевизор, стоящий прямо на полу, и еще несколько пыльных этажерок и стулья в китайском стиле у окна. Помню ванную комнату, облицованную темно-синим кафелем, и целую коллекцию миниатюрных флакончиков с духами, и еще туши и помады, в беспорядке расставленные по краям фарфоровой раковины. Всю квартиру окутывал тяжелый аромат благовоний, и через какое-то время у меня немного начинала кружиться голова.

Все-таки эта квартира производила странное впечатление. В пустынной гостиной, залитой светом, было необычайно тихо: часы утекали один за другим, но время словно бы останавливалось. Ощущение покоя, необъяснимая нега охватывали меня всякий раз, когда я попадала в этот дом, — его мне не забыть никогда.

В тот первый раз мы провели вместе весь день, и я, кажется, никогда в жизни столько не смеялась. Мы вышли погулять в парк по соседству с домом. Погода стояла прекрасная: чуть подмораживало, на небе ни облачка. Сара легла прямо на землю, и я последовала ее примеру. Веки немного припекало солнце, хотя зима еще не отступила. Я чувствовала себя прекрасно. Мы дышали полной грудью. Вдыхали запахи земли и влаги. И хохотали до упаду. Я и сейчас слышу голос Сары, вижу ее лицо, потонувшее в копне волос, ее взгляд, обращенный к солнцу. По щекам у меня текли слезы, и не только от смеха, но и от избытка счастья. Такого со мной не случалось с раннего детства. А может, и вообще никогда.

Вечером мы улеглись на матрас, который служил Саре кроватью. Через жалюзи полумрак комнаты бороздили тонкие лучи сероватого света. До нас долетали уличные шумы, мы слышали последние машины, которые проезжали по бульвару. Ночь постепенно спускалась на город. А вслед за ней тишина и покой. Безграничная, непроницаемая тишина, в которой терялся наш шепот. Меня сморило, и шепот стал еще тише. Потом уже один только Сарин голос, едва различимый, нарушал этот сказочный покой. Мне кажется, что за эту ночь я узнала Сару так, как будто всю жизнь провела с ней рядом.

Наступило утро. Я открыла глаза, но Сара еще спала. Ее длинные волосы почти касались моего лица, я чувствовала их аромат. Она проснулась только через час: все это время я смотрела, как она спит. Мы завтракали почти два часа бутербродами с маслом и медом, болтали и опять хохотали до упаду.

А потом часам к двенадцати за мной приехал отец. Мы все еще были в пижамах. Я быстро собралась и попрощалась с Сарой и ее матерью. Обе уверяли, что всегда будут рады меня видеть, говорили, что двери их дома всегда для меня открыты. Я обняла Сару, она еще хранила утренние запахи: чистого постельного белья, влажного тела и сладкого кофе. Но вот наконец я покинула ее квартиру, залитую светом, и унесла с собой тысячи ощущений, которые нельзя выразить словами. Тогда я еще не знала, что эти ощущения будут преследовать меня все последующие годы.

Итак, после возвращения в Париж Сара жила вдвоем с матерью Мартиной, время от времени к ним присоединялся очередной «отчим». С отцом Сара не поддерживала никаких отношений, о нем она вообще никогда не упоминала. Родители развелись через несколько лет после рождения Сары, и ее детство прошло под знаком судебных процессов, адвокатов и бесконечных скандалов между отцом и матерью. После двух неудачных браков Мартина не раз пыталась покончить с собой; на какое-то время она оставляла дочь у родителей, но потом все же забрала с собой в Калифорнию. Видно было, что эта женщина прожила нелегкую жизнь. Обычно она возвращалась домой очень поздно, и мы с Сарой ждали ее, уже лежа в кровати. Сначала мы слышали скрип открывающейся двери, потом в ночной тишине раздавался звонкий смех и звук шагов по направлению к спальне, а шушуканья и смешки не стихали до самого рассвета. Утром Мартина выходила из спальни с томным видом в сопровождении мужчины, всякий раз незнакомого. Вначале меня это шокировало. Но Сара говорила, что все это ерунда и ей на это наплевать.

Сара с матерью жили довольно скромно. По сравнению с ними мы были просто богачи. Они, наверно, принадлежали к среднему классу. Но я все равно безумно ей завидовала. Сара была типичным балованным ребенком. Бабушка с дедушкой души в ней не чаяли, друзья матери относились как к родной дочери, она была постоянно в центре внимания своих сверстников. Мартина хотела, чтобы дочь считала ее своей подругой. И потому я невольно видела в матери Сары самую опасную соперницу.

Мы с Сарой были очень разными. И наши семьи тоже, даже в бытовом плане. Сара с матерью жили как бог на душу положит, в то время как мои родители с детства приучили меня к тому, что моя жизнь должна быть рассчитана до минуты и выверена до жеста. Никогда еще я не встречала столь безалаберного человека, как Сара. Она и ее мать следовали принципу, о существовании которого я до того времени даже не подозревала: жить без проблем. Для них было в порядке вещей проснуться в середине дня, позавтракать к вечеру, просидеть в гостях всю ночь, вернуться домой под утро, а через несколько часов Сара была уже в школе. Под ее влиянием я тоже переняла этот безумный ритм жизни, что совершенно выводило из себя мою мать. Но с ней я считаться не собиралась. Никогда больше родители не заставят меня жить своей унылой, старомодной жизнью!

Вскоре я начала бывать у Сары почти регулярно: каждую неделю отец отвозил меня к ней на машине. Мартина обожала меня, считала чуть ли не родной дочерью, и я была этому рада. Их тихая квартирка постепенно стала мне вторым домом. Впрочем, мы проводили там очень мало времени: нас с Сарой часто приглашали в разные компании или же мы ходили на вечеринки и ужины к знакомым Мартины. Моей матери это не нравилось, но Сара смеялась ей в лицо и я тоже.

Сара учила меня жить. Наконец-то я смогла вздохнуть полной грудью, наконец-то освободилась от тяжести, под которой едва не задохнулась,

А я училась понимать Сару. Но Сара вела себя так, что понять ее до конца было невозможно. Она все время была разной. Иногда она забывала, что нам уже тринадцать, и превращалась в беззаботную девчонку, потом вдруг совершенно менялась, взрослела и затевала дискуссию о каких-то высоких материях. Она часами рассказывала мне о своих честолюбивых желаниях, мечтах, о своих неприятностях. Иногда я покатывалась со смеху, выслушивая эти детские бредни, а потом была готова разбиться в лепешку, только бы утешить и ободрить ее.

Мне так трудно говорить о ней. Передать словами, какой она была, просто невозможно, мне даже не с кем сравнить ее, она ни на кого не похожа. А если еще учесть, какую роковую роль она сыграла в моей жизни…

Я вспоминаю и вспоминаю. Сара полуголая стоит перед зеркалом в своей комнате, повернувшись ко мне спиной. Длиннющие ноги, мальчишечья фигура, поджарая, мускулистая, мордочка Гавроша, но несмотря ни на что с распущенными волосами и оголенными плечами она выглядит очаровательной, женственной. Я не могу от нее оторваться, она же рассматривает себя в большом зеркале снизу доверху, и вид у нее недовольный, насупленный. Потом она жалуется, что у нее почти нет бедер и грудь слишком маленькая. Я сижу на диване за ее спиной и стараюсь успокоить: повторяю вновь и вновь, что она не права, что она все равно всем нравится и у нее нет никаких поводов, чтобы комплексовать. Она делает вид, что не слушает меня, потом вдруг поворачивается и, рассмеявшись, налетает на меня с поцелуями.

Сара просто околдовала меня. Своей смелостью, раскованностью, непосредственностью. Наверно, я понимала Сару лучше других, мне казалось, что я выучила ее наизусть, могла предвидеть все реакции. Но Саре все равно удавалось поставить меня в тупик, уж слишком часто у нее менялось настроение и вела она себя совершенно непоследовательно. И я, конечно, понимала, как мне далеко до нее.

Сама того не осознавая, Сара делала из меня человека. Когда мы были вместе, я и на себе ловила чьи-то взгляды и с удивлением замечала, что тоже могу нравиться. Это было для меня неожиданно, ново и захватывающе.

Я снова поверила в себя — Сара словно вдохнула в меня новую жизнь. Она считала, что я «классная девчонка» и себя недооцениваю, уверяла, что «всегда мечтала о такой подруге». Я бы все отдала, чтобы только ей поверить. Она называла меня «Чарли» и покатывалась со смеху. Я изо всех сил старалась стать такой, какой она хотела меня видеть. Да ради нее я была готова стать кем угодно.

Сара понимала меня лучше, чем я сама. Она просто видела меня насквозь. Постепенно моя жизнь менялась, я становилась похожа на человека. Иногда я даже пугалась, уж слишком все это было неожиданно, ново и замечательно, мне казалось, что это происходит не со мной.

Как-то уже весной, когда мы вместе с Сарой после занятий шли по коридору, я спросила у нее: «Почему ты выбрала меня?» Я до сих пор не могла поверить, что такая девушка, как она, могла заинтересоваться кем-то вроде меня. У нее было все, а я вообще ничего из себя не представляла. Перед ней просто никто не мог устоять. Зачем ей балласт в виде меня? Она остановилась и взглянула на меня своими загадочными глазами:

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: