Интересные свидетели

Однако история с подземельями имела небольшое продолжение.

Вскоре после возвращения из Ленинграда мне стало известно, что совсем неподалеку, в селе Заплавном, и поныне здравствуют две бывшие монахини из безродненского монастыря. Одну звали Устиньей, имя другой Настя.

Это был сюрприз!

Побывать у монахинь показалось чрезвычайно важным. Вдруг им известно, что могло храниться в ходах из предметов культа, книг? К тому же у старушек могла быть фотография монастыря. Что он из себя представлял, насколько был интересен в архитектурном отношении?

В один из выходных дней поехал. Дом монашек нашел легко – местные бабули понятно объяснили.

В калитке аккуратного домика едва не столкнулся с опрятного вида седоголовой женщиной, которую за руку куда-то тянула девочка лет пяти. На вопрос об Устинье она закивала головой и хотела было вернуться со мной в дом, да внучка отчаянно запротивилась: как я понял, из-за «мультиков» по телевизору.

В горницу меня провела пожилая, с частыми нитями седины в волосах под выгоревшим цветастым платком, в скромной штапельной блузе и длинной темной юбке, женщина, подслеповато вглядывавшаяся на свету в мое лицо.

– Не пойму кто, – с сожалением сказала она, – совсем слепая стала.

Я объяснил.

– Устя? Сейчас, сейчас. Только не слышит она. Старая. Так и живем – одна глухая, другая слепая, – подобие улыбки отразилось на морщинистом, со склеротической краснотой щек, лице.

Она тяжело перешагнула порог соседней комнаты.

Я огляделся. Весь правый угол горницы заполняли разные по размерам и исполнению иконы. Были среди них кустарные поделки в киотах из папье-маше, но две-три иконы, писаные маслом, выделялись мастерством исполнения, сдержанной простотой. Перед образом Богоматери в громоздком фигурном окладе из золоченой фольги светился в лампадке крохотный ноготок пламени. На столе под иконостасом лежал толстый молитвенник с восьмигранным тисненым крестом на ветхом грязно-сером переплете. Других книг не было видно.

Шевельнулась занавеска. В дверном проеме появилась высокая худая старуха с желтым высохшим лицом и плотно сжатыми морщинистыми губами. Была она во всем иноческом. Черная ряса, перехваченная широким поясом, ниспадала до пола. Голову венчала черная камилавка, креповая наметка вроспуск струилась по плечам. В руках монахиня держала четки в виде деревянных бус.

Мы взглянули друг на друга, кивнули вместо слов. Затем она – отрицающе качнула головой и безмолвно, как появилась, исчезла за занавеской.

Разговаривал я с Настей, в миру Анастасией Абраменковой. Беседовали неспешно и довольно долго. И уже уходя, я совершенно искренне посочувствовал им на одинокую старость: неужели нет никого родных?

Старица помолчала и, глядя куда-то мимо незрячими глазами, со вздохом сказала: «Одни мы векуем... Семьи, дитёв не было, а родные, кто был, давно померли. Никого не осталось...» Она тяжело задумалась. А мне до сих пор непростительно за ту слезу, что вдруг выкатилась и тягуче пролегла по морщинам некрасивого старухиного лица. Не надо бы спрашивать...

Ей за восемьдесят, этой белице (иночество Настя не принимала). А когда отец, крестьянин из Колобовки, отдавал ее в детский приют при монастыре, было двенадцать.

«Бедность все, рассказывала Настя, словно оправдываясь передо мной за отца, – нас шестеро детей было. При второй матери мы-то, отцовские, как сироты, – и голодно, и холодно. Да, видно, нельзя было иначе...»

Устинью привели в приют пятнадцатилетней. Было это в 1903 году. В обители мало-мальски обучали грамоте по молитвенным книгам, учили рукоделию: прясть, ткать сукна, вышивать по канве шерстью и шелком, шить золотом. На молитву поднимали в четыре утра. После заутрени, если летом, шли на прополку да на полив монастырских участков, стряпки – в келарню, певчие – в рукодельню. Тем и кормились.

Спросил о Лукьяныче. Многого Настя о нем не слышала, его уже не было в монастыре. Но о ходах сказала интересное.

«В Киеве, слышал, поди, лавры есть. Он и хотел такие. Говорил: «Здесь, на этом месте, будет храм и город». Для того и ходы рыли». На вопрос о возможных исторических ценностях в подземелье сомнительно покачала головой: «Знали бы, если что... А молва б удесятерила. Ведь засыпали их в скорости...»

Я слушал эту простую женщину, корявые, заскорузлые руки которой явно не привыкли отдыхать, и думал об их порушенной вере. Отдали ей все – и свои судьбы тоже. И почему-то остались вне интересов новой жизни, существовали бесцельно и, увы, бесплодно. Нужны ли такие судьбы? Грустно думать об этом.

А монастырское подворье мне все же довелось увидеть. Но не на фотографии. Снимков у монахинь не оказалось. Настя отыскала сильно истрепавшийся рисунок черными чернилами на желтой полинялой бумаге. Не видя, по памяти, поясняла изображение.

Как видно из рисунка, храм ничем особенным по своей архитектуре не выделялся. Массивный, одноглавый, почти квадратный в плане, он был сложен из кирпича. Стены венчал четырехскатный шатер, обшитый железом. Шатер завершала небольшая главка с православным крестом на маковке. Больше ничего примечательного.

Дома я полюбопытствовал, на какой бумаге изображен монастырь. Надорвал места склеек. То была обратная сторона какого-то сельскохозяйственного плаката 1963 года издания! Копия... Сколько же таких рисунков раздарили богомольные старушки?

Но спасибо им и за это – ведь снимков монастыря пока не сыскалось.

И последнее.

Не так давно, когда ожидать новых открытий о безродненских подземельях было вроде неоткуда, вдруг узнаю, что городскому музею передали... фотопленку и снимки этих самых ходов!

Невероятно! О столь ценных документальных свидетельствах мы даже не мечтали.

Надо ли говорить, с каким интересом и завистью рассматривал я фотографии. Но кто же их авторы? И здесь-то я не могу не выразить удовлетворения тем, что первыми, по-настоящему заинтересованными исследователями загадочных ходов, позаботившимися не только о тщательных изысканиях под землей, но и о фотографировании увиденного, были наши предшественники, зачинатели спортивного туризма в Волжском, молодые инженеры Алексей Шевченко, Эдуард Халтурин, Юрий Губин Валя Рукина, Юрий Кочетков. Снимал на пленку Халтурин. Было это в 1962 году.

Что же на снимках? Длинный узкий ход с кучами земли на полу из обваливающихся стен, черные кресты копотью по побелке, черепки глиняной посуды с тисненым узором по окружности, неразборчивая надпись на стене. На одном из снимков Алексей Шевченко ползком пробирается сквозь узкую щель пещеры, на другом – в проходе перед кельей стоят две девушки с электрическими фонарями в руках, еще кадр: угол кельи с земляной скамьей-лежанкой.

Интересные, необычные фотографии, позволившие, наконец, увидеть то, о чем много знаешь понаслышке.

Но большего, чем сами участники они, конечно, рассказать не могли. Так, вскоре я познакомился с инициатором подземных съемок, в то время директором Волгоградского пьезокерамического завода «Аврора», Алексеем Андреевичем Шевченко.

Высокого роста, светловолосый, красивый, Алексей Андреевич, по-моему, немногим отличался от того серьезного парня на снимках пятнадцатилетней давности. Не скажешь, например, что постарел. Просто прибавилось морщинок в прищуре глаз. Но интерес к давней истории прежний. Поначалу именно он задавал мне вопросы, а потом мы поменялись ролями.

– Мы не были первыми в этих подземельях, – вспоминал Шевченко, – до нас там побывали строители, кое-кто из горожан и, конечно, вездесущие мальчишки. Когда прослышали о ходах и решили их детально обследовать, то уже знали, что в подземелье найдены ко мнаты-кельи, полуистлевшая икона, кое-что из керамической посуды. Помнится, к тому времени в катакомбы никого посторонних не пускали: вход охранялся. Вот почему для похода мы избрали вечернее время, когда совсем стемнело.

Было это весной, в конце апреля. Пошли впятером: Халтурин, Губин, Валя Рукина, Светлана Уварова и я. Все бывалые туристы.

Из снаряжения взяли лопаты, фонари, свечи, мотки киперной ленты, веревки, фотоаппарат со вспышкой, еду на всякий случай и даже пару противогазов: опасались загазованности.

В шурф на пустыре неподалеку от старой школы спускались по веревке. На глубине семи-восьми метров увидели узкий ход, ведущий по направлению к Ахтубе. Осмотрелись. Сводчатый потолок, гладкие стены со следами хорошо сохранившейся побелки. Местами галерея оказалась засыпанной обвалившейся глиной, и приходилось пробираться ползком, но в основном шли в полный рост. В пещере следы запустения, свисают белые нити корней растений, кое-где сыро.

Прошли метров сто, и вдруг Юра Губин, шедший первым, остановился: «Смотрите, ступеньки!»

Они вели вниз. Куда? Мы этого так и не узнали: путь преградил завал. Но что интересно, завал был земляной, а в нем и рядом лежало много древесного угля, словно от костров. Копоти же на стенах мы не обнаружили.

Вернулись назад. Снова кое-где ползком, глина сыплется за воротник. И тут – новые проходы в разные стороны. Решаем идти вправо. Чтобы ненароком не заблудиться, путь отмечаем лентой. Ответвлений, проходов там много. Иные идут на уровне главного хода, другие уходят под наклоном вверх или вниз. Иногда, замкнув путь, натыкаемся на свою же белую ленту.

Губин нашел комнату-келью. Она небольшая, но после тесноты галерей кажется просторной. Напротив входа сделан земляной выступ, на котором можно сидеть или лежать, сбоку, на уровне груди, – ниша со следами копоти от лампады или свечей.

В разных ответвлениях лабиринта мы обследовали, по-моему, пять таких келий. В одной Эдик заметил на полу разбитый глиняный горшок, черепки которого мы сфотографировали и сложили в рюкзак.

Другая келья была интересна тем, что в ней в потолке были нацарапаны слова: «Десятников Алексей сын Федора 5 мая 1860 г.» Что это? Дата рождения Десятникова или указание на время создания пещер? Неизвестно...

Следы разрушений попадались часто. Дважды мы раскапывали небольшие завалы, другие потребовали бы слишком значительных усилий. А пребывание в подземелье уже сказывалось на нас. Не хватало кислорода, все учащенно дышали, на лицах выступил пот. Свечи там не горели, лишь сера спичек, шипя, прогорала, но огонек не занимался. Выручали фонари.

Шел пятый час пребывания под землей. Однако уходить не хотелось. Мы чувствовали себя исследователями-первопроходцами. Неизвестное, неожиданное властно звало вперед. Все казалось: вдруг встретим что-то необычное, интересное – церковные регалии, хоругви, скелет монаха... – Алексей Андреевич смеется. – Нет, правда, там не соскучишься, и время текло для нас незаметно.

Помню, очень сложно было ориентироваться в лабиринте. Мы совсем не представляли, где находились! Мне кажется, что ходы увели нас куда-то далеко вдоль Ахтубы, к Деревянному поселку (это почти в километре от старой школы). Так ли это – твердой уверенности у меня нет. Выйдя на поверхность, мы пытались прикинуть пройденное расстояние, – получалось, пожалуй, около трех километров...

Вот такой рассказ. Он невольно наводил на размышления. Слишком значительной казалась разница в оценке подземных расстояний группой Шевченко и замерами маркшейдеров, заснявшими лишь 330 метров ходов. Правда, последние не отрицали, что за обширными завалами следует ожидать продолжения галерей, да и не было перед ними задачи прохождения всех галерей до конца. Кстати, в пояснительной записке строителей совершенно отсутствовали упоминания о подземных ступеньках, в схеме ходов обозначены лишь две комнаты-кельи.

Значит, остается предполагать, что в 1961-1962 годах катакомбы имели значительно большую протяженность, чем при исследованиях 1964 года. Путь горнопроходчикам преградили завалы.

И это не удивительно, поскольку в те годы в районе подземелий широко развернулось строительство домов, рылись котлованы, забивались сваи под фундаменты, что, естественно, вызывало разрушение подземных пустот.

Этим и завершился поиск. Думается, он не был напрасным. Может быть, не полностью, но все же прочитана еще одна страница из прошлого Заволжья. Для многих жителей современного Волжского история монастырских подземелий и вовсе покажется неожиданной: не всем известно, что город начинался на месте степного села с двухсотлетним прошлым. Двести лет и полстолетия... Как мало оставили потомкам два минувших столетия, и как стремительно вырос, далеко шагнул в полынную степь большой индустриальный красавец-город всего за пять с лишним десятков лет. Но главное – город продолжает расти, хорошеть, набирать силу и славу.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: