Образ страны — источник радости либо дискомфорта

Быть и слыть счастливым. Россия и Венесуэлав «статистике счастья»

Недавно мне попалась статья Дэниэла Трисмэна, американского специалиста по России. Приведу отрывок из нее в своем переводе:

«В июле [2000 года — А.Г.] Мексикавпервые избрала президента не из правящей партии. Журнал «Экономист»назвал это «воплощением демократии». Россия избрала президента из политической оппозиции в 1991 году и провела с тех пор не менее пяти состязательных, достаточно свободных выборов. «Экономист» именует это «лжедемократией».

Колумбиюодолевает организованная преступность — Вашингтонвыделяет ее правительству в виде помощи на борьбу с наркобаронами 1,3 млрд. долларов. У России также проблемы с оргпреступностью — американские политики строго внушают Москве: никакой помощи до полного исправления.

В ходе подпольной спецоперации американцы выявляют ряд мексиканских банков, отмывающих наркодоллары в США— Вашингтонприносит свои извинения Мексикеза тайные действия на ее территории. Один американский банк якобы отмывал деньги для русских преступных групп — ведущий американский сенатор обзывает правительство России «самой заразной клептократией мира».

Когда азиатский кризис вспугнул инвесторов с бразильского рынка, обрушив реал, комментаторы сравнили это событие с ухабом на дороге. Когда тот же кризис распугал иностранных инвесторов, действоваших в России, а рубль рухнул, комментаторы объявили это доказательством провала русских либеральных экономических реформ.

Западные читатели усвоили, что в России нет предпринимателей, одни мафиози; нет демократов — только продажные политиканы; нет граждан — есть лишь обнищавшая националистическая масса. При этом они не знают, что уже около 1998 года каждая третья семья в России имела автомобиль, что за последние годы здесь добавилось 32 тысячи км автодорог, количество домашних телефонов увеличилось на 40%, а число международных звонков выросло в 12 раз. Доступ к трем и более телеканалам теперь имеют уже не 36%, а 68% населения России. Детская смертность, возросшая было в начале последнего десятилетия, сегодня ниже, чем в 1990 году. Удивительно ли, что многие русские усматривают в отношении Запада к их стране двойной стандарт?» (Daniel Treisman, «Blaming Russia First», «Foreign Affairs», Nov-Dec, 2000).

В словах Трисмэна верно все, кроме последнего предложения. Ибо «многие русские», о которых идет речь, едва ли усмотрят здесь двойной стандарт. «Многие русские» доверчиво разделяют осмеянные Трисмэном клише насчет лжедемократии, обнищавшей националистической массы и провала реформ — равно как и насчет засилья в России мафии, клептократии и продажных политиканов.

Мало того. Искренне усвоив, что Россия переживает не какие-то там жалкие «трудности переходного периода», а Катастрофу с Самой Большой Буквы, кое-кто у нас (не устаю повторять) пошел еще дальше, заключив, что иначе и быть не могло: вся наша история была неправильна, потому неправилен и сегодняшний день. Ведь именно к такому взгляду нас уже десяток лет подталкивают печать и эфир. Есть авторы, волнующиеся как невесты при слове «Запад», они особенно постарались.

Пусть иностранцы лепят себе тот образ России, какой их устраивает. Но не будем безразличны к тому, как выглядит Россия, историческая и современная, в глазах самих россиян.

В октябре 2000 года наши газеты и сайты обошла «статистика счастья». Оказывается, социологи в течение пяти лет опрашивали жителей разных стран: счастливы ли они? Россия оказалась последней в списке — всего 6% опрошенных россиян ответили на этот вопрос положительно. Самые же счастливые люди, как выяснилось, живут в Венесуэле— 55% населения страны. То, что на противоположных полюсах «оси счастья» оказались именно Россия и Венесуэла, настолько поразительно, что мимо этого пройти невозможно.

Я был в Венесуэле, это прекрасная страна. Вместе с тем, склоны гор, окружающих ее столицу Каракас, облеплены «ранчос», трущобами. В них до сих пор обитает немалая часть пятимиллионного населения столицы, и туда лучше не соваться (а вечерами лучше не соваться куда бы то ни было). Заметную долю автомобилей на улицах составляют проржавевшие американские модели от 1983 года, последнего года нефтедолларового процветания, и старше. Хотя при делении ВВПстраны (по паритету покупательной способности) на численность населения, Венесуэлаоказывается на 22% впереди России, это заведомо не соответствует действительности. Самый надежный показатель экономики — потребление электроэнергии. В России оно равно 5,7 тыс. квт-ч на человека в год, а в Венесуэле— ровно вдвое меньше, 2,85 тыс. квт-ч. Венесуэла — одна из главных нефтедобывающих стран мира, и она обязательно решит свои проблемы, но сегодня ниже черты бедности живет 67% ее жителей, безработица составляет 14%, инфляция в 2000 году равнялась 13%. Можно не продолжать — и так ясно, что Венесуэлупока что не назовешь богатой и процветающей. И при этом свыше половины венесуэльцев считают себя совершенно счастливыми! В их число с неизбежностью входят и люди, живущие ниже черты бедности.

Напрашивается вывод: ощущение счастья и гармонии с миром никак не зависит от состояния народного хозяйства. От чего же оно зависит? На примере Венесуэлыя вижу ответ.

Большинство венесуэльцев уверены, что нет страны прекраснее их родины. Наблюдал сам, как во время концерта молодежь всякий раз с восторженным ревом вскакивала с мест, когда солист популярной группы выкрикивал (вне всякой связи с исполняемой песней) «Венесуэла!» и выбрасывал вверх кулак. Мужчины этой страны не сомневаются, что в мире нет женщин красивее их жен, сестер и подруг (венесуэлки и впрямь часто побеждают на мировых конкурсах красоты). Венесуэльцы твердо знают, что история их родины полна прекрасного героизма. Особенно это относится к войне за освобождение и к фигуре Симона Боливара, «Освободителя» (это официальный титул). То, что это убеждение мало связано с фактами истории, совершенно неважно.

Поясню. Цена революции 1810-1830 на самом деле была чудовищна. Кровавую войну с испанцами сменила война гражданская. Все стороны расстреливали пленных, поголовно истреблялись целые селения, полками командовали отпетые садисты. За эти годы погибла почти половина взрослого населения страны, в том числе большинство мужчин. Заняв в августе 1813 Каракас, Боливарпредписал всем его жителям, чья принадлежность к белым могла вызвать сомнения, носить с собой «свидетельство о расе». Сегодня в многорасовой ВенесуэлеБоливаравспоминают, как полубога. В самой глухой деревне есть Plaza de Bolivar с памятником Освободителю и даже денежная единица страны называется боливар.

За обретением независимости последовали бесконечные перевороты, хунты, диктаторы, разгул местных каудильо, повстанцев и просто бандитов, потеря части территории в пользу английской Гвианы. 25 лет диктатором был неграмотный генерал Хосе Антонио Паэс, «герой гражданской войны». Последняя возобновлялась в 1835, 1846, 1859-63 и 1899-1902, не вполне затихая и в промежутках.

Диктатор Хуан Висенте Гомес(прототип карикатурного героя «Осени патриарха»), правил 27 лет, прославившись тем, что раздал все руководящие посты бесчисленной родне и, не особо таясь, брал взятки за предоставление прав на нефтедобычу. Тайная полиция делала, что хотела, в стране царил террор. Еще один диктатор, Перес Хименес, уничтожив почти всю старую колониальную архитектуру Каракаса, сбежал в 1958 году в Майамисо многими чемоданами долларов.

Всякое видела Венесуэлаи за последний период: национализацию, резкий спад производства, разрушительную инфляцию, расстрел войсками толп, грабивших магазины (до 500 убитых в марте 1989 в одном Каракасе), шоковую терапию, обратную приватизацию, оздоровление (хоть и неравномерное) экономики, но не отступила от демократической модели общества, избранной 40 лет назад, и не сомневается в своем будущем. Легко себе, однако, представить, к каким безнадежным выводам относительно судьбы страны пришли бы на основании вышеизложенного наши плакальщицы обоего пола, какие низкие качества они приписали бы венесуэльскому народу. Большая удача этого народа (и наше несчастье) состоит в том, что упомянутые плакальщицы живут не в Каракасе, а в Москве. Венесуэльцам помогает, подозреваю, и то, что на 100 человек в их стране приходится всего 18 телевизоров (4,1 млн. штук на 23 млн. жителей). Другими словами, поле деятельности местных смердяковых, если они есть, там куда меньше, чем в России, где на 100 человек сегодня приходится заведомо больше 45 телевизоров (у нас на 145 млн. жителей два года назад было 64 млн. штук только учтенных телевизоров — это без многих миллионов ввезенных мимо таможен)[84].

Не подвергаясь негативистскому воздействию, венесуэльцы чувствуют себя комфортно внутри своей национальной культуры. В этом главный секрет их счастья.

Чернуха и политкорректность

О многом говорит и список стран, идущих в «статистике счастья» сразу вслед за Венесуэлой: Турция, США, Нигерия, Австралия, Пуэрто-Рико, Швеция, Филиппины... В этом списке словно нарочно чередуются страны бедные и богатые, еще раз подтверждая отсутствие зависимости между ощущением счастья и доходами на душу населения. Едва ли кто-то осмелится утверждать, что венесуэльцы (турки, нигерийцы и т.д.) вообразили себя счастливыми незаконно и самочинно, поскольку, де, у них нет объективных оснований быть особенно довольными жизнью.

Они счастливы уже потому, что никто не смеет внушать им, что они живут в состоянии перманентной катастрофы. Зато над тем, чтобы пригнуть нашего гражданина, трудятся самые мощные силы. Бывшие доценты марксизма, отвязанные журналисты, политические легковесы, энергичные грантополучатели, профессиональные хохмачи делают все, чтобы их аудитория чувствовала себя дискомфортно внутри своей национальной культуры. Нагнетание пессимизма идет — порой в лоб, но гораздо чаще намеками, экивоками и обиняками — с утра до вечера.

Мы настолько к этому привыкли, что уже не замечаем. И все же обратите внимание: когда авторы определенного рода заводят речь про неудачные военные кампании в истории России (считанные, замечу), они всегда прибегают к выражениям вроде «позорный исход Крымской войны«, «унизительное поражение от японского оружия», «бесславный провал финской кампании 1939-40гг», «пощечина, полученная в Афганистане«? Но если тот же автор упоминает, скажем, наполеоновскую авантюру, к ней почему-то не прилагается определение «позорная», хотя она завершилась полным разгромом французов и взятием Парижарусскими войсками. Данный ярлык не навешивают на шведов в связи с целым столетием (между 1709 и 1808) их поражений от России, не навешивают даже на Оттоманскую империю, претерпевшую бессчетные разгромы от русского оружия[85]. С чисто военной точки зрения Красная Армиясовершила чудо, сломав за два месяца, да еще зимних, неприступную «линию Маннергейма«, однако мы все время читаем о «провале финской кампании». Такое отношение вытекает, это понятно, из нравственной оценки сталинской политики, но ведь неприступная линия была прорвана, не так ли? С чисто военной точки зрения?

Кстати, почему-то нравственная оценка политики Гитлеране заставила ни одного из наших авторов написать, что Германияподверглась во Второй мировой войнеунизительному разгрому, хотя, казалось бы, куда уж дальше. Унизительному, тотальному, позорному, оглушительному, неслыханному.

Негласная российская разновидность политкорректности подразумевает, что никакая чернуха не должна быть оспариваема, это как бы неприлично. Недавно Г.Явлинский, лидер партии «Яблоко», заявил, не моргнув глазом, что 97% населения России живет в нищете[86], и все промолчали, даже прекрасно понимая, что это глупость. У нас, видите ли, так принято. Принято раздувать свои проблемы, принято ныть, выть и жаловаться. Удивительно ли, что в странах, где принято совсем другое — не терять бодрость духа, «держать фасон» во что бы то ни стало, улыбаться вопреки скребущим на душе кошкам, подобные заявления воспринимают буквально, им верят (тем более, что хотят верить), их с готовностью перепечатывают?

Там, где наговаривать на себя неприлично, никто усомнится в серьезности исходящего из России заявления о том, что русским коллективно присущ маниакально-депрессивный психоз, каковой и определил всю историю страны. Ведь такое никто про себя зря не скажет! А раз не зря, то на это утверждение (из многократно перепечатанной всеми, кому не лень, статьи «Россия №6» В.Новодворской; эта тетя неспроста известна под кличкой «Жириновскийдля интеллигенции») позволительно ссылаться как на экспертное заключение.

«Тысячу лет угнетали народ, держали его в полуголодном состоянии!» — патетически и, кажется, даже убежденно восклицает с экрана писатель Э.Радзинский, выпускник Историко-архивного института. (О «тысячелетнем полуголодном состоянии» у нас речь уже шла[87], и мы к этому еще вернемся.)

«Больные города. Больной народ. Больное поколение. То, что называется сейчас гуманитарной катастрофой», — в голос рыдает журналистка А.Боссарт(«Новая газета», №66, 2000).

Пикет у Думы. На одном из лозунгов: «Народу, голосовавшему за коммунистов, — вотум недоверия!» (И о «неправильном народе» поговорим тоже.)

А уж если оценки дал «the famous Russian philosopher» Бердяев, их положено принимать просто как окончательные истины. «Знаменитый русский философ» сказал, среди прочего (я уже имел неудовольствие цитировать эту выдающуюся мысль): «Развитие России было катастрофическим» — и уже не сосчитать, сколько раз это повторили разные ленивые и нелюбопытные[88].

Когда очередная телевизионная дура задает собеседнику такой вопрос: «Как по-вашему, Россия — страна рабская или бандитская?» (вполне заурядный вопрос на нашем телевидении, резко реагировать на такое считается неинтеллигентным), это мало содействует душевному комфорту обычного, нормального человека.

Его ребенок приносит из школы учебник, где истории второй мировой войны отведено десять страниц (об этом учебнике довольно много писали, но все равно не хочу делать ему дополнительную рекламу), и из этих страниц явствует, что победу над гитлеровской Германиейодержал генерал Эйзенхауэр. Действиям на советско-германском фронте отведено две страницы из десяти, Сталинградская битване упомянута за незначительностью.

И сколько уже было подобных учебников! Каждому периоду русской истории в них (после строгого экзамена) выставляется двойка.

КАЧЕСТВО ЖИЗНИ И СЧАСТЬЕ КАК ОБЪЕКТЫ ИСТОРИЧЕСКОГО АНАЛИЗА

Печально, но факт: есть нации кичливые и некичливые. Первые склонны к бесконечному восхищению собой, вторые более скромны, к тому же берут на веру восхищение первых. Именно первые еще в прошлом веке подарили человечеству несколько мыслителей, напористо внушавших — и внушивших, — что только их страны («передовые», «прогрессивные») развиваются правильным образом и должны ставиться в пример прочим — «отсталым» и (или) «реакционным». Пример, видимо, недостижимый, поскольку отсталые нации, будучи «внеисторическими», прожили Средние векаи Новое времяне должным образом, и потому отстали навек.

Эти донаучные представления дожили до наших дней. Их отголоском является, например, призыв к «возвращению России на большак мировой цивилизации». Нет такого большака. Даже школьникам уже как-то неловко объяснять, что у каждой страны свой «большак» — если уж мы допускаем метафору пути (хотя она еще мало кого не сбила с толку).

Критерии, на основе которых «прогрессивным» объявляется так называемая западная модель развития (допустим, что несмотря на разнообразие исторических судеб отдельно взятых западноевропейских стран, ее усредненный алгоритм поддается вычислению), не выдерживают критики. Да, эта модель подготовила переход к представительной демократии, либеральной экономике, «гражданскому обществу», соблюдению основных прав и свобод. Но этот переход произошел по большому счету только за последний век, от силы полтора, после череды мучительных, невыносимых столетий. Если подразумеваемая цель общественного развития всякой страны состоит в том, чтобы в ее населении на каждый данный исторический момент была как можно выше доля людей, имеющих удовлетворительные для своего времени жизненные стандарты (не будем говорить «счастливых»: среди людей Средних вековуже не провести социологический опрос о счастье), можно ли признать путь Запада блистательным? Выходит, что нельзя.

В наши дни «качество жизни» стран, регионов, городов и т.д. социологи вычисляют, оценивая такие показатели, как доступность образования, стоимость медицинского обслуживания, уровень преступности, обеспеченность транспортом, чистота питьевой воды, разнообразие сервиса, социальная защищенность людей, комфортность климата и ряд других. Для прошлых времен критерии будут поневоле проще: страдал ли человек от холода зимой, часто ли болел, досыта ли ел, каков был уровень его гигиены, много ли имел досуга и чем заполнял, какие радости жизни были ему доступны, тяжек ли был социальный контроль и существовало ли от него спасение в невыносимых случаях. Полученные выводы должны кореллироваться с такими показателями, как продолжительность жизни и прирост населения. Дожившие до работоспособности дети были единственным видом социальной защиты родителей и младших членов семьи. Чем благополучнее была жизнь в той или иной стране, тем больше детей в ней доживали до брачного возраста и тем выше был прирост населения. Я уже приводил (см. выше главку «К вопросу о «качестве жизни» былых времен») данные о том, что за три века, между 1500 и 1796 годами, число только великороссов (без малороссов и белорусов) выросло в 4 раза (с 5 до 20 млн), тогда как французов — лишь на 80% (с 15,5 до 28 млн), а итальянцев — на 64% (с 11 до 17 млн).

Уже этих цифр было бы достаточно для вывода о более высоком качестве жизни в России по сравнению с остальной Европой до Промышленной революции. Поскольку, однако, такой вывод пока непривычен, рассмотрим отдельные аспекты качества жизни. Самые главные из них — питание — прямое производное от природного богатства страны — и гигиена.

Нам сегодня просто трудно представить себе фантастическое богатство той, давней России. В Тамбовском краев конце XVI века земля продавалась «с сычем, с орловым и ястребцовым гнездом, и со пнем, и с лежачей колодою, и с стоячим деревом, и с бортною делию, и со пчелами старыми и молодыми, и с луги, и с озеры, и с малыми текучими речками, и с липяги, и с дубровами, и с рыбною и бобровою ловлею, и со всяким становым зверем, с лосем, с козою и свиньею, и с болотом клюковным» [89]. Этот завораживающий текст принадлежит не Тургеневуили АксаковуXVI века, это отрывок из вполне юридического документа — писцовой книги. 400 лет назад люди воспринимали изобилие своей страны как должное.

Любопытны свидетельства путешественников, касающиеся доступности съестного в допетровской России. «Изобилие в хлебе и мясе так велико здесь, что говядину продают не на вес, а по глазомеру» (венецианец Иосафат Барбаро; был в Москвев 1479 году); «В этой стране нет бедняков, потому что съестные припасы столь дешевы, что люди выходят на дорогу отыскивать, кому бы их отдать» (дон Хуан Персидский, секретарь посольства персидского шаха в Испанию, перешедший там в католичество; был в России в 1599-1600 гг.).

Кто жил комфортнее?

Нынче выходит много халтурных переводных энциклопедий. В одной из них я прочел, что мороженое впервые появилось в христианских странах благодаря Марко Поло, вывезшему в XIII веке его секрет из Китая. Если это и так, секрет был на следующие четыре века Европой забыт. Но задолго до Марко Поло, в Киевской Русизамороженное и наструганное сладкое молоко подавали к столу не только зимой, но и летом. На русском Севереоно исстари было обычным крестьянским лакомством. Уже в петербургские времена многих иностранных путешественников потрясало то, что русские пьют летом замороженные соки и даже чай со льдом. «Русские использовали огромное количество льда в домашнем хозяйстве… Так как все, даже крестьяне, имели собственные погреба, русские не могли себе представить, как можно содержать хозяйство без ледника» [90].

Мало кому известна следующая подробность. В Европе, поскольку число кушаний было не очень велико, они все подавались на стол сразу, тогда как в России такое было бы невозможно. В России драматургия трапезы состояла в нескольких «переменах» блюд. Позже этот обычай переняли в Европе, редуцировав до деления на «первое», «второе» и «третье». Описывая схожую эволюцию в странах Востока, немецкий автор А.Мецнапоминает: «так в XVIII в. французская манера одновременной подачи всех кушаний сменилась распространенной ныне во всей Европе русской манерой» [91]

Привычка простолюдинов одеваться «не по чину» также говорит отнюдь не о бедности страны. Во времена Ивана ГрозногоСтоглавый Соборвыделил это явление как некую проблему. Глава 90 «Стоглава»требует, чтобы по одежде было видно «кто есть коего чина»: «Ино одеяние воину, ино одеяние тысящнику, ино пятьдесятнику, и ино одеяние купцу, и ино златарю, ино железному ковачю, и ино орарю, и ино просителю, и ино женам, яко же им носити и глаголемые торлопы [нарядные платья]. Их же [торлопы] обычай имеют и причетницы носити златом и бисером и камением украшены, и сие неподобно есть, причетником тако украшатися женским одеянием, ниже [тем более] воинское одеяние носити им» [92]. Вообразите-ка молодых причетников 1551 года, переодевающихся в женское платье, рядящихся воинами! Начинаешь понимать, что жизнь того времени была куда богаче оттенками, чем может решить зритель плоского, аки блин, фильма лауреата Сталинской премии С.М. Эйзенштейна.

Кстати, призывы Собораоказались тщетны. Век с четвертью спустя дело зашло много дальше. Юрий Крижанич, как мы помним, приходил в ужас от расточительности простонародья. Не откажу себе в удовольствии процитировать его еще раз: «Люди даже низшего сословия подбивают с о болями целые шапки и целые шубы..., а что можно выдумать нелепее того, что даже черные люди и крестьяне носят рубахи, шитые золотом и жемчугом?... Следовало бы запретить простым людям употреблять шелк, золотую пряжу и дорогие алые ткани, чтобы боярское сословие отличалось от простых людей... Наигоршие черные люди носят шелковые платья. Их жен не отличить от первейших боярынь» [93].

В ХIX веке такое среди простых людей уже не наблюдается: крайнее напряжение всех сил государства на протяжении полутораста лет, начиная с Петра I, выжало все соки из податных сословий. Однако, рассуждая на русском материале о живописной бедности, Теофиль Готьеподмечает главное: «Под своим рубищем русский мужик чист телом, в отличие от моделей Риберыи Мурильо« («Voyage en Russie», 1867). Очень важное наблюдение. Готье затронул здесь фактор исключительного значения — фактор гигиенический.

Гигиенический фактор

Знаете, как за 250 лет до этого Лжедмитрияуличили в том, что он не русский, а стало быть самозванец? Очень просто: он не ходил в баню. Для русских это была первейшая примета «немца», «латинянина», «ляха», «влаха» и т.д. Примета, увы, вполне основательная. Баня, унаследованная было Европой от древнего Рима, по крайней мере дважды в ней умирала. Нам даже трудно себе такое представить, но регресс — не такое уж диво в человеческой истории, для него существует и особый термин, «вторичная дикость»[94]. Первый раз баня в Европеисчезла на время «темных веков»(так иногда называют период между V и XII вв.). Крестоносцы, ворвавшиеся на Ближний Восток, поразили арабов своей дикостью и грязью: «Франки дики. Прославляя своего бога Иисуса, пьют без меры, падают, где пьют и едят, дозволяя псам лизать их уста, изрыгающие брань и съеденную пищу».

Тем не менее, именно франки (крестоносцы), оценив бани Востока, вернули в XIII в. этот институт в Европу. Бани стали постепенно вновь распространяться в ней, особенно в Германии. Однако уже ко времени Реформацииусилиями церковных и светских властей бани в Европебыли вновь искоренены как очаги разврата и заразы. И такое отношение сохранилось надолго. Дамы при дворе Людовика-Солнце(современника Алексея Михайловичаи Петра I) беспрерывно почесывались не только из-за клопов и блох. Однако даже в конце XVIII века, века Просвещенияи энциклопедистов, французский аббат Шаппеще издевался, бедняга, над русской баней![95].

В третий раз бани вернулись в Европутолько в XIX веке. Общепризнанно, что толчок к их возрождению здесь дали те походные бани, с которыми русское войско дошло до Парижав 1814 году, но нельзя сказать, чтобы это возрождение шло быстро. Скажем, в Берлине первая русская баня открылась еще в 1818 году[96], но лишь много лет спустя, в 1889 году дело дошло до учреждения «Немецкого общества народных бань», выразившего свою цель в таком девизе: «Каждому немцу баня каждую неделю». К началу Первой мировой войныэта цель еще явно не была достигнута, т.к. на всю Германиюприходилось 224 бани[97]. Владимир Набоков вспоминает в «Других берегах», что его спасением и в Англии, и в Германии, и во Франциив 20-е и 30-е годы была складная резиновая ванна, которую он повсюду возил с собой. Повсеместные ванные комнаты в жилищах Западной Европы — это в значительной мере достижение уже послевоенного времени.

Зато обратив взор к собственному отечеству, мы заметим, что наша баня старше даже нашей исторической памяти: сколько Русьпомнит себя, столько она помнит и свою баню, а сторонние свидетельства о ней и того древнее. Так, Геродот(V в. до Р.Х.) упоминает о жителях степей [Восточной Европы], которые парились в хижинах, поливая раскаленные камни водой. Предания, вошедшие в русские летописи, говорят о наличии бань у новгородцев во время легендарного путешествия апостола Андреяк славянам в I веке по Р.Х. Общеизвестны изумленные рассказы арабских путешественников VIII-XI вв на ту же тему. Вполне правдоподобными выглядят упоминания о банях Киевской Руси, начиная со времен княгини Ольги(которая велит приготовить баню древлянским послам), т.е. с Х века, и далее, до гибели Киевской Русив ХIII веке. Кстати, тот факт, что малороссы не знали баню[98], подкрепляет уверенность тех, кто считает их пришлым населением, выходцами с Карпат, постепенно заселившими обезлюдевшие после ордынского погрома земли Киевской Руси.

В Европе, даже в период «малого банного ренессанса» XIII-XVI вв. простой народ оставался немытым, и это обошлось континенту очень дорого. Самая страшная чума, какую Европа знала в своей истории — это «Черная Смерть» 1347-53гг. Из-за нее Англиии Франциипришлось даже остановить военные действия и заключить перемирие в так называемой Столетней войне(которую они с бульдожьим упорством вели между собой даже не сто, а 116 лет). Франция потеряла от чумы треть населения, Англияи Италия— до половины, примерно столь же тяжкими были потери других стран. Историки констатируют, что великая чума, явившись из Китаяи Индиии обойдя всю Западную и Центральную Европудо самых отдаленных мест, остановилась «где-то в Польше«. Не «где-то», а на границе Великого княжества Литовского(чье население состояло на 90% из русских, в связи с чем его называют еще Литовской Русью), то есть на границе распространения бани. А еще точнее: на стыке отсутствия и наличия гигиены. Отголоски Черной Смерти точечно проникли тогда в некоторые русские города, особенно в посещаемые иностранцами, но размах бедствия был среди русских (а также среди финнов, еще одного «банного» народа) несопоставим с тем, что пережили их западные соседи. Даже самые тяжкие чумные моры русской истории, особенно в 1603, 1655 и 1770 годов, ни разу не стали причиной ощутимого демографического урона для страны. Шведский дипломат Петрей Эрлезундаотмечал в своем труде о «Московском государстве«, что «моровая язва» чаще появляется на его границах, чем во внутренних областях. По свидетельству английского врача Сэмюэля Коллинса, прожившего в России девять лет, когда в 1655 году в Смоленске появилась «моровая язва», «все были изумлены, тем более, что никто не помнил ничего подобного» [99].

Подытоживая два века этнографических наблюдений в России, Д.К.Зеленинконстатировал, что из всех восточных славян «самой большой и даже болезненной чистоплотностью [речь идет не только о телесной чистоте, но и о чистоте жилища — А.Г.] отличаются севернорусские» [100] — т.е. обладатели окающего говора (в отличие от акающих «южнорусских»). Если качество жизни коррелятно чистоплотности, напрашивается вывод, что выше всего оно у нас исстари было в автохтонных великорусских краях, постепенно снижаясь к югу, в места более позднего русского заселения.

Но пойдем далее. Почему-то все договорились, что Русь-Россия сильно отставала от своих западных соседок по благоустройству жизни. Мы не раз читали о том, что средневековые европейские города были, во-первых, авангардами свобод, а во-вторых, именно в них было легче жить благодаря их большему благоустройству и множеству изобретений, сделавших быт терпимее и приятнее. К свободам мы вернемся позже, пока займемся бытом.

Среди изобретений средневековой Европы нельзя не упомянуть балдахин. Почему в домах богатых людей появились балдахины? Это был способ защиты от клопов и прочих симпатичных насекомых, падавших с потолка. Антисанитария сильно содействовала их размножению. Помогали балдахины мало, ибо клопы чудно устраивались в складках. В другом конце мира — то же самое: «Блохи — препротивные существа. Скачут под платьем так, что, кажется, оно ходит ходуном» — пишет знатная японка XI века[101].

У нас уже шла речь о том, что дамы двора Людовика-Солнцепостоянно почесывались. Но к этому надо добавить, что поскольку они, будучи пышны телом, не всюду могли дотянуться, были придуманы длинные чесалки. Их можно видеть в музеях, они из слоновой кости, часто дивной работы. В большом ходу были хитроумные блохоловки, тоже нередко высокохудожественные.

Правда — нет худа без добра, — всему этому ужасу мы обязаны появлением духов. Это действительно очень важное европейское изобретение.

Сравним быт горожан

Блоки и другие устройства для втаскивания тяжелых предметов через окна также не могли появиться на Руси— не было нужды в подобных устройствах. Жизнь в русских городах не толкала и к разработке разных типов междуэтажных лестниц внутри узкого жилища, которое необходимо было втиснуть между двумя соседними.

Изобретательность решает только те задачи, которые ставит жизнь. Там, где дома из дерева, чаще пожары. Именно поэтому на Русипоявились сборно-разборные деревянные дома с пронумерованными деталями. Английский путешественник Уильям Коксувидел это в 1778 году так: «Покупатель, являясь на рынок, объявляет, сколько хочет иметь комнат, присматривается к лесу и платит деньги… Не стоит большого труда перевезти дом и собрать в одну неделю» (W.Coxe «Travels in Poland, Russia, Sweden, and Denmark». London, 1784). Сборные дома появились в России очень давно. Адам Олеарийописал их за полтора века до Кокса, но существовали они исстари. Дипломат Адольф Лизеквидел (в 1675) в продаже разборную колокольню. Продавались даже мосты и башни![102].

Русские путешественники, попав в Европу, удивлялись: как это можно жить в каменных домах? Они находили это крайне нездоровым. (Миллионы людей во всем мире продолжают находить это по сей день.) Когда же каменные постройки стали, тем не менее, распространяться и в России, стены внутри комнат обшивали тесом, подкладывая под него мох[103].

В Европе, где дрова продавались на вес, а меха были доступны немногим, простые люди гораздо больше страдали от холода зимой, чем в России, где зимние морозы куда суровее — зато были дешевы меха и дрова.

Изобилие презирает мелочность. Там, где говядину продавали не на вес, а по глазомеру (см. выше), едва ли могла возникнуть потребность в особо точных весах. Там, где все дешево, легче прожить, а оттого меньше воров и меньше замков. Замки вплоть до петровских времен были редкостью, и не из-за недостатка мастеров. Павел Алеппский, сын антиохийского патриарха, посетивший в 1655 «железный ряд» на московском рынке, восхищается «железными вещами и принадлежностями… превосходной работы». Но в замках москвитяне, как видно, особо не нуждались. А вот в лондонском музее Виктории и Альбертазамкам отведено несколько залов, нужный был предмет.

Об условиях жизни простых людей в тесных и скученных европейских городах тоскливо даже думать. Историк Юджин Вебер, изучив эволюцию городского хозяйства Парижаи Лондона, обобщил свои выводы для широкого читателя в журнале «Нью Рипаблик»[104]. Среди прочего, он описывает, как выглядел Парижв течение всего Нового времени(Средние векаедва ли были веселей): «Дома стояли меж зловонных болот. У порогов гнили отбросы, здания утопали в них все глубже и глубже... С XVI века Париж стоял на выгребных ямах, они источали миазмы и зловоние».

Профессия мусорщика, отмечает Вебер, появилась лишь в конце XVIII века. «Бытовой мусор вперемешку с требухой, испражнениями и падалью сваливали в тянувшиеся вдоль улицы сточные канавы. Туда же выбрасывали трупы недоношенных младенцев. Еще в конце XIX (девятнадцатого! — А.Г.) века префекты издавали циркуляр за циркуляром, предписывавшие обязательное захоронение мертвого плода. Трупы младенцев выбрасывали в канавы, реки, оставляли в общественных уборных а после 1900 (!) года — в коридорах метро, ибо за самые дешевые похороны надо было отдать пятидневную зарплату. Сточные канавы напоминали овраги, во время ливней по ним с ревом неслись грязевые потоки, и вплоть до XIX века бедняки промышляли тем, что помогали своим богатым согражданам одолевать эти препятствия, переводя их за небольшую плату по самодельным мосткам. Из канав помои стекали в Сену«. Нестерпимое зловоние в районе Луврапобудило королей переселиться в Тюильри, но и там вонь была ненамного меньше.

«Судебные архивы 40-х годов XIX (девятнадцатого! — А.Г.) века содержат немало дел (продолжает Вебер) о привлечении к ответственности домовладельцев и слуг за опорожнение ночных горшков из окон верхних этажей. В этом же десятилетии появились первые общественные уборные, но мужчины и некоторые женщины продолжали мочиться, а то и испражняться у порогов домов, возле столбов, церквей, статуй и даже у витрин магазинов. Содержимое выгребных ям просачивалось в землю, заражая воду в колодцах, а воздух дымился от гнилых испарений».

Парижне был исключением. Такой была городская жизнь во всех странах, которые у нас ныне ласково зовут «цивилизованными», подразумевая, что такими они были всегда. Как подчеркивает Вебер, «Англию антисанитария терзала веками», причем люди сжились с ней. Веберприводит поговорку жителей Йоркшира, которая в вольном переводе звучит так: «Где грязь, там и карась». Верхушка общества страдала от антисанитарии не меньше, чем простой народ. Жители королевского Виндзорского замкапостоянно болели «гнилостными лихорадками», ставшими причиной преждевременной смерти очень многих (включая принца Альберта, мужа королевы Виктории). В середине прошлого века «под Виндзорским замком обнаружили 53 переполненные выгребные ямы». [105]

Список городских ужасов этим не исчерпывался. Еще одна цитата из Вебера. «С 1781 года Монфоконна северо-востоке Парижабыл единственной городской свалкой. Прежде там стояли виселицы, и трупы преступников разлагались вместе с дохлым зверьем среди вздымавшихся все выше гор мусора». К этому добавлялась «вонь гниющих туш, которые привозили со скотобоен. К 1840 (!) году здесь образовался громадный пятиметровый пласт из жирных белых червей, которых продавали рыбакам... Процесс естественного гниения превратил Монфокон в огромный смердящий пруд. Большая часть этого месива просачивалась в землю, оттуда — в колодцы северной части Парижа, ветер же разносил зловоние по всему городу».

Да, Москва (как и другие города России) была большой деревней, но это означает, во-первых, что «при каждом доме был обширный двор (с баней) и сад» [106] а во-вторых, что ее жители не знали недостатка в воде, ибо во дворах имелись колодцы. Много ли мог употреблять воды простой люд в типичных городах Западной Европы, где общественные колодцы до появления водопровода были лишь на некоторых площадях (вдобавок из этих колодцев вечно вылавливали трупы кошек и крыс)?

Выдающийся французский патриот и «историк романтического направления» (так его аттестует «Советская историческая энциклопедия») Жюль Мишле, констатируя победу фабричного производства над ручным, писал в 1846 году: «Раньше женщины из простонародья лет по десять носили одно и то же синее или черное платье, не стирая его из страха, чтобы от частой стирки оно не расползлось» [107].

Наверное, можно не продолжать. Совершенно очевидно, что при всех возможных (и законных) оговорках, качество жизни простых людей Руси-России, по крайней мере до Промышленной революции, было выше, чем в странах Запада. Больше было и возможностей вырваться, пусть и с опасностью для себя, из тисков социального контроля. Наличие такого рода отдушин обусловило постепенное заселение «украинных» земельвокруг ядра Русского государства. А вот, например, для английского народа, доведенного до крайности «огораживаниями» и «кровавыми законами», подобная возможность впервые открылась лишь в XVII веке, с началом заселения колоний.

Жителей исторической России (практически до 1917 года!) можно уподобить современным венесуэльцам. Они оставались счастливыми и уверенными в себе безотносительно к тому, что сегодня именуют «объективными показателями». 350 лет назад уже упомянутый здесь Адольф Лизекписал, что русский простой народ «в делах торговых хитер и оборотлив, презирает все иностранное, а все свое считает превосходным». Генерал Патрик Гордон, проведший на русской службе 38 лет (с 1661 по 1699), в своем «Дневнике» находил русских надменными («insolent»), высокомерными («overweening») и «ценящими себя выше всех народов». Дословно того же мнения австрийский посол барон Августин Мейерберг, называющий русских «высокомерными от природы» и ставящими себя «в любых смыслах превыше всех на земле».

От века к веку этот настрой менялся мало. Он продолжал преобладать даже в XIX веке. Хотя его поколебало поражение России в Крымской войне, тем не менее, когда Этнографическое бюро Императорского Русского Географического обществазанялось в 1899 изучением вопроса о патриотизме простого народа (это был, по сути, социологический опрос), преобладающий тон ответов был обобщен так: «В народе существует глубокое убеждение в непобедимости России» [108]. По-настоящему всерьез чувство превосходства над остальным миром было подорвано в России лишь русско-японской войной. Счастье заканчивалось.

Мало ли какие иллюзии питал этот народ, скажут нам, все равно исторический опыт России — это опыт беспросветного деспотизма, отсутствия каких-либо либеральных проблесков. Что ж, проверим и этот тезис.

Глава IХ.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: