Выражение признательности 1 страница

Я хочу выразить искреннюю благодарность Хираму Хайдну за вдумчивую помощь в организации материала этой книги, конструктивную критику, касающуюся прояснения определенных вопросов, и прочую деятельность, на которую он не пожалел времени и усилии.

Я в долгу перед всеми авторами, на которых ссылаюсь в тексте, но мне хочется выразить особую признательность д-ру Херольду Кельману — за его плодотворные дискуссии со мной по данному предмету; моим коллегам, д-ру Изидоре Портной и д-ру Фредерику А.Вайсу — за ценные замечания;

а также моему секретарю, г-же Гертруде Ледерер — за вдум­чивый интерес к работе и неустанные заботы по оформлению рукописи и индекса.

К. X.

Введение Нравственность эволюции

Невротический процесс — это особая форма человеческого развития, чрезвычайно неудачная из-за растраты творческой энергии, на которую она обрекает человека. Она не только качественно отличается от здорового взросления и роста, но и (в большей степени, чем мы это понимаем) прямо противоположна ему во многих отношениях. При благоприятных условиях энергия людей идет на реализацию их собственного потенциала. Такое раз­витие далеко от единообразия. В соответствии со своим особым темпера­ментом, способностями, пристрастиями, условиями детства и дальнейшей жизни человек может стать мягче или жестче, осторожнее или доверчивей, уверенным или не слишком уверенным в себе, созерцательным или общи­тельным, и может проявить свои особые таланты. Но в какую бы сторону он ни направился, он будет развивать свои, именно ему присущие задатки.

Однако под действием внутреннего принуждения у человека может на­чаться отчуждение от своей собственной реальности. И тогда главная часть его сил и энергии смещается на выполнение задачи: превратить себя в абсо­лютное совершенство посредством жесткой системы внутренних предписа­ний. Ничто меньшее, чем богоподобное совершенство, не удовлетворяет его идеальному образу себя и не утоляет его гордости теми возвышенными достоинствами, которыми (как он считает) он обладает, мог бы обладать или должен обладать.

Этот стиль невротического развития, детально представленный далее, вызывает у нас нечто большее, чем чисто клинический и теоретический интерес к патологическим феноменам. Здесь мы сталкиваемся с фундамен­тальной проблемой нравственности, а именно: с проблемой нравственности человеческой страсти, влечения к совершенству, с проблемой нравственно­сти религиозного долга, повелевающего достигнуть совершенства. Ни один серьезный исследователь вопросов человеческого развития не усомнится в нежелательности гордыни или самомнения, или в нежелательности влече­ния к совершенству, мотивированного спесью. Но существует широкий разброс мнений о желательности или необходимости системы дисципли­нирующего внутреннего контроля ради того, чтобы гарантировать нравст­венность поведения человека. Принимая даже, что эти внутренние правила способны задавить нашу непосредственность, разве не должны мы, в соот­ветствии с заветом христианства (“Будь совершенен”), стремиться к совер-

—27—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

шенству? Не будет ли рискованной, фактически разрушительной для нрав­ственной и общественной жизни, попытка обойтись без таких правил?

Здесь не место для обсуждения всех тех многочисленных путей, кото­рыми ставили этот вопрос и отвечали на него на протяжении истории чело­вечества, да и я не готова к такому обсуждению. Я только хочу указать, что один из существенных факторов, от которых зависит ответ,— это качество нашей веры в природу человека,

Вообще говоря, существуют три основные концепции назначения мора­ли, основанные на разном истолковании сущности человеческой природы. От навязанных запретов и ограничений не могут отказаться те, кто верит (какими бы словами это ни называлось), что человек по природе грешен или движим примитивными инстинктами (Фрейд). Целью морали тогда стано­вится приручение или преодоление status naturae (естественного состоя­ния), а не его развитие.

Цель морали становится иной для тех, кто верит, что человек от при­роды и “добр” и одновременно “плох” (грешен или деструктивен). Тогда сердцевиной морали становится подстраховка конечной победы врожденной доброты, очищенной, направленной или усиленной такими элементами, как вера, разум, воля или благодать — в соответствии с особенностями главенствующей религиозной или этической концепции. Здесь ударение не ставится исключительно на победе над злом или на подавлении зла, по­скольку есть и позитивная программа. Однако она опирается или на некую сверхъестественную помощь, или на сильный идеал разума или воли, кото­рый сам по себе подразумевает применение запрещающих и сдерживающих внутренних предписаний.

И, наконец, проблема нравственности предстает совершенно иной, когда мы считаем, что врожденными у человека являются конструктивные силы развития, эволюции, и именно они побуждают человека к реализации заложенных в нем возможностей. Это не означает, что человек в своей основе добр и хорош, поскольку иначе подразумевалось бы заранее данное человеку знание о добре и зле. Это означает, что человек по своей природе добровольно стремится к самореализации, и его система ценностей вырас­тает из этого стремления. Он, очевидно, не может раскрыть свой человече­ский потенциал, если не верит в себя, не активен и не продуктивен, если он не строит отношения с людьми в духе взаимности, если отдается, по выра­жению Шелли, “поклонению темному идолу Я” (“dark idolatry of self”) и постоянно приписывает свои недостатки несовершенству окружающих. Вырасти, в истинном смысле слова, он сможет только возлагая ответст­венность на себя.

Таким образом, когда критерием выбора того, что нам взращивать в себе или искоренять, становится вопрос: препятствует или способствует эта моя установка или влечение моему человеческому росту, мы приходим к идее о нравственности эволюции. Как показывает частота неврозов, любой вид принуждения может с легкостью направить конструктивную энергию по неконстуктивному или даже деструктивному руслу. Но с подоб-

—28—

Вступление

ной верой в автономное стремление к самореализации мы не нуждаемся ни во внутренней смирительной рубашке для нашей непосредственности, ни в хлысте внутренних предписаний, подгоняющем нас к совершенству. Нет сомнения, что такие дисциплинарные методы могут очень помочь в подав­лении нежелательных факторов, но также нет сомнения, что они вредят нашему росту. Мы не нуждаемся в них, потому что мы видим лучший спо­соб справиться с деструктивными внутренними силами: перерасти их. Путь к этой цели — это рост осознания и понимания себя самого. Знание себя, следовательно, не является целью само по себе, но служит средством освобождения сил спонтанного роста.

В этом смысле, работа над собой становится не только первейшей нравственной обязанностью, но в то же время (в очень реальном смысле) первейшей нравственной привилегией. Это превращение происходит от нашего желания работать над собой и происходит настолько, насколько серьезно мы относимся к нашему росту. Теряя невротическую одержимость собой, мы обретаем свободу роста, освобождаемся для любви и заботы о других людях. Мы хотим дать им возможность для нестесненного роста, пока они молоды, и помочь им любым возможным путем найти и реали­зовать себя, когда они блокированы в своем развитии. Идеалом примени­тельно к себе или к другому становится освобождение и культивация сил, ведущих к самореализации.

Я надеюсь, что эта книга тоже будет способствовать такому освобожде­нию — тем, что в ней ясно указываются факторы, препятствующие ему.

К.Х.

Глава 1 В погоне за славой

Каковы бы ни были условия, в которых растет ребенок, он научится (если только не страдает умственным расстройством) так или иначе обра­щаться с другими людьми и, наверное, приобретет какие-либо практические навыки. Но в нем присутствуют такого рода силы, которые невозможно ни обрести как навык, ни даже развить в себе научением. Вам не нужно (да фак­тически вы этого и не можете) учить желудь, как ему вырасти в дуб. Но ес­ли желудю дать возможность, его внутренняя сущность разовьется. Сход­ным образом, если человеку предоставлена возможность, он склонен разви­вать заложенные в нем человеческие задатки. При этом он будет развивать уникальные живые силы своей реальной сущности: чистоту и глубину своих собственных чувств, мыслей, надежд и увлечений; умение рассчитывать свои силы; силу воли; особый дар или талант; способность к самовыраже­нию и способность строить отношения с людьми так, как подскажет сердце. Все это в свое время поможет человеку обрести свою систему ценностей и жизненных целей. Короче говоря, он будет расти по направлению к само­реализации, те есть к реализации самого себя, не отклоняясь существенно от этого направления. И поэтому теперь, и на протяжении всей книги, я говорю о реальной самости, о реальном Собственном Я как о цент­ральной внутренней силе, общей всем людям и все же неповторимой и уникальной. Сила реального Собственного Я человека и есть глубинный источник его роста *.

Только сам человек может развить присущие ему способности. Но, как и любой другой живой организм, человек нуждается в благоприятных усло­виях, чтобы “вырасти из желудя в дуб”; он нуждается в “теплой атмо­сфере”, которая дает ему ощущение внутренней безопасности и свободы, позволяющее иметь свои собственные мысли и чувства и выражать именно себя. Он нуждается в доброй воле других не только потому, что ему во мно­гом необходима помощь, но и потому, что дру1 ие должны вести его по жиз­ни и побуждать самого стать взрослой и состоявшейся личностью. Он нуж­дается в здоровых столкновениях с желаниями и волей других людей. Сле­довательно, если он растет вместе с другими, в любви и столкновениях, он вырастет в соответствии с его реальным Собственным Я.

* Ссылаясь далее на рост, я всегда понимаю под ним то же, что и здесь — свободное здоровое развитие в соотвегствии с заложенным в данном человеке индивидуально и настедственно

—30—

Ггава 1. В погоне за c'laeou

Но многие неблагоприятные влияния могут помешать ребенку расти в соответствии с его индивидуальными потребностями и возможностями. Подобные неблагоприятные условия слишком многочисленны, чтобы пере­числять их здесь. Но, подведя им итог, мы оказываемся перед фактом, что окружающие ребенка люди слишком глубоко погружены в свои собствен­ные неврозы, чтобы любить ребенка или хотя бы думать о нем, как об отдельной особенной личности; их установка по отношению к ребенку опре­деляется их собственными невротическими потребностями и реакциями*. Проще говоря, они могут быть давящими, гиперопекающими, запугиваю­щими, раздражительными, сверхпедантичными, потакающими, неустойчи­выми, придирчивыми, равнодушными, могут иметь любимчиков в ущерб другим детям и т.д. Обычно дело не в какой-то одной их черте, а налицо целый букет неблагоприятных факторов, препятствующих росту ребенка.

В результате у ребенка развивается не чувство принадлежности, “мы”, а напротив, возникает острая незащищенность и мрачные предчувствия, для которых я использую термин базалъная тревога. Это чувство изоля­ции и беспомощности в мире, представляющемся ребенку потенциально враждебным. Мощное давление базальной тревоги не дает ребенку отно­ситься к другим людям непосредственно, как подсказывают его реальные чувства, и вынуждает его найти иные пути обращения с ними. Он должен (бессознательно) вести себя с людьми так, чтобы это не возбуждало (или не повышало), а, скорее, смягчало бы его базальную тревогу. Особые установ­ки, проистекающие из подобной бессознательной стратегической необходи­мости, определены как темпераментом ребенка, так и характером его окру­жения. Короче говоря, он может попытаться либо вцепиться в наиболее могущественное лицо из своего окружения, либо возмутиться и вступить в борьбу с окружением, либо захлопнуть перед другими двери своей внут­ренней жизни и уйти от них эмоционально. В принципе это означает, что он может идти к людям, против людей или прочь от них.

В здоровых человеческих отношениях эти пути не исключают друг друга. Способность принимать и дарить привязанность (раскрываться для нее или уступать своим чувствам), способность бороться и способность оставаться самому по себе — это все дополняющие друг друга способности, необходимые для хороших отношений с людьми. Но для ребенка, у которо­го базальная тревога выбивает твердую почву из-под ног, все эти три пути доходят до крайности и становятся жесткими, ригидными. Привязанность, например, становится цеплянием, уступчивость — угодливостью, согла­шательством. Точно так же он рвется в бой (или порывается уйти прочь) без всякой связи с его реальным чувством и безотносительно того, подходит ли его установка к данной ситуации. Степень его слепоты и жесткости в своих установках находится в прямой пропорции к интенсивности таящейся в нем базальной тревоги.

Могут действовать все невротические нарушения человеческих отношении, подытоженные в главе) 2 данной книги

—31 —

Кирен Хорни. Невроз и личностный рост

Поскольку при таких условиях ребенка влечет идти не в одном из ука­занных направлений, а во всех сразу, у него развиваются фундаментально противоречащие друг другу установки по отношению к людям. Три направ­ления движения (к людям, против людей и прочь от них) образуют кон­фликт — его базальный конфликт с другими. Со временем он попытается решить его, выбрав в качестве основного одно из трех направлений, то есть попытавшись одну из установок (на соглашательство, на агрессивность или на уход) сделать своей главной установкой.

Эта первая попытка разрешения невротического конфликта никоим образом не поверхностная. Напротив, она оказывает определяющее влияние на то, в каком русле пойдет далее невротическое развитие. Более того, она касается не только его установок по отношению к другим, но и неизбежно влечет за собой определенные изменения личности в целом. В соответствии с его главной установкой у ребенка разовьются определенные, отвечающие ей потребности, запреты, особая чувствительность и начатки нравствен­ных ценностей. Например, преимущественно уступчивый ребенок склонен не только подчиниться другим и опереться на них, но и старается быть неэгоистичным и добрым. Аналогичным образом агрессивный ребенок начинает придавать ценность силе и способности к выдержке и борьбе.

Однако интегрирующий эффект этого первого решения не такой устой­чивый или всеохватывающий, как при невротических решениях, о которых речь пойдет позже. Так, например, у одной девочки возобладала тенденция к соглашательству. Она проявлялась в слепом восхищении авторитетными лицами, в стремлении угодить и подлизаться, в робости, с которой девочка выражала собственные желания и в попытках время от времени приносить жертвы. В восемь лет она вынесла часть своих игрушек на улицу и оставила там для бедных детей, никому об этом ничего не сказав. В тринадцать лет она по-детски пыталась найти некое мистическое растворение в молитве. У нее были фантазии о том, как ее наказывают учителя, в которых она была влюблена. Но к девятнадцати годам она смогла с легкостью принять участие в разработанных другими планах мести одному из учителей; по преиму­ществу ягненочек, иногда она возглавляла школьные бунты. А разочаро­вавшись в священнике из своей церкви, она перешла от видимой глубокой религиозности к временному цинизму.

Такая интеграция еще слаба (чему и служит наш типичный пример), и причина ее слабости — отчасти в незрелости растущей личности, а отча­сти в том факте, что цель раннего решения — это, в основном, унификация отношений с другими. Следовательно, у личности остается возможность и даже потребность в более устойчивой интеграции.

Описанное развитие вовсе не универсально. Особенности неблагопри­ятного окружения различны в каждом отдельном случае, как и особенности пути развития и его исход. Но такое развитие всегда ослабляет внутреннюю силу и цельность личности и тем самым всегда порождает определенные витальные потребности, чтобы компенсировать возникшую ущербность. Хотя они тесно переплетены, мы можем выделить следующие их аспекты.

—32—

Глава I. В погоне за славой

Несмотря на ранние попытки разрешения своих конфликтов с другими, индивид все еще “не собрал” свою личность и нуждается в более устойчи­вой и всеобъемлющей интеграции.

По многим причинам у него не было шансов развить реальную уверен­ность в себе: все его внутренние силы уходили на защиту, поглощались вследствие разделенности его личности, рассеивались в пустоте на том пути, на котором его раннее “решение” положило начало одностороннему развитию, делая тем самым огромные области его личности недоступными для конструктивного использования. Следовательно, он отчаянно нужда­ется в уверенности в себе или в каком-то ее суррогате.

Он живет не в пустоте и чувствует себя не просто слабым, а некоторым образом менее основательным, менее вооруженным для жизни, чем другие. Если бы у него было чувство принадлежности, его чувство неполноцен­ности в сравнении с остальными не было бы столь серьезным препятствием развитию. Но поскольку он живет в соревновательном обществе, то из чув­ства, что он находится в самом его низу, изолирован и окружен врагами (а у него именно такое чувство), у него может появиться только настоятель­ная потребность поставить себя над другими.

Более фундаментальным, чем эти факторы, является его начинающееся отчуждение от себя. Не только реальной сущности его личности не дано расти и взрослеть, но и хуже того: его потребность вырабатывать искусст­венные, военно-стратегические пути взаимодействия с другими людьми вынуждает его изгнать свои искренние, истинные чувства, желания и мыс­ли. В той степени, в какой безопасность стала для него главной, его самые сокровенные чувства и мысли становятся для него все менее важными — фактически их следует заставить замолчать и превратиться в смутные тени. (Неважно, что ты чувствуешь, лишь бы только находиться в безопасности.) Его чувства и желания, таким образом, перестают быть определяющими факторами; он больше не идет по жизни, а его куда-то тащит. Кроме того, внутренняя раздробленность не только ослабляет его, но и усиливает его самоотчуждение, добавляя к ней растерянности; он больше не знает, где же он и кто же он.

Это начинающееся отчуждение от себя более фундаментальное, так как оно придает другим искажениям развития их вредоносную силу. Мы сможем понять это яснее, представив себе, что случилось бы, если бы дру­гие процессы могли протекать без такого отчуждения от живой сердцевины личности. В этом случае у человека были бы конфликты, но он не натыкал­ся бы на них повсюду; его уверенность в себе (как само это понятие указы­вает, нужно обрести этого “себя”, чтобы быть в нем уверенным) пошатну­лась бы, но не была бы вырвана с корнем; и его внешние отношения с дру­гими нарушились бы, но не произошло бы внутреннего разрыва отношений с людьми. Следовательно, несмотря на то, что реальную сущность чело­века заменить невозможно, более всего самоотчужденный человек нужда­ется в чем-то, что дало бы ему поддержку, дало бы ощущение иден­тичности. Это могло бы возвысить его в собственных глазах и, несмотря

—33—

Карен Хории. Невроз и личностный рост

на всю слабость основы его личности, дало бы ему ощущение силы и значительности.

Если внутреннее состояние человека вследствие благоприятных жиз­ненных обстоятельств не изменяется так, чтобы он мог освободиться от потребностей, мной перечисленных, есть только один путь, на котором он, кажется, может удовлетворить их, причем, так сказать, одним махом. Это путь воображения. Постепенно и бессознательно воображение начинает работу и создает в его сознании идеальный образ его самого. В воображе­нии он наделяет себя безграничной силой и необычайными способностями:

он становится героем, гением, чудо-любовником, святым, божеством.

Идеализация себя влечет за собой всемерное прославление себя и тем самым дает человеку более всего необходимое ему ощущение значитель­ности и превосходства. Но это никоим образом не слепое самовозвеличи­вание. В каждом случае личный идеальный образ лепится из материала личных переживаний, ранних фантазий, особых потребностей и присущих личности дарований. Иначе образ не получился бы личным, и человек не достигал бы чувства идентичности с этим образом и внутренней цельности. Для начала подвергается идеализации принятое им особое “решение” сво­его базального конфликта: уступчивость становится добротой, любовью, святостью; агрессивность становится силой, лидерством, героизмом, всемо­гуществом; уход от людей становится мудростью, самодостаточностью, независимостью. А то, что (согласно его решению) кажется ущербностью или пороком, всегда затемняется или затушевывается.

Он может поступить с тенденциями, вступающими в противоречие с главной, трояко. Во-первых, он может прославлять и их тоже, но все же убирать на задний план. Например, иногда только в ходе анализа выясня­ется, что у агрессивного человека, которому любовь кажется непозво­лительной мягкотелостью, имеется идеальный образ не только себя — рыцаря в сияющих доспехах, но и себя — чудо-любовника.

Во-вторых, все противоречащие друг другу тенденции можно, помимо прославления, настолько изолировать друг от друга в сознании, что они и не будут вступать в тяжелый конфликт. Один пациент создал образ себя — благодетеля человечества, мудреца, достигшего умиротворенной самодос­таточности, и себя — убивающего врагов без колебаний. Эти стороны образа себя (обе бывшие сознательными) представлялись ему не только не исключающими друг друга, а даже не вступающими между собой в кон­фликт. В художественной литературе это устранение конфликта путем изоляции противоречий описано Стивенсоном в “Докторе Джекиле и мис­тере Хайде”.

В-третьих, противоречащие тенденции можно превознести как пози­тивные способности, дополняющие друг друга грани богатой личности. В другом месте * я приводила пример того, как одаренный человек превра­

* “Our Inner Conflicts” (“.Наши внутренние конфликты”). —34—

Глава 1. В погоне за славой

тил свою тенденцию к угодливости в Христово смирение, агрессивную тен­денцию — в уникальную способность к политическому лидерству, а отчуж­денность от людей — в мудрость философа. Следовательно, все три аспек­та его базального конфликта были сразу и восславлены и примирены друг с другом. В своих глазах он стал кем-то вроде современного эквивалента 1'uomo universale эпохи Возрождения.

В конце концов, человек может прийти к идентификации себя со своим идеальным интегрированным образом. Тогда этот его образ себя не оста­ется больше иллюзорным образом, лелеемым им втайне; он незаметно сли­вается с ним; идеальный образ себя становится идеальной самостью, иде­альным. Собственным Я. Идеал себя при этом человек воспринимает как нечто более реальное, чем собственная реальность, и не потому, что идеал более привлекателен, но в первую очередь потому, что он отвечает всем его насущным потребностям. Этот перенос центра тяжести — всецело внутрен­ний, глубинный процесс; мы не увидим в человеке заметных внешних изме­нений. Перемена происходит в сердцевине его существа, в его самоощуще­нии. Это любопытный и чисто человеческий процесс. Вряд ли кокер-спа-ниелю придет в голову, что “на самом-то деле” он ирландский сеттер. Перемена может начаться, только если человек уже затемнил, стушевал свою реальную сущность. В то время как здоровым направлением движения в этой фазе развития (как и в любой другой) было бы для него движение к своей реальности, он все более отступает от нее в сторону идеала. Идеаль­ный “он” начинает представлять для него того человека, которым он “на самом деле” является, или же его потенциал, то есть того, кем он мог бы быть или должен быть. Идеальный “он” становится для него вершиной, с которой он взирает на себя, мерою, которой он себя мерит.

Идеализация себя, или самоидеализация, в ее различных аспектах, пред­ставляет собой то, что я предлагаю называть всеобъемлющим невротиче­ским решением, то есть решением не только какого-то частного, отдель­ного конфликта, но решением, которое обещает удовлетворить все внутрен­ние потребности человека, имеющиеся у него на данный момент. Более того, она обещает ему не только избавление от болезненных и невыноси­мых ощущений (от тревоги, от чувства своего “падения”, “пропащести”, от ощущения своей неполноценности и внутреннего разлада), но и сулит в перспективе волшебным образом придать совершенство его жизни и ему самому. Не удивительно поэтому, что когда он поверит, что нашел такое решение, он вцепляется в него не на жизнь, а на смерть. Не удивительно, что оно становится компулъсивным*, если использовать удачный психиат­рический термин. Постоянство, с которым мы встречаемся с самоидеали­зацией при неврозе,— результат постоянства, с которым в склонном к нев­розу окружении возникают и плодятся компульсивные потребности.

* Точное значение понятия компулъсивность мы обсудим позже, когда получим более полное представление о дальнейших ступенях обсуждаемого решения.

•35-

Карен Хорнч. Невроз и личностный рост

Мы можем взглянуть на идеализацию себя с двух перспективных точек зрения: она представляет собой логический исход раннего развития и кладет начало новому; она не может не иметь важного влияния на дальнейшее развитие, потому что просто не существует другого последовательного шага, который можно было бы предпринять в данной ситуации, помимо ухода от собственной реальности. Но главная причина ее поистине револю­ционного эффекта лежит в другом неявном смысле этого шага. Энергия, питающая движение к самореализации, обращается на другую цель — на актуализацию идеального Собственного Я. Этот сдвиг означает не более и не менее, чем смену курса всей жизни и развития человека.

На протяжении книги мы увидим, какими многосложными путями дан­ный сдвиг направления развития формирует личность в целом. Его непо­средственное действие — не дать самоидеализации остаться чисто внутрен­ним процессом, а вытолкнуть ее вовне, заставить ее войти в круговращение жизни человека. Человек желает выразить себя или, скорее, его влечет к этому. И теперь это означает, что он хочет выразить идеального себя, доказать идеал действием. Этим проникнуты его устремления, цели, образ жизни, отношение к людям. По этой причине самоидеализация неизбежно перерастает в более всеохватывающее влечение, которое я, в соответствии с его природой и направленностью, предлагаю назвать погоней за славой. Самоидеализация остается его ядром. Остальные его элементы, всегда при­сутствующие, хотя и с разной силой и степенью осознанности у каждого конкретного индивида,— это потребность в совершенстве, невротическое честолюбие и потребность в мстительном торжестве.

Среди влечений к актуализации идеального себя потребность в совер­шенстве— самая радикальная. Она не удовлетворится меньшим, чем пере­делка всей личности в идеал. Подобно Пигмалиону Бернарда Шоу, невро­тик ставит цель не просто отретушировать и приукрасить прежнего себя, но полностью переделать себя, превратить в некое совершенство, соответству­ющее особенностям своего идеального образа. Он пытается достичь этой цели посредством сложной системы долженствовании и табу, “Надо” и “Нельзя”. Этот процесс является решающим, и так как он очень сложен, его обсуждению будет посвящена отдельная глава*.

Среди элементов погони за славой наиболее очевидным и вовне напра­вленным является невротическое честолюбие, влечение к внешним дости­жениям. Несмотря на то, что это влечение к превосходству действительно всепроницающее и требует превосходства во всем и везде, обычно оно силь­нее всего связывается с предметами, где превосходство наиболее дости­жимо для данного человека в данное время. Следовательно, на протяжении жизни его честолюбивые устремления вполне могут менять направление, причем неоднократно. В школе он может чувствовать нестерпимое униже­ние от того, что его отметки не самые лучшие в классе. Позже он может

* См. главу 3, “Тирания “Надо”.

•36-

Глава I. В погоне за славой

столь же компульсивно стремиться к самому большому числу свиданий с самыми красивыми девушками. Еще какое-то время спустя он может быть одержим желанием “сделать денег” больше всех или стать самым выдаю­щимся политическиим деятелем. Такие перемены легко способствуют опре­деленному самообману. Тот, кто одно время был фанатично настроен стать величайшим спортсменом или воином-героем, в другое время с равной страстью собирается стать величайшим святым. При этом он может думать, что “утратил” свои амбиции. Или же он может решить, что ошибался, и атлетические или военные подвиги — не то, что ему “на самом деле” было нужно. Следовательно, ему не удается понять, что он по-прежнему плывет под парусом честолюбия, только сменил курс. Конечно, необходимо также проанализировать в деталях, что заставило его сменить курс именно в тот, а не иной момент. Я подчеркиваю эти “изменения курса” потому, что они указывают на тот факт, что люди, находящиеся в тисках честолюбия, очень мало привязывают свою деятельность к ее содержанию. Им нужно только превосходство как таковое. Если не замечать это отсутствие связи деятель­ности с ее содержанием, многие “изменения курса” могут показаться необъяснимыми.

Для целей настоящей дискуссии не представляет интереса, в какую именно область деятельности устремляется честолюбие. Его характерные черты не меняются, будь его целью лидерство в своем кругу, слава бле­стящего собеседника или законодателя моды, имя ученого или музыканта, известность светского льва или писателя. Однако общая картина все же зависит от природы желанного успеха. Его можно грубо разделить на две категории: власть (непосредственная власть, власть за спинкой трона, вли­яние, возможность манипулировать другими) и престиж (репутация, при­знание, популярность, восхищение, особое внимание).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: